Текст книги "Журнал «Если», 2004 № 04"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

Соавторы: Терри Дэвид Джон Пратчетт,Роберт Шекли,Майкл Джон Муркок,Дмитрий Володихин,Мария Галина,Александр Тюрин,Игорь Черный,Дейл Бейли,Владимир Тарасов,Сергей Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Потом «Звезда Волинора» рванулась вперед. Кочегар дернул за веревку, и большой паровой свисток пронзительно завопил в знак приветствия. А может, насмешки. Свисток резал уши, выворачивал тебя наизнанку, что говорило о халтурной работе мастера, наспех сляпавшего поделку, но кого это волновало?

Я застыл с лопатой в руке.

Мой амулет дернулся, раз, другой, третий, словом, пока не смолк свисток. Более того, сам «Сэм’л» тоже дернулся. Драмлинский металл двуплечного рычага, за который я схватился, словно пополз под моей потной ладонью, как ознобные мурашки.

Я вытащил амулет из-под рубашки, стащил с шеи, отшвырнул и уже хотел предупредить Майка, как левая поперечная балка вырвалась из подшипника и стала раскачиваться, будто гигантская палка, над нашими головами, не доставая до черепов всего на метр или менее того, а потом вывернулась, чтобы воткнуться между рельсами. «Сэм’л» затрясся, когда колесная ось лопнула, но мы не сошли с рельсов.

Майк взвыл от гнева и толкнул рычаг вперед до отказа, а я почувствовал, как скрежещут колеса под нами, пытаясь восстановить сцепление с рельсами и не находя его. «Звезда Волинора» была уже далеко впереди, а без левой балки… Нам еще повезет, если мы сумеем проползти хотя бы десять миль.

Майк протиснулся мимо меня, сыпля такими ругательствами, каких я от него отродясь не слышал, схватился за драмлинскую веревочную петлю, хлопавшую на ветру, и привязал к паровому клапану Розин свисток желаний. Думаю, одно хорошее проклятие заслуживает другого, и кроме того, я знал, в чем заключается единственное желание Майка. По лицу видел. Почти слышал, как оно отдается эхом в его голове, со всей неистовостью, какой он никогда не выказывает никому, кроме зажатой в щипцах раскаленной железной болванки и иногда меня.

Скорость. Скорость. Скорость! СКОРОСТЬ!

Он дернул за петлю, и свисток Розы запел.

Он пел, как в нашем представлении поют ангелы: высоко и тонко, почти неслышно, только звуки отдаются в твоей душе, не одна нота, и даже не весь аккорд, но вся песня, словно аккорды, пляшущие в четырех…

Пляска. Под нашими ногами. Под нашими руками. «Сэм’л» тоже танцевал под мелодию свистка. Я опустил глаза и уронил лопату. Болты, один за другим, выскакивали из рамы локомотива, но вместо того, чтобы разлететься, двуплечные рычаги и вилы и пятьдесят других видов драмлинов смягчались, растягивались и сплавлялись во что-то, не имевшее болтов и швов.

Правая балка оставалась на месте, и мы каким-то образом удерживали скорость.

Майк запаниковал и оттянул петлю в другую сторону, чтобы закрыть клапан, но дернул слишком сильно, и петля оборвалась вместе с поющим свистком. Майк шагнул вперед на мостик для прохода вдоль локомотива, чтобы заткнуть свисток ладонью, а я отшатнулся, схватив скручивающийся, пульсирующий металлический стержень, прежде чем правая балка успела раскроить мне череп.

Я хотел было пойти за Майком, но тут сам котел принялся растягиваться и вздуваться, как слишком туго набитая сосиска. Главный паропровод, встроенный в заднее центральное отверстие, выдернуло с мясом, и струя пара, способная в мгновение ока заживо сварить человека, вырвалась с ревом едва ли не в метре от меня. На моих глазах дыра начала расползаться, а струя пара била с такой же силой.

С меня хватило и этого. Я втиснулся в проход между дергавшимся котлом и дребезжащей правой балкой, пытаясь уйти как можно дальше от опасного места. Я как раз пробирался мимо подшипника правой балки, когда его тоже вывернуло и унесло вместе с балкой.

