Текст книги "Боярин, скиф и проклятая (СИ)"
Автор книги: Марина Мунс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Лютобор знал эту походку и знал, что сестра злится. Из леса злая она вернулась, сама не своя, да такой и осталась, словно зверь в ней засел и рычит оттуда.
Шли они в сторону света, что резал ночную темноту вдалеке.
– Где мать ее? – спросил Куница, сверля взглядом белеющую впереди косу Ярогневы.
– Я ей за отца и за мать, зверь, – прорычал Лютобор. – Так что хоть пальцем ее тронь – руки лишишься.
– Если бы в пещере я ее и пальцем не тронул, была бы твоя сестра мертва, – протянул волк, продолжая жадно глядеть на девицу. – Не благодари, боярин.
Они замолчали вновь, но Лютобор чувствовал, как гнев клокочет в горле, застывая бранью. Уж больно не нравилось ему, что сестру в это довелось ввязать. Но степняк будет искать его, чтоб отомстить за унижение, а заодно – перед князем выслужиться. И коль найдет Ярогневу – кто знает, что с ней станется? Кто знает, что с ней сделают за ту выходку с яхонтом?
Боярин снова бросил взгляд на Куницу, чьи золотые глаза сверлили Ярогневу жадно и с больным каким-то любопытством. Лютобор нахмурился. С этим ряженным глаз да глаз нужен, коль сестру с собой довелось взять.
– Ярогнева, не отходи далеко! – проговорил он, когда белая коса стала отдаляться слишком быстро по направлению к приблизившемуся лагерю, из которого доносились голоса.
– Грызню вашу послушать предлагаешь? – фыркнула девица, но шаг замедлила, и вскоре поравнялась с ними, идя со стороны Куницы.
Лютобор встал между ними, отдернув скифа за плечо, и красноречиво зыркнул на него, мол, только попробуй. Куница только ухмыльнулся и, буркнув, что посмотрит, кто там лагерем стоит, растворился в ночной темноте.
– Держись рядом, – проговорил боярин, глянув на сестру. – И с этим не говори почем зря.
– Да, не сделает мне ничего Бобер твой, – Ярогнева усмехнулась со снисхождением. – Хотел бы – давно бы уже пришиб.
Взгляд ее, правда, был странным после той пещеры и боя со стражем перуновым. Потерянный какой-то, мутный, как от горя. Лютобор нахмурился еще больше. Не было ни дня, чтоб он не жалел, что позволил Ярогневе сбежать с подружками в снежки играть. Уж лучше бы их брань с Татьяной слушал, чем потерял сестру.
– Купец то стоит, – прошептал внезапно Куница, вынырнув из темноты между ними. – Пятеро с ним охраны, лошади есть.
– Держись за Куницей, – отчеканил в сторону сестры Лютобор, и пошел вперед, положив руку на рукоять меча.
Ярогнева кивнула и сняла со спины лук, вглядываясь в фигуры у двух костров. Куница с усмешкой глянул на нее, и, поймав на себе ответный взгляд, прошептал:
– Не бойся, не обижу.
– Пф-ф, – фыркнула девица, вкладывая в лук стрелу. – Ты ж волк, а не человек, чего тебя бояться-то?
– Брат стрелять научил? – Куница бросил взгляд на Лютобора, что с купцом о чем-то неслышно стал говорить, а затем – вновь на Ярогневу, что сверлила белесыми глазами охрану купца. Девица кивнула, ни слова не говоря.
Охрана купца вернула мечи в ножны, Лютобор подошел ближе к огню. Куница оставался в тени, присев на камень, и сунув в зубы травинку с горьким стеблем. Навострив уши, скиф вслушался в разговор. А точнее – в слова купца, что заискивающе глядел на Лютобора водянистыми от старости глазами. От него воняло старостью, да болезнью. Усы блестели от жира, а на узловатых пальцах сверкали яхонтами да золотом перстни. И уж больно Кунице не нравился этот купец с бегающими глазками.
– Князь награду за твою голову обещал, большую, – купец положил руку на руку боярина, в которой он сжимал кинжал. – Но я вас не выдам. Ваш отец на княжеском суде за меня поручился, – старик глянул на Ярогневу, кивнув и той, – а Троян добро помнит, – он усмехнулся, – хотя, это ему не очень-то и выгодно. За такую награду отец сына родного может продать.
