Текст книги "Журнал «Если», 2004 № 04"
Автор книги: Марина и Сергей Дяченко
Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Роберт Шекли,Майкл Джон Муркок,Дмитрий Володихин,Мария Галина,Александр Тюрин,Игорь Черный,Дейл Бейли,Владимир Тарасов,Сергей Кудрявцев
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Адепты жанра
Сергей КудрявцевПродюсер – это звучит гордо! В Голливуде
Подавляющее число обычных зрителей вообще не представляют, в чем заключается продюсерская деятельность, тем более в Голливуде, где она оформилась еще в 30-е годы, в начале золотой поры в историй «Фабрики грез».
Даже нынешние российские кинопродюсеры не очень-то свыклись с новой профессией, справедливо заявляя, что в наших условиях все сводится к элементарному доставанию денег для съемок фильма. Но с другой стороны, уже возникли некоторые конфликты продюсеров с творцами, когда первые употребляли свою власть, чтобы отстранить вторых от дальнейшей работы на разной стадии производства картин.
Кстати, определение «фабрика грез», давно ставшее расхожим, но мало кем осознаваемое в точном значении слов, как раз могло бы послужить своеобразной подсказкой для понимания истинной роли продюсера. В данном термине сведены вместе два, казалось бы, взаимоисключающих взгляда на кино: как на обычное поточное производство, похожее на конвейер автомобильного завода, и как на форму передачи с экрана и внушения широкой аудитории зрительных образов явно иллюзорного характера. Вот и продюсер, помимо того, что может в лучшем случае исполнять роль своеобразного художественного руководителя постановки, чаще всего является типичным директором предприятия, подчас созданного исключительно с целью съемок только одного фильма. Поэтому нередко в титрах можно увидеть, что фирма-производитель называется точно так же, как и сама кинолента. Но это, так сказать, пример из малого бизнеса.
А к крупному производству (или, как говорят американцы, к числу «мейджоров» – основных студий Голливуда, коих ныне насчитывается всего семь) относятся действительно мощные кинокомпании, выпускающие десятки картин и порой получающие в год по миллиарду долларов кассовых сборов. Например, в 2003 году подобными миллиардерами стали «Буэна Виста» (прокатное подразделение «Уолт Дисней Компани»), «Сони Пикчерз» (куда входит «Коламбия Пикчерз»), «Уорнер Бразерс» и «Юнивёрсл Пикчерз». Также гигантами киноиндустрии являются «XX-й век Фокс», «МГМ/Юнайтед Артистс» (уже судя по названию, эта компания образовалась благодаря слиянию двух прежних «голливудских мейджоров») и созданная только в 1995 году «ДримУоркс».
Для Голливуда 30—50-х годов был характерен именно продюсерско-студийный диктат, когда один человек (например, Дэвид Селзник в «МГМ» или Дэррил Занук в «Фоксе») полностью определял политику, стратегию и тактику при создании лент, вмешиваясь практически во все. Скажем, на «Унесенных ветром» сменилось пять или шесть режиссеров, а какие-то сцены снимал сам Селзник. Эта система отнюдь не исключала так называемых «творческих продюсеров», к которым относился, в частности, Артур Фрид, дававший относительную свободу постановщикам и способствовавший расцвету жанра мюзикла. Кстати, он сам начинал деятельность в кино как автор песен.
В 40-е годы специальный отдел студии РКО (тогда она была одной из ведущих в Голливуде) возглавил писатель и сценарист Вэл Льютон (между прочим, он родом из России, племянник актрисы Аллы Назимовой), который стал родоначальником малобюджетного кино. Под его руководством и несомненным влиянием различные по индивидуальности режиссеры делали дешевые по затратам фильмы ужасов, мистические и фантастические картины, такие, как «Люди-кошки», «Проклятие кошачьего племени», «Я прогуливаюсь с зомби», «Корабль-призрак». Во многом благодаря этому было подготовлено явление уже в 50-е годы «короля независимого кинематографа» Роджера Кормена, выступавшего в самых разных качествах в своих бесчисленных лентах, а главное – ставшего непосредственным учителем большинства творцов «нового Голливуда», который возник где-то в конце 60-х.
