Текст книги "Боярин, скиф и проклятая (СИ)"
Автор книги: Марина Мунс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Тот, – кивнула женщина, указывая на их с Лютобором спутника.
– Куница-то? Не-е-ет, – Яра улыбнулась, глядя на спину скифа, что стоял перед уродливым идолом Ареса, объявляя, что бросает выбор вожаку стаи. – Он хороший.
Куница. От одного его имени по спине Ярогневы пробегали мурашки, а сама она становилась какой-то приятно заторможенной. Хотелось улыбаться, плясать, хотелось обнимать всех вокруг, и даже Яра, который пригрел Куницу в спину, ведь благодаря этому они познакомились. От одного его прикосновения Ярогнева словно расцветала. И теперь, глядя на Куницу, она улыбалась, сама того не замечая.
Бросив взгляд на Татьяну, Ярогнева поняла, что та все видит, и не слишком-то одобряет. Ее черные брови нахмурены, синие глаза глядели неприятно и колюче. Вся она была такой неодобрительной, такой недоброй и угрюмой, что смотреть ей в глаза стало тяжело. Ярогнева отвела взгляд от снохи и проговорила:
– Не смотри на меня так.
– А как мне на тебя смотреть? Враг он нам, Куница твой, – прошептала Таня, прижимая к груди сына. – Душегуб и зверь, а ты с ним милуешься да воркуешь.
– Мне Куница не враг, – отрезала Ярогнева, выходя из себя. – Враг тот, кто мною, торговать вздумал, кто считал, что пути собственного у меня быть не должно. Не Куница меня замуж выдать поскорее хотел абы за кого, не Куница меня украшал, как племенную кобылу, и не Куница в мой дом со своими порядками приперся, и учить меня жизни стал, добром то прикрывая.
– Я тебе по-доброму хотела помочь, – зашипела сноха, не обращая внимания на ближайших окружающих, ставших сглядываться на них неодобрительно качая головами. – Ты заслужила хорошего мужа. Хорошей жизни, детей, счастья женского.
– Я заслужила, чтобы меня оставили в покое, – огрызнулась девица и отвернулась, дав понять, что разговор продолжаться больше не будет.
Вызов был брошен, и Яр с Куницей разошлись по разным сторонам. Вожак, злобно что-то рычащий себе под нос, отправился к немногочисленным своим последователям, что ждали его в стороне от других, а претендент на его место подошел к Ярогневе, под пристальным и недовольным взглядом Татьяны.
– Пойдем, нужно поговорить, – прошептал Куница, целуя ее в лоб и к себе прижимая.
Яра кивнула и позволила увести себя от остальных подальше, пока Лютобор затеял рычать что-то Анагасту об уговоре и о том, что князю он что-то сделал. Повернувшись к своей семье, какой-никакой, но родной крови, Ярогнева нахмурилась, когда все вокруг засмеялись над чем-то. Куница увел ее еще дальше, туда, где кони стояли, и крепко прижал к себе, зашептав на ухо:
– Анагаст с тобой поговорить хочет.
– О чем поговорить? – выдохнула Ярогнева, оглядываясь по сторонам.
– В стаю тебя привел я, но примет Анагаст, так как за вожака сейчас он, – Куница нежно погладил ее по лицу. – Но ненадолго. Ночью я вожаком стану. А ты подле меня останься, если душа к тому лежит.
– Веди, – девушка улыбнулась.
Анагаст стоял в стороне, за идолом Ареса. Он был стар, опирался на посох, и лицо его морщинистое было суровым, хмурым. Едва Куница подвел ее к старику, тот взглянул Яре в глаза и нахмурился еще больше. Ярогнева уставилась на него в ответ, не отводя взгляда и глаз не опуская.
– Плох тот охотник, что в глаза волкам смотрит, – проскрипел старик, опираясь на посох. – Пройдись, Куница, есть у меня к твоей чужачке разговор.
Куница неохотно, но покорился, и отошел. Ярогнева глянула на него, а затем все же повернулась к старику. Тот кивнул и пошел подальше от шатров, да других скифов, уводя ее подальше. Видать, чтоб никто не подслушал.
– Таких как ты редко встретишь, – проговорил Анагаст и добавил незнакомое слово: – Aurusa.
– Что это значит? – Ярогнева нахмурилась, положив руку на колчан со стрелами.