– Брешет, сучара, – еле слышно, одними губами, пробормотала Ярогнева.
Куница зыркнул на нее, удивленно вскинув бровь: уж больно неожиданно было от молодой девицы услышать ругань. Но видно было, что Ярогневе брат был и за мать, и за отца. Много было у них общих повадок, и рожи в злобе корчили одинаковые. Да только Ярогнева была изящнее брата, легче, как водица в ручье. И что-то подсказывало Кунице, что заедаться с ней, пока лук в руках, не стоит.
– Лошадьми не богат, Троян? – спросил Лютобор.
– Ну… не богат, – купец попытался юлить, но затем – проговорил: – Но для тебя найдутся. Вы переночуйте с нами, отдохните, поешьте. Лошадкам тоже отдых нужен, на усталых ведь далеко не ускачешь.
Точно брешет, подумал Куница, усмехаясь. Вот уж не за ним глаз да глаз нужен в вопросах безопасности, как считал Лютобор, а за Трояном этим. Скиф глянул на Ярогневу, что спрятала стрелу обратно в колчан, да лук за спину, и встретился с ней взглядом. Девица глаз не отвела, таращась в его глаза в ответ и скрестив руки на груди. Отражение огня в ее глазах плясало холодными бликами, а сами они с каждым взглядом становились все жутче, или это Кунице казалось. Нездоровое было в ней что-то, как в калеке или в умирающем звере, недоброе.
Ярогнева сдалась первой, отведя взгляд, и Куница дернулся было по привычке, чтобы напасть, но остановил себя. Волчья натура брала свое, но брала не до конца. Купец пригласил их сесть к огню, и девица с каменным лицом села рядом с братом. Куница же – между Лютобором и Трояном, взяв протянутый ему кусок хлеба. Со стороны Ярогневы раздался хруст, разнесся яблочный запах, свежий и с кислинкой.
– Полно тебе, девонька, траву точить, – протянул купец, – мяса отрежь. Голодному спится хуже, чем сытому.
– При случае высплюсь, – процедила сквозь зубы Ярогнева.
Куница фыркнул, вызвав на себя хмурый взгляд Лютобора. Но боярин ничего не стал говорить, а только хмуро качнул головой, мол, даже не думай.
Ночь была глухая и тихая, но близилась к концу. Устав от храпа Лютобора и охраны Трояна, Куница, набрав воды из колодца, потянул ведро за скалу, чтобы с себя хоть немного грязь да кровь смыть. Лицо защипало от ледяного прикосновения воды, но ощущение хоть какой чистоты радовало. Да и вонь капища перунова смылась. Натянув на себя куртку, Куница глянул на показавшееся на горизонте солнце.
Неподалеку раздался короткий окрик, и Куница обернулся. Это была Ярогнева, легшая спать в стороне от лагеря и остальных, да так и уснувшая с ножом в пальцах зажатом. Теперь же девица рвано дышала, обхватив себя руками, и явно пытаясь отогнать от себя кошмар.
– Заговорить? – спросил скиф, заставив ее резко обернуться, и встретился с дикими от страха глазами.
– Что? – выдохнула Ярогнева.
– Сон твой заговорить?
– Никакой сон мне не снился, – огрызнулась она, спрыгнув с камня, и принявшись крепить колчан на поясе.
– Как знаешь, – Куница с усмешкой прошел мимо нее, завязывая шнурок на куртке, но что-то побудило его остановиться и обернуться. – Так это правда, что тебя Мара поцеловала?
Ярогнева не ответила. Она подошла к колодцу и, набрав воды, плеснула себе в лицо, поморщившись. Куница, не получив ответа на свой вопрос, отвернулся и услышал голоса Трояна и одного из его спутников. Тихие, но хорошо различимые, если прислушаться. Куница тронул за плечо Ярогневу и показал жестом, чтобы затаилась и вела себя тихо.
– Скачи к князю, – говорил Троян, – скажи, что нашли мы боярина Лютобора. Ни с кем по дороге не разговаривай.
– Тихо будь, – прошептал Куница, доставая парные кинжалы. – Я разберусь.