По идее, мы должны были остановиться.

Но нет! Мы набирали скорость!

Я оглянулся. Противоположный конец котла заволокло огромное облако пара, издававшего ужасающий вопль в ответ на ангельскую песнь свистка.

И тут я понял, что мы уже мертвы. Но не хотел видеть, как заживо варюсь на пару, поэтому продолжал красться вперед, не выпуская треугольной рамы, ставшей жестче и крепче без болтов. Я заметил голову Майка у самых цилиндров. Седые волосы, разлохмаченные ветром, развевались вокруг проплешины.

И тут раздался новый звук, усиливавшийся с каждым мгновением. Я оглянулся на котел. Сверху вниз шли постепенно расширявшиеся трещины, в которых противно завывал попавший туда воздух. И не успел я опомниться, как локомотив еще увеличил скорость, причем намного!

– Айк! – завопил Майк, ожесточенно махая рукой. – Айк! Готовься прыгать!

Прыгать? Да я едва висел на поручне, боясь свалиться под колеса, и судя по тому, с какой быстротой пролетали мимо деревья, мы были недалеки от той цифры, которую хвастливо назвал Майк: сто пятьдесят миль в час. Только попробуй прыгнуть при такой скорости, и тебя размолотит в кашу…

Но Майк показывал куда-то вперед, и вовсе не на «Звезду Волинора», которую мы резво нагоняли. На расстоянии замаячил мост через Доэ.

– Айк! Река!

Тот, кому предназначено быть повешенным, схватится за любую веревку, лишь бы на конце не было петли. Я кое-как полз по мостику, пока не оказался рядом с Майком. Мы оба схватились за скобу из драмлинского металла, удерживавшую на месте котел. Одна рука Майка, была свободна, но держал он ее так, словно сжимал зажженную петарду: слишком опасно хранить, но бросать не хочется. Я пригляделся. Между пальцами высовывались поперечины креста Полли, дергавшегося, словно живое существо. И я понял, почему на Майка иногда находило: трудно существовать между молотом и наковальней, между Богом, драмлинскими штучками и невестой Христовой, которую он любил без всякой надежды получить.

Я не сводил взгляда с трепыхавшегося креста, пока мы с ревом мчались мимо «Звезды», но тут «Сэм’л» вырвался на мост, и под ногами осталась одна вода. Майк отпустил скобу и чуть помедлил, чтобы стиснуть мое плечо. Потом оттолкнулся, и я, прежде чем последовать за ним, еще успел увидеть, как он, изогнувшись дугой, летит в коричневую воду. Но я на лету повернул голову и заметил, как «Сэм’л Борден» взорвался. Тендер, фонтаном разбрызгивая уголь, перевернулся дважды, перед тем как плюхнуться в реку, а драмлинский котел вырвался из рамы и взлетел в воздух на столбе пара, завывавшего пронзительным, вибрирующим, режущим уши воплем, какого я никогда не слышал раньше и, вероятно, больше не услышу.

Но тут мне стало не до локомотива. Я барахтался в холодной талой воде, стекавшей с Кобблер Маунтинз, стараясь дышать через нос и гребя к берегу, прежде чем успею окончательно заледенеть и пойти ко дну.

* * *

Мы с Майком сидели, прислонившись спинами к стволу толстого дуба у самой реки, и дрожали от холода, когда со стороны железной дороги показалась толпа мужчин, вскоре окруживших нас. Большинство были служащими железной дороги, но попадались и президентские телохранители. Кто-то рывком поднял Майка на ноги, хотя тот ошеломленно тряс головой, посылая во все стороны мелкие капли воды. Разумеется, тут же рядом оказался сам президент Честер, прятавшийся за спинами своих громил и визгливо орущий, как все коротышки, в тех случаях, когда им следовало бы вести себя с достоинством и разобраться, что почем.

– Майкл Грабаки, вы арестованы за то, что умышленно подвергли опасности жизни людей и правительственную собственность!

Что мог на это сказать Майк? Он сунул руку в карман. Громилы, тут же насторожившись, полезли за револьверами, но Майк вытащил всего-навсего крест Полли. Теперь уже обыкновенный крест, а не кусок магического металла, обладающий собственной волей. Он поглядел на крест, кивнул и улыбнулся.

