Текст книги "Ярослава. Ворожея (СИ)"

Автор книги: Марина Дечко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

А дитя все шло. И было тихо, да послушно, словно что тревожило его.

– Не знаю, верно ли то, – обернулся хозяин, – но сын сказывал, будто бы о месте этом никто больше не знает. Лес хранит его как зеницу ока. Говорит, деревья ему то рассказали, – мужик смутился слов своих, и тут же крякнул в пушистые усы. – Верно, глупость...

Он почесал голову под шапкой и добавил, уложив ладони горкой поверх плотного живота:

– До избы почти дошли, и если все так, скоро будем в безопасности. Отдохнем.

Малец снова глянул на отца. Тихо, осторожно. Едва вынырнув из-под шапки меховой. И снова улыбнулся Заринке. Не широко, как раньше. Да только всяк уверенней. Знать, верно трактирщик сказывает: скоро конец пути. А там – лес-защитник, что и ее, шептухину, силу чует. И, значит, нынче их таких двое, а это всяк больше, чем один.

И девка тоже тихо улыбнулась ему. А сама снова припала к редкой холке, чтоб проговорить слова святые. Кобыла, что несла их со Святом, скоро выровняла ход. И малец улыбнулся чуть шире, позабыв про тычки братьев. Знать, понял про силу ееную.

Заснеженная поляна раскрылась почти разом, внезапно. И тут же сомкнулась позади гостей своих. Только тут малец выдохнул, расправив плечи.

Кобыл оставили в небольшом хлеву, земля которого была выстлана чистым сеном. И воды растопили. Дали зерна. А сами вошли в избу узкую, что встретила их холодом студеным:

– Это ничего, – заулыбался трактирщик, что, видно, не шибко доверял сыну. А теперь вот расслабился, оказавшись в спасительном коконе бревенчатых стен, – сейчас согреется. Горница небольшая. Как печь затопим, то и надышится...

Свят оставил еще два алтына на невысоком столе, да положил один сверху:

– За еду. Мы ненадолго. Как пройдет войско, так и двинемся дальше в путь.

А купец все кивал: дескать, правильно. Как Хан минует земли эти, так и выходить можно. А там не его дело, куда путники дорогу держать станут, потому как у него и своих трудов полно.

Свят помогал с дровами, а Заринка хлопотала в избе вместе с Кудряной, трактирщиковой женою. И та понемногу привыкла к девке. А как затопилась печь, да позволила снять меховые тулупы, стало и вовсе хорошо. Вот только спать хотелось.

– Нельзя пока, – говорила молодица, понимающе улыбаясь, – ночь в пути. И сил не хватит после сна, коль не поесть. Погоди, я мигом...

Она закружилась вокруг стола, на котором враз появился чугунок высокий, да гора корнеплодов. Доска широкая с ножом острым. И мяса сырого кусок, замерзшего за ночь в дороге.

– Я помогу, – Заринка принялась резать тугую плоть, пока баба готовила овощи, и уже через час в горнице пахло сытным мясным духом.

Ели быстро. Двое мальцов, старших братьев малого, сбились в угол. И оттуда с любопытством поглядывали на гостей. А тот, что юродивым считался, все отщипывал по крошке от высокого каравая, поставленного в центр стола. И в мясную подливу макал то крошево, пока думал, что никто не видит. А сам снова улыбался Заринке.

Сенники постлали тут же: по лавкам, да на печи широкой. И гостей уложили за навесом тканевым, что лежанку глиняную укрывал. А ведь у них давно не было ночи в тепле. И, стало быть, можно забыться.

– Ты спи, давай, – проговорил Свят, – день только начался. Я пока не стану. Если что, подниму.

Заринка кивнула. Она разумела, что заснуть обоим – страшно. И хоть верила она трактирщику, что сын его говорить с лесом умел, а все-таки помнила, кто шел за ними по следу.

Ворожебник.

И, стало быть, силы детской, пусть и такой лучистой, не хватит отвести тому глаза...

Она укрылась покрывалом лоскутным, что пахло тканью слежавшейся, и глубоко вздохнула. Это поначалу печь казалась ей широкой. А как легли рядом, то и оказалось, что места свободного едва хватает.

И снова близко к Святу – так, что сон в руку нейдет. А сердце колотится, будя воспоминания о поцелуе. И надежда вспыхивает, тут же робко угасая... это ж если бы в другой раз такое приключилось, уж она-то и не дурила от страха. А так...