Девица кивнула, но скользнула рукой к луку, что лежал на земле, а другой – к стрелам. Куница прокрался за скалу, и, вынырнув с другой стороны лагеря, поискал Ярогневу взглядом. Девица затаилась, натянув тетиву лука, на ее лице застыло недоброе выражение. Она широко раскрыла глаза, из приоткрытых губ вырвался тихий вздох, и в воздухе пропела стрела, пробив глазницу гонцу. Мужик с коня свалился замертво, а Куница, ухмыльнувшись, рванул к дюжему охраннику Трояна, вскрыв тому глотку до кости, и пырнув в грудь одновременно. Он извернулся и швырнул кинжалом, попав в глазницу второму, едва успевшему меч вытащить из ножен.
За его спиной снова засвистело, и раздался рык да глухой звук от падения тела на землю. Куница обернулся, всадив второй нож в висок корчащемуся на земле детине со стрелой в ноге. Где-то сверху промелькнула белая коса, и скиф ощутил, как по щеке нежно, почти невесомо, прогладило оперением еще одной стрелы. Сзади был ранен еще один, забурлив кровью во рту. Куница прирезал бедолагу его же мечом, добивая.
– Куница, – буркнула подоспевшая Ярогнева, вырвав стрелу из ноги трупа, – брату не говори, что я сделала. Ты их сам поубивал.
– Не скажу, – Куница усмехнулся, вытащив из горла последнего противника стрелу, и протянул ей.
Она кивнула и скрылась за скалой, а скиф, вытирая ножи, направился к Трояну, что пытался убежать. Но старческие ноги не могли тягаться в скорости и силе с молодыми. Куница настиг его у повозок, и подсек под ноги, заставив растянуться на траве, мокрой от росы. Старик пополз, хрипя и умоляя не убивать. Скиф поднял его за горло, и толкнул к повозке, приложив затылком.
– Нелюдь! – гаркнул проснувшийся Лютобор. – Зверь!
Куница резко обернулся, приставив кинжал к груди боярина, и ощутил на боку тяжелое прикосновение меча.
– Убивать зачем? – спросил боярин. – Они же добром встретили.
– Да он жив еще, – фыркнул скиф, усмехаясь, и отнял кинжал.
– Не убивай, боярин, – взмолился Троян.
– Он хотел гонца князю отослать, награду за твою голову получить, – Куница усмехнулся шире, кивнув на старика.
– Ярогнева где?! – опомнился Лютобор, оглядываясь по сторонам. – Почему не следил?
– Не нянька я за сестрой твоей глядеть, – фыркнул скиф. – Спит, где вчера легла, что с ней станется?
– Поспишь тут, – раздался голос Ярогневы, что преспокойно вышла из-за валуна, потягиваясь и смачно зевая, – когда один храпит, как медведь, то другой людей убивает. Чего у вас хари-то чумазые такие? Умылись бы.
Куница стер рукавом брызги крови и, присев напротив купца, протянул:
– Троян добро помнит, хоть и не выгодно ему это. Да?
Старик хотел было что-то сказать, но лезвие кинжала, впившееся в грудь и доставшее до сердца, оборвало фразу, что так и не успела начаться. Равно как и подвела черту в жизни Трояна.
========== Глава 4. Охота на людей ==========
Кони медленно трусили по лесу. Куницу это успокаивало: верхом ездить он любил, пусть у стаи не так много коней осталось, но лишний раз угнать одного скиф мог при надобности. Все лучше, чем на своих двух тащиться.
Немного позади ехал Лютобор, и его тяжелый взгляд ощущался так хорошо, как если бы был ножом, в спину колющим. Уж больно боярину не понравилось, что Куница охрану Трояна убил, да и самого старика прирезал. Это было не сказано, но висело над головой скифа тяжким острием секиры.
Впереди же, на белоснежной кобылке, держалась в седле Ярогнева, грызя очередное яблоко. Белые волосы, такие же белые, как грива ее коня, развевались по ветру, выбившись из слабо заплетенной косы. И не скажешь, на первый взгляд, что проклята, подумалось Кунице. Уж больно святое было зрелище.
– Не похожа твоя сестра на ваших женщин, боярин, – протянул Куница, зыркнув на Лютобора.
– Не твоего ума дело, на кого моя сестра похожа, – тихо прорычал боярин, все больше напоминая медведя.
– Страшный человек – твоя сестра, – продолжал подначивать тот, словно и не слыша. – От нее не ожидаешь стрелы в голову.
– Она, в отличие от тебя, людей не убивает.