– На вашем языке – это значит «белая», – жрец сел на камень, тяжело вздохнув. – Есть и другое слово для вашего брата обозначения, да все его позабыли давно. Сколько зим тебе исполнилось, поцелованная?
– Шестнадцатая, – девица поискала взглядом Куницу, но того и след простыл.
– Молодая еще, – Анагаст покачал головой. – Жене моей была восьмидесятая зима, когда на охоте ее повстречал, и молода была, как девица нетронутая. Оставила она меня, когда состариться пришла пора, волчат бросила, да ушла ночью. Не вынесла, что будет видеть, как я и дети наши стареют да угасают, – старик нахмурился еще больше, глядя на нее мрачным и хмурым взглядом. – Куница знать должен, что не забирает смерть тебя.
– Куница видел, – Ярогнева села на другой камень, всматриваясь в старческое обветренное лицо. – Жена вам не говорила, для чего смерть такие подарки раздает? У всякой стрелы цель быть должна, я свою найти хочу.
– Не для чего, а за что, – жрец закашлялся. – Мучения страшные ты перенесла, за то смерть и не стала забирать, за муки вознаградила, – старик воззрился на нее яркими янтарными глазами. – Зря ты Куницу к себе расположила. Без тебя теперь взвоет, да и с тобой ему несладко придется. Сама мучиться будешь, и волка замучишь. Собакой уже сделался, ластится к тебе, как пес послушный.
– Не так он воспитан, чтоб в несколько дней псом из волка сделаться, – прошипела Ярогнева. – Это ты на старости лет плохо видеть стал, раз волка рассмотреть не можешь.
– А ты не рычи на меня, Ауруса, не рычи, – Анагаст усмехнулся. – Мала еще на старика скалиться. Больше твоего видел в жизни, знаю, как волки псами становятся. Но прав Куница. В стае твое место, не у боярина с боярыней в усадьбе. Оставайся, Аурусой зваться будешь. Но коль раздумаешь – обратного пути не будет. Можно лишь один раз в стаю прийти. Иди.
Ярогнева кивнула, поднявшись с камня, и оглянулась по сторонам. Куницы нигде не было видно. За то было видно местных: неподалеку черноволосая женщина возилась с девочкой, волосы которой были похожи на расплавленное золото: огненно-рыжие, сияющие. У обоих на лицах были изящные и аккуратные узоры, видимо, значащие что-то. Женщина повернула к ней бледное лицо, и улыбнулась, поманив к себе пальцем.
========== Глава 9. Выбор Ареса ==========
Куница, спрятавшись под плащом, чтоб лица видно не было, схватил у костра плошку с мясом, да помчался, пользуясь тем, что никто не видит, по камням к клетке с пленником, Аресу предназначенному. Лютобор был сломлен. Лицо его, злое обычно, приобрело скорбное выражение, уставший он был, во рванье, не в пример тому, каким был вначале пути. Куница присел у клетки и проговорил, тихо:
– Лютобор, поешь, – он просунул в клетку плошку с едой, но боярин не взял.
– Ты поклялся, – проговорил Лютобор, отвернувшись.
Куница положил плошку рядом с ним и фыркнул:
– Поклялся, значит помогу. Стану вожаком, а потом выведу тебя с женой и сыном из пустоши.
– И что с тобой будет? – Лютобор повернулся, хмурясь.
– Вожака лишь Арес выбирает, а мне никто вызов не бросит – сильнее я других волков, – Куница усмехнулся. – А как стая без вожака? Так что простит Анагаст, наказание назначит, но в живых оставит. И Арес простит, ведь я перед ним клятву давал, помочь тебе.
– А сестра моя? – боярин нахмурился окончательно, повернувшись к нему окончательно.
Куница промолчал. Не хотел он отдавать Ярогневу, и боярину говорить о том, что в стаю ее приняли, новое имя дали. Лютобор повторил свой вопрос, и Куница проговорил:
– В стае Ауруса останется. Я ее в обиду не дам, заботиться буду. Здесь ее дом, со мной.
– Уже имя ей новое дали, – горько проговорил Лютобор. – А что с ней и с нами станется, если Яр тебя убьет?
