Текст книги "«Титаник» плывет"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Джу была умной, энергичной молодой дамой, не красивой, пожалуй, но очень эффектной. У нее явно быт стиль – а именно это Боб Эллиот ценил в женщинах превыше всего. Так что если бы не постоянная изнуряют; гонка за призрачной каруселью…

К тому же сейчас Джу явно была настроена на авантюру.

Она только что вышла из лобби-бара, и было похоже, что пара крепких «Daiquiri» [33]33
  Крепкий коктейль с кубинским ромом.


[Закрыть] сделала свое дело.

Зеленые кошачьи глаза мерцали как-то особенно призывно.

Яркий румянец заливал смуглое лицо.

– Только не говори мне, Боб Эллиот, что тебя не ждет породистая британская кобылка.

– Отстань, Джу! У меня действительно встреча, но это не то, о чем ты думаешь.

– В таком случае можешь пригласить меня с собой, Боб. Ненавижу Лондон. Тем более вечером.

– Мне жаль, Джу, но это конфиденциальная встреча.

– Ты что-то разнюхал, Боб Эллиот! Раскопал что-то жареное – старый пронырливый сукин сын!

Даже после двух «Daiquiri» профессиональное чутье Джу Даррел не дремало.

В другое время Боб Эллиот не отказал бы себе в удовольствии зацепить ее на этот крючок.

В другое время.

Но не теперь.

1 апреля 2002 года

11 часов 13 минут

Женевское озеро – неширокое, вытянутое в длину и напоминает – если взглянуть с высоты птичьего полета – кокетливую, изящную рыбку.

Хвост рыбки, переливаясь радужными чешуйками, плещется в самом центре Женевы, а голова ласково трется о набережную крохотного Монтрё, воспетого однажды мятежным лордом [34]34
  Байрон. Поэма «Шильонский узник».


[Закрыть], а позже – прославленного многократно [35]35
  Достоевским, Набоковым, Хемингуэем и др.


[Закрыть].

Автомобильная поездка из Женевы в Монтрё – дело приятное во всех отношениях. Прекрасная дорога все время бежит вдоль живописного берега, иногда вплотную приближаясь к воде, и тогда, особенно в солнечные дни – а они, как известно, не редкость в этих благословенных местах, – кажется, что машина летит по искрящейся водной глади.

Молодая русская пара прилетела в Женеву двумя днями раньше. Они остановились в отеле «Bristol», но под его в гостеприимную крышу возвращались только к ночи. Днем бродили по городу, осматривали достопримечательное! обедали, заглядывали в магазины, ужинали и снова шли гулять.

Словом – отдыхали.

На третий день Женева им наскучила.

Тогда молодые люди взяли напрокат юркий «Volkswage-Golf» и поинтересовались у портье, куда лучше всего отправиться на экскурсию с тем расчетом, чтобы к вечеру у возвратиться в город.

Им предстоял ужин в знаменитом «La Perle du Lac», маленьком – всего несколько столиков – ресторане на берегу озера.

– Вы не пожалеете, если отправитесь в Монтрё, – сказал портье, задумавшись всего на секунду.

Они последовали его совету.

И не пожалели.

Поначалу.

В пути они провели всего сорок минут, но указатели на шоссе уже извещали, что городок, выглядывающий из буйной зелени пальм, магнолий, кипарисов, и есть Монтрё.

– Приехали? – рассеянно спросила молодая женщина. В машине ее укачивало, и последние десять минут она не смотрела по сторонам, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза.

– Да. Тебе лучше?

– Не сказала бы. Давай остановимся на минутку, я пройдусь.

– Мы почти на месте.

– Я хочу пройтись по берегу.

Она заговорила более требовательно, и спутник немедленно подчинился.

Машина аккуратно съехала с трассы и, прижавшись к бордюру широкого изумрудного газона, остановилась. Узкая дорожка, выложенная круглыми маленькими булыжниками, сбегала прямо к озеру. Миновав ее, они оказались на берегу.

От воды тянуло прохладой, и женщина немедленно потянулась к ней – быстро присела на корточки, опасно наклонилась вперед.

Внезапно она громко вскрикнула.

Отпрянула назад.

И, потеряв равновесие, упала – спутник не успел ее подхватить.

– Господи, там…

– Не смотри. Тебе не надо на это смотреть.