Куница только фыркнул со смеху, вспоминая утреннюю стрелу, чиркнувшую его по щеке и прилетевшую в одного из охранников Трояна. Конечно же, не убивает она людей. Всего-то одного насмерть застрелила, других, ею подстреленных, он успел зарезать сам. Но говорить об этом Куница не стал.
– Что ж ты злой такой, боярин? – хмыкнул Куница. – Ты мне благодарен должен быть: к жене и сыну веду, врагов вот твоих убиваю, сестру спасаю. А ты рычишь, словно говна тебе в похлебку подкинул.
– Лучше говна в похлебку, чем с тобой, зверь водиться, – прорычал Лютобор. – Как тебя только земля носит?
Куница задумался на миг. Вроде ничего сложного в том, чтобы быть волком, нет. В стае все понятно, все естественно. А вот в бояриновой семье все неладно, раз Ярогневе доводится врать, что не убивала никого. Что дурного в том, чтобы убить того, кто угрожает стае? Ну, или семье. Что дурного в том, что девица стрелу в голову пустить может, да в висок острым чем-то приголубить, когда надобно?
Где-то в небе заклокотал сокол, громко и пронзительно.
– Да, я зверь, – проговорил Куница, прислушиваясь к шорохам лесным, да крику сокола, – и всю жизнь либо я загоняю, либо загоняют меня, – он уловил топот копыт, далекий, плохо различимый, если не прислушиваться. В голову врезалась мысль: какой еще сокол в лесу? – А сейчас загоняют нас.
– Что? – не понял Лютобор.
В воздухе просвистела стрела, и Куница едва успел от нее уклониться, гаркнув на всю округу «Вперед!». Белая кобылка впереди пронзительно, истерично заржала, и рванула вперед. Ярогнева беспомощно оглянулась на них, и Лютобор гаркнул:
– Езжай и не оборачивайся! Не оборачивайся!
Девица что-то крикнула, но они не расслышали за свистом и улюлюканьем степняков. Клятые половцы нашли-таки, выследили. Куница этого и опасался. Он схватился за лук и, обернувшись, натянул тетиву, чуть не порвав ее, и выстрелил. Стрела пропела в воздухе и вонзилась одному в глотку, когда мимо промчалась белая лошадь со всадницей на ней. Настолько близко, что Кунице показалось, будто его зацепило ее волосами. И настолько близко, что он увидел бледное лицо, повернутое к нему и одними губами произносящее: «Езжайте».
Подъехав почти впритык, Ярогнева резко дернула за поводья вправо, и кобылка, заржав, потеряла равновесие, свалившись под копыта коней степняков. Белое окрасилось красными разводами. Рев Лютобора, ржание коней и хрип, крики и лязг оружия слились в единый шум, и Куница едва успел заметить, что и сам из седла вылетел: в его коня попала шальная стрела, и тот рухнул, споткнувшись, а заодно – чуть не подмяв под себя всадника.
Куница с трудом поднялся и бросил взгляд на умирающую белую лошадку, оставшуюся позади, да на бледное лицо, кровью залитое. Ярогнева лежала под своей лошадью с закрытыми глазами, и не шевелилась. Даже не дышала.
– Нет ее, – ошарашенно пробормотал Куница, схватив Лютобора, и пытаясь сдержать, чтоб не побежал на верную смерть, – по ней проехали, нет ее больше.
Мимо лица просвистела стрела и впилась в ногу боярину, тот сдавленно зарычал, присев.
Нет уж. Куница бросил последний взгляд на окровавленное девичье лицо и потянул Лютобора прочь. В ушах шумело, кровь в венах, казалось, бурлила, как кипяток. Где-то вдалеке, там, где они оставили мертвую, в предсмертном ржании захрипела лошадь, и показалось, что в этом хрипе послышался девичий крик.
Едва треск веток под ногами гонящихся за братом и Куницей половцев стих, белесые глаза распахнулись, и Ярогнева судорожно вдохнула воздух полной грудью. В горле встал тугой комок рвоты, и она, поднявшись на локтях, выблевала, похоже, целое море. Лошадь, конающая с вывороченными внутренностями и проломленными костями, захрипела. На ее губах пузырилась багровая пена, а глаз беспорядочно вертелся в глазнице, пытаясь что-то углядеть. Ярогнева поднялась и просипела, погладив животное:
– Прости меня, прости. Не надо было тебя выбирать.
