Текст книги "Царский венец"

Автор книги: Марина Кравцова

Соавторы: Евгения Янковская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава восьмая
РОЖДЕНИЕ ПЕРВЕНЦА.
КОРОНАЦИЯ.
1695—1696 годы

Вся жизнь императрицы была теперь сосредоточена

на её муже. Она была терпеливой и заботливой женой

и старалась оправдать своё детское прозвище – Солнышко.

Она старалась выглядеть весёлой и жизнерадостной, несмотря ни на что, и никогда не позволяла Ники заметить её усталость или беспокойство. «Ему надо думать обо всём народе», – часто говорила Аликс своей близкой подруге Анне Вырубовой и поэтому всегда держала при себе свои тревоги, волнения и заботы. «Она всё больше и больше восхищалась благородным характером своего мужа, его уравновешенностью, а также величайшим чувством долга и выдержкой», – вспоминала баронесса Буксгевден. – «Чем дальше, тем больше она понимала, с какой ответственностью относится её муж к своим обязанностям, выпавшим на его долю столь внезапно и потому казавшимися особенно сложными. Но в целом она очень плохо представляла себе обязанности императора. Он никогда не разговаривал с ней на политические темы. Она не проявляла особенного интереса к политической жизни страны, поскольку считала, что политика – это не женское дело». Женщина же, по мнению Аликс, должна правильно организовать домашнюю жизнь, и она создала чудесную обстановку в доме.

«Смысл брака в том, чтобы приносить радость. Это установление Господа о совершенстве. Божественный замысел в том, чтобы брак приносил счастье, чтобы он делал жизнь мужа и жизнь жены более полной... Если же брак не становится счастьем и не делает жизнь богаче и полнее, то вина не в самих брачных узах; вина в людях, которые ими соединены», – вдохновившие императрицу строки из прочитанных ею книг сами свидетельствуют о том, что было главным для неё. «Долгом в семье является бескорыстная любовь. Каждый должен забыть своё «я», посвятив себя другому». «В семейной жизни не должно быть места гордости». «Главным центром жизни любого человека должен быть его дом. Это место, где растут дети. Нет ничего сильнее того чувства, которое приходит к нам, когда мы держим на руках своих детей».

Ожидание ребёнка сделало счастье императрицы полным, заняв все её мысли. Грядущее событие казалось ей священным. Осенью императорская чета перебралась в заново обустроенный дворец Царского Села, и в нём 3 ноября 1895 года родилась великая княжна Ольга Николаевна.

Пушечные выстрелы с Петропавловской крепости возвещали о рождении ребёнка: 300 – означали появление на свет наследника, 101 – великой княжны. Всё население Санкт-Петербурга жадно считало громовые удары орудий: 99, 100, 101... Итак, это всего лишь великая княжна! Но для родителей их ребёнок – мальчик или девочка – одинаково желанен.

«Богом нам посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой», – появилась запись в дневнике государя.

«Тебе пишет сказочно счастливая мать, – сообщала императрица своей сестре, принцессе Виктории, – ты можешь себе вообразить всю полноту нашего счастья теперь, когда у нас есть такое чудесное маленькое существо, о котором мы сами должны преданно заботиться».

В 1897 году родилась Татьяна, в 1899-м – Мария. Александра Фёдоровна, наследница викторианских традиций, была замечательной матерью. Она сама кормила и нянчила своих детей, что было весьма необычным для женщины её положения. Но Аликс твёрдо придерживалась своих принципов. Для неё действительно главным в жизни были её супружеские и материнские обязанности. Благодаря её мудрости и сердечной доброте создалась необычайно уютная и душевная атмосфера в доме.

Это была удивительная семья, редкая даже по тем патриархальным временам: всё в ней было подчинено закону любви, заботе друг о друге. Никогда не было слышно у них гневного слова, ни разу сердитый взгляд не обезобразил прекрасных лиц. Да иначе и быть не могло, ведь эти люди учились любви у Самого Христа и, следуя Ему, становились святыми. «Заповеди Христовы да будут единым, общим для нас путём, который вёл бы нас на небо к Самому Богу», – записала императрица слова преподобного Симеона Нового Богослова.

