Текст книги "Ярослава. Ворожея (СИ)"

Автор книги: Марина Дечко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Просыпайся, – голос гремит подобно грому, и у Заринки от него бегут по телу мурашки. Страшно – жуть. А глаза слипаются.

Батька меняет облик. Горница растворяется подобно миражу. Ни образов, ни стен, на которых они памяткой святой. Лавки нет. И батька...

Старый купец нынче не тот, что прежде. Тонкой кожей обтянут широкий череп, и кое-где кожа эта поистрепалась, пошла тленом. Пузыри с жидкостью зловонной все ж лопнули, оголяя темно-серое нутро ран. И глазницы...

В глаза тому, кто сидел нынче перед Заринкой, она больше всего боялась глядеть. Тусклые они, холодные. И взгляд остановившийся, пустой.

А вот голос страшный. Может, оттого, что в горле тятькином нынче тоже все тленом покрыто? Да только слова выходят со свистом мучительным, с клокотаньем...

И ведь не желает отец ей дурного, а все одно – душа в пятки уходит.

Зарина закрывает глаза, чтоб не видеть ни отца своего, ни матери, которая все прежней осталась. Да только и сквозь закрытые веки слышатся слова. И шепот его пробирается под кожу, опаляя девку:

– Просыпайся!

И Заринка вскакивает с ложа в ту минуту, когда к ней врывается Свят.

А дальше – мороз. И кобыла, что несет ее со Святом по заснеженному Тракту. И девка чувствует страх друга, что слипается кругом нее медовым коконом. Темный, антрацитового колеру. Приторный. Сладкий, липкий. И пахнет так же...

Медуницей...

И Заринка понимает: Ворожебник нашел их.

Вокруг Свята все больше колышется не черное, ониксовое, облако дурного предчувствия, но другое – сизое, серебристое. Холодное, что сам лед. И Заринка разумеет: то ж ужас, что не сковывал еще душу друга.

И кобыла, что под ними, переливается все больше багрянцем с примесью зелени болотной. А вот пахнет от нее гнилостно, зловонно.

Щептуха смахивает мягкой ладонью горячие капли пота с натруженной шеи и шепчет у уха той слова диковинные. Подсказанные самими богами. Она обещает животине скорый покой. И сон, в котором та сможет отдохнуть, потому как в Туманном Лесу безбурно и тихо. Травы сочной вдоволь...

Силы кобылы на исходе. Как и ночь. И небо вдалеке раскрашивается алыми лентами. А животина спотыкается. Припадает на колено, теряя ритм. Ведет ухом острым, когда девка осторожно треплет ее по холке. И вновь встает. Слушает.

И Заринка, помня шепот небожителя, склоняется к самой шее кобылы, чтобы снова шептать...

Слова наговора рождаются сами собой. А раньше-то она и не верила в такое. Да только животина взаправду выравнивает ход. Дышит размеренней. Ускоряется. Косит глазом испуганным на всадников, а внутри – мольба. Чтоб отпустили они ее, покоя дали. И Заринка обещает кобыле покой, вот только еще бы самую малость...

А огни Огнеграда остаются позади, сменяясь дымом мелкой деревушки. Их со Святом не впускают на порог – боятся. Меняют хлеб на алтын, молока дают напиться. И снова в путь.

Только теперь кобыла другая.

Та, что вела их из Огнеграда, скоро сдохнет – Заринка ощущает это. И ей стыдно что перед животиной, что перед людьми, выменявшими уставшее животное на другое.

А Заринка снова пригибается к острому уху. И шепчет, шепчет, шепчет.

Это уже потом, когда сил не остается, она падает в кольцо рук, что смыкаются перед нею.

И просыпается уже на свежем сене рядом со Святом.

 

Глава 5.

Изба, к которой вел тонкий след зарининых эманаций, стояла у самой околицы места – невысокая, крепко сбитая. Из бревен крупных, сосновых. С крышей, мхом бурым поросшей. А вот поставлена она давно – бревна уж перестали сочиться соком хвойным, став бурыми, словно бы их оставили с корой.

Двор подле избы был ухоженным, пусть и в зиму. Дорожка неширокая вела к самой двери, и, видно, расчищалась она от снега с завидным постоянством. Кругом подворья – забор к небу тянется ровными колышками, на которых висят жбаны глиняные.

Ворожебник вздохнул. Вспомнилось ему, что когда-то и у них так было, пока не ушел отец. Тоже вот стояла избенка небольшая с подворьем ухоженным. С забором частокольным, на котором жбанов в летнюю пору не счесть. Мамка с сестрами в ней украшением. И тятька – защитой. А потом...

Нынче Гай не любил той избы. Словно бы вымерла она, обветшала. И ничто уж не могло вернуть ей ни жизни прежней, ни красоты. Ворожебник вздохнул. Видать, тот, кто жил здесь, с Лесов пришел, потому как такое хозяйство лишь у лесного народа заведено.

