Текст книги "Боярин, скиф и проклятая (СИ)"
Автор книги: Марина Мунс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
========== Пролог ==========
Отряд волков под предводительством Яра прибыл на землю боярина Лютобора рано утром, приодевшись бродячими музыкантами да скоморохами. Самая мерзотная и рогатая маска шута досталась Кунице, что натянул ее на лицо да осматривался по сторонам, считая дружинников да прислужников боярских, которых следовало бы убить. Волк принюхивался, вдыхая новые запахи. Младенец, пахнущий молоком и травами, тот, кого украдут. Его мать, боярыня Татьяна, разодетая в лучшее платье и увешанная златом да серебром, та, которую украдут. И Лютобор. Тот, кого велено оставить живым.
Куница принюхался еще, уловив новый запах, неуловимый и пряный. Он глянул по сторонам, судорожно вдыхая ветерок, донесший этот смутно знакомый аромат. Где-то он его уже вдыхал. То ли на капище каком, то ли на погосте, то ли… Неведомая пряность была перебита запахом яблок, и прямо позади него раздался громкий хруст. Куница резко обернулся на этот звук и его янтарные глаза, которых из-под маски козла не было видно, встретились с бледными с зеленцой, почти белыми. Белая, как молоко, девица, держа в бледных перстах алое яблоко, проговорила:
– Красивая у тебя маска, скоморох, – и потянула свободную руку, чтобы снять. Куница напрягся, и сделал шаг назад.
– Ярогнева! – громкий голос боярина, похожий на медвежий рык, заставил девицу обернуться. – Князь едет, брось жевать!
Хлопнув белыми ресницами, она усмехнулась и, всучив ему надкушенное яблоко, пошла прочь, мурлыкая под нос какую-то мелодию. Куница, поправив маску, только и смог, что провести взглядом белую косу да малахитовое тонкое платье.
– Какова краса, а? – хмыкнул Палак, подобравшись ближе с дудкой в грубой руке. – Такую красу и убивать жалко. Украл бы, да только Кирка всю кровь выпьет.
– Не зарься, у нас дело есть, – отвечал Куница, хмурясь и пытаясь вспомнить, где же чуял этот пряный и недобрый запах, исходящий от бледной девицы.
Приподняв маску, он принюхался к яблоку и, не найдя там отравы, с громким хрустом надкусил, думая и катая в мыслях имя, пробуя его на вкус. Ярогнева. Странное имя для девки тонкой, как тростинка, и бледной, как молоко. Было в ней что-то недоброе, что-то, что волчью натуру заставляло скалиться и рычать, клекотать в груди.
– Не нравится мне все это, – буркнул Барсук, оглядываясь по сторонам и сжимая в руке дудку. – Не к добру этот гром с утра был, и не к добру она тут, – кивнув на стоящую вдали Ярогневу, он сжал руки в кулаки. – На севере таких камнями гонят прочь. Марой поцелованные твари, добра от них не сыщешь, а эти с ней как с племенной кобылой на ярмарке.
– А мы не за добром пришли, – прошипел Яр, выхватив из руки Куницы яблоко и швырнув его прочь. – А за добычей. Хватит трепаться, и жрать хватит. Пора. Князь ихний явился.
Волки подошли к гостям Лютобора, и заиграла живая, быстрая музыка. Выплясывая рядом, Куница глядел на то, как князь, весь в золоте, с боярином своим ручкался, да в дар ему меч вручил. Взгляд его коснулся и степняков. Хан с сыном в дорогих и чистых доспехах, да несколько их воинов. Сын смачно харкнул на землю, да уставился себе на Ярогневу во все глаза, чуть по бороде слюна не потекла. Девица была словно здесь, но словно и не здесь вовсе: белесые глаза таращились сквозь князя, сквозь скоморохов, да сквозь усадьбу боярина. Она глядела в никуда.
– Погляди, Ярогнева, какой воин пожаловал, про красу твою наслушался, – проговорил князь, указав на молодого степняка, что весь надулся, выпнул вперед грудь, да осклабил желтые зубы. – Чем не жених?
– А что жених, раз о моей красе наслушался, без подарка явился, так еще и во дворе у меня наплевал? – хмыкнула девица, растянув губы в недоброй широкой улыбке. – Не годится так.
– Чего хочешь? – половец усмехнулся. – Все привезу, краса, что захочешь.