– Делайте, что хотите, Честер, мое последнее желание исполнено.

– Наденьте на него наручники и тащите к рельсам, – приказал президент.

У одного из громил оказались наручники. Он уже подступил к Майку, когда над рекой прогремел выстрел.

На тропе, ведущей к железнодорожному пути, стоял Люк Горман с винтовкой, дуло которой было обращено к небу. Человек пятнадцать служащих В&НС держали наготове пистолеты.

– Честер, вели своим людям бросить пушки.

И без того выпученные глаза Честера сейчас, казалось, вот-вот покатятся по земле.

– Люк, черт побери, не забывай, кто я!

– К сожалению, не могу забыть, как бы ни хотел, – сухо бросил Горман своим рокочущим голосом. – Прикажи бросить пушки. Это моя земля, и только моя полиция имеет право распоряжаться здесь. Даже ты лишен неприкосновенности и можешь быть арестован в любое время года, за исключением дня выборов, до которого еще остался целый год.

Честер оглядел своих людей, неохотно кивнул, и пять пистолетов полетели в грязь. Люк Горман спустился вниз и отдал винтовку одному из своих полицейских.

– Майк, то, что ты считал котлом, очевидно, двухрежимный ускоритель с нулевым форсажем, вроде того, что использовался в шаттле «Ориджен», только поменьше и куда мощнее. Если у тебя есть ритм, считай, что мы уже на Земле. Нам он крайне необходим. Отдай его нам и получишь столько железа, сколько захочешь. Я даже готов признать, что ты выиграл гонки.

Майк покачал головой и расплылся в улыбке, кажется, только сейчас начиная соображать, кто на самом деле правит Драмлендом. Впрочем, у меня промелькнули кое-какие идеи.

– «Сэм’л» разлетелся еще до того, как мы пересекли линию финиша. Вы выиграли честно, Люк, и «Звезда» – чертовски классный локомотив, тут ничего не скажешь.

Он откинул мокрые седые волосы со лба и выпрямился.

– И можете получить ритм бесплатно: я механик по паровым двигателям, а не космонавт. Только беда в том, что ритм был на той бумажке, что я сунул в Бангерову Большую Книгу, а книга лежала в дорожной сумке у самой топки. Там, где приземлились рама котла и топка, там и ищите сумку, и нигде больше.

Горман немного подумал:

– Саймон, Чарли, берите лодки и канаты и обшарьте реку вниз по течению. Ловите все, что плавает.

Половина его людей послушно отправились выполнять приказ.

Горман снова повернулся к Майку.

– Должен сказать, Майк, это было отличное шоу! Можешь получить работу в В&НС, когда только захочешь, при условии, что навеки излечился от своего желания строить из штучек.

Майк пожал плечами.

– Излечился? Это вряд ли. Да у меня слюнки текут при одной мысли о том, что еще можно сделать! Я как раз подумал о железнодорожных путях и о том, сколько железа требуется для рельсов и насколько было бы лучше поставить паровые двигатели на управляемые перевозочные средства. У меня уже есть кое-какие чертежи…

– Автомобили в столице запрещены! – объявил Честер Харзак таким тоном, словно объяснял нам, что яблоки падают с деревьев. Кроме всего прочего Люк Горман владеет и сетью городских троллейбусов, так что не потерпит никакой конкуренции.

– Разумеется, мистер президент, и это одна из огромной кучи причин, почему я еду домой, в Хаффер.

* * *

Мы возвращались в кабине «Звезды Волинора», и бригада показала Майку, как работает локомотив – все это с дружеским похлопываньем по спине, и всесторонним обсуждением преимуществ паровых двигателей, и выражением взаимного восхищения. Через три ночи молодой кочегар выдвинул теорию, согласно которой свисток Розы был назван регулятором функций или чем-то в этом роде, и когда он звучит, драмлины делают то, для чего в реальности предназначали их геаны, а не то, что мы, тупые земляне, пытаемся заставить их делать. И что иногда треснувший паровой свисток или сложенные трубочкой губы ребенка могут воспроизвести звук, что-то означающий для Драмлина, но только настоящий драмлинский свисток способен превратить котел локомотива в ракетный двигатель.