Эту эпоху можно назвать продюсерско-режиссерской, хотя и раньше успешно работали на крупных студиях режиссеры-продюсеры Альфред Хичкок, Отто Преминджер и Говард Хоке. Но вот Стэнли Кубрику после создания масштабного «Спартака» пришлось уехать из США в Великобританию, чтобы избавиться от навязчивой опеки студийных чиновников и отвоевать право создавать (в основном для «Уорнер Бразерс») собственные фильмы в качестве самостоятельного продюсера.
Значение режиссеров резко выросло в Голливуде с приходом таких учеников Кормена, как Фрэнсис Форд Коппола, Джордж Лукас, чуть позже – Джеймс Камерон. А Стивен Спилберг, равнявшийся не только на Уолта Диснея и Альфреда Хичкока, но и на англичанина Дэвида Лина («Мост через реку Квай», «Лоренс Аравийский», «Доктор Живаго»), сам превратился в настоящего киномагната, сначала продюсируя ленты соратников – Джо Данте, Тоба Хупера, Ричарда Доннера, Роберта Земекиса, а потом став одним из трех основателей и совладельцев компании «ДримУоркс».
Кстати, в связи со Спилбергом вспоминается забавный случай. Один знакомый мне упорно доказывал, что «Балбесы» Ричарда Доннера – это спилберговская картина. Мы решили поспорить и проверить титры по видеокассете. Сторонник Стивена Спилберга, завидев начальную надпись Steven Spielberg Presents, удовлетворенно заявил: «Ну, что я говорил!». Дальше было уже бессмысленно разговаривать с ним на эту тему. Спилберг, конечно, не являлся режиссером «Балбесов», а только исполнительным продюсером, заодно решив выступить в качестве представляющего фильм прокатчика, пусть и при посредстве компании «Уорнер Бразерс». Но его имя также оказалось своего рода раскрученным брэндом, на который могли клюнуть (и действительно клевали) доверчивые зрители.
Однако продюсер продюсеру рознь. Ныне в Американской киноакадемии даже постановили ограничить лишь до трех количество номинантов, которые как значащиеся в титрах продюсеры выдвигаются на «Оскар» в главной категории «Лучший фильм». Но иногда можно насчитать в одной картине до десяти – пятнадцати фамилий продюсеров, сопродюсеров, исполнительных продюсеров, ассоциированных продюсеров, линейных продюсеров и пр. Разделение труда и слияние капитала, предсказанные еще классиками марксизма, нашли свое отражение и в экономике кинематографа. Теперь уже не редкость сотрудничество больших и малых фирм из самых разных стран: от США до Японии. И своеобразное размывание прежних рамок продюсерского диктата тоже привело к дальнейшему делению ответственности на множество людей. Так что ныне в Голливуде шутят, что легче найти деньги на постановку, нежели человека, который примет окончательное решение о запуске в производство, а тем более согласится отвечать за продвижение конечного продукта в кинопрокате.
Особенно нелегко приходится тем, кто пытается пробить проект через «мейджоров», где по-прежнему существует разветвленная сеть инстанций, в которых могут согласовывать сценарий в течение нескольких лет! Больше преимуществ в этом плане у независимых фирм, однако они вынуждены изыскивать любые возможности для финансирования и заключать не всегда выгодные контракты с будущими прокатчиками, переуступая тем значительную часть прибыли от демонстрации фильмов в кинотеатрах. В то же время некоторые миникомпании, начинавшие со съемок «дешевых ужастиков» или проката иностранных картин, успели сделать за последние 20 лет стремительный рывок вперед, став, по сути, «полумейджорами», как, допустим, «Нью-Лайн Синема» и «Мирамакс Филмс».
А Харви Уайнстайн, совладелец последней из вышеупомянутых компаний, вырос в громадную фигуру голливудского кинобизнеса, присвоив себе практически такие же диктаторские права, что и могущественные кинематографические воротилы в 30—50-е годы. И он может запросто карать и миловать – например, полтора года мучить такого мастера режиссуры, как Мартин Скорсезе, бесконечными переделками и сокращениями «Банд Нью-Йорка». Может и, щедро предоставив шанс Квентину Тарантино, выпустить на экран две серии (вместо предполагавшейся одной) «Убить Билла», пожалев отснятый материал с недопустимым четырехчасовым хронометражем.