– Привези яхонт, большой настолько, насколько я красива, – девица засмеялась, – тогда и поглядим, жених ты мне или не жених.
Куница усмехнулся. Тут уж все до последней собаки поняли, что какой бы яхонт ни привез степняк, будет недостаточно велик, и девица петуха вынесет. Степняк шаркнул ногой и пробормотал что-то по-своему. Князь кашлянул, и громогласно проговорил:
– Ну, что, Лютобор, покажи меч! Хорош подарок?
Куница провел взглядом жену Лютобора, потащившую беловолосую девицу в сторону и приглушенно бормоча ей на ухо, что нельзя так при князе да с княжими союзниками, и что ничего доброго с этого не будет. А затем вместе с остальными своими переместился к бревну, у которого столпились гости и с которым князь должен был показательно воевать на потеху князю да остальным всем. Какой прок с того – Куница не знал, да и знать не хотел. Главное было – дождаться нужного часа.
Ярогнева же сыскала себе неприятностей: сноха устроила ей словесную взбучку, и чуть ли не до полусмерти заругала за то, что так со степняком повела себя дерзко и по-злому. На ответ, что заплевал весь двор, басурманский чурбан, Татьяна промолчала, но затем сказала так больше не делать. И вот теперь она сидела на полене, да наблюдала за тем, как брат занимается самым дурацким и бесполезным делом: борется с ханским сынком, который пустился в оскорбления, мол, с бревном воевать – это любой дурень умеет.
Мелодия, которую играли пришлые музыканты, звучала раздражающе, Ярогнева зыркнула на Татьяну, в немом вопросе: «Что, брату можно со степняком драку затеять, а мне нельзя и пошутить?». Боярыня покачала головой и глянула на мужа, улыбаясь.
Конечно же, Лютобор побеждал. Конечно же.
Девица поднялась, мотнув косой так, что задела пляшущего неподалеку скомороха, да пошла прочь к конюшням. Не по ней были эти зрелища, не по ней была музыка да все остальное. Чужая она – Ярогнева это чувствовала всей душой. А в такие моменты внутри нее просыпалось что-то скрытое и злое, словно зверь в груди.
Это «что-то» рвалось наружу странными воспоминаниями. Выныривали снег и стаи ворон, какие-то женщины, и нечто темное, что схватило ее множеством ледяных рук. Часть прошлого была словно туманом затянута. Вот она, рыжая, с подружками в лес бежит, смеется да в снежки играет, а вот ее дружинники брата нашли на снегу, белую, как тот снег, разодетую в одну рубаху, да саваном накрытую. Вот лицо рябое от веснушек, а вот – белое, как молоко в кружке.
Вот она – огненное отражение с пламенной рыжиной кос и изумрудами глаз, а вот – белоснежный призрак, видящий всякое и чувствующий вовсе не то, что должна чувствовать юная девица. Татьяна боится с племянником наедине оставлять и в руки давать, Лютобор хмурится, глядя на нее, и никто замуж не зовет из тех, кто видел ее ранее, до той зимы, когда все изменилось. Да и замуж не хочется.
Погладив белогривую кобылку по шее, девица прислонилась к ее морде лбом, прошептав:
– Что же это со мной?
Кобылка неслышно заржала, переминаясь с ноги на ногу. Ярогнева обернулась и заметила краем глаза, как за углом исчез край алого скоморошьего одеяния. Девица усмехнулась и, прислушавшись к отдаляющимся шагам, выглянула из-за угла. Там не было никого. Он ускользнул прежде, чем она успела глянуть хоть одним глазком, но что-то подсказывало Ярогневе, что это был тот скоморох с козлиной маской.
Ярогнева закрыла глаза, вслушиваясь в происходящее на дворе. Музыка оборвалась, в воздухе повисла странная неловкость и неприязнь. Застучали копыта, заскрипели ворота. Девушка выглянула из-за угла и наткнулась на хмурый взгляд Татьяны. Опять.
– Показалось, что кони перепугались, – выдохнула Ярогнева, бросив короткий взгляд в сторону музыкантов, а затем – на брата, что с князем прощался весь в смятении. – Не тебе меня воспитывать.
– Лютобор тебе все позволял, допозволялся, – хмуро проговорила Татьяна. – Оба хороши, ни языка за зубами, ни кулаков при себе удержать не можете.