Из тонкой трубы, что у острия крыши серела, вился слабый дымок. Значит, огонь в печи разводили давно. И вот поленья уже догорели, отдав последние крохи тепла.

Когда Ворожебник вошел на порог Агафьи, уже светало. Сквозь крошечное оконце у самого крова горницы пробивался первый алый луч. И баба была в исподнем, словно бы спала до этого сном крепким. Да только Гая это не обмануло.

– Знаю, что были тут, – проговорил он с порога, усаживаясь перед высоким столом да отламывая знатный мякиш хлеба с кислинкою, что все больше в Земле Лесов пекли, и не так часто здесь, меж двух Земель великих. – Я запах девкин чую, понимаешь? Как пес. Или навроде того. Я Ворожебник. Меня за нею сила колдовская гонит. Только вот с опозданием...

Он внимательно вгляделся в лицо Агафьи, но та лишь пристально следила за гостем, не сводя синих глаз с усталого лица. А ведь она не стара еще, хоть и платок носит навроде старушачьего. Отчего?

То, что в избе не жилось мужику, Гай понял сразу. Не то чтобы прознал, но чуялось словно бы в доме этом что-то чисто женское, какому не бывать подле мужа.

– Расскажешь?

Хозяйка не гляделась растерянною. Набросила только цветастый широкий платок на плечи, да закуталась в него, понимая, что не пристало мужику чужому глядеть на нее без сарафана. И платок тот – Гай это знал верно – прялся лишь у них, в Камнеграде, за что и славил Город Каменный. Потому как в него можно было укутать не просто голову, но завернуться самому, до самых колен. А вот подол сорочки ночной проглядывал по-за тканиной цветастой, белым облаком завиваясь у босых ног. И как только не мерзнет?

А баба была обыкновенной словно бы, простой. Волосы рассыпаны по плечам русыми лентами, и среди них только-только седина стала видать. Кожа ровная, без морщин почти. Только одна, меж бровей залегла – знать, хозяйка избы горя хлебнула. А вот глаза синие, большие. И, видно, здесь, в Пограничных Землях, многие сватались до нее. Только почему-то одна...

Гай заговорил с бабой спокойно, словно бы не клокотала в нем лютая ненависть что к ней, что к беглецам ночным. Да и егоные девки, которых он оставил одних в Камнеграде, заставляли Ворожебника раз за разом оглядываться: как бы не случилось чего. Вот со Снежаною он уж связь потерял. Осталась только мамка с Цветаной... И ведь душу грызло сомнение, и страх съедал. А воротиться назад не мог. Уж как отбыл, так и вернуться должен с добычею.

Гай откусил свежего хлеба и снова глянул на хозяйку избы, но та лишь указала пальцем на темный зев и повела плечами: дескать, что с меня, немой, взять?

Ворожебник с интересом вгляделся в пустой рот, и, скоро смекнув, что к чему, спросил:

– А если помогу? Я ведь...

От него не укрылось ни выражение недоверия на лице бабы, ни осторожная надежда, зажегшая очи. Но Агафья жила в пограничье долго, отчего и лицом владеть умела.

Снова повела плечами. Ущипнула кислой хлебной мякины и опустила в рот, рассасывая. Зажмурилась от удовольствия. И Гаю показалось, будто бы не верит она ему. А он уж и так устал.

Вены на запястье вскрывались тяжко, не желая отворять живую кровь. И кровь та переливалась в жилах Ворожебника разноколерными лентами. Сила в нем струилась. Не темная и не светлая. Разномастная, цветастая. Какую ленту потянешь – такой и на свет явиться.

И Гай тянул. Одну за другой. Сплетал их меж собою, укладывая узором редким, а потом слепок тот вложил в открытый рот Агафьи. Повел рукою перед самим лицом, отчего бабе показалось, будто бы студеным ветром потянуло. А потом и вовсе произошло немыслимое...

Хлеб, что таял за щекой, вдруг перевернулся на языке, и тот подбросил его к ровному ряду зубов, помогая жевать, перекладывая из стороны в сторону. Агафья уж и забыла, как хорошо это. И теперь вот зажмурилась от удовольствия.

– Ну, теперь веришь? – Голос Ворожебника стал тише. И баба поняла: ворожба отняла у него сил. А он и так...

– Что сказать? – Спросила она, вновь удивляясь тому, что может говорить. И голос ее, давно забытый, показался ей пригожим, в меру тонким. – Спрашивай, барин. Все скажу. Только, может, поначалу накормить?

Гай небрежно махнул рукой: до сих пор обходился без еды, и нынче переживу. И Агафья осталась на месте:

– Спрашивай.

