Текст книги "Маска времени"
Автор книги: Мариус Габриэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
5
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
В течение месяца они занимались любовью несчетное число раз. Жажда ее была неутолимой, а его сила неисчерпаемой. Их страсть, подобно ветру над пустыней, уносила влюбленных от прошедших лет на мощных крыльях.
Но Джозефу надо было лететь дальше, намного дальше, чем потная мягкая постель Тани в деревянной избе.
– Я никогда, никогда не забуду тебя.
И тут он увидел, как резко изменилось выражение ее грубых черт. Еще секунду назад она лежала, безмятежно откинувшись на огромной подушке:
– Что ты хочешь сказать?
– Я не могу остаться с тобой.
– И куда же ты собираешься идти? – недоверчиво спросила женщина.
– Домой.
Сначала она попыталась заглянуть ему в глаза. Затем улыбнулась печально. Джозеф видел, что Таня все поняла.
– Какой же ты ребенок. Где она, твоя семья? Все уверены, что ты уже мертв. У твоей жены появился новый муж, а у детей – новый отец. Оставь их. Так будет лучше.
– Все равно мне надо идти, Таня.
– КГБ через сутки найдет тебя и отправит в другой лагерь.
– Там, куда я пойду, никакого КГБ нет.
– И куда же ты пойдешь?
– На Запад.
На это Таня только рассмеялась.
– Ты сумасшедший.
– Но именно оттуда я и пришел.
Глаза Тани широко раскрылись от удивления:
– Так ты с Запада?
– Да.
– И ты не русский?
– Нет.
– Врешь. Ты говоришь, как мы.
– Но я все равно не ваш. И я должен возвратиться. Голая, Таня вдруг поднялась с постели:
– Как же ты мог так поступить со мной?
– Прости, – неуверенно произнес Джозеф.
– Прости! – Таня прошлась по всей избе нагая, тряся большими грудями. Джозефу слышно было, как она ругалась и сплевывала в гневе, желая хоть как-то успокоиться. – Я люблю тебя. Кто еще полюбит такого? Кто?
– Не знаю.
Она подошла к нему и уставилась прямо в лицо Джозефа:
– Да стоит только увидеть тебя, как любой тут же лишится чувств. Ты же – урод, чудовище. И только такой же урод способен посмотреть на тебя и не отвернуться.
Когда Таня вновь подошла к Джозефу, ее гнев почти прошел. Ее маленькие поросячьи глазки были красными, а рот искривила трагическая гримаса. В руках она держала бутылку водки. Таня налила два полных стакана и села рядом с постелью, широкие бедра расплылись на сиденье стула:
– Ты действительно готов встретиться с семьей? Ведь ты знаешь, я права.
– Знаю.
– Зачем же тогда возвращаться?
– Чтобы взять свое.
Таня опять громко рассмеялась.
– На Западе тебя что, ждет сокровище?
– Там меня ждет то, ради чего я жил все эти годы.
Она качнулась вперед и посмотрела в глаза Джозефу.
Они были черными и казались бездонными, как пропасть, где глубоко-глубоко еще жило пламя. Таня передернула плечами от неожиданности.
– А у тебя глаза волка, зэк. Но ты-то не волк. Ты ребенок. – Она налила еще по стакану водки. – И как же ты собираешься добраться до своего Запада? Хочешь просто расправить крылья и улететь, а?
– Если понадобится, то и ползком поползу.
– Ты никогда не любил меня. И когда отправишься?
– Весной.
Таня с облегчением вздохнула:
– Ну, вёсны тут поздние, волчонок.
И они вновь обнялись, ища в этом объятии покой и мир. А затем она опрокинула Джозефа на спину и легла на него сверху всем своим тяжелым телом.
– Сейчас нам снова будет хорошо вместе.
Таня потерлась бедрами о его бедра, и он быстро почувствовал возбуждение. Тогда она направила его плоть в свою. Глаза Тани закрылись от удовольствия:
– Ты никогда, никогда не забудешь меня, зэк.
– Знаю.
Она стала раскачиваться на нем, управляя своим телом, делая его нежным и легким.
– Как? Хорошо? – спрашивала женщина. – Хорошо?
– Прекрасно, – шептал Джозеф в ответ.