* * *

День коронации – самый главный, священный день в жизни благочестивых русских государей. Помазание на царство – вторичное Таинство Миропомазания, возможное только для избранников, поставленных Богом на царство. Аликс, изучившая и полюбившая свою новую религию, уже могла хорошо это осознать. И потому вместе с супругом горячо молила Бога о благе и процветании народа российского. Несколько дней, предшествовавших коронации, император и императрица жили в Петровском дворце недалеко от Москвы, усердно постясь и готовясь к важному событию.

14 мая 1896 года, солнечный весенний день. Москва, древняя столица России, предстаёт во всём блеске и великолепии пред своими горожанами всех сословий – здесь и прекрасно одетые дамы; и крестьяне в праздничных одеждах; и пред иностранными гостями, съехавшимися во множестве, чтобы стать свидетелями этого поистине грандиозного и сказочного действа.

Царская процессия въезжает в столицу. Во главе едет верхом сам император, окружённый великими князьями и иностранными принцами. За ними в позолоченных каретах XVIII века – императрицы. Первой следует вдовствующая императрица, её карету венчает корона. За ней – Александра Фёдоровна. Продвижение через весь город длится несколько часов. Приблизившись к Воскресенским воротам, ехавшие верхом спешились, императрицы покинули свои кареты, чтобы войти в часовню Иверской иконы Божией Матери. Затем через Никольские ворота процессия входит в Кремль и исчезает за его стенами, а очарованный народ ещё долго стоит, в восхищении глядя на сверкающие купола старинного Кремля и величавого двуглавого орла на Спасской башне.

На следующий день глашатаи, одетые в костюмы стрельцов, зачитывали послание, в котором «всем гражданам нашей первой столицы» сообщалось, что коронация будет проходить 14 мая в Успенском соборе. Помазание на царство всегда происходило в этом соборе.

Старинные фрески, изображающие сцены из Ветхого и Нового Завета, сияющий золотом и серебром иконостас, драгоценности, украшающие дам, – всё создаёт необыкновенно торжественную обстановку. Великая княгиня Елизавета Фёдоровна в расшитом золотыми узорами платье из кремового бархата, которое дополняют знаменитые изумруды, выглядит ослепительно: она первая дама Москвы.

Церемония началась рано утром и продлилась несколько часов. Император и императрица прошли пешком до собора в составе государственной процессии. Впереди в одиночестве шла вдовствующая императрица, бледная, с серьёзным и немного грустным выражением лица. При взгляде на неё невольно приходила на ум мысль о том, что её собственная коронация состоялась не так уж давно. Следом за ней, каждый под отдельным балдахином, шли Николай II и императрица Александра Фёдоровна, сопровождаемые многочисленными придворными в великолепных шитых золотом мундирах.

Молодая императрица, украшенная одной-единственной нитью розового жемчуга вокруг шеи, являла разительный контраст вдовствующей императрице, сверкавшей бриллиантами и с короной на голове. На Александре Фёдоровне было платье из серебряной ткани, а её волосы обрамляли лицо двумя простыми локонами. На голове не было ни одного украшения, поскольку вскоре ей предстояло пройти обряд коронования. Молодая императрица выглядела особенно привлекательной. Поначалу она немного нервничала, однако позже, во время церемонии, держалась с полным самообладанием. Император был в мундире Преображенского полка, старейшего в России. Поначалу он выразил желание облачиться в одеяния прежних царей и надеть соответственно этому шапку Мономаха, поскольку более новая, «имперская» корона была очень тяжёлой (более 3,5 кг); а император, с тех пор как японский фанатик ударил его мечом, страдал от сильных головных болей. Однако железный этикет сделал невозможным подобное изменение ритуала, и император обречён был терпеть мучительную боль, причиняемую тяжёлой короной. Императрица Александра позднее рассказывала своим сёстрам, что она совершенно не устала и всё вокруг казалось ей необыкновенно прекрасным. Сам обряд имел для неё мистическое значение – это было таинственное бракосочетание с Россией. Отныне она становилась единым целым с этой страной, навсегда обретя русскую душу и русское сердце.

