Текст книги "Ярослава. Ворожея (СИ)"
Автор книги: Марина Дечко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
***
Свят вышел на холодный воздух и принялся мерить пространство шагами.
Подворье подле агафьиного дома было небольшим, узким. Потому как в Пограничье хозяйств не держали: все больше жили провиантом, что везли с собой купцы из Лесных Земель. И, верно, оттого-то шагов не хватало, чтоб собраться с мыслями.
А те шалили, заставляя его метаться по двору, да будя одиноких собак, чей покой был нарушен гулким хрустом снега. Вдалеке послышался растревоженный лай, и Свят глухо выругался.
Дурень. Как есть – дурень. А еще – охотник. Сын старосты.
И что на него нашло? Они ведь с Заринкой – друзья. С детства. И коль ему так невмоготу было, так отчего ж не женился, против батьки пойдя? Или это усталость, да близость девичьего тела сыграли с ним злую шутку?
Нет, Свят никогда прежде не был так близко с девкой – отец не затем воспитывал сына, чтоб потом краснеть за него. И все время говаривал: «Вот сговорины пройдут, отведешь нареченную в храм, а там и на сенник без греха идти можно».
И охотник слушался Литомира. Потому как и сам осуждал мужиков, по-за которых девки слезы горькие лили. Да и не хотелось ему ни с кем вот так, кроме Ярославы. А она ведь родной была, и обидеть ее – никак...
Тогда откуда ж в нем нынче тот голод возник? Откуда тело огнем вспыхнуло, когда к Заринке он всегда по-дружески, по-свойски?
Ему б коли и сказал кто, что окажутся они вот так, разом да под одним покрывалом, так он бы заверил того: «Мол, не бойся, сдюжеем». А тут, оказалось, не сдюжел. Как есть, дурак.
Свят был так зол на себя, что не мог остановиться. Ноги несли его по-за дворовые ворота, вдоль окраины Огнеграда. И вот уже перед ним – стена, ощерившаяся прочными створками. И пара стражников охраной всему.
Ногами диковинный ритм отстукивают, греясь от кусачего мороза. И слышно:
– Давно такого холода не бывало. Знать, снежная пора к концу близится, оттого и лютует злым озимком...
Свят притаился. Подходить к сторожевым ему было боязно: и в своем Княжестве с такого дела ничего хорошего ждать не приходилось. А тут...
Огнеград. Первый город Пограничных Земель. Здесь каждый – чужак. И каждый – мошенник. В лучшем случае выпорют. В худшем...
Купцы говаривали, будто в Пограничье судов не чинили. Украл – руку отсекут посреди двора, и бросят подыхать, что собаку. И никто не заступится, никто не протянет ладонь обрубку. А воровали в Огнеграде часто, оттого и костями мелкими усыпано было поле по-за стеной каменной. И хорошо, что нынче зима. Снег заметает что поле, что кости белые. И Заринка – его Заринка – не напугалась по пути. А ведь могла...
Охотник вновь выругал себя за мысли крамольные. Его Заринка? Отчего ж? Он не сможет с ней вот так, когда любит другую. И обманывать не станет. Вот только любил ли он Ярославу, когда до другой губами тянулся?
Свят уж было развернулся на носках, чтоб в избу воротиться, как топот копыт да громкий крик заставил его замереть:
– Открывай! Именем Тура Каменного!
И Свят, позабыв об опасности, кинулся в избу Агафьи.
Ни кафтан, ни тулуп скидывать не стал. Положил только перед испуганной бабой на стол алтыны да запросился:
– Дай кобылу, да из города выведи. Алтыны? Вот! – И на его ладони заблестели монеты.
А сам вбежал к спящей Заринке.
Глава 4.
С тех пор, как Чародейка вернулась с капища, солнце оборотилось в луну. И вновь стало солнцем. За окном брезжил рассвет, оттого и тени, что дрожали в углу горницы, желали скорее раствориться, исчезнуть. Да только нельзя им было приказа ослушаться.
И, прежде чем отпустить, Колдунья пытала:
– Сладка ли кровь той, что откликнулась на зов?
Тени колыхались, шепча госпоже ответную дань:
– Сладка, вкусна...
– Хватило ль?
Тени дрожали. Они, поднятые из Лесов Симаргла, были всегда голодны, оттого и страшились:
– Еще бы... еще б немного...
Жадные голоса становились крепче, врываясь в сознание Чародейки, отчего голова ее, доселе не ведавшая людской боли, начинала гудеть. А это раздражало. И она отпустила заблудшие души на волю. На время.