С силой, на которую он, казалось, не был способен, Джозеф перевернул Таню и оказался на ней. Она рассмеялась в изнеможении, а потом вдруг заплакала, когда Джозеф вновь вошел в нее.
АНГЛИЯ
Костюмы были из мягкого, как облако, кашемира нежных оттенков.
Везде, где появлялась Эвелин, продавцы тут же превращались в подобострастных слуг. Хождение по магазинам превратилось в тяжелый десятидневный труд, в кропотливый выбор одежды, о которой Катарина не могла бы и мечтать прежде. Продавщицы обслуживали ее, а она неподвижно стояла у зеркал, как изваяние, пока те обсуждали, что нужно, то и дело принося и унося всевозможные вещи.
Эвелин обычно сидела и молча наблюдала за всем происходящим. Цены не упоминались, но Катарина взглянула как-то на ярлычок. Таких денег бабушка или дядя Тео не могли бы потратить и за месяц.
Перед Катариной на прилавке лежала целая дюжина костюмов, и Эвелин выглядела вполне довольной.
– Выбери из них себе три, – попросила она девушку.
По-видимому, Катарина должна была долго выбирать понравившееся, но она не глядя взяла то, что лежало сверху, и сказала: – Вот эти.
Эвелин переменилась в лице:
– Но ты даже не потрудилась выбрать?
– Я выбрала, – недоуменно пожала плечами Катарина, не совсем понимая, в чем она не права.
– Мне казалось, тебе будет приятно подбирать себе одежду.
– Все костюмы так похожи.
Катарина не собиралась ее злить, но Эвелин была явно на пределе. Она постукивала пальцами по конторке кассира, пока покупки аккуратно упаковывали в зеленую и золотистую бумагу.
Катарина никогда раньше не слышала о магазинах «Харродс», и вообще ей никогда не приходилось бывать в таких огромных магазинах. Роскошь повсюду бросалась в глаза. У Катарины появилось чувство тошноты и совершенного греха, словно в детстве, когда ей случалось съесть шоколад без спросу. И в то же время ей все казалось, что это происходит не с ней, а с кем-то другим и что все окружающее ей просто приснилось.
Когда они вышли из отдела, лицо Эвелин оставалось напряженным. На эскалаторе она так резко остановилась, что спешащие следом покупатели стали на них натыкаться. Эвелин повернулась к Катарине, ее губы были сжаты:
– Почему ты не предупредила меня, что эти костюмы тебе совсем не нравятся?
– Я только сказала, что для меня они все одинаковые.
– Да, такие костюмы явно не в твоем вкусе, потому что они не из кожи и не украшены заклепками.
Катарина промолчала.
– Ты ведешь себя как умственно отсталая. Стоишь и молчишь, уставившись в одну точку. Кажется, тебе не понравилось ничего из того, что ты перемерила. У тебя на лице не было никаких эмоций, ты была похожа на зомби.
Черные глаза Катарины засверкали:
– Но вас же не интересует мое мнение. Вы очень хорошо знаете, как я должна выглядеть, так какая разница, что я об этом думаю?
– Тебе легче высказать недовольство, чем…
– Никакого недовольства я не чувствую. – И благодарности тоже.
– Если хотите правду, – заметила Катарина, – то очень трудно быть благодарной, когда тебя заваливают вещами, которые ты не хочешь иметь и в которых совершенно не нуждаешься.
Покупатели продолжали сновать взад и вперед, не обращая внимания на двух женщин, которые стояли и напряженно глядели друг другу в глаза.
На лице Эвелин появилось раздражение:
– Значит, из того, что мы купили, тебе ничего не понравилось?
– Я этого не говорила.
– Не говорила. Ну так скажи наконец. И есть ли в магазине хоть что-нибудь поразившее твое воображение? Вещь, которая понравилась тебе, и ты могла бы сказать: «Да, я хочу это!»
Катарина огляделась по сторонам. Они стояли напротив отдела, где продавался хрусталь, расставленный на стеклянных полках с зеркальными задними панелями и сияющий, как застывшие потоки воды. В этих зеркалах девушка вдруг увидела свое раздвоившееся отражение, словно два образа: Катарина – Кейт. Черные глаза у девушки в зеркале впервые не прикрыты буйной челкой; на ней новая одежда, в которой она чувствует себя неловко. Уже чужой, но все-таки такой родной образ, как будто старый друг, неожиданно мелькнувший в толпе.