Ей повезло. В очередной раз повезло. Ее не убило зверье и холод в лесу той зимой, что в памяти не сохранилась, не убил Куница или его товарищи, не убили копыта коней, свистевшие и глухо бьющие землю совсем рядом, практически у самого лица. Может, и не проклятие это вовсе – быть расцелованной Марой? Может, так она богине смерти полюбилась, что не умрет теперь вовек?
Ярогнева поднялась, пошатываясь, и сняла с седла лук со стрелами, слабо пробормотав:
– Поохотились, а теперь моя очередь пришла.
Все как брат учил: следы не только на земле бывают, но и на деревьях, кустах, и даже в воздухе, если хорошо принюхаться. От половцев воняло кислым потом, кумысом и мерзкими на нюх маслами. Они оставляли по себе столько следов, словно думали, будто она не встанет, не возьмет лук со стрелами, да не начнет их выслеживать, как всякого зверя, которого выслеживала с братом на охоте, еще до Татьяны. Ярогнева в последний раз бросила взгляд на умирающую лошадь, и отвернулась. Зря она выбрала эту красивую, белоснежную кобылку.
Девица зажмурилась, вдыхая запах погони, и пошла вперед, стараясь ступать настолько тихо, насколько может ступать человек, который едва не умер несколькими минутами ранее.
Нет особой разницы между человеком и зверем. Даже наоборот: зверь сильнее, зверь изворотливее и хитрее. У зверя есть острый слух и нюх, зоркий глаз и быстрые ноги, чтоб унести прочь. А что у человека? Одно только оружие, да нескончаемый запас говна, бурлящего внутри.
Ярогнева сбросила разорванную кожаную безрукавку, и, оставшись в грязной рубахе, пошла дальше, всматриваясь в следы. Степняки были где-то близко. Они искали Лютобора, конечно же, а брат никогда так просто не сдавался. Он будет идти даже если ног не станет. Он будет идти до конца, если надо. Ярогнева усмехнулась, услышав откуда-то справа приглушенный крик. Достал кого-то, значит. Не орут так просто, когда добычу выслеживают.
У каменистого склона степняки разделились. Одни пошли вперед, куда указывали кровавые кляксы на камнях, а другие – направо и налево, видимо, чтобы охватить больше пространства. Ярогнева ухмыльнулась: ни одной мысли, чтоб следы не оставлять у степняков не было.
Лес вокруг нее шуршал и ворковал листвой, запахи прелой листвы и дерева будоражили странные ощущения. Словно в лесу ей было когда-то очень хорошо и уютно. Словно это был ее дом. Вокруг все так и говорило: «Останься, тебе тут место. Оставайся». Ярогнева помогала головой, отгоняя от себя морок, и двинулась вправо, откуда доносились голоса степняков. Недалеко ушли.
Она кралась тихо, наконец-то ощущая себя на своем месте. Лук и стрелы приятно грели до души, и вглубь души, следы нового зверья радовали глаз. Это была интересная охота, раз уж все к тому наклонилось. Ярогнева углядела впереди степняков, идущих один за другим, и прицелилась. Со скрипом натянулась тетива, а затем – легкий «тень!» и стрела запела, летя в цель. Один упал, подстреленный точно в шею. Двое других оглянулись и, закричав что-то на своем, басурманском, оглядываясь по сторонам, и Ярогнева сменила место засады. Еще одна стрела засвистела и впилась в спину половца. И снова мертвец. Последний получил стрелу прямо в глазницу в шлеме, и упал замертво.
Ярогнева усмехнулась, выходя из укрытия. Будь на месте басурман зверье, давно бы ее учуяли, да ускакали прочь. Но люди – не звери, на них охотиться намного легче. Позади раздался тихий хруст веточки, практически неуловимый уху, и Ярогнева пустила стрелу по фигуре, вышедшей из-за кустов. Куница выругался, отскочив, и забормотал что-то на своем, неотрывно глядя на нее янтарно-золотыми, почти желтыми, глазищами.
– Что, нечисть отогнать пытаешься? – фыркнула Ярогнева, сложив руки на груди. – Да, живая я, живая.
– Из-под копыт и живая? – прошипел Куница, ощетинившись кинжалами. – Ищи дурака тебе верить. Неживое ты.
– Так иди сердце послушай, балда! – девица пнула камень. – Живая я!
– Перед богом своим поклянись, что живое, – он недоверчиво прищурился.