Что касается продюсеров, специализирующихся на кинофантастике, то и до появления Джорджа Лукаса со Стивеном Спилбергом были в Голливуде личности, удачно совмещавшие продюсерские и режиссерские функции. В частности, Джордж Пал, венгр по происхождению, сделавший себе имя в 50-е годы на дорогостоящих проектах «Цель – Луна», «Война миров» и «Машина времени». А среди современных продюсеров можно назвать, например, Джоэла Силвера («Ох, уж эта наука», «Кто подставил кролика Роджера», два «Хищника», цикл «Байки из склепа», «Разрушитель», три «Матрицы»), Марио Кассара («Вспомнить все», «Терминатор 2: Судный день», «Универсальный солдат», «Звездные врата», «Терминатор 3: Восстание машин»), Гейл Энн Херд (три «Терминатора», «Чужие», «Чужая нация», «Бездна», «Дрожь земли», «Реликт», «Армагеддон», «Останавливающие время», «Халк»), Джерри Брукхаймера («Люди-кошки», «Армагеддон», «Пираты Карибского моря: Проклятие Черной жемчужины»), Дина Девлина («Звездные врата», «День Независимости», «Годзилла»). Хотя о каждом из них и ряде других продюсеров стоило бы рассказать отдельно в рубрике «Адепты жанра».
Сергей КУДРЯВЦЕВ
Проза
Джефф Дантман
Драмлинский котёл
Майк вбил штифт в муфту, и мы стали смотреть, как «Сэм’л Борден», пыхтя и фыркая, волочит тележку с камнями по неровной дороге, со скоростью, примерно такой же, как у хромого инвалида. Когда же при следующем пробеге Майк подсоединил к первой тележке вторую, «Сэм’л» вообще отказался сдвинуться с места, плюясь паром из всех своих щелей и готовый вот-вот разразиться негодующими воплями. Майк швырнул шляпу в грязь и принялся топтать ногами. Можно обзывать как угодно локомотив шестого размера с котлом второго, но больше железа у нас просто не имелось, да и того было недостаточно.
Мы просидели на этой планете целых двести пятьдесят два года, с тех пор как «Ориджен» скопытился и приказал долго жить, а выколачивать котлы барабанным боем здесь никто не умел. А котел – именно то, что нам необходимо: Майку, мне и «Сэм’лу Бордену», если мы хотим, чтобы президент воспринял нас всерьез и позволил участвовать в больших гонках локомотивов. Почти все остальное мы нашли в Бангеровой Большой Книге Драммера [1]1
Drummer (англ.) – барабанщик.
[Закрыть]или купили под видом дверных пружин у местных жителей, причем в погоне за этим делом добрались аж до самого Нью-Скоттсдейла. Майка это раздражало, но не особенно волновало, даже когда мы собрались, оседлали коней и отправились в столицу, чтобы успеть подать бумаги до октября согласно введенным правилам. Верь в Бога и вещесоздателей – таков девиз Майка. Если первый не подаст, то другие уж точно сумеют. В самом конце февраля мы дали знать всем, кому можно, правда, без особой надежды на результат. Объявление звучало примерно так:
«Майку Грабаки нужен котел, заплатит, сколько запросят. Начинайте барабанить».
Этих самых барабанщиков мы встречали на всем пути, где дороги усеяны колоннами-вещесоздателями, города встречаются часто, и на каждой площади непременно наткнешься на вещесоздатель (если можно назвать кучку грязи и три каменных дома площадью). Барабанщики махали нам, и иногда мы делили с ними обед. Утыканные кучей маленьких амулетов и свисавших с шей связок гусиных костей, выплясывавших свой собственный причудливый ритм, барабанщики весело стучали по двум колоннам, иногда насвистывая что-то, словно свист мог увеличить их шансы на изготовление Большого Барабана.