– Ну? То, что ты хотела, здесь есть? Катарина медленно оглядывала отделы магазина:
– Есть.
– Так покажи мне.
Девушка пошла в нужном направлении и привела Эвелин в отдел кожгалантереи, здесь был особый, неповторимый запах. Она показала:
– Я хочу вот это.
– Тетрадь для записей? – Эвелин взяла ее в руки. Вещичка действительно была изящной, из тонкой, хорошей кожи, с бумагой под мрамор. – И что же ты будешь делать с ней?
– Записывать.
– Что записывать?
– Мысли. События.
Эвелин открыла тетрадь и уставилась на пустые страницы, будто хотела в них увидеть что-то такое, что способно объяснить внутренний мир этой молчаливой смуглой девушки:
– У тебя уже был когда-нибудь дневник?
– Да.
– В Италии?
– Да.
– А где он сейчас?
– Я сожгла его перед отъездом.
Эвелин закрыла кожаную обложку:
– И ты действительно это хочешь?
– Да.
– Так скажи, как надо.
– Я действительно хочу это.
Эвелин взяла ежедневник и понесла к кассе. Катарина смотрела ей вслед, на ее высокую и стройную фигуру, плывшую среди покупателей. Девушка уже не сердилась и, кажется, начала понимать Эвелин, но вряд ли Эвелин когда-нибудь поймет ее.
Эвелин принесла тетрадь и отдала Катарине:
– Вот. Это первая вещь, которую ты сама выбрала.
– Спасибо, – просто сказала девушка.
– Было бы неплохо, если бы ты научилась улыбаться при этом, – заметила Эвелин. – А теперь пойдем, а то опоздаем на ленч.
Они вошли в маленький, уютный ресторанчик, отделанный бархатом и красным деревом, со старинным серебром на столах и белыми льняными скатертями. Затем началось изучение меню, словно это катехизис. Катарина молча слушала, пока Эвелин объясняла ей, что значит наименование каждого блюда, описывая и сам процесс приготовления. Затем она выбрала за себя и за нее, Кейт, а услужливый официант записал все в блокнотик. Эвелин откинулась на спинку кресла и закурила сигарету «Балкан собрейн», что она делала довольно редко, особенно днем, – значит, она все еще была взволнована.
– Ты объявила нам психологическую войну с того момента как приехала, Кейт. Честно говоря, я уже на пределе.
– Не понимаю, о чем вы?
– Думаю, что понимаешь. С момента твоего появления здесь над нашим домом словно нависло темное облако.
– Я не просила, чтобы меня привозили сюда, – еле слышно проговорила девушка. – Они не имели никакого права писать вам.
– Но письмо пришло. И вот ты здесь.
– Не по своей воле. И это вовсе не сделало меня счастливее.
– О, ты ясно дала нам понять, что ни о каком счастье не может быть и речи, несмотря на все усилия с нашей стороны. Мы ведь так стараемся, но тебе все равно. Сегодня ты испортила мне прекрасное утро.
– Простите.
– Я могу еще как-то понять твою грубость по отношению ко мне. Но при чем здесь, скажи, отец?
Катарина отвернулась:
– Я ему не сказала ни одного грубого слова.
– Вот это я и имею в виду, – резко заметила Эвелин. – Ты даже не смотришь в его сторону. Ты ведешь себя так, будто его не существует.
– Он не хотел, чтобы я приезжала сюда. Он беспокоится только о том, что напишут газеты, если, не дай Бог, они узнают о моем существовании.
– Плохо с твоей стороны так говорить о нем.
– Но это правда.
– Если учесть твое прошлое, то мы могли бы рассчитывать хотя бы на уважение.
– Вы хотите сказать, что если я бедна, то должна прыгать от радости, видя, какие деньги вы тратите на меня?
Эвелин с силой затушила наполовину выкуренную сигарету:
– Хорошо, что ты хотя бы заметила, что это все чего-то стоит.
Катарина тяжело вздохнула, из последних сил пытаясь сдержать свое раздражение:
– Прежде всего, мне очень трудно понять, зачем тратить на меня большие суммы. В моей семье таких денег никогда не было, и поверьте, принять все это совсем непросто. Это расстраивает меня больше, чем вы можете себе вообразить. Но я сейчас начала понимать: это просто игра, и я в ней игрушка, а не партнер.