Приняв царские регалии, Николай сел на престол (трон) и, положив скипетр и державу на подушки, поданные ему сановниками, призвал к себе императрицу. Александра Фёдоровна встала со своего престола и опустилась на колени пред государем. Александра Фёдоровна сделала это с благоговейным трепетом, чувствуя в Николае уже не просто беззаветно любимого мужа, но хозяина земли Русской, Помазанника Божия... Николай снял с себя корону и, прикоснувшись ею к голове императрицы, снова возложил корону на себя, увенчав Александру меньшей короной, поднесённой ему сановником. Всё с тем же трепетом ощутила она прикосновение к голове тяжёлой, усыпанной драгоценностями короны, которую держал в руках молодой государь. После коронования на Александру Фёдоровну возложили порфиру и цепь ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, и она вернулась на свой престол.

– Многая лета... – тягучим басом раскатисто возгласил диакон.

После многолетия Николай опустился на колени и вслух произнёс молитву:

– Настави мя в деле, на неже послал мя еси, вразуми и управи мя в великом служении сем...

Когда император, стоя на коленях, молился за Россию и свой народ, сколь горяча была и молитва Александры Фёдоровны, для которой Россия стала вторым отечеством!

Звонили колокола «сорока сороков», оглушительно стреляли пушки, а бесчисленные толпы людей на улицах радостно кричали. Императорская чета, выйдя из собора и стоя наверху знаменитого Красного крыльца, повернулась к народу и низко поклонилась три раза. Это символизировало их приветствие стране.

Вечерние иллюминации превратили Москву в сказочный город. Радость народа была огромна: праздник, казалось, наполнял каждое русское сердце торжеством и гордостью за своё Отечество... Если бы не трагедия, омрачившая не только дни коронации, но и всё последующее царствование императора Николая II...

Народные празднества предполагалось устроить на Ходынском поле неподалёку от города, где собравшимся намеревались раздать памятные сувениры. На коронационное торжество в Москву прибыли крестьяне со всех концов империи. Как сказал один очевидец, народу собралось столько, «сколько обычно бывает за три дня скачек». Власти не рассчитывали на такое количество людей и не предприняли никаких шагов для предупреждения столпотворения.

Люди собрались рано утром, задолго до начала предполагаемых торжеств, и все старались пробиться поближе к палаткам, в которых должны были раздавать подарки. Полиции в это время ещё не было, и никто не смог предупредить вспыхнувшую панику. Столкнулись целые толпы людей. Тысячи оказались убиты и ранены за несколько часов до объявленного начала торжеств. Поначалу никто даже приблизительно не мог сказать, сколько людей пострадало в этой давке. Императору не сказали всей правды о случившемся. Ему лишь сообщили, что произошёл несчастный случай, но не объяснили размеров трагедии. В итоге и император, и все его гости приняли участие в запланированных на послеобеденное время празднествах.

Когда же император узнал, что произошло на самом деле, ужас его был безграничным. В праздник вторглась смерть, и торжества потеряли силу, превратившись в пародию. Александра плакала, представляя, как умирали тысячи людей на Ходынском поле. Сама она прекрасно знала, что такое боль и удушье, – но каково их сочетание с невыносимым смертельным ужасом?! И уже не важно, кто виноват, кто допустил массовое столпотворение и страшную давку на месте народного гулянья и раздачи царских подарков – муж ли Эллы, московский губернатор, обер-полицмейстер ли... Наказание виновного ничего не изменит, никого не вернёт к жизни...

– Что делать, Аликс? – взволнованно советовался Николай с женой, обдумывая просьбу министра иностранных дел не отменять высочайшего посещения французского посольства, где давно уже готовился великолепный приём в честь нового российского императора. – Нельзя не откликнуться на просьбу союзников. Я не хочу политических кривотолков и считаю своим долгом быть на этом вечере.