– Хватит меня воспитывать! – внезапно рыкнула девушка, повинуясь минутному порыву чудовища внутри. – Опостылела мне уже! Свое дитя воспитывай, а ко мне в душу не лезь, дура набитая!
Гнев исчез за одно мгновение, а за ним пришло раскаяние, когда Ярогнева увидела лицо Татьяны. Та поджала губы, хлопнула ресницами, да ушла. Но то лицо нельзя было забыть. Она обидела Татьяну, пусть и не нарочно, но обидела. Ярогнева выдала скверное словцо, да пошла прочь, чтоб за конюшней спрятаться, вот только там конюхи собрались. Девице пришлось повернуть во двор.
– На что уставились?! – гавкнула она в сторону скоморохов, обративших к ней маски. В груди клокотала ярость и злость на саму себя.
– Ярогнева! – голос брата передал все грани его разочарования сестрой досконально.
– Что Ярогнева?! Ну, что Ярогнева? Шестнадцатую осень Ярогнева, в печенках уже сидит! – огрызнулась девица. – Жениха привели сопливого, шутов позвали, да только как басурманину нос расквасили, князь мигом сбежал, как щеночек, с твоего праздника паршивого!
– Прекрати!
– Это ты прекрати! Держишь меня тут, как товар на прилавке, кому бы продать! – Ярогнева пнула в сторону брата камень, и указала на музык. – Заплати один из этих – за него бы замуж выдал?! Никто меня не возьмет, уйми свою Татьяну, опостылела княжну из меня лепить! И сам уймись!
– Нет, ты уймись! – крикнул Лютобор. – Иди к себе и подумай, в чем виновата! Перебесишься – поговорим.
Девица отмахнулась, но к себе в покои рванула так быстро, как только могла. Не было у нее никакого настроения, никакой радости – один только клекот в груди, рвущийся наружу криком и мерзкими словами. Едва захлопнув дверь, Ярогнева услышала раскат грома – собиралась гроза. Сбросив с себя тяжелые украшения, от которых болели уши, и затекла шея, она упала лицом на кровать и глухо зарычала в подушку. Не по ней все это было. Ох, не по ней.
========== Глава 1. Нападение ==========
Куница тихо просочился в покои проклятой сестры Лютобора: Яр послал, в очередной раз решив подставить, показать остальным, что никакой он не воин, и только девиц годен убивать. Уже светало, все в усадьбе спали, и волки могли сделать свое черное дело. Ему досталась проклятая, и убить ее надо было тихо, чтоб не завизжала и не перебудила всех вокруг, поэтому двигался Куница тихо, бесшумно.
Ярогнева спала. Ее белые волосы разметались по темному покрывалу, юбка поднялась, обнажив белые же ноги с острыми коленями. Куница нахмурился, глядя на лицо столь же умиротворенное и спокойное, как ночь, что выдалась сегодня. Он тихо достал кинжал и склонился над Ярогневой, хмурясь. Один удар в висок, и девица не завизжит, а так и останется лежать мертвой, как уснула. Но уж больно ему захотелось узнать: действительно ли чудище неживое бояринова сестра, или нет. Куница осторожно тронул ее за ладонь, практически невесомо, и почувствовал, что та горячая, живая.
Веки девицы затрепетали, а затем в один миг поднялись, и Куница застыл с кинжалом в руке, занесенным для одного быстрого и мощного удара. Бледные глаза вновь встретились с янтарными, и по спине скифа прошел холодок. После россказней Барсука о том, что может натворить «расцелованный Марой», Кунице было не страшно, нет, но как-то чудно. Как ее убивать, если она и без того померла? Да и не померла, вроде: теплая, дышит, сердце колотится так, что слышно на том берегу моря.
Но молчит, как воды в рот набрала.
– Тихо, – проговорил он, прижав палец к ее губам. – Тихо будь.
Девица неожиданно скользнула горячим языком по его пальцу и захватила его зубами, усмехаясь. Куница застыл, ощущая, как ее левая рука легла на его грудь, ослабляя шнуровку куртки. А затем – только и успел, что перехватить правую, пальцы которой зажали золотую шпильку. Зубы впились в палец, прокусив кожу, и бескровно-белые губы Ярогневы окрасились алым. Девица приглушенно зарычала, неумело схватив его за шею и оцарапав ногтями до крови.