– Что значит игрушка?
– Кукла, если хотите.
– Ты действительно так думаешь?
– Я не думаю, я знаю. – Катарина начала вдруг говорить громко, почти перекрывая общий гомон. – С момента моего появления здесь вы забавляетесь мною.
Вы сами выбрали для меня прическу, сами отвели в дорогие магазины и купили одежду.
– Но ты же выглядела как дикарка. И у тебя действительно ничего не было подходящего из одежды.
– Вы водите меня по очень дорогим ресторанам и выбираете еду, которую мне следует есть, и вино, которое надо пить.
– Потому что ты сама ничего не умеешь.
– Вы говорите мне, как следует вести себя за столом, как держать нож и вилку…
– Бога ради, Кейт! – не выдержала Эвелин. – Я просто пытаюсь учить тебя. Разве ты этого не поняла? Просто пытаюсь показать, как надо делать.
– Нет. Вы пытаетесь переделать меня и сделать меня такой, какой я никогда не смогу быть.
Появился официант с заказанными блюдами, и женщины тут же замолчали. Когда он ушел, Эвелин наклонилась слегка вперед и сказала:
– Видно, настало время отправить тебя в школу. Я хотела подождать до следующего семестра, но сейчас поняла, что сделала ошибку. Твоим мозгам необходима работа, и тебе нужна компания сверстниц, а не мое общество. Может быть, они быстрее выбьют из тебя эту дурь. На следующей неделе мы вместе отправимся в Нортамберленд, и ты начнешь учиться в школе Святой Анны. Когда-то я сама в ней училась, и директор школы – моя крестная. Думаю, тебе там понравится. – На мгновение глаза Эвелин засветились, а затем вновь погасли: – Сколько раз говорить тебе, что так вилку никто не держит.
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
Не переставая, неделя за неделей, снег сыпался из нависших над самой землей туч, но река так и не застыла. Она несла свои быстрые, темные воды прямо в Балтийское море.
Река указывала путь Джозефу. Вдоль нее он мог идти до самой Риги, если, конечно, его никто не остановит и не спросит документы, которых у него не было, или если он не утонет где-нибудь в непролазной грязи.
После Риги Джозеф продолжил бы свой путь до заброшенной деревни на берегу моря.
Там Джозеф назначил бы встречу с Таниным братом Петром Николаевичем, который был знаком с контрабандистом – капитаном траулера. Деньги Тани нужно передать этому капитану.
Шведы обычно встречались с контрабандным траулером в открытом море и перегружали на него свой товар: всякого рода аппаратуру – транзисторы и телевизоры, которые могли ловить даже шведские передачи. Этот товар высоко ценился на всем Балтийском побережье. Шведы получали взамен значительно более легкий груз – промышленные алмазы.
Джозеф собирался таким путем добраться до Бургсвика.
А с острова Готланд он хотел на пароме переправиться на континент.
В этом плане было столько «если», что Таня невольно рассмеялась, услышав все подробности.
Но волчий взгляд Джозефа был полон огня, энергия бурлила в нем, и противоречить казалось просто бессмысленным.
– А почему ты думаешь, волчонок, что твои деньги все еще на месте?
– Потому что я оставил их там до войны.
– В банке? Твои капиталисты их давно уже украли.
– Капиталисты не все воры. А швейцарские банки никогда не подводят своих клиентов.
– Все банки воруют, – отрезала Таня. – А что, если твоя семья успела истратить деньги?
– Никто, кроме меня, не знал о них.
– Но если денег не окажется и ты не заплатишь шведам, то они просто перережут тебе горло.
– Они все пацифисты.
– Вы только послушайте, как много знает этот ребенок, – с издевкой произнесла Таня. – Значит, и банки не воруют, и шведы не убивают!
Она начала пристально разглядывать и ощупывать лицо Джозефа. Швы стали серебряно-белыми, некоторые уже закрывала отрастающая седая борода. Губы Тани были мягкими и влажными, когда она целовала Джозефа, все время повторяя одно и то же:
– Я не хочу, чтобы ты уходил, волчонок, не хочу, чтобы тебя убивали.