Александра Фёдоровна не решилась ничего посоветовать мужу – она доверяла его суждению, к тому же знала, что Николай может советоваться со многими, но решение всегда принимает сам, хотя его врождённая деликатность и мягкость в отношениях с людьми служат поводом для распространения слухов о его слабоволии.

Прибыв на праздник во французское посольство, Николай и Александра поняли, что поступили правильно: молодую императорскую чету встретили с такой роскошью, что сразу стало ясно, сколько трудов было вложено в приготовления к приёму. Помещение было украшено бесценными гобеленами, присланными из Версаля. Десятки тысяч роз источали нежный аромат. Но взгляд молодой императрицы скользил по всему этому великолепию, ни на чём не останавливаясь. Ей удавалось сдерживать слёзы, но на лице застыло выражение крайнего отчаяния. Она двигалась почти автоматически, а все её помыслы были устремлены к пострадавшим в страшной трагедии. Взглянув на мужа, Александра была потрясена и испугана: лицо его стало мертвенно-бледным. Такого лица она не видела у него никогда. И странным, и почти страшным показались его спокойный, ровный голос и приветливый взгляд в сочетании с этой невозможной бледностью.

Александра была рада, когда наконец по этикету они смогли покинуть французское посольство. Оставшись с Николаем наедине, она подобно исстрадавшемуся ребёнку прижалась к груди мужа.

– Аликс... – голос Николая прозвучал странно, но он замолчал, словно хотел что-то сказать, да раздумал. И она не посмела переспросить.

На следующий день императорская чета присутствовала на панихиде, в течение двух дней обходила в больницах всех пострадавших. Зрелище, представшее их глазам, буквально разрывало сердце императрицы. Она хотела отменить все празднества и выхаживать людей, но официальная программа должна была быть соблюдена. Императрица навсегда запомнила своё присутствие на государственном обеде, данном сразу после их возвращения из больницы. Она всё время тайком вытирала глаза платком, вспоминая человеческие страдания и боль, которые ей только что довелось увидеть. Император Николай выделил крупные денежные пособия семьям погибших и раненым. Но этого словно никто и не заметил, поминая лишь злополучный приём у французского посла, Французская пресса восхитилась мужеством российского императора – русская заклеймила его как жестокого монарха, презирающего свой народ. Началась война либеральной России против православного самодержавного государя. Но тогда Николай этого ещё не понимал...

Глава девятая
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ И НЕПОНИМАНИЕ ДВОРА.
1900 год

Есть ли под Петербургом местечко прекрасней и уютней,

чем Царское Село? Когда-то императрица Екатерина II

бросила благосклонный взгляд на царскосельский парк,

и возрос в окружении декоративных озёр и тщательно

подстриженных деревьев роскошный дворец. Затем

неподалёку от чуда архитектуры для любимого внука

Екатерины Великой выстроили новый дворец, светлый

и стройный, но Александр I Благословенный не очень жаловал его.

В этом-то дворце, небольшом и скромном по сравнению с пышным жилищем Екатерины, но более уютном, оснащённом по последнему слову техники, и обрели в полной мере личное счастье царь Николай и царица Александра. Здесь проходили дни, полные забот, важных и не очень, полные нежных чувств и тягостных раздумий, здесь росли дети и крепла любовь. И в этот тихий, скрываемый от завистливых глаз мирок доступ открыт был немногим. Здесь отдыхала Александра от жестокостей безжалостной войны – войны высшего российского общества и самовлюблённой интеллигенции против царя и царицы: слишком уж они были непохожи на них...

Аликс полулежала на диване с вязанием в руках. Она ещё не знала, кому достанется выходящая из-под её спиц шаль, но привычка дарить подарки, сделанные своими руками, оставалась в ней сильна, несмотря на то, что новые родственники явно воротили от них нос. Впрочем, как и от неё самой...