– Я сказал, тихо будь, – прошипел Куница, перехватывая обе руки, и вжимая их в перину, пачкая своей кровью. – Не хочу тебе смерти.
Ярогнева боролась, а вернее – брыкалась, молча, не издавая ни слова, ни звука. Одна ее рука выскользнула из его руки и Куница, не успев перехватить, получил тычок в висок, а затем – острым коленом в пах. Издав короткий рык, Ярогнева сбросила его с кровати и упала следом, схватив толстую книжицу из-под подушки. Куница ощутил удар корешком в губы и вкус крови во рту. Одним взмахом он сбросил с себя девицу и, схватив за загривок, прижал к полу рожей:
– Не напрашивайся на нож.
Она издала надрывный рык и засучила руками и ногами, пытаясь вырваться из хватки, но голова была крепко прижата к полу: все же Куница был сильнее. Она прошлась ногтями по его руке, раздирая в кровь, забилась, колотя по колену, и наконец – затихла, успокоившись.
– Жить хочешь? – прошипел он на ухо девице.
– Хочу, – рвано выдохнула она.
– Тогда спрячься, и сиди тихо, – Куница отпустил ее и поднялся, отходя спиной вперед и глядя на белое, перепуганное лицо девицы.
Ярогнева сидела на полу, на ее бледных губах застыло пятно его же крови, а сама она казалась испуганным дитям, которое бросила мать посреди леса. В последний момент Куница глянул на нее и вышел, прикрыв дубовую дверь. Он пошел по коридору, усмехаясь: укушенный палец ныл болью, с него скапывала кровь, а царапины на шее, да губы, разбитые книгой, пульсировали. Малая девица, да тяпнула его знатно, как для женщины.
Ухмыляясь своим мыслям, Куница углядел перед глазами сизую молнию, а затем на шее сомкнулась удавка. Голос девицы раздался рычанием рядом с ухом:
– Жить хочешь?
Куница мотнул головой, дав ей затылком в лицо, и повалил на пол. Девица зашипела, кровь из разбитого носа залила платье, но она поднялась и рванула вперед, нападая.
– Пришибу, если не прекратишь, – прорычал Куница, схватив ее в охапку.
Девица только рвано зарычала, да в плечо ему зубами вцепилась. Он завырывался, но хватка становилась все сильнее. Оба, брыкаясь и рыча, упали на пол и Куница, оказавшись сверху, схватил ее за горло, заставляя разжать челюсти. Прокушенное плечо раздалось ноющей болью. Скиф надёжно прижал Ярогневу к полу и прорычал в лицо:
– Не хочу тебя убивать, да, видимо, придется.
Он занёс над Ярогневой кинжал, и уже хотел было вонзить в грудь, как со двора донесся крик и звуки борьбы. Повезло девице. Куница отпустил ее, и рванул прочь, слыша топот босых ножек за спиной. Обернувшись на миг, он увидел, что девица гонится за ним, схватив щит, висевший на стене, и лицо у нее стало ещё белее, то ли от от гнева, то ли от крови, что лилась из носа. Оскалившись, Куница побежал на нее, поднырнул под щит и одним ударом в живот заставил осесть на пол, тяжело охнув от боли.
– Сама напросилась, – прошипел скиф, отбирая из ее ослабевших рук щит. – Переболит, ещё спасибо мне скажешь.
Ярогнева только бессильно зарычала, сжимая зубы от боли. Он бился с ней, играючи, но все равно сумел повалить на пол, чтобы не встала. Оставленная в коридоре, хватать ртом воздух, она боролась с болью и слабостью, которые обхватили холодными лапами. Ноги онемели, голова закружилась, и Ярогнева рвано всхлипнула, пытаясь заставить себя хоть как-то двинуться.
Внутри все на части рвалось от ярости. Девушка выдавила из себя громкий рев, полный отчаяния и бессилия. А снаружи грохотал дождь, был слышен бой. На них напали. Напали на ее семью, а Ярогнева ничего с этим сделать не могла, и от этого хотелось выть и громить все вокруг.
Лишь когда все стихло и снаружи стали доноситься рыдания баб, да короткие окрики мужиков, Ярогнева смогла подняться на ноги и, шатаясь, побрела во двор. Нигде не было Татьяны. Лютобор склонился над кем-то, кого держали двое дружинников, а затем прорычал приказ закрыть «этого» и допросить. Ярогнева пригляделась, держась за стену, и увидела того самого молодого мужчину, что пришел ее убивать, да не убил. Тот был без сознания, с лицом, измазанным в крови и грязюке.