Вот только сон не шел к девке не только по-за мыслями о друге. Ей все вспоминалась ночь минувшая. Дорога лесная. И малец, что глядит в пустоту.

А ведь и она-то пыталась разобрать, что сталось позади. Да только ничего не выходило. Будто бы мешало что.

Дорога узкая, что возвращалась к Лесным Землям, словно бы задернута пеленою темной. Плотной, отчего сам воздух кажется густым. Виной тому все страх, конечно. Потому как ее, девку дурную, напугать легко. И Ворожебник, что идет по следу, – напоминаньем в голове: тебе не спастись, Заринка...

А вот и сейчас, среди темного леса, ей по-прежнему неспокойно, тревожно. Но как только рука Свята ложится на спину, мысли те обрываются:

– Спи, – шепот друга спокойный. И дыхание ровное: – тебе силы нужны. Не бойся.

Ладонь Свята, горячая и живая, ложится поначалу бережно, осторожно. Готовая вспорхнуть, если она, Заринка, дернет плечом. И девка замирает, отчего пальцы друга обжигают ее теплом желанным, а затем, дрогнув, движутся легко по спине.

И ласка та дивной выходит. Зарка вспоминает, как в детстве так гладил свою дочь купец, возвращаясь с Пыльного Тракта. И тогда, присев у сенника, тоже вот ласкал ее. А она засыпала.

И, стало быть, сейчас тоже заснуть можно, потому как снова ладонь, в которой – тепло. И глаза смыкаются сами собою.

 

Свят понимал, что после той ночи, когда он целовал Зарину, меж ними повисло неловкое молчание. И, как ни старались они, а всякий раз, когда глаза встречались, оба спешили тут же отвести взор. Глупо это. Взрослые уже. И, раз сталось такое, то принять это можно – все ж таки, не полюбству поддались...

Да и тепла родного не хватало ни одному, ни другому – все, что дорого, осталось позади. А впереди их ждала одна неизвестность. И, стало быть, никому не дано было знать, вернутся ли они в родные земли, к семьям, или голову сложат здесь, средь чужаков. И тогда капля тепла – не грех.

Свят стал обережно гладить девку по спине, словно бы дитя малое. Помнится, Нежег любил вот так. Значит, и ей понравится.

Ладонь друга была теплой, шершавой. Она цеплялась за платье Заринки, отчего он неловко одергивал пальцы. Но, чуя, что к ней возвращается тревога, снова вел рукою по теплым изгибам. Успокаивал. А в самом просыпалась не просто забота. Не только сердечность людская.

Словно бы что-то заставляло душу его подниматься высоко к груди, а там застывать, подрагивая. И невесомо так было душе этой, трепетно, что Свят и сам замирал.

И Заринка, поначалу смущавшаяся тихой ласки, вскоре привыкла к ней. Приняла его раскрытую ладонь, уложив себе под голову. И, глубоко вздохнув, стала дышать ровнее.

 

Засыпала рвано, муторно. Все боялась снова отца во сне увидеть. Неживым, страшным. И хоть не причинил он ей зла в ту ночь, предупредил только об опасности близкой, а все одно Зарина боялась: уж не каждый день ей приходилось с покойником говаривать. Страшилась она и от матки вестей признать. Да и будут ли то вести? Или все – морок колдовской?

Сон казался серым, подобно смурному зимнему дню. Холодным, промозглым. И не было в нем ни отдохновения, ни живительной неги. А вот место, что наокол, Заринке навроде как известно.

Лес еловый, пограничный. И Пыльный Тракт берет от него в сторону, а она все глубже на дорогу неведомую ступает. И та раскрывается полотном перед нею: иди, девка, за мною. И коль шаг в сторону – шипит, сердится.

Каждая ветка сухая, каждый куст хватает ее за подол платья, что выглядывает из-под тулупа мехового. Рвет грубую тканину и зовет почему-то человечьим голосом:

– Отчего?

Зарина не понимает. О чем ее пытают? Что говорить лесу этому?

И снова ветка цепляется за платье девки, больно полоснув корявым суком по лицу:

– Отчего, Зарина? Не люб?

Голосом Ворожебника, или то он – голосом леса.

– Не люб, – откликается девка. – Не мил. Не ходи за мной.

Ветка снова цепляет платье, отчего холстина трещит, натягиваясь прочной струной.