– Тогда плохо будет, Лютобор, – Куница скинул капюшон, глядя на хмурое лицо боярина. – Тебя в жертву принесут, твоего сына волком воспитают, а жену отдадут тому, кто золотом заплатил. Сестра твоя себя в обиду не даст, я сказал ей, как сбежать, – скиф схватил Лютобора за плечо и крепко сжал. – Не бойся. Убью Яра, я знаю, я сильнее. Не в богах тут дело, а в людях.
И он, хлопнув по плечу боярина, побежал прочь. Кунице не терпелось уже взяться за нож, да победить Яра, отомстив за смерть отца. Он чувствовал, что в груди все горит и кипит, он ощущал, что день этот наконец-то пришел. Он – волк, он воздаст месть по делам Яра. Куница бросил взгляд на женщин, собравшихся вокруг Ярогневы, что получила новое имя и свое место в стае. Нового члена стаи всегда приветствовали радушно, ведь раз Анагаст принял, значит, Аресу угодно это. Да и волчиц молодых, не занятых, осталось не так-то много, так что приняли Ярогневу с распростертыми объятиями.
– Куница! – суровый голос Татьяны заставил его обернуться, отвести взгляд от Яры. Лютоборова жена была хмурой, злой и смотрела на него недоверчиво и злобно. – Потолковать надо нам с тобой.
– О чем потолковать? – Куница подошел к ней, предчувствуя недоброе.
– Оставь Ярогневу в покое, – буквально прорычала она, и ее синие глаза налились буквально каменной ненавистью и яростью. – Она сама не знает, чего хочет, а ты только путаешь ее со своей стаей.
– Она знает, чего хочет, – проговорил скиф. – И Ауруса не хочет оставаться с вами.
– Ее имя – Ярогнева, – отчеканила Татьяна. – И не тебе решать, с кем она хочет остаться!
– Да, потому что это решать мне, – раздался хмурый голос Яры, заставивший обоих повернуться к ней. – Таня, оставь Куницу в покое, он мне дурного не желает.
– Может, и не желает, но до дурного доведет, – боярыня нахмурилась и, прижав к груди сына, прочь ушла быстрым шагом, даже не оглядываясь.
Ярогнева скользнула пальцами по его ладони, и Куница перехватил их, крепко сжав. Повернувшись к ней, волк осторожно, словно боясь спугнуть, наклонился и поцеловал ее в лоб. Яра улыбнулась, ее щеки слегка зарделись, а глаза заблестели. Поцелуи переместились со лба на нос, на щеки, и на губы, горячие и мягкие. Куница улыбнулся, ощутив, как ему в грудь уперлись ручки, и, услышав, как смущенно зашептала Ярогнева:
– Не у всех же на глазах.
– Пойдем, – Куница потянул ее за стоянку, где камни были большие, и за которыми можно было спрятаться от чужих взглядов.
Он чувствовал, что разум застилает туман. Сев на сухую траву и усадив рядом с собой Яру, Куница тут же накрыл ее губы своими, крепко и нежно обнимая, по спине пальцами скользя и в волосах ими путаясь. Она рвано выдохнула, вцепившись в него крепко, словно потерять боялась, или что вырвут его из ее рук. Нервничала Ярогнева, переживала.
– Не бойся, – проговорил Куница, глядя в ее бледно-зеленые глаза, и гладя по лицу. – Я тебе не причиню вреда.
– Я не тебя боюсь, – она потерлась щекой о его ладонь.
– А чего?
– Что если Яр победит? – выдохнула девушка.
– Не победит, – Куница куснул ее за шею. – Не победит он меня. Арес меня выберет вожаком, я это знаю, потому что нечестно Яр стал вожаком. Не имел он права отца моего вызывать на бой, так что не вожак он, – пересадив белую к себе на колени, он притянул ее к себе еще ближе, прошептав на ухо: – Не бойся ничего и никого.
– Дурак ты, Куница, – оскалилась она. – Это меня смерть не забирает, а тебя – может.
– Упрошу Ареса отпустить, и к тебе вернусь, – проговорил он, смеясь. – Так что не бойся никого и ничего.
Ветер гулял над пустошью, безродной и сухой, холодной в это время года, но ни Кунице, ни Яре, не было холодно. Более не опасаясь гнева Лютобора, они наконец-то сошлись вдвоем, не шарахаясь от всякого звука, и шороха. Куница не мог отнять рук от своей белоснежной волчицы, прижимал ее к себе так, словно хотел стать с ней одним целым, целовал, как в последний раз. И она подавалась в ответ, она была чем-то, что в его руках расцветало как прекрасный цветок.