– Ярогнева, ты цела?! – к ней подбежал брат, и стал обеспокоенно осматривать лицо. – Тебе ничего не сделали? Что болит?
– Нет, – прошипела она. – Где Таня и ребенок?
– Украли, – Лютобор почернел от гнева. – Должен к князю ехать сейчас же. Будь тут.
И прежде чем Ярогнева что-то успела сказать, брат прошел мимо, приказав седлать коня. Пленника увели в поруб, и там привязали к балке за руки. Девица нахмурилась, глядя на это через окно. В голове один вопрос: почему он не стал ее убивать? Зыркнув на дюжего конюха, выведшего во двор лошадь брата, Ярогнева бессильно пнула босой ногой ком грязи, сплюнула кровь в лужу и пошла прочь, ежась от холода и перебирая в голове все ругательства, которые почерпнула от слуг.
Почему не убил, если была возможность и желание? Почему не хотел убивать? Вцепившись окровавленными руками в белые волосы, Ярогнева шастнула в лаз, который подглядела, следя за конюшатами, и по камням рванула к берегу моря. В груди заколотилось сердце от запоздалого ужаса: ее могли убить, могли, как Татьяну и племянника, похитить, могли невесть что с ней сделать! К глазам подкатили слезы, и Ярогнева взвыла, закрывая лицо руками, да так и прыгнула в холодные волны.
Вынырнув и смыв с себя кровь, девица поплелась на берег, подобрав насквозь мокрое платье, порванное во время драки. Босые ноги тонули в холодном прибрежном песке, вязли в нем, а как вышла на землю – загрузли и в грязи. Ярогнева вошла через лаз и прошла мимо поруба, в котором держали пленника, наткнувшись на дюжего дружинника Богдана, притащившего кадку с водой.
– На что уставился?! – рявкнула девица, шлепая по болоту босыми пятками. – Под дождем пройтись нельзя?!
Только войдя в покои и глянув в зеркало, она поняла, что так перепугало и огорошило дружинника. Ярогнева была вся мокрая, в волосах запутались водоросли, а платье и ноги перемазаны в грязи. Она сбросила с себя грязное платье, оставшись в исподнем, и зыркнула на себя в зеркало, уставившись на уродливые рубцы, поганящие белую кожу. Откуда-то в комнате взялся звериный рык, один из рубцов раздался болью. Ярогнева дернулась, оглядываясь по комнате, но ничего не увидела, хотя отчетливо чуяла вонь мокрой шкуры, обжигающий холод и запах зимнего леса.
Ярогнева завозилась, переодеваясь в более привычную одежду. Платье отправилось прочь, на смену ему пришла грубая рубаха и штаны. Смыв с ног грязь в ведре с водой, принесенном служкой, девица обулась и стала выбирать из волос водоросли. Была б ее воля – отстригла бы эту копну, да только привыкла к ним страшно. Доводилось в три тугие косы собирать, а их – в одну грубую, чтоб не мешались. Татьяну привычки Ярогневы злили, она ругалась, просила надеть платье, брату жаловалась, но что возьмешь с девицы, которую воспитывал и учил брат, да еще с десяток его дружинников?
Чему мог Лютобор научить? Плести венки и вышивать? Читать научил, писать, считать, на коне ехать, в нос дать – и тому научил. Сквернословить научили дружинники, из лука стрелять, дичь разделывать. И только потом явилась Татьяна, да начала княжну лепить из того, что было. Начались эти постоянные платья-побрякушки, манеры да танцы, смирение какое-то дурацкое. Ярогнева помнила, как им с братом было хорошо, пока сноха не появилась: можно было штаны носить, на коне ездить когда угодно, на охоту с братом, дичь разделывать и в поле на костре ее готовить. А Татьяна все испортила. С ее подачи брат сначала на охоту ходить запретил, а затем женихов стал искать.
Потом был лес и туман в памяти длиною в зиму, и женихи закончились. Мара ее расцеловала в том лесу, говорят. Поэтому огненно-рыжая, Ярогнева вся побелела. А кому нужна смертью во все щеки расцелованная девка? Добра с нее не будет, говорили брату. Предлагали во сне задушить, со скалы столкнуть, чтоб не мучила никого, да не принесла беды. Лютобор хмурился, а Татьяна лепила из нее первую невесту в княжестве, старательно наряжая, украшая и заплетая.