И возле каждого дорожного вещесоздателя Майк натягивал поводья и вручал барабанщикам собственноручно сделанный рисунок того котла, который нам требовался. Метр ширины, три метра длины и полый. Две сотни хэндов за простой и десять тысяч за котел с прилагаемым ритмом.
Десять тысяч хэндов! Разумеется, не то, что можно выручить за Шар из Золота, о котором мечтает весь народ, но все равно неплохой куш. Я в жизни не видел столько денег, равно как и те людишки, с которыми мы плясали при свете факелов после ужина под барабанный перестук на золотых и серебряных колоннах, и молились, и свистели, обращаясь к кому-то невидимому, прося чего-то невиданного, но желаемого каждым, чем бы оно ни было.
Большинство носят с собой амулеты (вещички, которым нет практического применения) на шее или в кармане. Их обычно выбивают сами, кто как умеет. Настоящая, случайная, наобумная вещица – единственная в мире, она есть и будет только у тебя одного, особенно если ты не писал к ней ритма.
Та, что у Майка – вообще странная: это драмлинский крест, сделанный для Матери Полли Джерузиз из городка Хаффер, которая много лет была настоятельницей собора Святого Иакова. Майк смастерил его сам, украсив плоскую штучку драммерской вязью, оправил в бриллианты и прилепил драгоценные камни драмлинским клеем. Но Полли отдала крест обратно, заявив, что металл – порождение дьявола, и привела в доказательство расхожие легенды о драмлинах, которые извиваются и вихляются, танцуют и отзываются, когда вы им поете, а это неестественно и даже непристойно.
Майк ответил, что сам он ничего подобного не видел, и драмлины – его тайная страсть (лично я подумал, что его истинная страсть – Полли). Но промолчал. А она ответила, что Иисус умер не на металлическом кресте, и вся недолга.
Лично я считаю, Иисус использовал подручный материал, дабы исполнить все, что он должен был сделать, и что Майк недалеко от него ушел, поскольку почти, для любых поделок применяет исключительно драмлины.
* * *
Нашу третью ночь в пути мы провели у костра, в том месте, где дорога перерезает Рэдлиз Ридж и вещесоздатель расположился прямо на перешейке гребня, над той долиной, где река Биг Лампи спускается вниз до самой Колонны. Там же устроились две семьи со своими тележками и мулами, возвращавшиеся с осенней ярмарки, так что мы обменивались сплетнями и историями, играли в наперстки прямо в грязи и пили молодое вино из бутылок.
Майк разбогател случайно, поэтому и хочет выиграть гонку не ради денег, а чтобы доказать: его локомотив, сляпанный в основном из драмлинов, способен обогнать железный. Поэтому он обычно добр к бедным людям и дает им денег, не унижая гордости. Во всяком случае, не покупает бесполезных вещичек, чтобы тут же, на глазах у мастера, швырнуть в грязь. Он как раз отдавал кучу хэндов за уродцев, похожих на сплющенных металлических рыб, когда девчонка лет десяти по имени Роза Луиза спросила Майка, не купит ли он штучку вместе с прилагающейся песней?
Майк раздвинул губы в своей убийственной улыбке (ну чистый киллер) и сказал, мол, конечно, хэнд за штучку и хэнд за песню. Мы расселись вокруг мастера и приготовились слушать.
Девочка начала с того, что коснулась обеих колонн, как делают некоторые: колонна солнца справа – неровная сверху, с зубцами в виде солнечных лучей и цвета матового золота, как позднее зимнее утро; а колонна луны слева – круглая, гладкая, оттенка пыльного серебра, словно полная луна, проглядывающая через тонкие облака.
Как только ее маленькая ручка выбила первый тихий такт из колонны Солнца, на этом гребне вообще не осталось никаких звуков, кроме тех, что издавали она и колонны, одна доля на слог, никаких пропусков, никакой халтуры, только чистый сильный детский голос:
Мой друг – красавец Хэнки!
Жил-был на свете славный пес,
И у него был сливой нос,
Мой верный милый Хэнки!
Колонны вторили каждому звуку, будто на самом деле превратились в барабаны, а не были Бог знает чем, созданным Бог знает кем.