Не та девица в платье из малахитовой тонкой ткани, которая прогибалась под нескончаемым гнетом обязательств, требований и указаний, а нечто совершенно новое, дикое и прекрасное в своей дикости.
Куница хотел оставить ее подле себя, и не отпускать, но вскоре в небе поднялась полная луна, а у алтаря развели огонь, освещая ночь.
Пора было ненадолго расстаться, но Ярогнева чувствовала, что что-то недоброе нависло над головой. Стало ей как-то нехорошо, ноги ватные, голова наполнилась дурными мыслями, и девушка чувствовала, что не может даже дышать нормально, задыхается от страха. Даже несмотря на то, что Куница говорил, что все будет в порядке, что Арес его выберет, она чувствовала, что боится. Страх, глубокий и какой-то ненормальный, вибрировал и клокотал внутри нее.
Когда на ее плечо опустилась женская татуированная ладонь, и Ярогнева дернулась, повернувшись. Это была Маду, мать той рыжей девочки, что первой решилась завести знакомство с новым членом стаи. Она улыбнулась и со странной, мягкой, даже кошачьей манерой, проговорила:
– Куница победит, – и затем села рядом с другими женщинами, у самого края круга, где в человеческих черепах горел огонь.
Ярогнева не садилась к остальным. Огонь почему-то нервировал ее, поэтому она встала у края круга, глядя на Анагаста, что песнопениями освящал место битвы, возлагая молитвы Аресу. Девушка нахмурилась, глянув в глаза идола, и отвернулась, заметив боковым зрением две фигуры, вышедшие в круг.
Куница и Яр поклонились Анагасту и поочередно протянули руки, чтоб жрец пролил их кровь в ритуальную чашу. Показалось, что она ощутила запах крови, и услышала знакомый голос. Голос, который слышала в лесу, и который заставил ее содрогнуться. Ей показалось, что за спиной говорила женщина в лазурном богатом платье, обладающая холодными глазами и ледяным голосом. Но лишь показалось, ведь когда Ярогнева обернулась, там был только Лютобор, которого связанным держали двое крупных и хмурых скифов. Кивнув брату, она получила ответный кивок, и повернулась к кругу, прикусив губу.
Куница, обернувшись, словно почувствовав ее взгляд, хитро улыбнулся ей, сорвав с себя нагрудник и отбросив его в сторону. Ярогнева ощутила, что ей страшно. Она сжала руки в кулаки и уставилась на закруживших по кругу Яра и Куницу. Бой начался. Два волка: молодой и уже начавший стареть, смотрели друг на друга, делали выпады, свистя кинжалами в воздухе, рыча и скалясь.
Конечно же, Куница был быстрее. Он был молод, он был яростен и он был быстрее, чем его противник. Яр получал рану за раной, казался неповоротливым тюфяком по сравнению с Куницей, не мог за ним поспеть. Раз за разом молодой волк уклонялся от выпадов старого, нападал, и даже когда Яру удалось нанести удар кулаком в лицо, Куница ловко извернулся и нанес ему два. А затем они сцепились.
Яр схватил Куницу за горло и стал сжимать, а тот принялся колоть его кинжалом в плечо и в руку. Он извернулся, уперевшись ногами в грудь вожаку, а затем крепко уложил его наземь, ударив сапогом в лицо. Весь в крови, в поту, с бешенными от боя глазами, он упал на колени и громко, яростно, зарычал, глядя прямо ей в глаза. Ярогнева неосознанно сделала шаг назад, до крови укусив губу. Сердце безумно заколотилось.
Куница поднял руку, сжатую в кулак, и все вокруг затихло. Полилась речь, грубая, лающая, чужая. Куница говорил что-то, глядя то на одного, то на другого. Он медленно, сжимая в руке кинжал, подошел к Яру, стоящему на коленях, и схватил его за волосы, поднимая голову. Ярогнева напряглась, выжидающе глядя на его руку, занесенную для финального удара, и…
Она даже не успела понять, что случилось. Просто в один момент раздался хруст и сдавленный вскрик Куницы. Просто в один момент Яр вогнал ему кинжал в шею, и разорвал ее. Просто в один момент она почувствовала, что в груди что-то разорвалось. Ярогнева закричала, и ринулась в круг, ударив того, кто попытался ее остановить, горящим черепом.