– Ой, дурак, – Ярогнева подняла вверх руки и осторожно пошла к Кунице, что, похоже, крепко уверовал в то, что она померла и хладным трупом по земле стала ходить для неведомо каких целей, – думаешь, померев, не найду себе дел других, кроме как по лесу скакать с луком?
Куница шагнул назад, продолжая бормотать заговор. Не верил.
– Слушай, да что ты как баба? – она раздраженно цыкнула, что всегда ненавидела Татьяна. – Если я мертвая, так мне твои ножички до одного места будут. И трескотня твоя на меня не действует. Так что ты так и инак покойник, если я тебя убивать пришла. Руку давай. Дай сюда руку, дурачина суеверный.
Скиф недоверчиво протянул к ней руку, в другой держа кинжал, готовый напасть в любой миг. Ярогнева подставила под грязную и окровавленную ладонь шею, и Куница, нащупав под горячей кожей пульсирующую вену, медленно опустил кинжал.
– Откуда мне знать, может, у тебя в шее черви копошатся? – проговорил он.
– Ну и к черту иди, нет у меня времени с тобой тут панькаться, – отмахнулась Ярогнева и в глаза ей бросилась незначительная, крошечная деталь: прямо перед ее носом промелькнула снежинка, упав на щеку Куницы и растаяв.
Девица дернула головой, отогнав от себя наваждение, и пошла прочь, сжимая лук в залитой кровью руке.
– Подожди, – сзади донесся голос Куницы. – Ты, правда, живая?
– Да, живая, что ты заладил?! – она пнула в его сторону камешек, и тот угодил скифу в бедро. – Как баба суеверная!
Куница подошел к ней вплотную, а затем сделал то, что заставило Ярогневу застыть в суеверном ужасе. Он резко наклонился и вжался ухом в ее грудь напротив сердца.
– Т… ты что… Ты что творишь?! – вскрикнула она, оттолкнув от себя Куницу, и отскочила в сторону, ощущая, что сердце в груди заколотилось так, словно собиралось выскочить, проломив ребра.
– Живая, – проговорил скиф, кивнув. – Помоги-ка мне.
Ярогнева выдохнула и, в попытках избавиться от прикосновения Куницы, охотно стала помогать стянуть доспех с мертвого половца. У скифа был план: переодеться одним из степняков, догнать остальных, затесаться в их ряды, а затем – переубивать, прежде чем они убьют Лютобора. Хороший план. Вот только у Ярогневы в голове засело это проклятое прикосновение. Едва Куница занялся маскировкой, она отвернулась, еле слышно выругавшись, словно брань могла отогнать это наваждение.
– Подай шлем и маску, – попросил Куница.
Она стянула с трупа шлем и, схватив с травы упавшую маску, протянула это спутнику. Тот, усмехнувшись, заглянул ей в глаза, и Ярогнева отвернулась, сделав вид, что ей очень важно повыдергивать стрелы из трупов.
– Похож? – раздался сзади голос, как гром средь ясного неба.
– Да, – буркнула она, едва обернувшись.
– Тогда пойдем, – проговорил Куница, подняв ножны с басурманским мечом. – Я в их рядах затеряюсь, а ты не показывайся и беги, коль что не так пойдет.
– Коль что не так пойдет, – язвительно прошипела Ярогнева, – я перестреляю их до последнего, не сахарная.
– Да уж, заметил, что не сахарная, – хмыкнул скиф, прикрепив к шлему маску.
Куница побежал вперед, туда, куда ушел раненный Лютобор, и туда, куда за ним ушли оставшиеся степняки. Позади себя он слышал легкую поступь Ярогневы, которая вмиг исчезла, стоило впереди показаться спинам половцев. Куница бросил беглый взгляд, и увидел, что белесая девица затаилась за деревом справа, наготовив стрелу.
С неба наземь падали мелкие снежинки, приближалась зима. Куница вдохнул холодный воздух и посмотрел на Лютобора. Раненный, хромой, он все равно выхватил из ножен меч и дал половцу бой. И бой этот был славный. Степняку не стоило даже помышлять о том, чтоб потягаться с ним. Только рук лишился, а затем – и жизни. Безрукий половец с разрезанным лбом полетел вниз со скалы.
Куница одним быстрым движением всадил в спины двум оставшимся половцам кинжалы в спины, и ринулся к третьему, лучнику, с выхваченным топориком. Тот умер даже быстрее, чем его товарищи, и скиф выпрямился, отбросив в сторону шлем:
– Хороший бой, боярин.