Правительство с готовностью этому верит, а мы с Майком рады дружно кивать головами и помалкивать. Они так и не нашли котел или то, что казалось котлом, и некоторые поговаривают, что он на дне западного океана. Другие клянутся, что он давно уже в космосе, пролетел мимо «Ориджена» и ручкой помахал. Никто ничего толком не знает, верно только одно: есть что-то волшебное, я бы даже сказал, потустороннее в свистках и драмлинах, и если мы когда-нибудь выясним, что это такое, многое изменится. Вот увидите.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Марина и Сергей Дяченко
Уехал славный рыцарь мой…

И через неделю с небольшим у нас полетела связь. Возможно, все дело было в передающей станции на башне, и толковый инженер разобрался бы с этим за две минуты.

Но только не я.

Я честно поднималась на башню и копалась в проводах и платах, но так ничего и не поняла. Сдавшись, стояла на круглом балкончике и разглядывала землю до горизонта.

У подножия холма толпилась маленькая оливковая роща. Далеко на юге чернели развалины имения, сожженного в прошлом году моховыми звездами. По дороге гнали на ярмарку скот. А вокруг – каменистая пустыня, красная растрескавшаяся земля; Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится. Жаль, что связи больше нет. Есть только мутное зеркальце, расколотое пополам – половинка у меня, половинка, соответственно, у него.

В зеркальце я могла видеть отблеск его костра. Аманесер был жив, здоров, не ранен, и уже через неделю в ворота постучалось первое свидетельство его доблести – оруженосец побежденного рыцаря как-его-там, сопровождающий телегу с замечательными и нужными вещами.

Там была солярка – десять канистр. Моток медной проволоки, тюк серой ваты, масло – машинное и конопляное. Там были доспехи побежденного рыцаря – гора металлического лома, которую Аманесер согласился взять, скорее всего, только как дань традиции. И там было письмо – оруженосец вручил мне его трясущейся рукой; Аманесер не писал ничего о деле – ни о рации, ни о своих ближайших планах, ни когда думает вернуться. Он писал о любви, и большая часть послания была в стихах.

– Ты свободен, – сказала я оруженосцу побежденного рыцаря как-его-там.

Его затуманенные, будто закрытые пленкой глаза мигнули и прояснились. Он уставился на меня, словно не веря своему счастью.

– Ты исполнил свой долг, – сказала я. – Я принимаю подношение. Ступай.

Он попятился и споткнулся, едва не упав. Повернулся и кинулся бежать; слуги беззлобно смеялись вслед.

Закрылись ворота.

* * *

Ночью холм зашевелился.

Слуги забились в свои каморки и бормотали молитвы. Я и не ждала от них ничего другого; поднявшись на крышу, я расчехлила пушку, закурила трубку и стала ждать.

Уезжая, мой рыцарь отлично пристрелял старый ствол, и теперь единственным недостатком пушки был маломощный аккумулятор. Аманесер обещал прислать новый, как только подвернется что-нибудь подходящее. Но подходящее не подвернулось, а моховые звезды были тут как тут.

Их было не так много – может быть, пять или шесть, – но и одной вполне достаточно, чтобы поджарить замок вместе с обитателями. Для этого всего только и нужно, чтобы звезда дотронулась до ограды. Дай ей дотронуться – и ты сама удивишься, как быстро превращается в преисподнюю твой уютный дом.

На пушке не было прибора ночного видения – Аманесер не успел поставить. Стояла безлунная ночь, с неба смотрели тысячи неподвижных глаз, и среди них – любимая звезда Аманесера. Я помахала ей рукой. Облачко табачного дыма размазалось в неподвижном воздухе.

Холм подрагивал, будто пузырился в темноте. По невидимым ниточкам бежали огоньки, все ближе и ближе. Я отложила трубку и прижалась лицом к прицелу.

Будь на пушке нормальный аккумулятор, я расстреляла бы их еще на холме, и дело с концом. Но зона поражения начиналась (или заканчивалась?) как раз перед нашими воротами, а интервал между двумя выстрелами составлял пять секунд, не меньше. Если я поспешу с выстрелом, у звезды будет как раз достаточно времени, чтобы добраться до ограды и потрогать ее раздвоенным языком… если это у них язык, конечно.