– Нет-нет-нет-нет-нет, – она рухнула на колени рядом с Куницей, который хватал ртом воздух и задыхался, кашляя кровью. – Нет, так нельзя. Я не могу тебя потерять, – она попыталась закрыть рваную рану, из которой лилась кровь. – Не умирай, пожалуйста, не бросай меня здесь!
Но кровь продолжала литься. Куница умирал, захлебывался прямо у нее на руках,
На ее плечи легли жесткие и грубые руки, и дернули вверх, и девушка в одну из этих рук впилась зубами, прокусив до крови. Обладатель руки зарычал от боли, ее оторвали от Куницы, и потащили прочь, не обращая внимания на яростное сопротивление. Еще двое подняли на руки тело Куницы, и потянули следом.
– Не трогайте его! Не смейте даже пальцем его тронуть! – вопила Ярогнева, заливаясь слезами, пока в небе разнесся гром и сверкнула молния. – Не трогайте его! Я вам руки поотрываю!
– Тихо будь! – гаркнул один из скифов, уронив ее наземь рядом с телом Куницы, а затем присел рядом, схватив за подбородок, и прорычав в лицо: – Тихо себя веди. Попрощайся с Куницей и уходи, пока Яр о тебе не вспомнил, иначе будет худо.
Скиф воткнул в землю факел и ушел вместе с остальными. Где-то вдалеке, где огонь плясал в черепах и на факелах, скифы ревом приветствовали своего вожака, там было шумно, словно во время битвы. А тут было тихо. Янтарные глаза Куницы глядели в никуда, из его ран уже перестала бить кровь, и она застывала на неживом теле. Яра расплакалась, стирая кровь с губ Куницы дрожащей рукой. Ничего не получалось. Ей было так больно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Верни его! – из последних сил завопила она спустя, казалось, столетия, глядя в грозовое небо. – Верни его мне, я знаю, что ты слышишь! Верни что взяла, не нужен мне твой подарок! Забери его, и верни мне Куницу!
– Я же говорила тебе, дитя, – с горечью раздалось у нее за спиной. – Подарок мой предашь – все до последнего мига вспомнишь, и смертной станешь, – голос женщины из леса стал хлестким и жестким, как кнут. – Я полагалась на тебя! Я на тебя одну надежду полагала, а ты предала меня!
– Подарок – он на то и подарок, что не просят о нем, – выдохнула Яра, обернувшись и встретившись с холодными глазами Мары. – Посмотри на него. Ты же знаешь, какой он был. Не заслужил он этого.
– Смертен он, твой скиф, на судьбе ему написано смертным быть, – подобрав подол, женщина присела рядом с ней и погладила Куницу по щеке. – Он тебя даже не вспомнит, забудет тебя, словно и не было. Он тебя предаст, они всегда предают.
– Что будет потом – посмотрим потом, – Ярогнева залилась слезами. – Верни его, пожалуйста! Пожалуйста!
Мара осуждающе покачала головой и проговорила:
– Ты пожалеешь о том, – она нахмурила черные брови. – Ты жалеть будешь о том, что отдала мой подарок ради него. Все вспомнишь, что забыла. И навсегда это с тобой останется, подумай! Я могу забрать его из твоей памяти, ты можешь позабыть о том, что был вообще Куница.
– Я уже подумала, – выдохнула Яра. – Верни его. Об этом только прошу. Возьми свой подарок назад, только Куницу верни.
– Ауруса? С кем ты разговариваешь? – обеспокоенный и хриплый, старческий голос Анагаста заставил ее вынырнуть в реальность и понять, что факел давно потух, и что небо затянуло предрассветным холодным светом. – С кем ты говоришь, дитя?
Мары, как и не бывало. Яра обнаружила себя, стоящей на коленях рядом с хладным и окровавленным трупом Куницы. Его мертвые глаза глядели в небо, рот был приоткрыт, и раны были на месте. Мара не помогла, не вернула его к жизни.