Бу-ум – пи-инг – бу-ум – бу-ум!
Солнце-луна-солнце-солнце. Ничего себе, заявочка.
Брови Майка недоуменно изогнулись, но он продолжал слушать, пытаясь понять, помнит ли он слова и мелодию. Большинство людей на этой планете слишком ленивы, чтобы изобрести что-то, кроме самых банальных ритмов. Слова помогают разнообразить мелодию, которая, согласитесь, ничем не отличается от десятка подобных, и позволяют вам запомнить очередной шедевр.
Спал то в конюшне, то в хлеву,
А днем носился по двору.
Был он огромный, как кабан,
Зад шириною был с диван.
Я видел, как дети иногда произносят стихи, выбивая на колоннах ритм, для забавы, разумеется, чередуя колонны с каждой долей: солнце-луна, солнце-луна, все 256 долей, или наоборот: луна-солнце, луна-солнце. Но только не Роза. Она делала ударение на «солнце», а «луна» звучала слабее. При этом девочка ни разу не ошиблась, не запнулась и не вышла из ритма, четко отбивая свои двести пятьдесят шесть.
Его создал из запчастей
Господь, чтоб справиться скорей
С задачей созиданья Хэнки.
С небес щенком отправлен был,
К соседям нашим угодил,
Но вот не угодил соседке.
Он с нами счастливо зажил,
Дом от бандитов сторожил
И от лисиц – с курями клетки.
Странно, что такая маленькая девочка самозабвенно любит собаку, да и с ритма не сбивается, хотя получается скорее речитатив, чем песня. Носишко сосредоточенно наморщен, но на губах играет такая неотразимая улыбка, что ее папочка, должно быть, готов на все ради своей принцессы.
Однажды я гулять пошла
И песика с собой взяла,
Бежит, подпрыгивая, Хэнки.
На небо туча наползла,
С собою дождик принесла,
Под дубом скрылись я и Хэнки.
Сидел на ветке черный кот,
Огромный, злобный обормот,
Хотел сожрать меня на ужин,
Но Хэнки бросился вперед,
Повержен злобный мерзкий кот,
Потрепаны бока и уши.
С винчестером отец бежит,
Патрон в стволе уже лежит,
Стрелок папаша очень меткий.
Но кот когтищи развернул
И пса по шее полоснул,
И подогнулись лапы Хэнки.
Раздался выстрел: кот лежит
С дырой в башке и не шуршит,
А рядом с ним не дышит Хэнки.
Майк по-прежнему не открывал глаз, пытаясь отыскать смысл в ритмическом рисунке. Простые ритмы позволяют выбить простые вещи, сложные – более затейливые. Бессмысленный произвольный стук или даже хороший ритм, но с одной случайной, не к месту, долей, в результате дает странные вещи. Если бы мы смогли сообразить, как изощриться и выбить по-настоящему сложный ритм, наверняка получили бы все то, что имеется на Земле, и даже не пришлось бы возвращаться обратно.
Когда последние два удара по колонне Солнца разнеслись эхом на всю округу и замерли вдали, маленькая Роза подалась вперед, широко распахнутыми, удивленными глазами зачарованно взирая на серебряную пыль в большой черной каменной чаше за колоннами. Мальчишка постарше – скорее всего, ее брат – сунул в костер факел, зажег и наклонился над чашей. У нас на глазах пыль заволновалась, пошла рябью, закипела и стала отбрасывать сотни маленьких радуг.
Большие драмлины только всплывают на поверхность и болтаются там, поддерживаемые пылью, которая кажется в этот момент живой. Маленькие драмлины – дело другое: пыль разошлась, словно море над чем-то тонким и длинным, пыльная волна подняла ЭТО и понесла к колоннам, где мягко опустила на маленьком карнизе у ближнего края. Потом волна отхлынула, и пыль снова замерла, только небольшие кольца еще некоторое время разбегались от центра.
Роза Луиза протянула руку между колоннами и, схватив с карниза блестящий металлический драмлин, высоко подняла в свете факела. Все дружно закричали «ура», а взрослые украдкой вытирали глаза рукавом, так растрогала их песня.