Бросив короткий взгляд на себя в зеркало, Ярогнева выскользнула из покоев, стащила из кухни большое яблоко, и выбралась во двор.
– Говори! – донеслось из поруба. – Говори, на кого работаешь, или всю душу из тебя вытрясем!
Звук удара и сдавленный вскрик пленника заставили Ярогневу вздрогнуть и подобраться к порубу поближе. И как раз вовремя, чтобы увидеть, как Богдан замахнулся кнутом, метя в лицо пленника.
– Ну, ладно, хватит его колотить! – крикнула Ярогнева, войдя в поруб, и перекидывая яблоко из руки в руку. – Отдохни пойди. У меня с ним разговор есть.
– Ваш брат не велел…
– Я велю! – девица нахмурилась. – Или брату сказать, что ты пленника сгубить решил, что на след Татьяны и малого может вывести?
Едва Богдан ушел, бросив кнут, Ярогнева надкусила яблоко и протянула его пленнику. Тот хмыкнул, отвернув голову.
– Если будешь есть по яблоку в день, ни один лекарь не понадобится, – проговорила девица, поднеся фрукт к губам пленника. – Ну?
– Волки с рук не едят, – прошипел пленник.
– Ну, и виси голодный, – она пожала плечами. – У меня к тебе вопрос. Волки на вопросы отвечают?
– Смотря, какие вопросы задают.
– Почему не убил? – Ярогнева села на бочку и, болтая ногами, надкусила яблоко.
– Хотел поглядеть сначала: живое ты, или неживое, – пленник усмехнулся.
– Да волки, я погляжу, не слишком-то умны стали, – захохотала девица. – Вот ел бы ты больше яблочек – был бы умнее, здоровее. Авось убил бы меня сразу, а не церемонии устраивал.
– Надо было убить сразу, – фыркнул он, сверкнув янтарными глазами. – Плечо мне прокусила.
– Что, больно? – хмыкнула Ярогнева. – Ну, так тебе и надобно. Откуда ты такой взялся?
Больше пленник не отвечал. Не ответил он ни на вопрос о том, как его называть. И зачем его дружки Татьяну украли с дитем. Догрызая яблоко, Ярогнева бросила кочан в угол поруба и спрыгнула с бочки.
– Зря ты… – перед глазами все потемнело, и девица пошатнулась, рассеянно проговорив: – зря ты… зря… забыла совсем, как говорится, – ее рука бессильно царапнула бочку, и Ярогнева почувствовала, что одно колено уперлось в земляной пол. – Зря… как же это…
Перед глазами внезапно появилась зубастая и алая пасть. Девица вскрикнула, и все внезапно прояснилось: разум стал чистым, а поруб выплыл из темноты перед глазами. Бросив взгляд на пленника, который впился в нее своими странными янтарными глазищами, в которых действительно было что-то звериное, она поднялась и выскочила на двор, столкнувшись с Провом. Бросив через плечо, чтоб не вышибли из пленника последние мозги, Ярогнева рванула к себе в покои, пытаясь справиться с ужасом, что накатил от зубастой пасти прямо перед лицом.
========== Глава 2. Клятва ==========
Куница ослаблял путы, как мог, и они уже поддались, когда в поруб ворвался боярин. Огромный, как медведь, злой и побитый весь, сестру свою за руку тащил за собой, намертво вцепился. Видать, к князю не слишком-то удачно съездил. Скиф притворился, что без сознания висит, и стал выжидать. По щеке прошла хлесткая пощечина, и он открыл глаза, глядя в голубые глаза руса.
– Боярин…
Договорить ему не дал удар рукоятью ножа в живот, мощный и неожиданный. Куница задохнулся от боли и ощутил холод лезвия, прижатого к горлу. Лютобор прорычал:
– Жить хочешь, волк?
– Х… хочу, боярин, – прошептал он. – Прости, Бога ради, виноват перед тобой. Меня сманили люди лихие, на дело недоброе. Мне злато обещали, а сами в спину приголубили.
– Не блажи! – лезвие вжалось в горло. – Поможешь мне жену и сына вернуть, отпущу.