Весь последний день она плакала.
Джозеф расцеловал ее в последний раз и ощутил солоноватый привкус слез, словно морские брызги Балтийского моря.
Не оборачиваясь, он вышел из деревни и пошел по следу от колес «Москвича», все время придерживаясь тающей колеи. И в однообразном ритме дороги Джозеф начал постепенно улавливать пульс другой, новой жизни, которая ждала его впереди.
6
АНГЛИЯ
Уоллас приехал на «бентли», чтобы забрать ее. Кейт и не ждала ни Эвелин, ни Дэвида. Пока шофер укладывал багаж в машину, она пошла попрощаться с мисс Марш.
Мисс Марш стояла у окна своего кабинета, глядя в ярко-голубое небо.
– Что ж, Кейт, – сказала она. – Расстанемся на все лето.
– Да, мисс Марш.
– Об экзаменах не беспокойся: я просмотрела твои тетради – все очень хорошо. Ты опережаешь своих сверстников на год. Когда вернешься, я поговорю с директором о том, чтобы тебя перевели сразу на ступень выше. Думаю, ты не будешь возражать?
– Я нахожу учение легким, – пожала в ответ плечами Кейт.
– Да, ты права, несмотря на то, что ты начала позже всех. Но школа не ограничивается только этими стенами. Тебе приходится учиться жить в другой стране с чужими тебе обычаями.
– Я выживу, – заключила Кейт.
– И только-то? Послушай, Кейт, я сама училась в этой школе и знаю неписаный закон, запрещающий откровенничать с ученицами. Но классная дама должна уметь слышать и понимать то, что не на виду, что скрыто в душе. Классная дама вроде бы нужна для того, чтобы защищать учениц от всяких серьезных проблем. Но у меня есть еще и свой кодекс чести.
Мисс Марш подошла к Кейт и положила руку на плечо девушки. Кейт давно уже чувствовала, что она симпатизирует ей и что эта женщина никогда не позволит себе «давить» на Кейт. Эта мысль успокаивала Кейт и помогала жить в течение последних шести месяцев.
– Думаю, что имею представление о твоих проблемах, и не собираюсь тебя в чем-то винить. Дурной характер проявляют все дети, в том числе подростки из хороших семей. Но в тебе скопилось столько гнева и страсти, что надо научиться владеть собой.
Кейт опустила голову, услышав эти слова, и уставилась в пол.
– Я стараюсь, – еле выдавила она из себя.
– Старайся больше. Когда в крови появляется много страсти, она превращается в яд. Напрасный гнев сжигает твою энергию и делает тебя слабой и слепой.
– Я ненавижу это место, – прошептала девушка. – Оно сводит меня с ума.
– Смирись, – прошептала в ответ мисс Марш, склонившись над Кейт, – и святая Анна всегда пребудет с тобой. Думаю, ты способна на большее, чем просто выживание. Мне кажется, что за эти полгода ты немало приобрела.
«А сколько потеряла? – подумала Кейт. – Вы почти обезличили меня, превратив неизвестно во что». Но вслух она ничего не сказала.
– Ты ведь знаешь, как выращивают великолепную розу? – спросила мисс Марш, впиваясь пальцами в плечо девушки, будто желая запечатлеть таким образом каждое свое слово. – Любой садовод скажет, что все зависит только от корней. От природы, Кейт, тебе дано очень много. Ты красива и умна. Но без должного ухода все эти качества могут просто завянуть, так и не раскрывшись. Школа Святой Анны может изменить тебя, если ты сама поможешь нам. Прими нас. И позволь нам принять тебя.
Рука мисс Марш опустилась, и она отступила на шаг от Кейт:
– А сейчас иди, и я желаю тебе весело провести каникулы.
Во дворе Кейт попрощалась с подругами. Девушки расцеловались, обнялись и обещали писать друг другу каждый день в течение летних каникул.
Школа уже была наполовину пуста, и во всем чувствовалась какая-то леность и сонливость, и игровые площадки опустели. Кейт направилась к «бентли».
– Как экзамены, мисс Кейт? – спросил ее Уоллас.
– Спасибо, хорошо.
– Впереди каникулы, да?
– Да. Спасибо еще раз.