Девочка подбежала к Майку и сунула драмлин ему в ладонь. Иногда трудно сказать, получилась штучка или нет, но на этот раз, кажется, получилась. Ее драмлин походил на серебряную сосиску с большой дыркой на одном закругленном конце и кучей дыр поменьше по всему корпусу. Майк опустился на корточки и вертел его перед глазами, осматривая каждый дюйм. Потом кивнул, расплылся в улыбке и, сунув руку в большой нагрудный карман, вытащил маленький кожаный кисет. Оттуда он извлек два маленьких золотых хэнда и уронил в розовую детскую ладошку.
Малышка наклонилась и, восторженно хихикая, поцеловала его в лоб.
– Это свисток желаний, – объяснила она, внезапно став серьезной. – По крайней мере, я его так называю. Свистни в него посильнее, и если Господь захочет, твое желание непременно исполнится.
Майк поднес к губам свисток, но она поспешно зажала отверстие и отвела его руку. Маленькие губки капризно надулись.
– Нельзя дуть в свисток, не имея желания или если хочешь чего-то плохого!
Майк встал, и я заметил, как папаша Розы кивнул ему с гордой благодарностью, присущей беднякам. Майк сунул драмлин в карман, задрал голову и долго смотрел на звезды. Я не слышал никакого свиста. Но, готов поклясться, угадал его желание.
* * *
Добравшись до Колонны, мы оставили лошадей у Игнаца, двоюродного брата Майка, и отправились в деловую часть города, на рыночную площадь, где и попали в настоящую заваруху: нечто вроде бунта. Восемьсот фермеров, застрявших со своими гусями и картофелем, ожидали отправления чертова правительственного парового локомотива, отлитого из железа, иначе говоря, паровоза. Опоздание составило два дня.
Мы с Майком, толкаясь и переругиваясь, локтями проложили дорогу к той горбатой уродине, которую они величали «Мазепа», и увидели Куилла Нанди. С бородой, усеянной железной пылью, он стоял рядом и привинчивал скобы на треснувшую соединительную тягу. Фермеры и их ребятишки ели перезревшие персики и кидались в него косточками. Глаза их недобро горели.
Куилл был седьмым сыном богатого человека, что, по идее, сулило удачу, но после смерти Мела Нанди старшие братья прибрали к рукам все денежки, а юного Куилла сбыли в подмастерья кузнецу, чтобы наверняка от него избавиться. Из паренька вышел неплохой механик, только вот зарабатывать на жизнь грязной работой он не слишком любил, зато когда брал в руки гаечный ключ с длинной рукояткой, равных ему не было.
Нам почему-то показалось, что ремонт не слишком продвигается, как, наверное, и вчера, и позавчера. Поэтому Майк подкрался сзади и хлопнул парня по плечу:
– Эй, Куилл, похоже, ты не отказался бы от помощи, а?
Куилл повернул гаечный ключ, но тот сорвался и с лязгом врезался в левый цилиндр «Мазепы». Куилл попытался, было, размахнуться как следует, но Майк схватил ключ, и оба затанцевали на месте, словно две торговки, подравшиеся из-за метлы. Майк смеялся, как сумасшедший, а Куилл покраснел и надулся до того, что на лбу выступили вены.
Наконец парень отнял ключ и уронил его в грязь. Возбуждение постепенно улеглось, и сейчас Куилл выглядел ужасно усталым. Так ощущает себя не совсем еще разоренный человек, понимающий, что окончательное банкротство не за горами.
– Из тебя тот еще помощник, Майк. Подай мне железный прут, и, может, мы сумеем управиться до ужина, хотя все знают, что ты слишком ленив для работы с железом.
Куилл попал не в бровь, а в глаз, но у Майка были свои принципы, засевшие так же цепко, как репей в собачьей шерсти. В общем, я не видел его взбешенным с позапрошлой весны, а может, и того раньше. Поколебать Майка мало кому удавалось.
– Не можешь скрепить тягу скобами, Куилл? Чему только учил тебя старый Хоуи? Давай я выколочу штучку, вроде той, какую использую на «Сэм’ле». Клянусь, мы отправимся еще до обеда.