Он суетливо помогал ей подняться, одновременно отступая назад, – зрелище, открывшееся им, было жутким.

Прямо у берега на воде покачивалось человеческое тело.

Женщина – а это была именно женщина – лежала навзничь, широко раскинув руки, словно пытаясь таким образом удержаться на плаву.

Впрочем, у молодой пары такого впечатления не сложилось – с первого же взгляда обоим стало ясно, что она мертва.

– Господи, какой ужас… Господи… Что теперь делать?

– Не знаю… Поедем отсюда.

– Как – поедем? А… она? Нужно звонить в полицию…

– Не нужно. Представляешь, что потом начнется? Нет! Никакой полиции. Поехали быстро. Слышишь, что говорю?!

Прошло всего несколько минут с того момента, как она захотела выйти из машины, но этого оказалось достаточно, чтобы роли поменялись.

Причем – кардинально. Теперь распоряжался он. И она подчинилась. Послушно повернулась, сделала несколько шагов и… застыла на месте.

Навстречу по тропинке неторопливо спускался полицейский.

– Est-ce que je рейх vous aider? [36]36
  Могу я вам помочь? (фр.)


[Закрыть]

Он произнес это дружелюбно.

Но не получил ответа.

Выражение их лиц было странным, но поначалу он ре шил, что пара просто не говорит по-французски.

– Can I help you? [37]37
  Могу я вам помочь? (англ.)


[Закрыть]

Его голос стал напряженным.

Он еще не понимал, что именно произошло, но остро чувствовал, что дело неладно.

Рука непроизвольно потянулась к кобуре.

– Стойте! – Мужчина наконец нарушил молчание. Ом вполне прилично говорил по-английски. – Мы просто в шоке. Здесь в воде – труп.

– Пожалуйста, – тихо и очень вежливо сказал ему полицейский, – поднимите руки и оставайтесь там, где стоите.

Потом произошло необъяснимое. Услышав просьбу, молодой мужчина повел себя так, будто лишился рассудка.

Резким ударом руки он отбросил спутницу в сторону, в отчаянном прыжке настиг полицейского, сбил его с ног и стремительно бросился вверх по дорожке. И, разумеется, далеко не ушел.

Поверженный офицер даже не пытался встать на ноги – заученным жестом выхватив пистолет, он выстрелил лежа.

И не промахнулся.

1 апреля 2002 года

20 часов 00 минут

Голос в трубке не обманул.

Итальянский ресторан «Sale e Рере» находился в десяти минутах езды от «Хилтона».

Было восемь вечера, когда Боб Эллиот переступил его порог и в недоумении замер на месте, оглушенный невообразимым гвалтом.

Казалось, что стеклянная дверь небольшого ресторанчика вела не просто с улицы в помещение. Но из одного мира – в другой.

Из пресного мира британской столицы – в радужную феерию неаполитанского карнавала, прибрежных таверн Сицилии, ресторанчиков Рима или Венеции. С севера – на юг. Из прохлады – в зной. От вежливой скуки – к необузданному веселью.

Тесный зал ресторана был полон, при этом казалось, что все находящиеся в нем люди говорят одновременно.

И не просто говорят.

Кричат, поют, ругаются и хохочут, надрывая голосовые связки.

Складывалось такое впечатление, что все они дружно сошли с ума, однако не замечают этого печального обстоятельства и потому невозмутимо продолжают трапезу. От души веселятся и наслаждаются своим же весельем.

Но такое впечатление быстро проходило. И станови лось ясно, что необузданно горланит лишь небольшая группа людей, ловко снующих по залу. Остальные, чтобы услышать друг друга, вынуждены говорить чуть громче обычного.

Всего лишь.

Но для создания атмосферы этого было достаточно Ради нее, собственно, ради неповторимой национальной атмосферы и надрывался в центре Лондона дружный ансамбль итальянцев.

Десять официантов оглушительно переругивались между собой, кричали что-то, обращаясь к невидимым поварам те отзывались еще более громогласно. Вдобавок они нещадно громыхали посудой, роняли подносы, били – или делали вид, что бьют бокалы.

Англичане, сидевшие за столиками, были в восторге Похоже, в обыденной жизни им здорово не хватало имея но этого – непосредственности и буйства эмоций.