Ворожебник внимательно вгляделся в лицо еще молодой бабы и предупреждающе проговорил:

– Коль соврешь...

Но Агафья подняла ладонь:

– Не совру. Спрашивай.

И, в ответ на вопрос Ворожебника, рассказала:

– Те, за кем ты следуешь, всего лишь девка да хлопец. Говорят, в шлюбе. Говорят, по-за запретом семьи. Да только сразу я увидела: не в шлюбе. И не из-за родичей бегут с Лесных Земель. Как разглядела? – Она осторожно вгляделась в лицо Ворожебника. – А так. У меня за плечами – жизнь. Я полюбство вижу. Не было его у них, хоть и спали на одном сеннике. Девкою твоя барыня пока ходит. И тот, что с ней, безгрешен.

Она снова подняла глаза к Гаю, словно бы пробуя на вкус то, что должна казать ему:

– Ты ведь не дурной сам. Не порченный. И ворожба та...

Гай вскочил с места так скоро, что едва не опрокинул глиняный жбан, стоявший на столе аккурат перед ним.

– Знаешь, что оставил позади? Я ведь от нее спасалась, от ворожбы этой...

Но Ворожебник остановил бабу взмахом ладони:

– Не о том интересуюсь. Знаешь, куда отправились беглецы?

Агафья вновь пожала плечами:

– Кто ж их знает... не сказали. Оделись наскоро, схватили скарб свой нехитрый. Да оставили на столе алтын.

– Значит, не ведаешь?

Баба внимательно вгляделась в лицо Ворожебника:

– С Огнеграда – одна дорога, что на Степь идет. Сквозь Пыльный Тракт, да села, что идут на Верхнеград, город-крепость, что стоит на самом высоком холме Пограничья. Другие закрыты по-за снежными буранами, да и лежат многим дальше. И та кобыла, что взяли они у меня, далеко их не увезет. Худая, хилая. Хорошо, если не издохнет по пути.

Агафья призадумалась:

– Дорога к Верхнеграду – часть Торгового Пути, по которому нынче, говаривают, степняк пройти должен. Да и верно: по другим на исходе ледовой поры не проникнуть по-за снегом рыхлым... думаю, ею и отправились твои беглецы.

Гай вмиг оставил расстояние до порога горницы, и уже на ходу бросил через плечо:

– Помни, хозяйка: коль только слово вымолвишь о встрече ночной...

***

Море снова ревело. Выло подобно раненому зверю. Предупреждало: остановись, моряк, сюда входящий. Да подумай, чего стоит твоя жизнь. И если не боишься...

Катергон качало и кренило все больше, и Дар с непривычки держался за деревянные палицы, которыми были выделаны стены длинного коридора. Только теперь он понял, для чего вырезались те широкие выступы, что помогали рукам держать тело ровно.

Тут и там расплескивалось масло из настенных чадящих ламп, и коридор все больше погружался в темноту. Хоть бы Ярослава дождалась его, иначе в этой сизой мгле можно потеряться...

Дар скоро миновал расстояние от каюты до палубы, где быстро сновали моряки, и спросил у первого попавшегося степняка:

– Что сталось?

Он огляделся по сторонам, едва различая пространство на несколько шагов перед собою. Туман плотным покрывалом стлался перед глазами, не позволяя видеть ничего на расстоянии вытянутой руки. Кругом пахло солью.

Белесый воздух висел так плотно, что оседал на грубом ворсе тулупа молочными каплями, которые Дар с отвращением смахивал на палубу. Даже дышать было нелегко в этой соленой мгле. И степняк вспомнил другое место, укрытое солью от людских глаз. И его владыку, Великого Велерада. Дурное предчувствие стянуло горло, и степняк сглотнул вязкую слюну.

– Моряки говорят, мы входим в Северный Пролив – пояснил воин, – место гибельное. То ж самая узкая часть Моря Северного Ветра, сплошь наводненная острыми рифами. Не пройдя ее, мы не попадем в водное пространство...

– Ясно. Позови ко мне кого из деревни, из старожилов, – попросил Дар. – Хотя... нет. Клинки Арна. Пусть объяснит...

Степняк поклонился и мгновенно исчез, а уже спустя минуту появился вновь перед Даром, приведя с собою не только капитана катергона наемного, но и мальчишку его. Стало быть, внука. Малец держался на ногах ровно, словно бы и не кренило корпус корабля то влево, то вправо. И Дар отчего-то уразумел: тот ходил в море не первую зиму. И, знать, мог быть полезным.

– Что сталось? – Спросил он у Арна. – Воины говорят, катергон входит в Пролив Северный, за которым – вся гладь морская. Будто бы место это гиблое, острое пиками риф и завихрениями водными. Ты страшишься чего?

От взора Дара не укрылось волнение капитана. Этот высокий человек с седыми волосами все еще казался статным, и сила в нем еще не готова была угаснуть. А вот страх, что жил в глазах, не вязался с моряком. И, значит, его стоит выслушать.