Дэвид и Эвелин собирались взять Кейт с собой на Сицилию, чтобы пожить у друзей на вилле, расположенной возле моря. Кейт не хотела бы отправляться туда и не испытывала никакого интереса к Средиземноморью Италии. Ее родными местами были леса и озера у высоких Альп. Но все же это лучше, чем торчать целое лето в поместье Грейт-Ло. Там единственным местом уединения было болото, где дули ветры такой силы, что порой казалось: где-то совсем рядом стреляют из мощного орудия. Кейт невзлюбила Грейт-Ло, и мрачная архитектура поместья сразу же не понравилась ей. Несколько недель, проведенных здесь, показались просто невыносимыми.
Стоило только выехать за ворота школы, как чувство огромного облегчения и радость наполнили все существо девушки. Уоллас, поймав взгляд Кейт в зеркальце, все понял. И его обычно бесстрастное лицо расплылось улыбке:
– Рады, что вырвались, да, мисс?
ШВЕЙЦАРИЯ
– Боюсь, это невозможно.
Банкир был подчеркнуто невежлив. На столе перед ним лежали бумаги, которые, казалось, завладели всем его вниманием. Впрочем, он старался смотреть куда угодно: на руки, на стены, в потолок, только не в глаза тому, кто стоял напротив.
– Потеря ключа от сейфа – дело серьезное. В таком случае депозит считается замороженным, и банк не может без надежных рекомендаций…
Пальцы Джозефа до боли впились в ладонь:
– Вы уже не раз объясняли мне все это, герр Эмануэл.
– Вопрос заключается в том, как установить личность вкладчика, – судя по всему, это почти неразрешимая проблема. Содержимое сейфа никому не требовалось в течение, – банкир углубился в бумаги, – двадцати лет.
Изо всех сил Джозеф старался скрыть отчаяние. Он вдруг вспомнил Таню: «Капиталисты уже давно украли твои деньги».
– Пожалуйста, поймите, мой случай совершенно особенный.
– Вы сказали, что все это время провели в концентрационном лагере за «железным занавесом». – Взгляд банкира поднялся до уровня груди Джозефа. – Похоже на хождение по мукам, да?
– Да, – сухо ответил Джозеф. Эмануэл был холеным самодовольным типом, и обстановка в его банке под стать ему – комфортабельная, в швейцарском стиле, мебель цвета патоки и тяжелые занавеси на окнах. – Да, хождение по мукам.
– Я верю, что вы тот, за кого себя выдаете. Но в Швейцарии вы оказались с чужими документами.
– Да, они поддельные.
– Понятно, – с неприязнью произнес Эмануэл. – Может быть, вам следует обратиться в консульство и получить настоящие документы?
– Нет.
– …или мы можем связаться с кем-нибудь из членов вашей семьи, кто может поручиться за вас.
– Нет! – Джозеф произнес это с такой силой, что швейцарец даже опешил и замигал от неожиданности. Он тяжело вздохнул. Сейчас важно не потерять самообладания и не позволить отчаянию завладеть душой. А то можно окончательно испугать чиновника. – Герр Эмануэл, пожалуйста, посмотрите на мое лицо. Чиновник с явной неохотой поднял голову. В Швеции Джозефу пришлось немного подстричь бороду. Это больше выдавало его уродство, но на расстоянии он хотя бы не походил теперь на дикаря. Эмануэл невольно вздрогнул, когда посмотрел на Джозефа.
– Меня изуродовала пуля большого калибра, – спокойно пояснил Джозеф. – А затем нас бросили умирать. Челюсть так и не встала на место, а швы наложили в домашних условиях обычной иглой.
Джозеф видел, как задвигался кадык у собеседника.
– Думаю, семья уже давно похоронила меня. Если я появлюсь в таком виде, то это будет настоящим потрясением. Вряд ли они смогут привыкнуть к моему нынешнему облику.
Эмануэл облизнул губы.
– Кто знает, может быть, специальная операция…
– Для этого мне нужно время. Оно мне нужно и для того, чтобы обдумать многое другое. Но мне не нужны всеобщее внимание или встречи с людьми, которых я знал когда-то, лет двадцать назад. Впрочем, я всегда жил очень уединенно, герр Эмануэл. По этой причине мне и пришлось обратиться к услугам именно швейцарского банка еще много лет тому назад.