Представлением дирижировал моложавый подтянутые метрдотель, похожий сразу на модного «бельканто» и элегантного мафиози.

Увидев Роберта, он на секунду сдернул маску и сразу преобразился.

Заговорил негромко, довольно сдержанно:

– Добрый вечер, сэр. Надеюсь, вы заказывали столик У нас, как видите, аншлаг.

– Меня зовут Роберт Эллиот.

– Секунду.

Названное имя ничего не сказало метрдотелю. Либо он действительно обладал недюжинными актерскими способностями. Стремительно пролистывая пухлую тетрадь на стойке бара, озабоченно хмурился, а потом – вдруг! – совершенно искренне обрадовался.

– Есть! Buona sera, signore! [38]38
  Добрый вечер, синьор! (ит.)


[Закрыть] Добро пожаловать!

Он резко крутанулся на каблуках, вернулся к заученной роли – зычно, так что Эллиот невольно поморщился, гаркнул, обращаясь к подчиненным:

– Tavolino per signore [39]39
  Столик для синьора… (ит.)


[Закрыть] Эллиот!

– Вас зовут Марио?

– Si, signore! Были у нас когда-то?

– Нет, я здесь впервые.

– Ну разумеется. Я бы вас запомнил. Вы не англичанин?

– Американец.

– Отлично! Люблю Америку!

– Я тоже. Послушайте, мистер Марио, мне должны были оставить записку или письмо, словом – какую-то бумажку. Вы не в курсе?

– У меня лежит как минимум три записки. Вероятно, одна из них – ваша. Но разве она не придет?

Итальянец дружески подмигнул Эллиоту.

– Боюсь, что нет, Марио.

– Будем считать, что это к лучшему, сэр. От них, мистер Эллиот, иногда нужно отдыхать, не так ли?

– Полностью согласен.

– Приятного вечера, синьор. Пойду отыщу ее послание. К тому времени вы, возможно, что-то выберете. Я рекомендовал бы горячую спаржу с сыром, мидии – в остром соусе, термидора – в белом, с грибами…

Боб открыл меню.

Есть по-прежнему не хотелось. Пить – тоже. Ему вообще ничего не хотелось сейчас.

Даже таинственная просьба в проклятом письме была безразлична. Вдруг накатило странное тупое оцепенение.

Где-то в глубине души Эллиот был почти благодарен проклятому анониму за выбор места.

Шумный, тесный, многолюдный ресторан устраивал его сейчас как ничто другое. В кутерьме чужого веселья легче было отстраниться от дня сегодняшнего и вспомнить все как следует.

Хотя в этом, собственно, не было необходимости. События семилетней давности стояли перед глазами с такой потрясающей ясностью, словно они разворачивались именно здесь. И сейчас.

Элегантный Марио подлетел к столику, сияя неподдельным восторгом.

– Есть, синьор! Она действительно оставила вам письмо. Позвольте вручить!

Узкий белый конверт.

Снаружи – небрежно – «Для м-ра Эллиота».

А внутри…

Роберту совсем не хотелось знать, что за послание скрывается внутри.

Он отложил конверт в сторону. Снова взялся за меню Долго листал, слушая – и не слыша – бодрую скороговорку Марио.

Тот смачно живописал фирменные блюда.

В итоге заказал порцию спагетти «alia bolognese» и бутылку кьянти.

Марио, приняв заказ, что-то истошно завопил, обращаясь к официанту, и энергичной рысцой умчался навстречу новым гостям.

Боб Эллиот прикрыл веки, отгородился от мира и увидел прямо перед собой брошку Гертруды Мосс. Драге ценная штучка парила в воздухе, ослепительно искрясь рябиновой россыпью и сиянием крупных бриллиантов. Такой он увидел ее впервые – небольшой, приблизительно полтора дюйма в диаметре, круглый цветок без ножки. Только раскрывшийся бутон – четыре сочных лепестка сплошь покрыты крохотными кровавыми брызгами, в сердцевине – гроздь крупных прозрачных капель.

Таинственный цветок слабо мерцал в полумраке гостиничного коридора, его было не так-то просто разглядеть на темной ковровой дорожке, устилающей пол.

Но Боб разглядел.

Цветок показался ему безделушкой – кусочком блестящей фольги или жестянки, отлетевшей с нарядной упаковки, дорожной сумки или пакета, в крайнем случае – грошовой заколкой для волос, соскользнувшей с чьей-то легкомысленной головки.