Фермеры к этому времени окружили их и, выплевывая косточки на землю, одобрительными возгласами подбадривали Майка. Куилл опять взбесился и, опершись поудобнее на треснувшую тягу «Мазепы», ткнул грязным пальцем в Майка:
– Никакого магического инопланетного дерьма на «Мазепе»! Мы должны создавать вещи таким же порядком, как на Земле, иначе никогда туда не вернемся!
Теперь я мог точно сказать, что, судя по улыбке, широкой, словно морской горизонт, Майк знает, как справиться с Куиллом.
– Что же, думаю, Земля от нас не уйдет, а вот эти добрые джентльмены будут просто счастливы доставить свои персики в столицу, прежде чем те окончательно сгниют. Я мог бы поднять железный прут, продай мне правительство хоть немного сего драгоценного металла, но если я по-твоему ленив, то сам ты попросту трусишь просверлить дыру в штучке: а вдруг оттуда выскочит маленький красный гоблин и подожжет твою бороду! Трясешься, вот в чем дело! Верно ведь, Куилл? Боишься штучек, из которых любой маленький оборванец способен сотворить постель и мирно в ней спать! Сдрейфил, так и скажи!
Куилл ринулся на Майка и успел размахнуться, целясь ему в челюсть, прежде чем подскочили фермеры и облепили его со всех сторон. Майк отскочил с воплем:
– Держите его, парни, и я в два счета все исправлю.
Он схватился за свою дорожную сумку, оттуда вывалились инструменты и рулетка, зато Майк успел перебросить мне том Бангеровой Большой Книги.
– Айк, быстро выколоти мне двуплечный рычаг № 42, такой, как мы использовали на «Сэм’ле». Давай!
Я дал. Фермеры дружно расступились, и я помчался к вещесоздателю в центре площади, где какой-то уличный торговец выколачивал особый драмлин по контракту, за занавеской, в окружении пяти дрессированных псов, дружно и оглушительно завывающих, чтобы никто не смог разобрать и запомнить ритм. Фермеры откинули занавеску, и кто-то швырнул в собак живой белкой, которая, однако, в два счета опомнилась и удрала. Потом уличного торговца схватили за шиворот, оттащили, а фермерский мальчишка барабанил по колонне солнца, пока пыль не вскипела и не выбросила совершенно бесполезную штучку, вроде цветочка, сделанного из крохотных вилочек.
Бангерова Большая Книга, принадлежащая Майку, – настоящий шедевр, с пюпитром и шнуром, вклеенными в переплет из обработанной синей кожи. Я вытащил шнур, перебросил через шею, и развернул пюпитр так, что он опирался о мою грудь и не давал закрываться книге. Дома мы часто использовали двуплечные рычаги, и я проследил по пятнам смазки на страницах то место, где было описано создание № 42, ритм и прочее, и как только все усвоил, немедленно начал барабанить.
Одна неверная доля может превратить драмлин в штучку(хотя у Майка Грабаки такие штучки, в большинстве своем, оказываются полезными), а № 42 был самым что ни на есть причудливым драмлином, хотя без особого мелодического рисунка. Я стал изучать страницу, где Генри, сын Германа Бангера, нарисовал драмлин с рядами символов, необходимых, чтобы выколотить его желтыми солнцами и синими лунами, всего тридцать два ряда по восемь, символов в каждом. Обычно вы отбиваете ряд, делаете передышку, отбиваете второй ряд, снова делаете передышку и так далее, пока не закончите. Я задерживал дыхание по три ряда подряд и, багровея от недостатка воздуха, страшно радовался, что фермеры по-прежнему удерживают брыкающегося и вопящего торговца.
Но по-настоящему я затаил дыхание только с последним ударом, когда уставился на чашу, где кипела пыль. Что-то выплыло на поверхность, длинное и тонкое, как большинство драмлинов, из какого-то странного серебряного металла с голубоватым отливом. Он поднимался строго вертикально, сначала одно плечо, затем перегиб – и появилось все остальное. Пыль удерживает драмлин, пока кто-то не схватит его. Тогда пыль поддается, и ты получаешь свой драмлин.