– А что, если не могу оставить? – Снова вопрос. И она, сколько ни кружится, не ищет голоса живого, все одно: кругом лишь сухие деревья. Знать, сила в Ворожебнике том дивная таится, раз может он такой морок на нее наслать. – С тобою – жив, без тебя не жив словно бы. Сила колдовская гложет. Ты – исцеленьем всему.

Заринка снова оборачивается. Чудится ей, что вот-де он, за спиной ееной стоит. А развернулась – и нет его. Снова морок?

Только девка чует: Ворожебник все ближе. Подбирается к ней, силой колдовскою глаза отводя. Шепчет разговоры, а сам дело темное вершит. И ведь все ближе...

– Заберешь? – Спрашивает она у леса.

– Заберу, – отвечает тот. – Уже скоро.

И снова ветка-хлыст. Снова боль.

– И мне болит, – отвечают ей. – Думал, не почую, а тут вот...

Заринка хватается ладошкой за раненную щеку и шепчет тихо:

– Я ведь исцелить могу. Если позволишь.

 

Глава 6.

Гай шел за девкой не один день. Не ел почти и пил лишь тогда, когда перед глазами мутилось. Спать не спал, ступая то по одной дороге, то по другой. Все след искал.

А он ускользал от него, окаянный. Сверкал на снеге, отблескивая яркими искрами, манил. А вот ступит Ворожебник на дорогу – и та, что рядом, поет:

– Меня, меня выбери!

Шептуха егоная, знать, в силу входит, раз скрывать след за собою может. И, стало быть, даже не разумеет пока, на что способна. Да только и у него уменье имеется...

Сила колдовская тратится нещадно. И нынче, когда само его тело ноет от боли и усталости, мощи той становится в разы меньше. А теперь вот еще и сон...

Тот морил его густым варевом, выбраться из которого не хватало сил. И ведь если уснуть среди леса зимнего – то верная смерть. А он, Гай, еще молод, чтоб помирать. У него-то и жизнь только началась. И к барскому кафтану уж начинал привыкать...

Да только и противиться виденьям не мог, потому как кругом тянуло сладко-сладко, и знакомый голос разрывал пространство тысячей серебристых колокольчиков. Звенел:

– Воротись, Ворожебник!

Гай сделал еще шаг – и не заметил, как мир кругом него изменился. Дрогнул. А снежный лес сменился покоем теплым, в котором – лампы масляные да свечи высокие. Камин с огнем. И полог у ложа широкого.

Ворожебник оглянулся.

Под ногами – карта с огоньками живыми, а с боку снова шепчут:

– Торопись, Ворожебник, ты нужен мне. Слово сдержать, потому как иначе...

Ведьма, видно, говорит что-то еще, но разобрать слова не удается. Голова кружится от аромата сладкого, или от голода лютого – то ж теперь не разберешь. И к горлу подступает рвотный ком.

– Воротись, Гай. Клятву исполнить надобно.

И острые зубы смыкаются за запястье, усыпанном рыжими пятнами. А вместе с кровью Гай обретает волю чужую. Искру силы заемной. И, стало быть, путешествие его должно оборваться. С девкой или без нее...

Морок кончился так же скоро, как и назрел. И Ворожебник, растеряв контроль над лошадьми, едва успел остановить их, пока те не расшиблись о густую стену деревьев еловых.

Упряжка замерла. А с нею и его, гаева, душа. Он и сам не понял, отчего. Только где-то в груди стянуло нехорошим, тугим наузом. И заболело остро-остро, заставив глаза наполниться слезами.

Ворожебник уж и забыл, когда лил слезы в последний раз. В детстве? Видно, так, потому как на ум ему ничего иного не приходило. Слезы мало помогут защитить мамку с сестрами, да раздобыть еды. Оттого-то и приходилось прятать их ото всех.

А теперь вот...

Слова Колдуньи никак не хотели всплывать в памяти, оставляя после себя дурное послевкусие. И, стало быть, нужно торопиться.

Гай обернулся. Лошади дышали тяжко, выдыхая в залитый лунным светом лес высокие столбы густого пару. Он соскочил с укрытой меховыми шкурами повозки, да обошел ее кругом.

Оглянулся. Принюхался.

А потом и вовсе ушел в чащу. Отчего? Не разумел. Только с тех пор, как пробудил он на древнем капище уменье дивное, доверять тому научился.