Он даже заколебался на мгновение, раздумывая, стоит ли нагибаться из-за пустяка, но потом все же нагнулся. И сразу понял – это не пустяк.

Вещица была довольно тяжелой, а когда Боб поднес ее к глазам – все прояснилось окончательно.

Недаром столько лет было отдано светской хронике, а значит – скрупулезному описанию роскошных туалетов: шляп, мехов, украшений.

«Знаменитый гарнитур из черного жемчуга герцогини N при ближайшем рассмотрении представляет собой…»

«…преподнес ей умопомрачительную вещицу от „Cartier“ – платиновый кутуар, обильно усыпанный…»

«С молотка пойдет легендарный черепаховый гребень работы великого Карла Фаберже – придворного ювелира русских царей…»

Бобу Эллиоту часто приходилось писать такое, пожалуй, даже слишком часто.

И – Господь свидетель! – он неплохо разбирался в том, о чем писал.

Спору нет, первый взгляд обернулся обманом, зато второй безошибочно определил, что мерцающий в полумраке цветок – не что иное, как платиновая брошь от «Van Clif & Arpel».

Вещица изящная и массивная одновременно.

Кровавые брызги были россыпью мельчайших рубинов, а прозрачная гроздь состояла из четырех крупных бриллиантов.

Такая штучка тянула тысяч на сорок, если не пятьдесят.

При этом вещь не была эксклюзивной. Такую же брошку Боб видел в каталоге дома, а значит, десяток-другой как две капли похожих разбрелось по миру, а быть может еще поджидали счастливых обладательниц в сейфах преуспевающих ювелиров.

Позже Боб Эллиот рассудил, что эта мимолетная мысль осенила его не случайно. Сначала он просто зафиксировав ее, а вывод сделал потом.

Вывод же был таков – продать брошь будет легко, в любое время, в любой точке земного шара, даже если владелица сейчас заявит о пропаже.

Впрочем, справедливости ради следует заметить, что поначалу ни о чем таком он не помышлял.

Более того, небрежно подбрасывая брошь на ладони, Боб направился к лифту, намереваясь передать драгоценность дежурному портье.

И – никак иначе.

Но, оказавшись в холле, неожиданно для себя воровато сунул находку в карман. Обращаться к портье расхотелось. Категорически.

Некоторое время он провел в полупустом баре отеля. Именно там, после нескольких порций Bourbon, Роберт Эллиот принял окончательное решение. Оно не изменилось даже вечером, когда в кулуарах разнесся слух о несчастье, постигшем известную теннисистку Гертруду Мосс.

События разворачивались на фоне турнира Roland Garros.

Заносчивая немка лишилась дорогой платиновой броши. Заявить с уверенностью, что драгоценность похитили, она не решилась. И все успокоились.

Спустя год Роберт Эллиот благополучно продал брошь тихому, услужливому ювелиру в Сент-Морице. В витрине магазина оказалось немало похожих безделушек. Все они, похоже, не раз меняли хозяев – Боб Эллиот рассудил, что лишних вопросов здесь не задают.

Так и оказалось.

Простившись с любезным ювелиром, он не без облегчения вдохнул хрустальный альпийский воздух и отправился по делам.

Сливки общества собрались в Сент-Морице на зимний турнир по поло – работы для светских хроникеров хватало.

«Finita la commedia!» – подумал Боб напоследок.

И ошибся.

2 апреля 2002 года

11 часов 15 минут

– Мне это не нравится. Определенно не нравится! До старта остаются считанные дни, а все – я подчеркиваю! – все руководство службы безопасности вдруг решило прокатиться в Париж. Непостижимо!

Энтони Джулиан выразительно закатил глаза.

Стивена Мура это не смутило. Нисколько. Скорее развеселило.

– Ты с утра настроен на благородный гнев, Тони. Снилось что-то в духе античной трагедии?

– Скорее – трагикомедии. И почему снилось? Все происходит наяву.

– С этим я не соглашусь.

– С чем именно?

– С трагикомедией. Ты подвываешь, закатываешь глаза, к тому же доводишь все до абсурда. Нет, Тони, это трагедия. Классическая античная трагедия, хоть убей!

– Не испытывай мое терпение, Стив.