Аманесер никогда не промахивался. Но Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится, а для этого необходимо научиться отгонять моховых звезд.

В прицел я видела все те же бегущие огоньки. Один за другим завыли псы на цепи, в конюшне заревели мулы. Мой палец лег на гашетку, и больше всего я боялась, что рука перестанет слушаться. Темнота стала красная, как сырое мясо. Я заставила себя выждать еще мгновение, а потом пальнула.

Пушка даже не вздрогнула. Холм озарился белым. Перед воротами, в нескольких сантиметрах, забился в корчах волосатый жгут – не знаю, как выглядит моховая звезда на самом деле, в моем представлении она похожа на гигантский комок волос, застрявший в водостоке. В мгновенном свете выстрела я увидела, как близко подпустила звезду, и ужаснулась. Зато и уйти ей теперь не удастся – она разваливалась, растекалась лужей, и несколько секунд слепоты – а после выстрела я всегда слепну – прошли в безопасности и в ощущении победы.

Другим бы звездам разбежаться при виде такой картины. Но им плевать. У них нет чувства самосохранения. Они вообще не живые. Аманесер в свое время пытался понять их природу и понял бы, будь у него время.

А так – приходится стрелять по ним, непонятым.

Красный огонек на пульте сменился зеленым – пушка дозарядилась. Холм по-прежнему пузырился: звезды подбирались справа и слева. По второй я выстрелила с опережением – еще чуть-чуть, и промахнулась бы. Звезду отбросило от ограды. Картинка легла на сетчатку, как фотография: жгутики, хлыстики, щупальца, какие-то развевающиеся рваные юбки… Все еще слепая, я отсчитала пять секунд и выстрелила снова. И, когда открыла прозревшие глаза, звезды уже не было. Не знаю, что с ней случилось.

Ночь пахла лимоном и лавром. В степи стрекотали цикады. Прежде чем третья гостя подошла к нашим воротам, я успела выпустить три дымовых кольца. Правда, они не были идеально круглыми.

Беззвучная вспышка. Легкий треск, как от бабочки, угодившей в пламя свечи. Я перевела дыхание; Аманесер был бы мною доволен.

Журчал фонтан во внутреннем дворике. Перед рассветом подул ветерок. От прицела на моем лице остался продолговатый синяк – я чувствовала его, даже не глядя в зеркало.

Одна за другой гасли звезды. Последней ушла любимая звезда Аманесера – и я, конечно, снова помахала ей рукой.

И поднялся новый день, освещая холм, оливковую рощу, красноватую землю в трещинах и большую дорогу, пустынную в этот час.

Еще один день в ожидании.

* * *

– Госпожа, путник у ворот. Пустить?

– Кто таков?

– Монах.

– Взвесьте.

Слуга удалился. Я отложила вышивание. Умылась из фонтана. Накинула вуаль. Неторопливо, чтобы не выказать любопытства, прошла во двор – поглядеть.

Монах был совершенно безобиден, по крайней мере, снаружи. В момент моего появления он как раз стоял на весах, и показания гирь вполне отвечали тому, что видели глаза: коренастый и тучный мужчина, видавший лучшие времена. Обвисшие щеки. Сожженная солнцем кожа. Линялая коричневая ряса. Монах как монах.

– Входите, отец.

Сойдя с весов, он благословил меня чуть дрогнувшей рукой.

– Уверяю вас, я не несу в себе ничего такого… что могло бы представлять опасность. Я человек из костей и мяса.

– Знаю, отец. Входите и разделите со мной мою скромную трапезу.

Смеркалось. Я велела принести свечи. Монах был голоден, и только деликатность удерживала его от жадного чавканья за обильно накрытым столом. Я не заводила разговора, чтобы не ставить гостя в неловкое положение – а то как бы он разговаривал с набитым ртом?!

– Сеньора, – сказал он, вытирая губы салфеткой, – я не устаю благодарить Господа за то, что он привел меня к вашему дому сегодня вечером. Усталость, голод и жажда – пустяки… в сравнении с тем, что я едва не остался на ночь без крова!