Уже прошло немало времени, и Аликс – царствующая императрица Александра Фёдоровна – прекратила задавать себе вопросы. Её синие глаза больше не наполнялись недоумением и обидой, в них не вспыхивал больше горький вопрос: «За что?» Она уже перестала повторять это в искреннем горе, когда до царской семьи доходили грязные слухи про «истеричную немку», упорно распускаемые под руководством некоторых Романовых высшим обществом, словно при дворе увлечённо играли в забавную игру: кто наиболее нелепую сплетню состряпает сегодня про жену императора. Александра научилась не плакать втихомолку – лишь грустно улыбаться, тут же прощая и забывая. Ибо ей не в чем было оправдываться перед ними.

Ольга, которой шёл шестой год, подбежала в слезах.

– Мама! Татьяна... она делает мне замечания, – залопотала девочка по-английски. – Она не должна, я старшая!

Александра ласково провела ладонью по белокурым волосам своей старшей крошки. Что бы то ни было, они всегда будут с ней, её муж и её дети – семья. И семья никогда не устанет верить ей и любить её. И так захотелось одновременно прижать к груди обеих старших девочек, у которых вышла очередная досадная детская размолвка, и сказать в который раз, как сильно-сильно она их любит! Но Татьяна, озорно посматривавшая из угла на жалующуюся Ольгу своими большими тёмно-синими глазами, явно не спешила к сестре. Маленькая Мария ползала возле Татьяны по ковру, расставляя вокруг неё игрушки. Мать улыбнулась, глядя на них.

– Не сердись на Татьяну, детка, – сказала она Ольге, – вот с таким уж характером она уродилась, что не терпит, когда рядом делают что-то, что ей кажется неправильным. Когда она вырастет, то станет более сдержанной. А ты будь доброй и не дуйся на неё, она ведь совсем ещё дитя, ты, конечно же, старшая, уже очень большая и смышлёная. Сердиться тебе совсем не к лицу. А то маленькие будут смотреть на тебя и перенимать плохое. Лучше учи их хорошему, Оленька.

Ольга внимательно всё выслушала – и горделивого выражения как не бывало. И тут же ясная и одновременно шаловливая улыбка озарила милое круглое личико.

– Угадай, что я задумала?

Иногда они развлекались так: дети задумывали слово, а мать старалась угадать его. Глядя на ставшее спокойным и мечтательным лицо старшей дочери, Аликс поняла, что она опять думает о «небесном». «Я счастливая, когда думаю о небесном», – так говорила маленькая Ольга.

– Ветер?

– Нет.

«Да, ветер всё-таки не совсем небесное».

– Облако?

Ольга, уже смеясь, отрицательно качала головой.

– Солнышко? – спросила Александра Фёдоровна, вспоминая тёплый и нежный голос мужа.

Ольга радостно закивала. Мать поцеловала её в лоб, и девочка вернулась к сёстрам. В то же время очередной приступ головной боли заставил судорожно сжаться её существо. Кто бы мог подумать, любуясь этой очаровательной женщиной с тонким ликом и гибким станом, расцветшей во всей прелести зрелой красоты, что её постоянно точит и терзает жестокая болезнь, медленно, но верно высасывающая силы? Кто бы смог поверить в это, глядя, как светятся и оживляются её выразительные глаза при дружеском разговоре?

Частые мучительные боли порой не на один день приковывали императрицу к постели. Это было одной из причин, почему русская царица не могла часто появляться в высшем свете, давным-давно уверившемся, что «гордячка» брезгует русской аристократией. Но Аликс и в самом деле хотела как можно меньше общаться со спесивой знатью. И сейчас, наблюдая, как возятся, затеяв новую игру, её весёлые девочки, царица вновь подумала: «Отдать их на растерзание света? Чтобы они учились заботиться лишь о собственной внешности и с увлечением рассуждать о грехах ближних? Нет-нет, ни за что!»

Ольга так похожа на Ники. И любит его, кажется, больше всех, ходит за ним хвостиком, едва царь-отец появляется в кругу семьи, освободившись хоть на вечер от моря дел. «Что же ты за великая княжна, коли до стола достать не можешь?» – поддразнили как-то крошку-царевну смешливые гимназистки при посещении ею их учебного заведения. «Не знаю, – растерялась Ольга, – но сбегаю и спрошу у папа́. Он всё знает!»