– Ах так, – растерянно улыбнулся в ответ чиновник.
– Но сейчас мне больше, чем когда-либо, нужна тайна. Я столько лет прожил в условиях, далеких от понятий нормы, что… – Джозеф подозрительно осмотрелся вокруг. – Вы будете обескуражены, если я вам скажу, что чувствую себя как Рип Ван Винкль[25]25
Герой одноименного произведения американского писателя У. Ирвинга (1783–1859). – Прим. ред.
[Закрыть] в этом мире, который с трудом узнаю. Даже автомобили на улицах напоминают мне космические корабли из научной фантастики.
Джозеф замолчал, чтобы вытереть носовым платком мокрые губы. Ему было так трудно и непривычно говорить, что борода оказалась вся мокрой от слюны.
– Бегство из Советского Союза – дело не такое легкое. Денег у меня, естественно, не было, поэтому пришлось взять взаймы. Но и этих крох уже не осталось. Однако обращаться в консульство, посольство или к родственникам я не считаю нужным. Мне нужны мои деньги, которые лежат у вас в сейфе. А затем я буду действовать дальше.
– Понимаю вас, – сказал Эмануэл, театрально всплеснув руками. – Надеюсь, что и вы можете понять меня.
Силы Джозефа уже были на исходе. От этих слов он почувствовал, как отчаяние завладевает его душой:
– Поймите, что кроме этого у меня больше ничего нет в этом мире. Больше ничего не осталось, – произнес Джозеф дрожащим голосом.
Лицо Эмануэла окаменело:
– Я только могу повторить, что не имею права отдать вам вклад до тех пор, пока вы не принесете документов, удостоверяющих вашу личность.
Джозеф продолжал сохранять спокойствие, но что-то вдруг испугало швейцарца в его взгляде, и чиновник инстинктивно потянулся к кнопке звонка.
– Не надо поднимать тревоги, – коротко, но твердо произнес Джозеф. Он представил себе, как выглядит в глазах Эмануэла, – в этих грубых рабочих ботинках, в дешевом костюме, с развороченной челюстью и гротескной, как неудачный грим, бородой. Опасный тип, если не больше. Джозеф попытался растянуть свои изуродованные губы в улыбке.
– Я понял, что мне нужно делать.
– Самым благоразумным в вашем положении было бы сообщить в полицию.
– Я ваш клиент, герр Эмануэл, верите вы в это или нет. По-моему, мы связаны с вами теми же узами, что и священник со своим прихожанином, которого он только что исповедал. А может быть, и более того.
Эмануэл явно колебался, но затем сказал:
– Конечно, тайну исповеди я сохраню.
– Grüss Gott, Herr Emmanuel.
– Grüss Gott.
Джозеф вышел на тихую улицу Цюриха, совершенно не представляя себе, куда идти.
Лебеди скользили по серебряной поверхности реки Лиммат. Джозеф брел вдоль берега, глядя на белые крылья и изящно выгнутые шеи птиц. Он думал о Тане и о том, что любовные игры и танцы часто напоминают пытку.
Стояло лето. Джозефу понадобилось пять месяцев, чтобы добраться из Риги в Цюрих. И вот он – свободен, совершенно свободен, может быть, впервые со времени своей юности. И даже сейчас, прижатый в углу, как крыса. Быть так близко у цели и вдруг уткнуться носом в наглухо закрытые полированные железные двери! Там, в офисе, Джозефу невольно хотелось схватить Эмануэла за толстую шею и задушить его.
Уродство – вот что испугало Эмануэла. Джозеф был в этом абсолютно уверен. С одной стороны, безобразие было серьезным препятствием, а с другой – невероятным благом. Оно позволяло ему сыграть любую, какую он захочет, роль.
Но как бы то ни было, а железный ящичек с деньгами, что находился сейчас где-то глубоко под землей, был необходим ему как воздух. И если он не получит его, то впору утопиться в водах этой тихой реки.
На мосту Джозеф неожиданно застыл на мгновение. Воспоминание, словно острый нож, пронзило его. Там, внизу, в воде, он увидел лицо, которое всплыло из глубины его памяти. Лицо женщины. Да, конечно, женщины. Всю его жизнь, в самые тяжелые моменты, появлялась женщина. Когда судьбе хотелось испытать его, она посылала Джозефу женщину.