– Okay! Давай по порядку. Не считанные дни – а целая неделя плюс один день. Не все руководство – а два человека. Не прокатиться – а съездить на один день. Это формальные преувеличения. Теперь по существу.

– Не надо по существу. Катись в свой Париж, если это необходимо! И возьми мой самолет, выйдет быстрее.

– Yes, sir!

А в Париже шел дождь.

После лондонской солнечной, совершенно весенней погоды это было неожиданно и настраивало на минорный лад.

Город был мокрым и оттого – грустным. Грусть Парижу к лицу. В грусти он затихает. Чуть блекнут краски – масляные, сочные мазки Лотрека сменяет легкая, «кружевная» акварель Сент-Обена. А яростное, гортанное «nе геgrette rien!» [40]40
  Не жалею ни о чем (фр.).


[Закрыть] Эдит Пиаф уступает место задумчивому «tombe la neige» [41]41
  Падает снег (фр.).


[Закрыть] Сальваторе Адамо.

Впрочем, теперь на крыши Парижа падал дождь.

Было время обеда, и они – после недолгой дискуссии – поехали в парк Багатель. Там, в буйной зелени цветущего кустарника, притаился небольшой, но довольно чопорный гастрономический ресторан.

Дискуссия развернулась вокруг того, где именно следует обедать, если уж – так или иначе – придется тратить драгоценное время.

В Париже к ним присоединился жизнерадостный, подвижный француз, бывший коллега Стивена Мура, и по тому, как выразительно сделано было ударение на слове «бывший», стало ясно, на каком именно поприще содействовал – или противостоял? – отставному полковнику Муру отставной полковник Клебер.

Именно он настоял на поездке в Багатель, хотя Стив упирался довольно долго.

– Послушай, старина, будь ты один, я бы не спорил – просто отвез тебя в ближайший «McDonald's». Но с нами дама. И это обязывает.

– Я не ем «Big Mac», – мрачно парировал Стив, но в ресторан поехал.

Теперь они наслаждались молодой спаржей и молодым «Graves» из Bordeaux.

Впрочем, всех троих давно захватила беседа. Солировал, безусловно, Жан Клебер:

– Она и сейчас живет в той самой квартире, в шестнадцатом округе, которую купила в семьдесят третьем. Тогда ей было всего двадцать три, а квартира стоила больших денег. Правда, теперь она стоит намного дороже.

– Ты говоришь, что теперь ей живется непросто. Почему бы не продать квартиру?

– Никогда! Надо знать Габи Лавертен. А вернее – понимать. Роскошь для нее отнюдь не украшение жизни, но сама жизнь. Думаю, смерть не так страшит ее, как бедность. И даже не бедность – а признаки бедности. Именно так! Думаю, вы улавливаете разницу.

– Русские в таких случаях говорят: без панталон, но в шляпе.

– Во-первых, русские говорят: без порток. А во-вторых, мне кажется, что это не совсем тот случай.

– Браво, мадам! Во Франции – по крайней мере в том обществе, к которому принадлежит Габи, – богатые люди стремятся выглядеть бедно. Или неброско – да! – они предпочитают именно это слово. Однако у этой «бедности» есть свои признаки. Знаете, что у нас теперь верх автомобильного шика? Скромный «Renault Twingo». На крайний случай английский «Aston Martin». Кстати, у мадам Лавертен именно «Aston» – классический зеленый «DB7». Крохотный, старомодного дизайна, с круглыми фарами. У него деревянный руль и панель из орешника. Еще она обожает маленькие закопченные бары. Там обитают сумасшедшие философы и модные буржуа, которые мечтают жить просто, как народ. Но это – что касается публичной жизни. Иными словами, шляпы. Если же говорить о том, что окружает ее дома… То есть – простите, мадам! – о панталонах. О! Роскошь бьет через край. Хотя теперь, я думаю, это несколько обветшалая роскошь. Однажды я был в квартире мадам Лавертен. Давно. Лет десять назад.

– Неужели в качестве клиента?

– Напрасно иронизируешь! К ее услугам прибегали премьер-министры…

– Судя по тому, что ты говоришь о нескольких премьерах, она не уберегла их от отставки.

– Ну, отставка не самое страшное, чего следует опасаться. Нам с тобой это известно лучше, чем кому-либо. Что же касается меня – нет, я не был ее клиентом. Может, и зря!