Он всё знает! Отец – самый сильный, самый умный и самый добрый.

Для неё, для Александры, её отец тоже был самым сильным, умным и добрым. А мать... Алисе Гессенской было тогда почти столько же, сколько сейчас Ольге. Но и по прошествии многих лет зрелая женщина готова была расплакаться, вспоминая те скорбные дни своего детства, ту гнетущую тяжесть и тишину, перемежаемую рыданиями.

Глядя сейчас на дочерей, Александра вновь ощутила своё сиротство. Королева Виктория всё-таки осталась только бабушкой, а женщина, в которой супруга Ники втайне мечтала обрести вторую мать, – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна – отвергла её, «гордую, холодную, не умеющую подружиться со светом».

Пытались ли они понять друг друга? Несомненно. Им обеим хватало для этого и ума, и сердца, а главное – обе они по-своему больше жизни любили одного и того же человека – императора Николая. Но трудно было найти двух женщин, более несхожих. И дело было, конечно, не в том, что матери государя нравились броские, впечатляющие наряды, тогда как Александра постоянно раздражала свекровь, одеваясь строго и просто (а именно это в первую очередь и отмечали придворные модницы). Главное – за различиями во вкусах таилось разительное различие в мировоззрении.

«Я не создана для того, чтобы блистать в обществе, – призналась как-то Аликс своей близкой подруге княгине Барятинской. – Я не владею столь необходимой для этого остроумной болтовнёй. Рядом со мной всегда должен находиться человек, с которым я могла бы быть такой, какая я есть на самом деле. Более всего меня влечёт внутренняя, духовная жизнь. Я жажду помогать другим на их жизненном пути, поддерживая их в борьбе с мирскими соблазнами и искушениями». Этого было не понять вдовствующей императрице, любившей блеск и праздник жизни. Искренне пережив большое горе – смерть любимого супруга, она в скором времени вновь со всей страстью погрузилась в мир, где горели бессчётные огни роскошных люстр, где сияли драгоценности на платьях и ордена на мундирах. Это была её стихия, её жизнь – стихия когда-то весёлой и простосердечной датской принцессы Дагмар, а теперь – Её Величества императрицы Марии Фёдоровны.

Но самым досадным было то, что с годами Мария Фёдоровна приобрела склонность выслушивать сплетни и слухи. К сожалению, нельзя сказать, что возле неё находились всегда только нравственно чистоплотные люди. «Как можно сказать про кого-нибудь не только злое, а просто легкомысленное слово?» – недоумевала Александра.

Однако скучающим сплетникам было достаточно этого непонимания между свекровью и невесткой, и в угоду матери Николая злые языки начали свою чёрную работу.

Царствующая императрица была как-то особенно бледна на вечере у императрицы вдовствующей? Так это, конечно же, потому, что она не в духе и сердится на свекровь за то, что та носит фамильные романовские драгоценности и всегда по правилам выступает первой на официальных приёмах рука об руку с сыном. А может быть, Александра Фёдоровна недовольна тем, что императрица-мать сочла своим долгом дать совет Его Величеству по поводу назначения нового министра?

И кому какое дело могло быть до того, что Александру уже который день терзают сильные боли, что маленькая Мария начала кашлять, что Ольга постоянно капризничает... Государыню Марию Фёдоровну подобные проблемы не волновали никогда, и что такое нездоровье и боли, она, женщина физически развитая, умелица в плавании и акробатике, не могла понять. Она любила сына и не любила его жену. Она не позволит «гордой и лживой» Аликс позорить сына в великосветском обществе! И безразлично было стареющей царице, матери и бабушке, что выезду в свет Александра Фёдоровна охотнее предпочтёт вечер, проведённый с детьми. Марии Фёдоровне судьбой суждено было стать любящей женой, эффектной императрицей, она могла в иных обстоятельствах выказать себя чутким и внимательным человеком, но она не имела тех истинно материнских качеств, которыми в полной мере обладала Александра...