– Помогу, боярин, Богом клянусь тебе, помогу, – вот она – надежда на побег. Куница весь напрягся, натянулся, приготовился к броску, но…
– Ты же в моего бога не веруешь, – Лютобор оказался умнее, чем ожидалось. – Но клятву твою приму. На капище ее дашь, перед идолом Перуна.
Или глупее, чем ожидалось. Куница улыбнулся, и прошипел:
– Веди.
Лютобор перерезал веревку, и потащил пленника прочь из проруба, буркнув сестре, чтоб не смела отставать. Ярогнева не могла даже слова из себя выдавить, а просто бежала рядом, держа бледной рукой лук, и на поясе поправляя колчан со стрелами. Вдалеке слышались стук копыт и голоса половцев. Куница шустро перебирал ногами, порой поглядывая то на Лютобора, то на сестру его. Оба были натянуты, как струны, на взводе оба.
Ночь стояла глухая и черная, непроглядная. Даже, казалось, звезды ушли с небосвода. Куница жадно принюхивался к ночному воздуху. Он чувствовал страх, исходящий от Лютобора. Боярин был как загнанный зверь, чуть не рычал от ярости. Ярогнева хмурилась, ее пальцы сжимали лук так крепко, что казалось, будто дерево вот-вот треснет. Она первой нырнула в разлом в скале, чернеющий и совершенно незаметный в ночи.
– На сестру мою даже глядеть не смей, собака, – рыкнул Лютобор, втолкнув Куницу в разлом в скале, не забыв крепко приложить им о стену.
– Уймись и под ноги гляди лучше, – прошипела Ярогнева, скользя по проходу впереди, и ловко перескакивая через камни да разломы.
– Откуда о капище тайном знаете? – Куница шел за девицей, наступая на ее следы, на всякий случай. – Не веруете же в Перуна.
– Я всю округу знаю, – убрав со спины косу, сплетенную из трех кос, сестра бояринова обернулась и прошипела. – Недоброе место тут, так что рты закройте оба. Сделаем что надо, и ноги моей тут не будет.
Она проскользнула в еще более мелкую щель в скале, и растворилась в черноте. Лютобор толкнул пленника следом, и Куница, оцарапав щеку, заспешил вперед, подгоняемый боярином. Впереди шуршали девичьи шажки, позади – громыхал шажищами Лютобор. Как только развяжут, получив фальшивую клятву, первым делом надо будет прирезать боярина, подумалось Кунице.
«А девицу себе забери, тебе причитается», – прошипело что-то совсем над ухом. Скиф дернулся и зыркнул туда, откуда раздался голос: со стены в свете факела на него таращилось вырезанное в камне лицо. Недоброе это место было, ощутил Куница, и ускорил шаг.
А затем они нашли капище. Куница осмотрелся по сторонам, скользя взглядом по лестницам да палкам, из земли торчащим, по черным фигурам, на стенах пещеры выведенным. Запах тут исходил недобрый: воняло болезнью и запустением. Скиф глянул на фигуру с белой косой, что оглядывалась так же настороженно. Бледное лицо казалось маской в свете факела и зажегшихся вокруг жаровень, бескровные губы приоткрылись, белесые глаза скользили с одной тени на другую, а…
Лютобор схватил его за волосы и повернул голову к идолу, выбитому из камня:
– На Перуна своего гляди, а не на нее, паскуда, – удар по ноге заставил Куницу упасть на колени перед чужим идолом, каменные глаза его, казалось, впились в лицо человека, возможно, первого за многие годы. К горлу был тут же приставлен острый и хладный меч. – Клянись.
Куница выдохнул, оскалился навстречу взгляду идола и проговорил:
– Перун, Молниерукий, я перед тобою клятву даю: помочь боярину Лютобору спасти жену и сына его.
– Живыми и в здравии, – прорычал рус, а меч царапнул по шее.
– Не зарежь его! – раздался голос Ярогневы, и эхом разнесся по пещере.
– Живыми и в здравии, – повторил скиф.
И внезапно со всех сторон раздался хриплый, старческий гогот. Огонь в жаровнях полыхнул так ярко, что на миг Куница ослеп. Хохот разносило эхо, он гремел со всех сторон.
– Не будет силы у клятвы той! – донеслось змеиное шипение сверху. – Не верит он в Перуна!
– Не верит! Не верит! Не верит! – завторило эхо. – Не верит!