– Так пойди сейчас!

– Поздно. Габриэль Лавертен уже не та.

– Вот об этом, пожалуйста, подробнее.

– Что тут сказать? Ты знаешь, я далек от мистики, но, наблюдая судьбу Габриэль, можно прийти к мистическому выводу. Божественный дар не терпит презренного металла.

– «Не можете служить Богу и маммоне» [42]42
  Евангелие от Матфея. 6.24.


[Закрыть].

– Лучше не скажешь.

– Роскошь надо питать.

– Именно, мадам. Но в один далеко не прекрасный день оказалось, что на прокорм роскоши, богатства – или маммоны – ушел весь талант. Габи долго не могла с этим смириться. Бунтовала. И натворила глупостей.

– Например?

– О! Это забавная история. Смеялся весь Париж. А дело было так. Известному актеру, стареющему светскому льву, плейбою, слегка побитому молью, Габриэль неожиданно предрекла скорую насильственную смерть. И даже уточнила – он будет отравлен. Актер был богат. Жена – молода. Любовница – еще моложе. Взрослые дети от первых браков всерьез рассчитывали на наследство. Словом, у него были все основания опасаться. Несчастный лишился покоя. Чуть не умер от обычной простуды, потому что отказывался пить лекарства. Боялся. И не верил никому. Как он питался все это время, остается загадкой. Никто ни разу не видел, чтобы болван проглотил хотя бы кусок пищи и сделал глоток вина. Прошел месяц. Другой. Третий. Возможно, окажись на месте актера иной человек, ошибка сошла бы Габи с рук, как сходила множество раз. Но не в этом случае. Он был человеком публичным, слишком публичным. Причуды старика забавляли весь Париж, но рядом с ним витала тень пророчицы. Сначала насмешки просто задевали ее, проходили, что называется, по касательной. Но чем больше чудил перепуганный актер, тем громче становился смех. Теперь смеялись уже над самой Габи. И мадам Лавертен решила действовать. Актер наведывался к ней довольно часто. Думаю, в ее доме он некоторым образом расслаблялся. И даже пил кофе. Однажды Габриэль Лавертен всыпала в этот кофе немного мышьяку.

– Действительно забавная история!

– Забавная, можешь не ухмыляться. Я ведь сказал – немного. Доза была не смертельной. Жертве грозило – максимум! – легкое недомогание. Тошнота. Слабые боли в желудке. Однако этого было достаточно, чтобы старик поднял на ноги всех врачей. Возможно, мышьяк обнаружили бы в его крови, возможно – нет. Но переполох был бы изрядный, можете не сомневаться! Она рассчитывала на его мнительность. И правильно делала. Но – в то же время! – это был неверный расчет. Мнительность обернулась настоящей манией. Он доверял Габриэль и… опасался ее одновременно. После того как кофе был выпит крохотную чашечку черного севрского фарфора наш герой незаметно сунул в карман. Зачем? Позже он и сам не смог вразумительно ответить на этот вопрос. Дело, конечно, замяли. Преступного умысла – совершенно очевидно – не было, да и личность мадам… Словом, ее не тронули. Но я так думаю, что сама Габи предпочла бы эшафот. Voila! Вот такая история.

– Ты находишь ее забавной?

– Как для кого.

– Для нас?

– А мы-то здесь при чем?

Ты, может, и ни при чем. А мы с Полли, если ты помнишь, отвечаем за безопасность пассажиров «Титаника». А им, как тебе известно, Габриэль Лавертен предсказала мучительную смерть. «Они не утонут, – заявила ваша милая дама, – но позавидуют утопленникам…» Ты по-прежнему находишь это забавным?

– Боже праведный! Стив, не думаешь же ты…

– Думаю. Однажды она уже попыталась доказать свою правоту с помощью яда, но отнеслась к этому не слишком серьезно, и…

– Ее высмеяли.

– Верно, Полли. Она дорого заплатила за ошибку. Но на ошибках, как известно, учатся.

– Вы можете организовать нашу встречу с этой дамой, мсье Клебер?

– В принципе – могу, мадам. Но – увы! – не теперь. Будь она в Париже…

– Черт тебя побери, Жан! И ты молчал?!