– Не твое дело, – прошептала Ярогнева. – Чего тебе надобно, ста…
Внезапно все тело пронзила ужасающая боль, словно ее разрывали на сотни кусков одновременно, налетел зимний холод, а перед глазами замелькали отвратительные и ужасные картины. Она вспомнила все. Как вбежала в лес, как ее поманил блуждающий огонек, вспомнила, как ее в жертву принесли, зверью отдали. Как все тело по лесу звери растащили, терзая и кости обгладывая, и как из костей она восстала, Марой благословленная, получившая подарок, с которым не сравнится ни один яхонт, и ни одно златое украшение.
Она вспомнила, как служка, старая тетка с бородавкой на носу, удавила подушкой, в первую же ночь по возвращению домой. Она вспомнила, как знахарка плошку расколола, да горло ей вскрыла. Вспомнила, как ей в черноте ночной вогнали нож в спину. Вспомнила, как кони разбили копытами грудь и голову. Вспомнила, как берендей пробил одним ударом грудь, сломав ребра. Вся боль предсмертная, все агонии, все ужасы и все страхи были в ее голове, и грызли изнутри, завладев всем естеством.
Яра попыталась подняться, но не смогла: ноги подкосились, из груди выбило воздух болью. Ужасающей, отвратительной. Страх сковал все тело, и только взгляд уперся в окровавленное мертвое лицо Куницы.
Он смотрел в небо, а затем резко и судорожно вдохнул, да закашлялся, повернувшись к ней лицом. Янтарные глаза встретились с бледно-зелеными, и бледно-зеленые закатились от нового прилива боли и видений.
========== Глава 10. Пробуждение ==========
Над пустошью простирался туман: белый, как молоко, густой и непроглядный. Вся пустошь дремала, но не обитатели шатров скифских, и не временные гости их. Только белая девица в шатре жреца лежала на шкурах с мокрой и холодной тряпицей на лбу. Младенец на руках у Татьяны причмокивал губами, лопоча и ручонками пухлыми с косой играя. Боярыня глядела на сестру своего мужа, и хмурость не сходила с ее лица. Нечто странное и страшное она увидела в ту ночь, когда состоялся бой за власть в стае дикарей и душегубцев.
Куница убит был, сама она видела, своими глазами. И смерть его, и раны его, и то, как его труп унесли прочь. Но Анагаст привел его рано утром: живого, невредимого, но грязного, всего в крови. На руках Куница нес Ярогневу, что была белее прежнего, и что самое пугающее – вел он себя так, словно незнаком был с ней, словно не он глядел на нее накануне, как на самое ценное сокровище из всех. Злило это Татьяну, да слишком устала она от всего, что произошло, чтоб схватить какую палку, да шею намылить клятому скифу.
Еще своими глазами она видела, как муж ее в бою медведем лютым перекинулся, да Яра растерзал, на куски порвал, словно тряпкой он был ветхой. И на куски же хотел других скифов порвать, да только она на пути встала, и успокоился Лютобор, утихомирился, на колени пал пред ней. Его отнесли в шатер, для вожака предназначенный, и никого к нему не пускали.
Татьяна услышала тихий стон со стороны Ярогневы, и увидела, как лицо ее словно от боли искривилось. Девица закричала, мечась на шкуре и руками от кого-то невидимого отбиваясь, и в шатер вошел Анагаст, опираясь на посох. Как раз вовремя: не впервой Ярогнева ночью кричала, не впервые племянника своего пугала.
– Иди, – проговорил Анагаст, достав из кармана плаща мешочек с ароматными травами, – часть стаи она теперь.
– Как младшая сестра она мне, – воспротивилась Татьяна. – Я ее успокаивала, когда от кошмаров просыпалась. Как Ярогневу правильно успокоить только я знаю.
– Нет больше Ярогневы, – старик нахмурился. – Ауруса она теперь. Уходи, а не то выгоню.
И Татьяна повиновалась. Она вышла из шатра и наткнулась на женщину, что с дочкой своей рыжей стояла, не решаясь попроситься войти. У обоих в руках были свертки какие-то, то ли одежда, то ли тряпье красно-черное. Увидев Татьяну, женщина проговорила:
– Для Аурусы одежду принесли. Проснулась она уже?
Из шатра донесся пронзительный, душераздирающий крик, и Татьяна нахмурилась, укачивая дитя:
– Проснулась. И не Ауруса она, а Ярогнева, – и прочь ушла, хмурая, как грозовое небо.