А сама вновь клонилась над картой.
Огоньки. Желтые, красные и зеленые – они загорались и гасли. И тех, что гасли, было в разы больше. Все верно. Заемная жизнь ее, как и сила колдовская, требовала откупа. Крови животворящей. И где взять ее столько, чтоб погасить голод? Верно, нигде. Потому как жизнь тех, кто ходит по Земле Лесной, выкупит ее ненадолго. И лишь ворожеи с ворожебниками способны дать больше...
Она шумно втянула воздух. Еще немного, и она, подобно сосуду, наполнится мощью, и уж тогда ее планы свершатся.
Когда-то она хотела стать вровень с богами.
Колдунья засмеялась своему скудоумию. И смех этот был сладок.
Вровень? Глупая! Ей это больше ни к чему.
Потому как, наполнившись силой ворожебной, она закроет этот мир от богов. Станет править Землею Лесной, раскинувшейся меж Копей Соляных да Южного Моря. А выпив силу слышащих до дна, станет единственной, кто среди живых несет в себе зерно божественное. Тогда-то и сама Степь, и Море Северного Ветра покорятся ей. И, верно, Князь Соляной, Велерад Великий, наделенный ворожбою древней, склонит пред нею не только голову, но и колени. И помехи быть не может...
Она закрыла глаза и томно улыбнулась.
За сомкнутыми веками было хорошо, умиротворенно. Только вот свет...
Яркий, золотистый, он пробивался сквозь веки, нарушая покой Колдуньи. Откуда?
Та раскрыла глаза. И по спине пробежал холод.
Там, на карте, среди сотен разноколерных звезд, сияла одна золоченая – яркая, искристая. Сияла так светозарно, что Чародейка зажмурилась.
Быть такого не может!
Золотистый огонек вспыхивал лишь однажды. И Соляные Копи поглотили его. Старый Велерад в ту ночь обошел ее, напитавшись силой целебной. И ей ведь казалось, будто бы такому уж не случиться. Тогда что?
Колдунья склонилась над картой.
Здесь, за пределами Лесных Земель, границы сукна чудесного теряли очертания, и Чародейка могла лишь предположить: огонек горел по-за Княжеством Соленым.
Торфянники? Море Северного Ветра? Или еще дальше – там, где земли были едва обжиты, почти неизведанны?
И отчего там?
Старые боги снаряжали детей своих на бой с нею, Колдуньей. А огонек горел слишком далеко от Лесной Земли. Не свой, не здешний. И тогда, быть может, то – лишь ошибка, морок?
Чародейка задумалась.
Пропустить такое чудо она не могла. Но и отправляться вслед за ним слишком рискованно. Особенно теперь, когда она почти достигла желаемого.
Что ж. Огонек будет сиять. А она станет следить.
Потому как такой силы ей окажется достаточно, чтобы завершить начатое...
В дверь снова постучали. На сей раз не девка простая, но боярин высокородный, Акамиром прозванный. Чародейка помнила, что воеводство его лежало близ Камнеграда. И все три барских села – Белозерск, Смоляница да Рыбница – были полны озер щедрых, да лесов густых. И в борах тех всякой снеди хватало. Хлебосольными значились места акамировых владений что на бруснику с клюквой кислые, что на грибы белые. А еще на мясо дикое да шкуры ценные. И, стало быть, сам воевода нужды не знал. Оттого и голову клонил низко к долу, покорность проявляя:
– Звала, Княгиня?
Чародейка развернулась на каблучках легко, невесомо почти. И улыбнулась нежно:
– Звала. Что нынче веча?
Боярин огляделся по сторонам, словно бы страшась, что слов его услышат. И тогда, стало быть, не сносить ему головы, потому как пускать бабу до дел градских, пусть и саму Княгиню, немыслимо, смело. Да только чуял старый лис силу в той, что стояла перед ним. Не обманывался ни на стан тонкий, ни на взгляд нежный. Потому и докладывал всегда изрядно, и голову клонил, что перед Князем самим, Туром Каменным.
Вот и сейчас запустил пальцы в бороду пшеничную да сверкнул глазами серыми:
– Войска собраны, Княгиня. Все семь воеводств стоят у стен Камнеграда. Ждут приказаний.