Справа от Куницы к идолу попятилась Ярогнева, натянув тетиву лука, готовая пустить стрелу в любой момент. Лютобор отстранил меч от его горла и гаркнул:
– Кто ты? Покажись!
– Какого черта, – прошептала Ярогнева, и руки ее, сжимавшие лук со стрелой, задрожали.
Лицо ее исказилось страхом, молниеносным и оглушающим: белые брови поднялись, глаза расширились, а из раскрытых губ вырвался тонкий, едва различимый писк. Со свода пещеры по лестнице спускался тощий и лысый человек в грязных лохмотьях. Он и на человека-то не был похож: весь в язвах и струпьях, что сочились кровью и гноем.
– Верит он в других богов, – зашипел прокаженный. – Древних, как и народ его. Великий народ, который сгинул. Последние остались, на крови живут. Верно, волк Ареса?! – он спрыгнул наземь и, горбясь, вперил провалы давно сгнивших глаз в стоящих у идола.
– Согласен, у себя на земле я чту Ареса, – ответил Куница, выпрямившись. – Но вашего бога я тоже уважаю.
– Я спросил: кто ты?! – громко пророкотал Лютобор.
– Это страж Перуна, развяжи меня, боярин, – запросился скиф.
– Клятву они на мече дают, кровью жертвы омытом, – продолжал страж, подбираясь все ближе, опираясь на посох.
Куница услышал от Ярогневы еще один сдавленный писк, девица целилась в стража, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках, да прокусив до крови губу. На белой щеке заблестела слеза. Нечего было говорить с этим полусгнившим, но Лютобор продолжал, а тот – продолжал подбираться к ним, все ближе и ближе.
– Он – слепой, – тихо, чтобы только боярин услышал, пробормотал Куница.
– Это вы… – захрипел страж. – Это… вы… СЛЕПЫ!
Вмиг огонь во всех жаровнях одновременно погас: пещера погрузилась в совершенную, непроглядную черноту. Ярогнева испуганно вскрикнула и отпустила стрелу. Та просвистела в воздухе и ударилась о камень. Куница услышал шаги стража с ее стороны, и резко дернул девушку за косу на себя, как раз вовремя, иначе она бы получила в голову тяжелым верхом посоха. Лютобор взмахнул мечом, и веревка выскользнула из его руки. Коса в руках Куницы натянулась, и скиф потянул ее на себя, прошептав:
– Нет.
– Глупец! – проревел страж прямо над ухом, и Куница отскочил в сторону. По пещере разнесся удар дерева о камень. – Спасти ее вздумал?! А кто тебя от нее спасет?!
Куница уклонился от очередного выпада, за косу потащив и боярина сестру, чтоб той башку не размозжили. А затем выпрямился, вслушиваясь и принюхиваясь. Страж запугивал, пытался запутать, но он стал стар, стал слишком слаб. Скиф глубоко вдохнул, вслушиваясь в его тихие шаги и, толчком сбив Ярогневу с ног, крикнул:
– Бей!
Боярин рубанул вслепую, и попал по стражу, а затем – стал нещадно колоть того мечом.
– Угомонись, – проговорил скиф, положив руки на плечо Лютобору. – Мертв страж. Развяжи?
Огни в пещере вновь загорелись, и теперь, после смерти стража, тут внезапно потеплело и стало как-то спокойнее. Куница протянул руки Лютобору, надеясь, что тот таки развяжет, и вслушался в тихий всхлип за спиной и девичьи шажки. Ярогнева пнула камень, бессильно зарычав, и тот отбился от другого камня, прокатился в сторону, да там и затих.
– Клятву на мече дают, кровью жертвы омытом? – тяжко проговорил Лютобор, глядя на свой окровавленный меч, и воткнул в алтарь: – Клянись.
Куница неохотно опустился на колени, и, протянув руки к мечу, порезал о него ладони. Кровь потекла вниз, по лезвию, да на перунов алтарь, и скиф проговорил:
– Клянусь.
========== Глава 3. Троян добро помнит ==========
Коней не взяли, не успели, и Ярогнева осознала всю тяжесть положения, стоило пройти в компании Куницы и брата версту. Они собачились, а вернее – Куница доводил брата до белого каления, а тот рычал в ответ. И до того это девице надоело, что она пнула со всей силы камень и засеменила вперед, чтобы этого не слышать.