Пусть и скверная нравом была сестра Лютобора, да только Татьяна к ней привязалась, добра ей желала, и найти хотела мужа такого же доброго и хорошего, какой ей самой достался. А Яра стольким женихам петухов выбросила за ворота, что чуть курятник не разорила при усадьбе. Все-то ей коня подавай, да на охоту пусти. А после леса, вернувшись вся бледная, как зимний простор, стала еще хуже, и не могла Татьяна с ней сладить, как бы ни старалась. Словно подменили Яру: по ночам кричать стала, а бывало так, что стоит-стоит, а потом раз! и падает, как подкошенная, таращится вокруг себя, словно чего страшного увидала.
И вот еще один ужас: только Ярогнева с трупом Куницы была в ту ночь, когда он умер и воскрес потом. На кладбище его унесли, да ее туда утащили, и назад вернулись. Все уже в стае судачили о том, что Ауруса Куницу к жизни вернула, своей жизнью заплатив за то Аресу. Да и сама Татьяна другого объяснения не видела: побыла Яра рядом с трупом Куницы всю ночь, а он возьми да воскресни наутро. На кого еще подумать?
На глаза попался Куница. Он был окружен другими волками и волчатами, как их тут называли, и о чем-то толковал с высоким и хмурым скифом. И уж больно не нравилось Татьяне, как он смотрел на шатер Анагаста, из которого по всей стоянке разнесся крик Ярогневы.
Девушка сорвалась с лежака, проснувшись от собственного истошного ора, и оттолкнула от своего лица мешочек, от которого пахло пряными травами. Не сумев сосредоточить взгляд на чем-то, она дернулась, и упала.
– Что ты сделала?! – спросил Анагаст, крепко схватив ее за плечо, не давая двигаться. – Что ты сделала ночью?
– О чем ты, старый безумец? – прохрипела Яра, таращась ему в глаза.
– Воскрес Куница после того как ты с его телом рядом ночь провела, – жрец нахмурил кустистые брови. – Ни раны, ни царапины на нем. Говори: Арес с тобой говорил той ночью?!
– Жив Куница? – девушка схватила старика за плечи. – Брешешь! Покажи мне его!
– Жив, здоров, да не помнит он тебя, – прошипел Анагаст. – Я несколько раз о тебе спросил, сказал, что путь вы вместе с Лютобором проделали длинный. Куница Лютобора помнит, а тебя, говорит, рядом не было, и что впервые тебя видит. У кого ты его жизнь выменяла? Кто с тобой был ночью?!
– Ты все равно не поверишь, – Ярогнева поднялась, не без помощи старика, и попыталась устоять на ногах, ватных и дрожащих от слабости.
– Уж расскажи, – старик усадил ее на лежак. – Что бы ни сказала, стае скажу, что по милости Ареса ты душу Куницы назад вымолила, нет для них других богов. Она там была? Мара?
Яра кивнула. Анагаст вцепился в посох, едва устояв на ногах. Девица закрыла глаза и наконец-то сумела расплакаться, сквозь слезы проговорив:
– Отдала я свой дар, – она вцепилась белыми пальцами в волосы, – за Куницу. Он забыл меня, а я все вспомнила, что со мной сталось, такой был уговор. За что они так со мной? Зверью отдали, а те по лесу растащили, до костей обглодали. Живую еще жрали, а я ничего сделать не могла.
– Тише, дочка, – старик положил тяжелую руку ей на затылок. – Тише. Тебе женщины подарки собрали, – Анагаст указал посохом на одежду, принесенную Маду с дочкой. – Куртку принесли, да рубаху из шерсти, в одной душегрейке не переживешь зиму. Брат твой Яра убил, вожаком стал, так что нечего тебе бояться теперь. За Куницу стая тебя помнит. И я запомню.
– Все равно мне, что стая помнит, – провыла Ярогнева, подняв на него красные от слез глаза. – Я помню каждый миг, как меня убивали! Каждый раз! Во дворе дома ножом в спину приголубили, подушкой задушили, пока спала! Осколком плошки глотку перерезали! За что они со мной так?! Что я сделала?!
– Люди боятся того, чего не могут объяснить, – Анагаст взял куртку и накрыл ею плечи девицы. – Так было всегда, и так будет всегда.
