Текст книги "Одна на краю света"

Автор книги: Марина Галкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Наконец сквозь туман проглянул тусклый ореол луны, я смогла рассмотреть стрелку компаса, который подтвердил, что двигаюсь я правильно, на запад. В бинокль пытаюсь отыскать силуэт избушки, но тщетно. Силуэты бочек проплывают мимо. Никакого огонька. А берега все непригляднее, вес ниже – блестящие пятна разводий светятся на них. Еще с полкилометра плыла я вдоль берега, то подгоняемая ветром, то заливаемая боковой волной и, потеряв надежду встретить избушку или высокий берег, десантировалась на мокрый песчаный пляж. Вода здесь все еще была пресной – но сразу за дельтой она и не должна быть соленой, думала я, уверенная в том, что стою на берегу океана.

Даже метрах в трехстах от кромки воды на песчаном берегу не было сухости. Попадались разводья луж, и под песком проступала вода. И дальше впереди картина не улучшалась. Силы резко кончились. Выхода не было, мне нужно было быстрее спасаться от ледяного ветра. Колышки слабо держались в песке, никаких камней вокруг не было и в помине, расползающимся жидким песком я заваливала отвороты тента, чтобы он держался на ветру, с торца привалила каяк. В ветровом укрытии мне сразу стало теплее. Огонь горелки, чай и шоколад окончательно привели меня в чувство. О приливе думать не хотелось.

Всю дорогу по Пегтымелю твердила себе, что ни за что не сунусь в эту дельту вечером, – и вот результат! Да, мечты о жилье выбили меня из колеи благоразумия, теперь пожинаю плоды, вываливаясь в мокром песке. Шкурка олененка, спасжилет и штаны, подстеленные под ложе, спасают мой спальник – к утру он не успевает погрузиться в песочную кашу.

Мне повезло, прилива ночью не было. Утром, выбравшись наружу, вижу картину, совершенно не вписывающуюся в мои ночные представления. Я нахожусь еще далеко не на берегу Ледовитого океана, а в океане проток и песчаных кос, настолько низких, что в темноте, естественно, не могла видеть противоположного берега. Простора океана впереди еще даже не видно. Оглядываюсь – изба! Совсем недалеко от меня! Среди окружающей плоской равнины она была видна как на ладони, и сейчас мне было трудно предположить, что ее можно не заметить. Да, дневной свет – вещь великая.

Бросив все, я заворожено зашагала к избушке прямо в ботинках, встреченную по пути протоку, не долго думая, перешла босиком, закатав штаны, и вскоре предстала перед взором охотника Лехи. «Босиком! Перешла протоку! – Леха был неподдельно потрясен этим фактом. – Ну, теперь буду всем рассказывать! А я выхожу утром за водой – смотрю, что-то зеленое. Интересный, думаю, какой вынос. Взялся за бинокль – разглядел лодку, ну, думаю, совсем рыбаки спятили, на таком месте вставать! Был бы западный ветер – все бы с водой сравнялось!»

Охотник Леха был родом из Нижнего Новгорода, но вот уже несколько лет жил на Чукотке, зимой в поселке Биллингсе, а летом здесь, в избушке. Он стрелял тут диких оленей и заготавливал рыбу. Жил в одиночестве, рации у него не было, изредка к нему заезжали на вездеходах или заходили пешком оленеводы.

Леха был человеком, который открыто восхищался моим походом. «Вот это я понимаю! – прокомментировал он мой краткий рассказ. – Настоящий путешественник! Без всяких там спонсоров, без сопровождения». После Леха щедро спонсировал меня консервами и готовыми супами в стаканчиках, убедив, что в поселке с продуктами будет туго, а также сопроводил меня кучей ценных указаний по предстоящему пути вдоль океана, рассказал, на каких мысах лучшие для ночевки балки. «А в Биллингсе можешь у меня в доме жить».

До океана от Лехиной избы было еще несколько километров. Но, однако, и здесь уже чувствовались приливы. Разница уровней воды в прилив и отлив зависела еще и от направления ветра. Сейчас, при восточном ветре здесь, среди проток, в нескольких километрах от устья Пегтымеля, эта разница составляла всего сантиметров тридцать. При отливе обнажалось основание бивня мамонта, торчащего в реке. Вот уже два года Леха пытался аккуратно откопать его, чтобы не повредить кончик. Когда дул западный ветер, при приливе могло затапливать все песчаные отмели близь устья, так что мне повезло. На моторке мы сплавали за моими вещами, я отмыла их от песка и просушила у печки в балке.

Мясо, жареная красная рыба, сало, экскурсия к бивню мамонта, торчащего из воды в русле реки – как водится, продолжить путь я смогла лишь на следующий лень.