Старик взглянул на степняка из-под густых белесых бровей и невольно приобнял внука за плечи:

– Знаешь, степняк, моя старуха не пускала меня с тобой. В селах, что у кромки воды стоят, верят, будто бы Море не любит чужаков. Подчиняет их воле своей. Или глотает, кормя жадную пасть. Баба все боялась, что проглотит оно и нас вместе с тобою. Да только я не верю в то. По-за тем и внука взял в плавание. А ведь он-то у меня один остался. Сын не вернулся с похода прошлого. И невестка сгинула в горячке родовой. И если бы мальцу что угрожало...

Дар слушал капитана внимательно. Не улыбался, чтя поверья его народа. И отдавал дань уважения его жене.

– Только и старуха моя отчасти правду говорит. Потому как среди северян Пролив этот зовется иначе. Не так, как на карте. Мы называем это место Воротами Мертвых Кораблей. – Капитан глядел Дару прямо в глаза, предвидя следующий вопрос: – Отчего? Вы, степняки, станете смеяться над нашими легендами, но моряки знают: каким бы ни было суденышко, а пройти гибельное место – большая удача. Море тут полно острых рифов, меж которыми зачастую образуются завихрения – чертовы воды. Не один корабль потонул здесь. Вот только если пройдем Пролив, дальше Море Северного Ветра откроется как на ладони.

Старый моряк старался говорить спокойно, уверенно. Но Дар ощущал: тот боится. Моря ли, чего другого – а все одно боится. И, когда старик ушел к штурвалу, он остановил мальца, что был с ним рядом:

– Твой дед... он ведь не Моря страшится, верно? Не Пролива самого?

Мальчуган, которому, как теперь видел Дар, минуло зим двенадцать, только-только входил в мужскую пору. Видно, потому и взял его дед с собою. И оттого-то мальцу тому не хотелось говорить, чего боялся дед. Потому как и сам он страшился того же.

Но, как только перед его лицом заискрился на тусклом свете целый алтын, он осторожно проговорил:

– У нас в селении легенда есть об этом месте. Говаривают, много зим назад здесь затонули три катергона, что шли с Лесных Земель. Корабли те несли богатства с самого Белогородского Княжества. Дары щедрые на торговлю. А еше... – малец оглянулся по сторонам, словно бы опасаясь быть услышанным, – а еще говорят, будто главным скарбом тех судов были люди. Невольники. Рабы, верно.

Он тяжело вздохнул. И лицо его осунулось:

– Оно-то и раньше в Море Северного Ветра ходить не многие решались. Страшно. И старики бают, будто бы на разбойный промысел в открытую воду выдвигались другие судна, что и сами людьми торговать могли. Дед помнит те времена, сам едва уцелел в набегах. В ту же ночь... в нашем селении сказывают, как на воде огонь жил – Море злилось. И сожрало оно что катергоны, что людей, живших на нем. А после того стихло все.

Малец остановился, почесав белобрысую макушку. Дар видел, как в нем борется желание рассказать степняку старую легенду со страхом, что, дескать, его, подлетка – почти мужа уже, примут за дитя, сказками балующееся. И все ж таки он продолжил:

– В селе говорят, будто бы Море поглотило корабли те, а смерти им не подарило. И маются они, покоя ища. Высматривают другие катергоны, что несут невольников на продаж. Чтоб проклятье искупить.

Дар задумался. Рассказанное и вправду было похоже на легенду, в которой правды – едва. Вот только и сам Унислав сказывал ему подобное. И если все так, то разгадка его пути близка, и отступиться нынче нельзя. Оттого-то и мальца отпускать не хотелось: чутье подсказывало, что надо расспросить того еще.

И он достал новый алтын:

– Мы не везем невольников на корабле, помнишь? – Дар попытался успокоить капитанского внука: – И, значит, легенде не сбыться в этот раз...

– Дед говорит, будто бы ни один катергон с тех пор не вернулся в селение. Все тонут. Другие суда – плывут, а вот невольничьи... Потому и идти с вами поначалу на таком корабле не хотел. И если б не отсутствие других суден да гора алтынов, что вы оставили... – Он запнулся, словно бы сказал глупость, и поднял виноватые глаза на Дара: – Северный Пролив страшен и по сей день. И лишь такие моряки, как мой дед, отважатся выйти в открытую воду. Он не верит легендам. Говорит, дурные толки все это.

Дар задумался. Он вложил мальцу золотые алтыны в раскрытую ладонь, а сам подошел к парапету. Уж не о тех ли катергонах говорил малец, на которых плыл его брат? И если то были они, тогда что сталось со Здебором? Жив ли он? И можно ли уцелеть что в воде, что в огне, ее пожиравшем?