– В этих местах бывают моховые звезды, – сообщила я.

– В этих местах, моя сеньора, бывают совершенно ужасные вещи – и по ночам, и среди бела дня. Вы заметили – здешние поселяне ни во что не ставят имя Господне?

– Отец, я не вожу дружбу с поселянами.

– Простите, я не то имел в виду, – он откинулся на спинку кресла, на вислых щеках его появился румянец, и я впервые заметила, что он вовсе не стар. – Я брожу от селения к селению, собираю подаяние, моя сеньора. Чем дальше – тем безнадежнее… Я помню времена, когда во имя Его совершались подвиги. Я помню великана, которого одолел Пайс, Всемирный рыцарь, у стен нашего монастыря – одним только именем Господним! Он так и не встал – великан, я имею в виду. Мы распилили и сняли, что смогли, а остальное с превеликим трудом погрузили на повозки и оттащили в овраг. Распределительный щит с того великана стоял в монастыре до прошлого года – тогда уже поломался в последний раз, и пришлось его выбросить. Вы представляете, моя сеньора?

– С трудом, – сказала я.

Монах опустил голову:

– Мне тоже с трудом верится. Где теперь Пайс? Они забыли Господа, и во имя Его нельзя совершить не то что подвига – мелкого благодеяния…

Он хотел еще что-то сказать, но передумал и снова взялся за еду.

– Я не так богата, как прежде, – сказала я. – Мой рыцарь отправился в странствия, я жду его и буду ждать, сколько понадобится, но может быть, вы примете от меня хотя бы канистру солярки?

Он взглянул на меня поверх блюд и кувшинов, его глаза блеснули, оказавшись вдруг ясно-голубыми:

– О сеньора… Канистра солярки – королевский подарок по нынешним временам. Да благословит вас Господь!

Я подумала, что он – в высшей степени приятный и искренний человек.

* * *

– Значит, ваш сеньор в отъезде? – спросил монах, когда после ужина мы сидели во внутреннем дворике, попивая вино из деревянных кубков и слушая шелест фонтана. Я курила трубку.

– Он странствует, – коротко отозвалась я.

– Он посвящает свои подвиги вам, – тихо сказал монах. Не спросил, но констатировал.

– Да.

– В юности, – он вздохнул, – я тоже был рыцарем…

– Правда?

– Сейчас в это трудно поверить. Я отправился совершать подвиги во имя справедливости. Несколько мелких поединков прошло хорошо, но потом… Потом меня вышибли из седла и едва не убили – во имя дамы, моя сеньора, во имя прекрасной дамы. Я отнес ей мои доспехи и все мое имущество, как пожелал того победитель и как велит традиция… и постригся в монахи. И только много лет спустя мне открылась мудрость божественного промысла…

– Возможно, вы желали справедливости недостаточно сильно?

– Нет-нет! – он замахал руками, с рукавов рясы полетела дорожная пыль. – Дело совсем в другом… Дело в том, что справедливость… ах, сеньора, вы уверены, что в самом деле хотите это слышать?

– Разумеется.

– Справедливость возможна только в мире, где добро и зло – абсолютные, а не относительные величины. А в нашем мире, где забыли Господа, нет добра и нет зла. И справедливости нет. Не в том смысле, что она нарушена и ее следует восстановить – просто ее не существует. Мне следовало подумать об этом прежде, чем я опоясался мечом.

Он до сих пор переживает давнюю неудачу, подумала я.

– Возможно, все не так трагично, отец мой. Разве любовь – не добро? Разве нелюбовь – не зло? Разве это не абсолютные величины?

Он вдруг встал и поклонился мне с трогательной, чуть траченной молью галантностью:

– Ваша красота – добро, моя сеньора. Ваша доброта и щедрость… и ваше милосердие. Мне кажется, что рыцарь, совершающий подвиги в честь столь прекрасной дамы, должен быть непобедимым.

И снова поклонился, подметая рукавом рясы цветочный орнамент на плитках пола.

Рано утром он ушел, увозя обещанную канистру солярки и оставив на краю фонтана увядающий белый цветок.