И ведь шуба на нем ценная, породистой лисицей выделанная. И кафтан багровый золотом расшит. Широкие портки в сапоги телячьи вправлены. И меч, что висит на поясе, крупным лалом украшен. У самого Князя такой имелся. А ведь не пострашился Акамир прибыть на вечу в одеянии дорогом, показать, что вот-вот вровень с Туром самим по богатству станет. Знать, время пришло не просто верностью брать...
Да только новости были хороши. Ждала их Пламена, оттого и удовлетворенно вздохнула:
– А воеводы?
– И они готовы. Правда, трое из семи мертвы по-за Мором Струпным, что выкашивает села. На вече были только сам Князь Тур, под которым воеводство центральное, да трое бояр: Завид, Видогост и я. А вот Лесьяр, что западные земли возглавлял, да Вацлав с пограничных к Белогородскому Княжеству владений померли на той седмице. И Борислав с восточного краю, говорят, представился вчера к вечере. Его тело едва поспело остыть к княжеской беседе.
– Стало быть, войска прибыли, – проговорила Чародейка. – Вооружились?
– Так точно, Госпожа. Пики с мечами доставали из самих оружейных Князя, потому как среди крестьян мало чего оказалось пригодным. Да и с воеводовых замков все добро вынесли. То ж с вилами и сохой не пойдешь на степняка.
– Не пойдешь... – согласилась Чародейка. – Только степняк покамест далеко, и первым его дождется Белоград. А там – как знать? Быть может, на Земле Лесной его встретят не только Струпным Мором да мечом людским? И земля заступаться умеет...
Воевода сощурился. Он не разумел, о чем говорила Княгиня, а вот переспрашивать страшился: лишнее любопытство и голову снести могло. Как тому же Ярополку зимы назад...
– Верно, – Акамир чувствовал себя неуютно, отчего все больше теребил край шубы меховой. И глаза бегали, словно бы у ворья простого.
– Что же храмовники?
– Говорят, в Камнеград отправили десятки тех, на ком метки нашлись. И сами храмовники сельские в Град Престольный прибывают, чтоб правды дознаться. А дальше – суды. Вот только...
– Что?
– Только в селах шепчутся. Бают, не пристало это – детей своих казнить, когда война на пороге. Говорят, боги старые кару нашлют...
Чародейка развернулась к воеводе так скоро, что тот отшатнулся. Отступил на шаг, испуганно разглядывая огненноволосую Княгиню. А та резко рванула полы шубы меховой. И силы этой хватило, чтоб Акамир потерял равновесие, растянувшись у подола платья княжьего.
И обругать себя не успел, как услышал у самого уха:
– Старых богов больше нет, – слова давались Чародейке с трудом, и сдерживать себя выходило все горше. Рот наполнялся слюной вязкой, и утолить жажду хотелось тут же. Да только кровь воеводы ей ни к чему. Не сейчас.
Ей понадобилось время, всего минута, и перед боярином снова была нежная дева с тонкими чертами. А вот звериные повадки остались – Акамир чуял это нутром:
– Их изгнали с Земли Лесной. Ищите метки. И не бойтесь гнева божьего!
***
Палуба катергона была просторной, отчего ряды весел, собранных по бокам корабля, позволяли двигаться меж ними свободно. И, знать, Дару повезло, раз моряки продали ему то судно. Да только...
Северный народ, что пошел с ним за золотой алтын, все больше шептался. Оборачивался в сторону морского простора. Смурнел. И Дар страшился этого. Нет, у степняков хватит сил отвести нападение, вот только куда дальше курс держать?
Тот, что вел корабль в море, старый Арн, все чаще доставал из кожаных штанин прибор особый, ценный на морской земле. Дальномером прозванный. В золоченом корпусе, на золотой же цепочке. С крышкою резной, на которой рунами старыми наказ выгравирован. И по-за наказом этим – Арн сам говаривал – прибор тот сломаться не мог. Как и ослушаться хозяина. Еще на земле упомянул моряк, будто отдал за него пять десятков алтынов. И тогда, верно, прибор тот ценен...
Дар приглядывался к старику. И к вещице его предивной, о которой лишь слыхал среди степняков, что ходили к Южному Морю. Сказывали, там дальномеры были не диковинкой, но все больше – необходимостью, потому как помогали пройти сквозь песок пустыни белый, да воды дикие. А вот сам он все по звездам читал...
Старый Арн снова достал дальномер, и лицо его осунулось. Посерело враз. А взгляд снова прошелся по тихой морской глади, что плескалась за бортом судна. Он оставил штурвал, приказав моряку молодому встать за него, и направился к Дару.