В течение этих двадцати лет ее лицо, конечно, изменилось, но не настолько, чтобы стать неузнаваемым.
Вот только имя никак не выплывало, лежало в глубинах памяти.
Джозеф стоял, вцепившись в перила моста, и прохожие в недоумении оглядывались на эту необычную фигуру, наклонившуюся к воде. Что мог он увидеть в речной глади?
Джозеф чуть выпрямился, с силой сжав зубы, и механизм памяти начал медленно поднимать давно забытое имя из глубин. Оно было невероятно тяжелым, налитым свинцом, и нелегко было поднять его со дна. Джозеф закрыл глаза и поднял голову, издав вопль дикого зверя. От неожиданности какая-то женщина шарахнулась в сторону, а остальные прохожие стали с опаской обходить его.
Наконец-то, вырвавшись, имя всплыло в памяти.
Джозефу стало трудно дышать, в груди появилась нестерпимая боль, и он даже пошатнулся немного. Но отчаянное усилие увенчалось-таки успехом. Имя всплыло в памяти! Теперь оно приведет его к ключу.
Джозеф вытер платком рот, затем развернулся и быстро пошел в банк.
– Я хочу вам кое-что предложить, герр Эмануэл.
– Пожалуйста, предлагайте.
– Я помню женщину, которая работала здесь в то время, когда я делал свой вклад. Ее зовут Мерлин Книпхоффер. Она несколько раз сопровождала меня в подвалы.
– Но в банке нет работника с таким именем.
– Может быть, ее перевели куда-нибудь. Я уверен, что она могла бы поручиться за меня.
Лицо банкира выразило сомнение:
– После стольких лет? Герр… И вы так изменились.
– У фройлен Книпхоффер феноменальная память. Мы любили переброситься шуточкой друг с другом. Думаю, она вспомнит меня, уверен в этом.
Эмануэл явно не мог поверить в то, что кто-то вообще захочет шутить с этим типом, что сидел сейчас напротив. Он с нетерпением постукивал пальцами по циферблату:
– Но это нарушение всяких правил. Понимаете? Нарушение.
– Но вы сами сможете во всем убедиться.
– Дайте мне хотя бы немного времени, чтобы подумать.
Джозеф встал. Впервые он почувствовал себя спокойнее:
– Я позвоню завтра в это же время.
– Хорошо.
И после минутного колебания герр Эмануэл вяло махнул рукой в знак согласия.
Двери лифта закрылись. Служащий старался не смотреть на Джозефа, и тот знал почему: от него, должно быть, сейчас исходил ужасный запах. Последние четыре ночи он провел в цыганском таборе, потому что Цюрих был одним из тех городов, где нелегко устроиться нищим и бездомным. Но Джозеф знавал места и похуже, поэтому цыганский табор был для него даже роскошью, а приобретенная в лагерях наука выживания не забудется никогда, даже среди достатка и богатства.
Сейчас Джозефу ни до чего не было дела: лифт все глубже спускался в шахту, он крепко сжимал в руках ключ от сейфа. Мерлин Книпхоффер сразу же без колебаний узнала его. Только взгляд ее голубых глаз выразил сострадание к этому некогда красивому молодому человеку, который перед войной так мило кокетничал с ней.
Лифт открылся, и они очутились в подвале. В холодном неоновом свете блестели подземные недра банка. Подвал был перестроен за прошедшие годы и производил впечатление почти больничной стерильности. Они миновали три стальные двери, и каждая из них с грохотом захлопнулась за ними. От этого звука Джозеф чувствовал, как по телу начинают бегать мурашки. Наконец они достигли последней полированной стальной двери, которая казалась особенно непроницаемой. Маленькая камера у самого потолка смотрела прямо на входящего своим красным глазком. Молча они ждали, пока дверь откроется. Затем раздался громкий щелчок, и железная махина начала медленно распахиваться.
Они оказались внутри слабо освещенного помещения. Стены от пола до потолка были заполнены маленькими камерами, каждая из которых имела свой номер и два отверстия для ключей. За этим стерильным фасадом скрывались ценности, тайны и преступления. Клерк подошел к одной из камер и вложил ключ. Он повернул его трижды, затем, по заведенному правилу, поклонился Джозефу.