* * *

– Сеньора! Побежденный рыцарь у ворот!

Медленно, с подобающей случаю надменностью я вышла на крыльцо и остановилась, пораженная.

Весь двор был запружен повозками. Узлы и ящики, канистры и бочонки, овцы и мулы, и множество того, что Аманесер именовал емким словом «ресурсы». И среди этого великолепия – побежденный рыцарь.

Без доспехов, в простой дорожной одежде, он все равно был огромен. Возможно, он мог считаться переходным звеном от рыцаря к великану; такого я не решилась бы взвешивать – жалко весов. Да и не нужны были дополнительные измерения, чтобы узнать в нем, этом побежденном рыцаре, человека второго порядка.

У него были широкие скулы и высокий лоб с налипшими черными прядками. Правый глаз – карий, угрюмый. Левый – поврежденный: черная дыра с поблескивающим изнутри фотоэлементом. Мускулистые руки и плечи, мощный торс и узкие бедра. Левая нога отрублена по колено, из переплетения тканей и кабелей торчит сучковатая палка, небрежно обмотанная изолентой.

– Прекрасная донна Клара, – голос у побежденного рыцаря был под стать фигуре, низкий и раскатистый, – исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета, вызвавшего меня на честный поединок и одолевшего твоим именем, приношу к стопам твоим все имущество мое, а также самое жизнь. Распоряжайся ими, как сочтешь нужным!

И он поклонился, чуть менее грациозно, чем недавно монах, но это и не удивительно – с отрубленной-то ногой! За секунду до поклона он занес правую руку за голову, а потом, склоняясь, вытянул ее перед собой, будто предлагая мне что-то. И замер в таком положении. Совсем замер – так могут застывать только люди второго порядка.

Выждав минуту, я сошла с крыльца и, осторожно обходя лошадей и мулов, подошла поближе.

Я остановилась в шаге от побежденного. Он стоял, согнувшись чуть ли не вдвое, и в этом положении голова его была чуть выше моей головы. Он смотрел в землю; ко мне была обращена макушка коротко остриженных, слипшихся «ежиком» волос. На ладони, обтянутой грубой боевой перчаткой, лежала маленькая вещь, о которой я уже догадалась.

Преодолевая невольный страх, я заглянула рыцарю в лицо. На висках его темнели круглые синяки. Правый глаз смотрел в пространство. На месте левого была абсолютная тьма. Ни один мускул не сокращался.

Контакты на висках, подумала я. Что с ним проделал Аманесер, прежде чем послать ко мне? Побежденный рыцарь стоял, склонившись в «поклоне верности» – жесте безграничной покорности и полного доверия, с которым люди второго порядка когда-то обращались к своим инженерам.

Я обошла рыцаря кругом. Разъем обнаружился за правым ухом. Вертикальный разъем, вроде как замочная скважина. Сейчас, согласно древней традиции, мне надлежит вставить чип на место и сказать побежденному, что его присяга принята.

Я снова обошла преклоненного – еще и еще. Слуги наблюдали за мной в священном ужасе. Мулы ревели, требуя воды и покоя.

Я протянула руку и вырвала чип из одетых в перчатку пальцев.

– На верстак, – скомандовала слугам, указывая на побежденного рыцаря. – Вынуть аккумулятор, да поживее!

Слуги повиновались.

Вечером того дня у нас уже была отличная дальнобойная пушка, способная снимать моховых звезд – да и вообще, кого бы то ни было – чуть ли не с вершины холма.

* * *

Я рассказывала Аманесеру обо всем, что происходило в доме. Не знаю, много ли он слышал – половинки мутного зеркальца плохо держали сигнал. Иногда я могла видеть рыцаря, как будто он был рядом, и слышала голос, произносящий мое имя. Иногда я видела только туман и слышала только атмосферные разряды.

Каждую ночь я оставляла свечку на окне – чтобы мой рыцарь мог увидеть ее издалека.