– Но, Стив! Разговор только сейчас принял такой оборот… Я как раз собирался… Ее племянница…

– Она же пресс-секретарь?

– И просто секретарь, и горничная, и мажордом по совместительству. Габи вынуждена экономить. Когда-то она выучила племянницу на свои деньги. Теперь девочка отрабатывает диплом.

– Понятно. Так что же племянница?

– Сказала, что Габи отдыхает.

– Не сказала – где?

– Я не спрашивал. Обычно она отдыхает на островах.

– Мы можем навестить молодую леди? Прямо сейчас? Обветшалая роскошь.

Очень точное определение.

Квартира Габриэль Лавертен в шестнадцатом округе Парижа дышала роскошью и тленом.

Гостиная, в которую их провела приветливая молода; женщина – племянница мадам Лавертен, – оказалась большой затемненной комнатой.

Тяжелые, лилового бархата портьеры на высоких окнах приспущены, хотя на улице пасмурный день и хотелось света.

В интерьере – смесь утонченного французского шика – в основном Людовик XVI: много мышино-серого, кремового, легкой лепнины – с тяжелой роскошью Востока, марокканские бархатные подушки, парчовые скатерти и накидки, резное дерево, зеркала в тяжелых серебряных оправах.

Все ощутимо тронуто временем. Поблекли краски. Осыпалась позолота. Почернело серебро. Слабо пахнет дорогими духами, пылью и… увядшими цветами.

Люси Лавертен около тридцати, она прекрасно образованна, без сомнения – умна и очень любезна.

Но хочет казаться серой мышкой и оттого – совершен но неприметна.

Высокая, она умудряется держаться таким образом, что даже маленькому Стивену Муру кажется, что они одного роста. Это, без сомнения, большое искусство.

Люси делает все, чтобы клиенты и вообще гости те тушки чувствовали себя комфортно.

Она от души пыталась им помочь, но никакой полезной информацией – увы! – не располагала.

Габи отлучалась из Парижа довольно часто.

Старинных ее друзей-клиентов жизнь разбросала по всему миру.

Многие подолгу и с удовольствием принимали мадам Лавертен у себя.

Точный маршрут почти никогда не был известен.

Верная давней традиции, Габриэль виртуозно окутывала жизнь пеленой тайны.

– Но может, звонки, письма из туристических агентств или авиакомпаний? Проспекты, счета?

– Нет, мадам. Ничего такого. Тетя сама заказывает себе билеты. Хотя погодите… Какой-то проспект я вроде бы видела недавно.

Женщина легко поднялась из кресла, бесшумно выскользнула из гостиной. Вернулась очень скоро. На губах – смущенная улыбка.

– Простите, господа, я, кажется, ввела вас в заблуждение. Проспект действительно лежит на ее столе, но к тетушке он явно попал по ошибке. Какое-то издательство, выпускающее книги по кулинарии. Даже смешно! Она терпеть не может готовить…

3 апреля 2002 года

0 часов 30 минут

– Боюсь, что у нас ЧП, сэр!

Сотрудник службы безопасности бесшумно возник на пороге, но заговорил неожиданно громко.

Стивен. Мур резко вскинул голову – легкие очки, чудом висевшие на кончике носа, отлетели далеко в сторону.

– Не знаю, о чем вы, Грэгори, но если мои очки разбились, у нас действительно ЧП.

– Прошу прощения, сэр. Информация важная.

– Излагайте.

Происшествие на самом деле заслуживало внимания.

Незаметные постороннему глазу камеры наблюдения были установлены почти во всех помещениях «Титаника». И не напрасно.

Примечательно, что это выяснилось именно сейчас, за восемь дней до начала круиза.

«Что же начнется после того, как мы выйдем в море? – рассеянно подумал Стив и сам же – не без доли здорового оптимизма – себе ответил: – А может, ничего как раз и не начнется. Все закончится теперь, на предварительном этапе».

В это верилось слабо.

– Камера 41-bis, второго периметра внутреннего наблюдения…

– Бога ради, Грэгори, говорите по-человечески. Где находится эта ваша 41-bis?

– На палубе «D», сэр. С ее помощью мы контролируем подходы к резервному пульту связи.

– Так-так. Значит, кого-то заинтересовал именно он?