– Море беснуется, – коротко сказал старик. – Видишь?
Он протянул золоченый корпус дальномера к самым глазам степняка, и тот увидел, как стрелка на нем снует из стороны в сторону, теряя ориентир. Вот только Дар не был обучен читать по прибору такому, оттого и не разумел, что деется.
– Уже с полгодины так, – пояснил Арн. – А вот море покойно, тихо. И, знать, не оно заставляет вещицу бунтовать. Дурно это, дурно. Нужно быть на чеку.
– Чего ждать?
Арн глянул на Дара с тревогой:
– В селеньях прибрежных, что у самой кромки воды стоят, ходят байки о том, что и море само – живо. И тварей в нем всяких хватает. Не верю я в те россказни. Да только...
– Что? – Дар обвел взглядом простор, что раскрывался за бортом. Тишь да гладь. И небо, что до того было затянуто дымкой тумана, светло. Сизое зеркало, меж которым – куски простора бескрайнего. Ветер словно бы стих. И, помнится, Дару это даже нравилось. А теперь вот...
– Не знаю, степняк. Только чует мое сердце, что случиться должно нечто. А вот что – не известно. Уж и суставы ныть стали, а за бортом – словно бы морок тишины.
И моряк снова отошел к штурвалу, оставив Дара вглядываться в бескрайнее полотно акватории. И он глядел, пока в глазах не стало рябить. Видно, за рябью этой и проглядел он огни, зажегшиеся на воде.
А там и ветер явился. Дикий, необузданный. Пахнущий сладко, приторно. Посрывал мачты с корабля, разбросав их по палубе, да сыпанул в катергон горстью ледяных обломков. Завыл...
Снег поднял стеною сплошной. Дождь пробудил. И все голосил.
И в вое этом послышалось Дару другое, человеческое. Или... не совсем?
Голоса. Разномастные. Одни – жалостные, другие – голодные. И все звали, требовали чего-то. А чего – он не разумел.
И, стало быть, его неведение держалось бы долго, ели бы не появилась на палубе его ворожея. В платье шерстяном, что он купил для нее в прибрежной деревушке. Босая. С длинными темными волосами, разбросанными по плечам. С ликом белым, на котором – глаза испуганные. И в глазах тех – огонь сродни водному.
И ведь идет она по палубе, не замечая ничего. Только у самого борта останавливается. Ищет кого-то взглядом печальным. А как натыкается на мужа, падает за борт. И тут же скрывается за кромкой воды...
Дар не помнил, как бросился в студеную гладь. Как плыл к Ярославе, тянул ее из морских глубин, в которых, казалось, что-то держало ее. Словно то был не он сам.
Степняк очнулся лишь в каюте, когда, держа на руках свою ворожею, укутывал ее шубой меховой, да растирал замерзшую кожу.
Ярослава была бледна. И кожа ее, остуженная морскою водой, никак не хотела согреться. Румянец все не появлялся на щеках, и оттого Дару казалось, что он запоздал. Да только дитя в утробе снова шевельнулось, и, значит, матка его жива. Ее-то и нужно, что согреть теплом живым...
И он снова вдыхал горячий воздух в самые губы, сцеловывал с лица соленые капли. Морские? Видно, нет. Потому как море – Дар это нынче точно знал – холодное. А капли – горячие, живые. И вкус их он уж давно позабыл. Думал, разучился плакать. А тут вот вспомнил...
В каюте было тихо.
Ветер, что выл горестным напевом, смолк. И море успокоилось, растревоженное силой колдовской. Даже команда корабля со степными воинами притаились – все ждали исхода.
А Дар не мог просто ждать.
И он продолжал согревать свою женщину, растирая докрасна замерзшую кожу, пока она не стала гореть. А там Ярослава открыла веки.
Улыбнулась.
И улыбка эта, что успела стать родной, заставила появиться на щеках новые капли.
– Ты, – Ярослава осторожно коснулась уголка глаз Дара, сняв с него соленую каплю, – не плачь, пожалуйста. Я здесь. Жива. Пряха отпустила...
Дар не совсем понимал, о чем говорит его Яра. Он плохо помнил лесные легенды о старых богах, потому как ни среди злодеев Бояна, ни в Степи о таком не сказывали. Да и сам он ушел из Лесов совсем еще юнцом – едва десять зим минуло. Что помнить мог? И воин не знал, взаправду ли видала его нареченная старую божиню, или ей все лишь привиделось. Только сейчас это не имело значения.