Побежденные приходили один за другим, порой каждый день, порой с интервалом в долгие недели. Среди разнообразных рыцарей и оруженосцев попадались колдуны – этих я выходила рассмотреть поближе. К сожалению (а может быть, к небывалому счастью), Аманесер жестко программировал их, прежде чем отправить ко мне: у всех, кого он присылал, имелись следы от контактов – круглые синяки на висках, иногда на лбу. Бедняги являлись – часто истощенные, забывшие о воде и сне, одержимые одним желанием – принести мне свою покорность вкупе с имуществом. Я отпускала их: мне стоило только сказать «Ты свободен», как осмысленное выражение возвращалось в их глаза. Но если кодовое слово говорил кто-то другой – или если мой голос оказывался охрипшим от фруктового льда, как это случилось однажды в полдень, – запущенная Аманесером программа продолжала работать…

Когда пришельцы оказывались людьми из плоти, я всегда предлагала им помощь – услуги лекаря, еду и воду, кров на ночь. Они смотрели на меня с ужасом и почти всегда отказывались.

– Прекрасная донна Клара! Исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета, вызвавшего меня на честный поединок и одолевшего твоим именем…

– Прекрасная донна Клара! Исполняя приказание Аманесера, рыцаря рассвета…

– …приношу к стопам твоим все имущество мое, а также самое жизнь…

– Прекрасная донна Клара…

Два раза на холме появлялись моховые звезды и один раз – костлявый аббат. Пушка работала безотказно. В поклаже одного из побежденных нашелся тюк великолепного табака – я выпускала колечки дыма и ждала, когда вернется Аманесер.

* * *

– Сеньора! Побежденный рыцарь… тьфу, это оруженосец… у ворот!

Я со вздохом поднялась с подушек. Заложенная Аманесером программа требовала, чтобы побежденный приносил свою верность лично мне. Передавать благосклонность через слуг было бесполезно и негуманно – рыцари, оруженосцы или колдуны продолжали стоять у порога под палящим солнцем, ожидая донну Клару собственной персоной. Один старый изможденный колдунишка, которого я заставила подождать каких-то полчаса, помер, едва получив свободу. Стоило мне отпустить его на все четыре стороны, как он облегченно вздохнул и рухнул в пыль…

А сегодня с утра припекало, как в аду. Я накинула кружевную мантилью и вышла на крыльцо чуть поспешнее, чем всегда.

Было тихо – если сравнить с тем тарарамом, который обычно поднимался всякий раз, когда в ворота стучал побежденный. На этот раз посреди двора стоял ровно один мул, нагруженный двумя тюками, а рядом с ним – человек первого порядка, тощий чернявый юноша со шляпой в руке.

Он не был запрограммирован – это я поняла с первого взгляда. Он был напуган, измучен, может быть, слегка побит – но у него не было ни синяков на висках, ни программы в мозгу. Поэтому при виде меня он не завел, как положено, «прекрасную донну Клару», а замер, разинув рот, будто от сильного удивления.

Я улыбнулась. В отличие от всех побежденных чудовищ, вереницей проходивших через наши ворота, парень был хотя бы забавный.

Моя улыбка произвела поразительный эффект. Он издал гортанный звук – не то застонал, не то запел – и улыбнулся в ответ.

– Кто ты, путник? – спросила я насмешливо. – Что тебе надо?

– Вы Клара, – сказал он, все еще улыбаясь.

– Донна Клара, – автоматически поправила я.

На его безмятежное чело будто набежала маленькая тучка. Он сдвинул пыльные брови:

– Прекрасная… донна Клара… как вы прекрасны!

И замолчал.

* * *

Его звали Диего, и ему довелось прослужить в оруженосцах всего три месяца. Его рыцарь был из людей первого порядка (из костей и мяса! – с гордостью повторял Диего) и большую часть времени проводил не в боях и не в дороге, а за обеденным столом. Пока ему попадались такие же умеренные, смирные рыцари, удавалось решить исход поединка с помощью игральных костей. Но в один несчастный день на перепутье он повстречался с Аманесером.

– Наповал, – рассказывал Диего, печально почесывая бровь. – Мой хозяин не успел даже охнуть, сеньора. Превратился в мешок с фаршем… а ведь собирался вечером гульнуть в трактире! Так и говорил: нынче вечером, Диего, мы с тобой погудим. А сеньор Аманесер копьем его – тресь! И все…