– Именно так, сэр. Роберта Эллиота, из «Vanity Fair». В 23.34 – все журналисты были на палубе – лодочка как раз подходила к причалу Саутгемптона. Команда, само собой разумеется, занималась делом. Он неплохо все рассчитал.

– Не тяните, Грэгори! Что он сделал? Попытался открыть дверь? Установить «жучок»? Подложить взрывчатку?

– Нет, сэр. Он сделал слепок. Резервный пульт на то и резервный – в случае разных неожиданностей…

– Честное слово, старина, мне известно предназначение резервного пульта.

– Не сомневаюсь, сэр. Просто хотел напомнить, что в двери резервного – в отличие от основного – установлен не электронный, а механический замок…

– …с которого этот сукин сын сделал слепок.

– Так точно, сэр.

– Надеюсь, вы…

– Разумеется, нет, сэр. Мы аккуратно присматриваем за ним, вот и все.

– Где он сейчас?

– Сейчас – в пути. Сошел на берег вместе с другими. Контактов с посторонними лицами не зафиксировано. Звонков – тоже.

– Только не говорите мне, что вы умудрились зацепить на прослушку его мобильный.

– Нет, сэр, это ведь было бы не слишком законно, правда?

– Я бы сказал, слишком незаконно.

– Я так и думал.

– И? Откуда уверенность относительно звонков?

– Если я скажу, сэр, что мои люди не сводят с него глаз и клянутся, что все это время парень не притрагивался к телефону, вас это устроит, сэр?

– Вполне. Можете еще добавить, что ваши люди обратятся в слух, как только засранец возьмется за телефонную трубку, и убеждены, что сумеют расслышать каждое слово разговора.

– Вы читаете мои мысли, сэр.

– Вы не обидитесь, если я скажу, что предпочел бы мысли мистера Эллиота? Но здесь, Грэгори, даже ваши слухачи не помогут.

– Как знать, сэр.

– Не интригуйте меня, старина… Оставшись один, Стивен Мур взялся за телефон. Пальцы легко пробежались по кнопкам, а когда на корпусе аппарата поочередно замигали красные лампочки – несколько человек в разных кабинетах Downshire House откликнулись на вызов, – полковник Мур сокрушенно покачал головой и тяжело вздохнул:

– Мне очень жаль, ребята, но, похоже, придется поработать.

3 апреля 2002 года

8 часов 10 минут

Ральф Паркер, пятидесятилетний травматолог, профессор, доктор медицины, известный в профессиональных кругах как непревзойденный мастер сложных ортопедических операций, выглядел озабоченным.

Сначала взгляд его был внимательным, потом – наоборот – стал несколько отрешенным, словно, выяснив что-то важное, доктор Паркер задумался над проблемой и она поглотила его целиком.

Так происходило всегда, когда Ральф сталкивался со сложным вопросом, требующим профессионального решения.

Однако сейчас время и место для решения профессиональных вопросов были довольно неподходящими.

Доктор Паркер с женой завтракали на лужайке перед небольшим викторианским коттеджем, построенным соответственно в эпоху всеевропейской бабушки – королевы Виктории. Загородный дом был куплен давно, лет пятнадцать назад. С той поры Паркеры жили в нем постоянно.

Дом был уютным. Кофе – горячим и ароматным. Газон – свежим и сочным. В прозрачном небе ярко сияло ласковое, нежаркое солнце.

И тем не менее доктор Паркер хмурился.

Причиной его беспокойства являлась жена.

Лицо ее сейчас было бледным, густые тени обметали воспаленные глаза. Болезненную бледность кожи подчеркивал нездоровый румянец. Яркие пятна пламенели на скулах миссис Паркер, навевая нелепое предположение о паре звонких пощечин, полученных только что. Глаза, в траурном обрамлении теней, мерцали сумасшедшим, лихорадочным блеском.

С женщиной явно творилось что-то неладное, и в этом Ральф Паркер усматривал именно профессиональную проблему.

И тревога заползала в его душу.

Впервые доктор Паркер увидел будущую жену… на операционном столе.

Сделав одну из первых блестящих своих операций, он буквально вытащил ее с того света, а потом терпеливо выхаживал на протяжении целого года.

Расстаться после того, как здоровье пошло на поправку, обоим показалось нелепостью.

Теперь за плечами было двадцать пять лет счастливого супружества.

Впрочем, счастливым оно было все же относительно.