Расплата за гостевание. Прибрежное плавание

С утра над дельтой висит низкий туман, оставляя видимость метров на 300. В полдень восточный ветер разгоняет его и я оправляюсь в путь. Вскоре вплываю в Северный Ледовитый океан. Вернее, я еще нахожусь в дельте реки. Выраженное русло уже закончилось, позади остались низкие песчаные берега, только километрах в трех от меня впереди виднелась полоска айсбергов – различной причудливой формы угловатых льдин. Их прибило на мель, и теперь они, как на приколе, лежали за длинными песчаными косами – будто очерченной по окружности полосой выноса реки диаметром в десяток с лишним километров.

За этой пологой цепочкой «островов» и начинается океан, начинается глубина. Я же качаюсь на крутых частых волнах мелководного разлива. Восточный встречный ветер крепчает, меня с головой обдает солоноватыми брызгами, весла цепляются за дно, я практически не продвигаюсь вперед. Я нахожусь в самой левой, западной точке дельты, и поэтому теперь мне нужно пересекать ее целиком.

Сначала плыву по мелководью, опасаясь выходить на простор. Волны с белыми гребнями. На дальних песчаных косах, за которыми громоздятся льдины, причудливые многоугольники с острыми ребрами, с плоскими гранями, иногда чернеющими на фоне далекого горизонта неба, лежат тюлени. Качка и брызги не дают с высоты посадки в каяке рассмотреть тюленей повнимательней, точнее определить их вид.

Вскоре, придерживаясь песчаного берега и не теряя из вида его низкой кромки, я попадаю на мели. И хотя меня манит далекий маяк, по черточке которого я ориентируюсь, мне приходится отдалиться от берега, не плыть к маяку напрямик, а держаться подальше от мелей. Весла все же продолжают временами цеплять дно даже на значительном удалении от прибрежных кос. Встречный ветер на мелководье гонит волну и тормозит мое передвижение.

Вылезаю из каяка, Восточно-Сибирское море оказывается мне ниже колена. Впрягаюсь в хомут-веревочку и бреду по щиколотку в воде навстречу ветру. Ступаю по дну, веду свой корабль на поводу и радуюсь тому, что, вопреки сомнениям, почти не вязко. Где-то здесь, в этих гиблых местах потерпел крушение галиот купца Никиты Шалаурова. Да, места гиблые…

По мере продвижения вперед открывается все больше мелей. Их легко распознавать по частой ряби на поверхности воды. Местами настолько мелко, что даже мой плоскодонный каяк приходится протаскивать по дну. А иногда забредаю в глубину и перегребаю эти участки проток. Очень холодно, быстро немеют кончики моих чувствительных теперь к морозу пальцев на руках, только в пешем движении, когда можно засунуть кисти рук в рукава прорезиненной куртки, пальцы отходят.

Казалось, что льдины, выползшие от океана на песчаные длинные узкие косы, окаймляющие разлив дельты, лежат сплошной стеной, поэтому я продолжала пешее передвижение по дельте, не приближаясь к льдинам. Последний слой на подошвах кроссовок отслоился и черпал донный песок, затормаживая мое передвижение. Когда я приближалась к редким косам, с них навстречу мне временами поднимались вихри сухого песка так, что в мозгу рисовались сюрреалистичные картинки, будто я бреду по пустыне. Однако глаза приходилось беречь по-настоящему. К вечеру, когда солнце уже склонилось к горизонту, я была километрах в четырех от берега и примерно на таком же расстоянии от тригопункта на мысе Лялера. «До темноты не успеть, – тоскливо подумала я, – надо по протокам уходить на берег».

Но и от берега меня отделял лабиринт полусухих отмелей, а отгонный восточный ветер отжимал с мелководья остатки воды, клубами гнал водяную пыль над меляками. Тащить груженый каяк по дну было нелегко. Разогнавшись по водной глади, я вытягивала лодочку на песчаную перемычку отмели, несколько метров она катилась по инерции, а дальнейшее передвижение приходилось осуществлять планомерными рывками, всем телом падая на веревку и одновременно прилагая все свои силы. Кое-как, стараясь петлять по более глубоководным протокам, я все же почти подошла к берегу.

До тундры оставалось метров 500, но силы кончились, ведь последние полкилометра я тащила каяк по дну. Пришлось разгружать его и запихивать вывалянные в вездесущем песке гермомешки в рюкзак. Темнело. Пока выносила рюкзак на коренной берег, все время боялась, как бы не натянуло туман, ведь здесь это происходит мгновенно. Ветер не унимался. Всегда испытываешь беспокойство, когда приходится оставлять каяк, да и вообще любую незаменимую часть снаряжения в ненадежном месте. А вдруг не найду его, вдруг его сдует ветром.