В шатре воцарилась тишина, прерываемая всхлипываниями девушки. Ярогневе было страшно. Сердце колотилось, а боль застряла в груди словно вогнали туда кинжал и сломали, осколок оставив внутри. Из шатра выходить не хотелось: уж больно страшно было от одной только мысли, что могут и тут ее приголубить ножом в спину. Но Анагаст выталкивал, говорил, что старый он уже, и что отдохнуть от них, молодых, хочет, а не разговоры вести. Яра вышла из шатра и на ватных ногах дошла до камня на границе стоянки, сев на него. Страшно было и горько, на людей смотреть не хотелось.
Девушка запуталась пальцами в своих расплетенных волосах, и заскулила, жмурясь. Страх не исчез, как после страшного сна. Он продолжал грызть ее изнутри, продолжал жрать, как зверье в лесу жрало. Стен вокруг не было, но девушка чувствовала, словно стены вокруг нее сжимаются. Раньше не было у нее ни страха, ни боли, но теперь они были вокруг нее, выплясывали, как черти, хороводы водили.
– Ты – Ауруса? – раздался голос Куницы за ее спиной.
– Я, – она обернулась, глядя на скифа.
Куница был более не в крови, раны на шее как не было, но на ее месте остался шрам, татуировку пересекающий. Скиф не решался к ней подойти, держась в стороне, как дикий зверь, что человека повстречал. Уж в зверье Ярогнева за годы охоты разбиралась, видно ей было, что Куница не видит в ней своей.
– Ты мою душу у Ареса вымолила, говорят, – проговорил он, щурясь.
– Можно и так сказать, – Яра едва поборола желание подняться с камня и подойти к Кунице, броситься к нему в объятия, рассказать все, но в горле встал ком: взгляд его более не был таким, как ранее.
Она была ему чужая. Он смотрел на нее, как на чужую.
– Говорят, что я, – Куница приблизился, – знал тебя раньше, что моя ты была.
– Забудь, – выдохнула Яра, отвернувшись. – Знаю, что забыл обо мне, Анагаст сказал.
– Будь моей и сейчас, – проговорил он. – Раз до того моя была, значит, и после того моя.
– Не буду я твоей, не мила я тебе больше, – Ярогнева нахмурилась, бросив в сторону камешек. – А как не мила – нет тому смысла, чтоб быть твоей.
– Как же не мила? – спросил Куница, подойдя еще немного ближе. – Ты собой хороша, как же не милой быть всякому? Будь моей – волчице одной без волка негоже жить.
– Да, мила тебе, но не так, как мне бы того хотелось, – она поднялась с камня. – Я тебе мила, потому что надо так, потому что волчиц в стае не осталось. Сердцу не мил будешь по долгу.
Он был так близко, и одновременно – далеко, и от этого хотелось завыть, заорать от боли. Яра, повинуясь желанию, осторожно подошла к Кунице и попыталась, как раньше, прикоснуться к его щеке. Волк перехватил руку, проговорив:
– Что ты делаешь?
– Вот и я о том, – выдохнула она, а перед глазами все поплыло от слез: он больше не доверял.
Она попыталась высвободить свою руку, но Куница держал крепко. И не хотелось разрывать эту связь, хотя на самом деле то было лишь слабой ее частицей. Скиф продолжал держать, и на миг показалось, что он вспомнил. Куница поднес ее ладонь к лицу, и прикоснулся к ней щекой. Волк на миг застыл, в его глазах промелькнуло что-то знакомое, а затем – исчезло.
– Я… – выдохнул Куница, и хотел было что-то сказать, но торопливо отпустил ее руку и пошел прочь.
Яра беспомощно осела на камень и зарыдала. На руке еще сохранялось прикосновение к его щеке: жесткой и колючей от щетины, но горячей и родной до одури. Она все еще ощущала его запах, видела перед своими глазами его глаза. От этого выть хотелось.
– Не вожак я, – донеслось до нее рычание Лютобора, – Куница – вожак! А я забираю свою семью и домой возвращаюсь.
Яра поднялась с камня и пошла к бранящимся, утирая лицо рукавом. Лютобор нависал над Анагастом, и рычал на него, глядел до того грозно, что впору бы обделаться, но старик был непреклонен.