Лютобор зашагал в его сторону и, отбросив в сторону меч, резко и больно впечатал кулак в живот Куницы, зарычав:
– Ты мог ее из седла выхватить! Ярогнева мертва, а ты мне про хороший бой говорить будешь, сучий сын?!
Боярин замахнулся для нового удара, но их оборвал девичий крик.
– Эй! – из-за дерева выскочила Ярогнева. – Зачем ты его бьешь?! Что он тебе сделал?!
Девушка вмиг оказалась между ними, оттолкнув брата. Лютобор тут же раздумал кулаками махать, но рычать не перестал, и вскоре его рычание переросло в полноценную брань. Брат с сестрой, забыв о Кунице, о бое, обо всем на свете, бранились друг с другом, грызясь, как собаки. Скифу же ничего не оставалось, кроме как стянуть с себя неудобную броню степняков, да сесть на камень, вытирая кинжалы от крови.
В один момент крики оборвались громким хлопком, и все вокруг стихло. Куница поднял голову и увидел, что оба бранящихся застыли: Лютобор с раскаяньем на лице, а Ярогнева – с алеющим следом от пощечины на белой щеке.
– Спасем Татьяну с малым, и я тебе больше не сестра, – выдохнула она, и пошла прочь, туда, где среди деревьев и камней журчал горный ручей.
Куница провел ее дрожащую спину взглядом, и повернулся к Лютобору, хмурясь:
– Дурак ты, боярин. Сам ее такой воспитал, а теперь думаешь, что можно все поменять?
========== Глава 5. Ручей ==========
Сидящая вниз по течению ручья, Ярогнева вытерла рукавом рубахи мокрое от слез и воды лицо, и всхлипнула от досады. Щеку все еще жгло, но еще больше жгла обида на брата. Девица, зарычав, швырнула в ствол дерева камень, и услышала легкие шаги за спиной.
– Убирайся к черту, Куница, – прорычала она, даже не оборачиваясь.
На плечи ей тяжело легла кожаная куртка. Ярогнева бросила взгляд на голый торс Куницы, покрытый татуировками, и отвела глаза в сторону, слушая, как он смывает с себя кровь и грязь. Поворачиваться не хотелось. К лицу прилил жар, хотя погода стояла прохладная, неприятная. Ярогнева нахмурилась, поняв, что куртка, чужим телом нагретая, очень кстати. Куница сел рядом и ткнул ее в плечо, проговорив:
– Не будет тебе счастья, как домой воротишься.
– А то я не знаю, – цыкнула она, бросив еще один камень в дерево.
– Так не возвращайся, – скиф с хрустом надкусил дикое, красное яблоко и протянул ей.
Ярогнева взяла из его руки яблоко и надкусила тоже, продолжая таращиться прямо перед собой. Ей и близко не хотелось с кем-то сидеть и разговаривать, но для того, чтобы выгнать Куницу обратно к Лютобору, надо было хотя бы посмотреть на него. А этого она сделать не смогла. Почему-то ей казалось, что сил нет на это, что не может она этого сделать. Прожевав, Куница продолжил говорить:
– Как вернусь в стаю, брошу Яру вызов. Он его примет, выбора не будет.
– Это еще кто? – Ярогнева протянула ему яблоко, но тот отказался.
– Вожак, – проговорил Куница, и презрительно сплюнул в сторону. – Арес меня выберет, я стану вожаком, выведу Лютобора с семьей из пустоши, а тебя в стаю приведу. Среди нас тебе место.
– Много ты знаешь, Куница, – она нахмурилась и злобно надкусила яблоко. – Как это закончится, лук со стрелами возьму и уйду, куда глаза посмотрят. Нигде мне нет места.
«Нет тебе ни дома, тварь немертвая, ни стола, ни ложки, ни того, кто с тобой хлеб переломит», – вынырнула из памяти фраза бабки-знахарки, к которой привел ее брат. Старуха разбила плошку, да накинулась на нее с осколком, чтоб зарезать. Лютоборов дружинник спас, услышав крик и решив что неладно что-то, да разрубил бабу от плеча до пояса.
– Уж побольше твоего знаю, – проговорил Куница.