Трое фермерских мальчишек вытащили его из чаши. Ничего себе – два метра длины и перегиб почти в середине. Короткое плечо немного толще длинного.
Двое фермерских мальчишек весело галопировали за мной и тащили хвост рычага до самого «Мазепы», где Майк уже успел изрисовать блокнот и вытащить большую драмлинскую алмазную дрель. Майк встал на колени перед рычагом и начал вершить волшебство рулеткой и алмазной чертилкой, а я тем временем просверлил четыре дыры по его меткам. Драмлинский металл не царапается ничем, кроме алмаза, а драмлинские дрели просто вгрызаются в него, словно металл чувствует, что его пожирают, и просто расступается, давая дорогу сверлу.
Пришлось попотеть, чтобы установить рычаг, как надо, да еще под злобным взглядом Куилла Нанди, выглядывавшего из-за плеч пяти здоровенных деревенских парней, связываться с которыми никому не рекомендуется. Когда мы с Майком поставили рычаг на место и крепко прикрутили винтами, он осмотрел нашу работу с таким брезгливым видом, словно наткнулся на мертвого скунса, дня три пролежавшего на дороге.
– Хотите сказать, что эта тонкая изогнутая штука не разлетится через три минуты, после того как поезд отойдет?
Майк качнул головой, вытер руки о старое красное полотенце, как всегда после работы.
– Не только не разлетится, но ты даже изгиба не увидишь. А если разлетится, я отдам тебе остаток папочкиного наследства, чтобы ты прожил свои дни в праздности и ухлестывал за тощими девицами в богатых особняках. Я отвечаю за свою работу, Куилл.
Куилл, как ни странно, даже не огрызнулся, хотя его так и подмывало врезать Майку, но пятеро здоровенных парней все еще стояли поодаль, мало того, многозначительно постукивали кулаками по ладоням.
– Поезд отходит! – завопил Куилл, очевидно, желая только одного: чтобы все, особенно Майк, от него отцепились.
Мы с Майком только рассмеялись, швырнули наши сумки в последний вагон – вместе с персиками, цыплятами и картошкой, парившимися там целых три дня.
* * *
Главной проблемой было железо. По пути в столицу мы с Майком ни о чем другом и говорить не могли. Три дня, две ночи, восемь коротких остановок, чтобы набрать воды и угля, езда на открытой платформе под ясным небом в лучшую сентябрьскую погоду, которая выдалась на моей памяти в это время. Майк сидел на бочонке, положив ноги на клетку с цыплятами и бросая кукурузные зерна сквозь решетку. Я лежал на большом мешке с ячменем, укрывшись одеялом, подложив руки под голову, и наблюдал, как плывут облака. В шести вагонах от нас пыхтел «Мазепа».
Железо трудно добывать, возить и обрабатывать, поэтому оно дорого. После того, что идет на рельсы и локомотивы, обычно остаются жалкие крохи, из которых делается всякая мелочь, вроде подков и деталей вагона, которые можно использовать снова и снова, бесконечное число раз. Майк плавит железо в горне, но достать его очень трудно, и мы скупили все подковы и дверные пружины, которые только люди осмелились продать нам, чтобы слепить крохотный котел «Сэм’ла». Вот почему Майк делает из драмлинов все, что только может.
Некоторые драмлины вообще не из металла: алмазные бутылки, линзы, оконные стекла, связки веревок, маленькие подушки, полные клея, и все виды странных бесполезных штучек, похожих на комочки расплавленного стекла. Все остальные драмлины металлические, их можно сверлить драмлинскими дрелями, обрабатывать драмлинскими зубилами, но еще никто не видел, чтобы они плавились. Правительственные ученые с их микроскопами настаивают, что колонны сделаны неизвестным народом, названным геанами – в честь той планеты, которую мы обживаем. Майк утверждает, что геаны видели наше приближение и поспешили смастерить для нас вещесоздатели, чтобы мы могли укрепиться на этой планете и довольствоваться примитивными инструментами, получавшимися из простых ритмов, а уж постепенно дорасти до того уровня, когда сможем понять предназначение самых наисложнейших изделий в Бангеровой Большой Книге.