Зверья Гай не боялся. Разумел: то и само страшится его ворожбы. Потому и полыхнула разноколерно тонкая нитка силы, да поскакала впереди, посылая кругом себя струящиеся пахучие эманации.

И снова разлился кругом него аромат медуничный. Да к лошадям прилип, оставляя на них хозяйский след. Зверье почует колдовство по запаху сладкому, и станет держаться от них подальше.

Ноги утопали в густом снегу, которого с каждой минутой становилось все больше. С пол-оборота годины кругом него зарядил мелкий снег. И теперь он становился лишь напористей, коварней. А с ним, снегом этим, и сугробы кругом Гая росли.

Если и шла здесь его ворожея, то следы скрылись хорошо, скоро. И, значит, снова нужно полагаться на чутье.

Ворожебник повел носом. Морок, что наслала на него Колдунья, обострил голод кругом нутра его. И голод тот выл. Подсказывал: разве не чуешь, хозяин, девку свою? Вот же она – гляди.

Гай сотворил кругом себя по символу рунному, что с девкой связал. И те поначалу полыхнули одинаково – разноколерно. А затем... тот из них, что лежал прямо перед ним, засиял красным, заалел. Полыхать стал, словно бы живой. И силою налился такой, что Гай уразумел: его Заринка близко. Протяни только руку...

Но Ворожебник понимает: рукою он ухватит лишь пространство, что наокол. Не Зарину. А вот чтоб до нее добраться...

И он шепчет. Опускается на голый снег, да отворяет кровь, теряя ту крупными багровыми бусинами. Крови не жалко. И лес откликается на зов. Расступаются деревья-кустарники, отворяя перед собою не просто поляну – пятачок земли снежной, на которой изба крошечная.

Ворожбным взором Гай видит огоньки сизые, что все больше скотине принадлежат. И если так, что в хлеву, что под одной крышей с домом, спят три лошаденки. А вот в избе огней больше.

Шестеро простых, светлых. И колер у них – что у обычного светоча. А вот те два, что другие...

Гай и теперь видит, что Заринка его – шептуха. Да вот сила ее отчего-то мощнее стала. Разрослась, расцветилась. И пылает так ярко, что впору глаза отвести. А он не может.

Шлет морок, вызывая душу девкину сюда, в стылый лес. В плену держит, пробуя кровь ееную на вкус. Пытает:

– Отчего?

Душа вызванная дрожит, не разумея, что с ней сталось. Да все крутится по сторонам, отыскивая того, что шепчет. А он – снова веткой. Не до боли чтоб, но так, за коварство. За вероломство, что оставила его одного среди хором пустых. И ведь когда? Когда нужна была ему.

И лес снова слушает его, подвластный воле ворожебной. А ветка новым разом хватает подол платья:

– Отчего, Зарина? Не люб?

Лес вторит ему, понимая боль людскую. Видно, потому и говорит голосом самого мужика рыжего. И Зарина узнает его. Отмахивается:

– ...не мил. Не ходи за мной.

Тихо и громко. А ведь Гай и не ведал раньше, что слова так ранить могут. Верно, его ветки ее больше милуют:

– А что, если не могу оставить? С тобою – жив, без тебя не жив словно бы...

Девка крутится кругом себя. Ищет. Не разумеет, что Гай – перед нею. В мороке. И подбирается все ближе, заставляя кусты рассыпаться пеплом пред собою.

Дорога его к Заре усеяна тленом черным, на котором – следы сизые.

И Гай уж у порога. А за плечами егоными заря свежая полыхает. Рвется ввысь, озаряя поляну саму и избенку хилую ярким светом.

– Заберу, – Гай признается в этом сам себе, потому как разумеет: ярость в нем такая нынче, что не пережить. И если не поддастся девка воле его...

– Уже скоро.

***

Как только Дар вышел за дверь, катергон качнуло. И море взвыло.

Послышался резкий грохот, звук треснувшего дерева, и – Ярослава могла сказать это точно, – морской солью запахло так остро, что ее замутило.

Ворожея соскочила с широкого ложа и наскоро накинула колючее платье из плотной материи. Вдела ноги в высокие сапожки, да натянула тулуп. И, только ухватившись рукой за дверную ручку, остановилась: Дар будет ею недоволен. Он и так чуть не потерял ее по-за девичьей глупостью и ворожбой дивной, отчего и взял с нее слово не покидать каюты.

А ведь тогда Ярослава обещалась.