Слава богу, ничего этого не случилось. В бинокль выискав каяк, возвратилась за ним. Я шла к берегу, и поэтому ветер теперь дул мне в бок. Почувствовав странные рывки за спиной, я оглянулась и изумилась. Ветер приподнимал теперь уже легкий разгруженный каяк и, переворачивая его, крутил пропеллером. Каяк не волочился за мной на веревочке, а «шел» сбоку вприпрыжку, плюхаясь после каждого полного оборота на брюхо. Добравшись до рюкзака, я на мгновенье положила весло на отмель, но его тут же развернуло по ветру, и оно, поочередно перебирая лопастями, «зашагало» от меня прочь. Прыжком настигаю беглеца.

Но и этот берег еще не был безопасен. Вдруг нагрянет западный ветер? До линии прибоя, где громоздились бочки и коряги плавника, было еще с километр расстояния. Я поняла, что дальше идти с каяком мне сейчас уже не под силу. Все это происходило недалеко от второго маяка, и мне почему-то казалось, что именно рядом с маяком должны находиться избушки, про которые мне твердил Леха. Чтобы ночью каяк не унесло ветром, загрузила его консервами и рыбой, а с необходимым для ночевки снаряжением, не без щемящего чувства неуверенности в завтрашнем свидании с лодкой, отправилась на поиски избушки.

Вот что писал Олег Куваев в «Дневнике прибрежного плавания» об этих местах, когда они на лодке с мотором плыли от Певека в Биллингс и попали в непогоду: «А может, они думают, что давно наша лодка лежит разбитая на километровых отмелях среди взбаламученной воды, а мы бродим по тундре и ищем выхода. Потому что, если даже выйти на берег между губой Нольде и мысом Шалаурова Изба, то никуда с этого берега не уйдешь и будешь ходить, отрезанный от мира горами, реками, а через реки те можно переправиться, если только уйти на юг километров на 100, а может, 150».

В сгущающихся сумерках я шагала и шагала вперед, по направлению к далекому маяку, впереди временами проступали очертания бочек, больших стволов плавника, засыпанных песком. Начался коренной берег, но под ногами хрустели похожие на солянки суккулентные пустынные растения, совершенно не тундровые. По пути я нагибалась к каждой луже, пробуя воду на вкус, но лишь горечь оставалась у меня на языке.

Неожиданно я уперлась в глубокую протоку. Вода в ней была солоноватая, я пыталась обогнуть протоку вдоль берега, но нет, это была обширная лагуна, многочисленные разветвления ее загибались обратно в сторону, откуда я и пришла. «Ну вот, начинаются куваевские пророчества, – мысленно ворчала я. – Что же делать? Черт с ним, с этим маяком, – решила я наконец. – Переночую без воды, где посуше». Развернувшись, я прошла немного назад и, остановившись на приглянувшейся площадке, стала растягивать тент. Автоматически попробовала воду из близлежащего озерка и она, на удивление, оказалась пресной.

Так я побывала в шкуре потерпевшего кораблекрушение и хоть чуть-чуть смогла почувствовать, каково же здесь было матросам с галиота.

С утра и ближние пресные озерки, и солоноватые, и даже водное пространство шириной с километр вдоль берега моря – все покрылось ледком. За ночь ветер не поменялся, прилива не было, и каяк встретил меня на прежнем месте. Его не затопило, он не улетел. Кратковременное безветрие ясного морозного восхода сменяется восточным ветром. Чтобы быстрее приблизится к мысу Лялера, теперь хорошо видимому, с «тригой» (триангуляционным пунктом) на невысоком откосе, нельзя двигаться напрямую – очень много мелей. Поэтому снова сначала удаляюсь с рюкзаком за плечами и каяком на поводу подальше от берега, и там, где становится глубже, иду уже параллельно суше.

Полдня утомительных мелей – и вот, наконец, за мысом дельта закончилась, и начался нормальный, галечниковый берег, поднимающийся от воды крутым валом – насыпью метра в два высотой. На гребне вала лежали бочки и плавниковый хлам. Подхожу к долгожданным живописным льдинам и обнаруживаю, что здесь между ними вполне есть проходы для каяка.

Лавирую среди огромных метров по 5–7 в диаметре ледяных глыб. Океан оказался действительно Ледовитым! В этом аномальном году он не растаял. Льдины метра на два возвышаются над водой, у берега они достают до дна и сидят неподвижно, на глубоких же местах медленно дрейфуют по ветру. Волны подтачивают глыбы на уровне воды, и многие из них поэтому имеют форму грибов на тонких ножках. Временами эти шляпки-махины обламываются, взмывая фонтаны брызг, льдины кувыркаются. Я не одна в этом сказочном ледяном царстве: тысячные стаи черных уток качаются на волнах, нерпы высовывают из воды свои усатые мордашки с удивленно-круглыми детскими глазами, разглядывают нового необычного обитателя моря.