– Да, вы все побольше моего знаете, – огрызнулась Ярогнева, швырнув кочаном в кусты. – Как мне жить, где мне место, и что я такое вообще.
– Знаю только, что стая – это для тебя, и что распятый бог, в которого вы верите, слаб, и ты с ним слаба. Арес…
– У меня есть бог, – девица перебила его, да отвернулась. – Смертью зовется, и я, как видишь, в почете у нее. Оставь меня в покое со стаей своей, Аресом, и всем остальным.
Куница засмеялся, протянув:
– Да, вижу, что ты у смерти в почете. Откуда только такая взялась?
– Откуда взялась, там таких больше нет, – Ярогнева потерла щеку.
И застыла, ощутив на своих волосах осторожное прикосновение. Скосив взгляд на Куницу, она увидела, что это действительно его рука, а не очередное наваждение. Пальцы скифа запутались в ее волосах, все еще осторожно, как будто он боялся спугнуть. Вокруг был лес. Глухой, холодный. Приближалась зима, но солнце отдавало последнее тепло. Брата неподалеку не было, и он вряд ли подошел бы: всякий раз, когда Лютобор чувствовал себя немного виноватым, ему и в глаза Ярогневе смотреть было трудно. А тут целая пощечина.
Куница подался вперед, сближаясь с ней. Смотреть ему в глаза стало почти невыносимо и невозможно: это было почти, как смотреть в глаза хищному зверю. Она спустила взгляд на шею и плечи мужчины, на которой чернели странные узоры и изображения.
– Что они значат? – спросила Ярогнева, указав на картинки.
– Что? Татуировки? – Куница прекратил приближаться.
– Да.
Он был весь в рисунках. Они чернели на выбритых висках, на шее и на груди, на плечах и спине, на руках и одна даже на большом пальце, Ярогневой же укушенном.
– Это, – Куница указал на плечо, где чернел и скалился волк, – символ племени. А эти, – он показал на несколько других узоров, – от злых духов. Еще есть от дурного глаза, от несчастий, на спине, – скиф усмехнулся и прикоснулся к татуировке на груди, где свернулась куница. – Это мое имя. А здесь, – он показал укушенный палец с закорючкой, наколотой на нем, – душа моя и знак для бесстрашия ее. К слову, ты мне чуть ее не откусила.
– Что, душу-то? – засмеялась Ярогнева.
Куница усмехнулся, обняв ее за плечи, и прикоснулся губами к виску. Губы мужчины плавно очертили дорожку от виска до щеки, а затем… Ярогнева ощутила, что к щекам прилил жар, и сдавленно выдохнула, уперевшись ладонями ему в грудь. Куница недоуменно вскинул бровь.
– Я, кажется, что-то слышала, – соврала она.
– Лютобор сейчас ходит так, что на весь лес слышно, – прошептал Куница. – Это зверьё. А если человек – убью его.
– А если это страшная и немертвая тварь? – Ярогнева отодвинулась, засмеявшись.
– Значит, доведётся мне ее убить тоже, – он усмехнулся, гладя ее волосы. – Боишься меня?
– Не боюсь, – девушка отвернулась к ручью. – А ты меня?
– От тебя можно схлопотать стрелу, – Куница продолжал ее обнимать, – но я с этим как-то справлюсь.
Оба замолчали. Только рука Куницы крепко сжимала ее плечо.
– Яра, – проговорил он, спустя длинную и неловкую паузу.
– Что? – отозвалась она, повернувшись.
– Нет, ничего, – Куница приник горячими губами к ее лбу. – Надо фляги наполнить, все что есть. Воды долго не будет.
– Да, хорошо, – Ярогнева поднялась и, сняв куртку, протянула ее мужчине. – Не мерзни.
– Мне не холодно, – он поднялся тоже, одеваясь. – Когда на пустошь ночь опускается в это время года – вот тогда холодно.
Ярогнева, сама от себя не ожидая, звонко засмеялась, проговорив:
– Так ты меня в стаю заманиваешь, чтоб заморозить насмерть?
– Или чтоб грела, – Куница взял ее за руку, притягивая к себе. – Волчат родим. Тебе со мной хорошо будет.
Она фыркнула, увернувшись от поцелуя, и высвободилась из рук Куницы. Самый худший кошмар – прожить жизнь, грея по ночам мужа и детей ему рожая одного за другим. Ярогнева отбросила косу за спину и пошла вверх, туда, где они лагерем встали.