Недалеко за мысом Лялера вижу два балка на берегу. Про них-то и говорил мне Леха, да, я, видать, слушала в пол-уха и почему-то решила, что они стоят за маяком. Мыс Лялера венчает «трига» – невысокая деревянная пирамидка. А высокий маяк стоит далеко на заболоченном берегу, а вовсе не у воды. Подхожу к строениям. Стены их разрисованы яркими красками – море, пальмы, русалки. Один балок на замке, а второй открыт, там печка и нары, тесно, но уютно. Но мне рано вставать на ночевку, я отправляюсь дальше, к манящим кекурам следующего по-настоящему высокого мыса.

Этот следующий мыс – мыс Шалаурова Изба – хорошо виден издали. После многокилометровых унылых низких берегов дельты Пегтымеля, у которых, видимо, и потерпел крушение в 1764 году галиот русского землепроходца Никиты Шалаурова, мыс выделяется особенно. В этом месте к морю подходит горный отрог и весь он испещрен причудливыми скальными кекурами – останцами. Я видела часть из них еще раньше, когда плыла в нижнем течении Пегтымеля. Издали они смотрелись, как некие циклопические, неземные строения, напоминали сказочные замки с башнями, дворцы. Венчает мыс высокий маяк.

Перед мысом, у берега бухты, забитой льдинами, стоял высокий нежилой дом с пустыми глазницами окон. За ним на склоне, возвышаясь на 8–10-12 метров от ровной поверхности земли, толпились гигантские статуи останцев. Я разгуливала по парку слоистых черных обтесанных ветром безносых истуканов, и сказочную окружающую картину дополнял потрясающий закат. Желтый диск солнца коснулся горизонта – нагромождения ледовых глыб океана. На ветру у кромки былого прибоя жгла я огромный костер из толстых белых бревен плавника, которого здесь было навалено с избытком.

Но все очарование сказки рассеялось, когда я зашла в дом. Битые стекла, мусор и хлам. Под наружной коробкой стен внутри дома стояли два стандартных балка, в одном из которых, где была деревянная кровать, печка и столик, а окошко затянуто полиэтиленом, я и заночевала.

Утром восточный встречный ветер не унимался. Холодно, почти морозно, но, слава богу, пока было ясное небо. Море забито льдинами, но для каяка всегда находятся проходы. Льдины сдерживают ветер и волну.

Однако на самом конце мыса, где стоял маяк, и где глубина начиналась прямо у берега, льдин было меньше. Я подозревала, что именно этот маяк был источником радиоактивного излучения, еще в Москве меня предупреждали о таких маяках, выработавших свой положенный ресурс и не пополненных свежим. Меня снабдили приблизительной схемой расположения таких маяков на побережье Чукотки. Казалось бы, если это действительно так и это опасно, нужно всем местным жителям раздать подробные карты с указанием этих объектов. И неужели нельзя было эти маяки обезвредить? Я не очень верила в существование опасности, но один маяк был на моем пути, и все-таки я решила перестраховаться: на берегу я все время находилась под защитой отрога горы, а на воде решила огибать маяк как можно дальше от берега.

На участках открытой акватории на траверзе мыса ветер начинает разгонять приличную волну, что позволяет мне оценить мощь океана. Льдины дрейфуют по ветру мне навстречу, я ищу укрытия от волн в их ветровой тени, искоса поглядываю из-за них на стальное сооружение маяка, вспоминаю школьные уроки НВП, коэффициенты снижения радиации при укрытии за стенами из различных материалов. А за льдинами – как? Скрывают ли они меня от волн радиации? Смешно, но все же огибаю ледяные глыбы слева. Волна поддает в «скулу» каяка. А сколько может пробыть человек в ледяной воде? Все-таки решаю, что видимые волны сейчас представляют для меня большую угрозу, чем невидимые, поэтому забираю поближе к берегу.

За мысом льды стали поплотнее, и плыть стало спокойнее. Средняя скорость моего передвижения против ветра была довольно приличной – 4 километра в час – и я уже подумывала в этот день доплыть до поселка, но перед маяком у лагуны Иннукай море полностью очистилось ото льда, и высокая волна остановила меня. Я перетащила каяк в лагуну через двухсотметровую галечниковую перемычку, надеясь, что там плыть будет легче. Но лагуна оказалась очень мелководной, по ней разгуливали крутые пенные волны. Где ведя каяк на веревке, где прогребая, в сумерках я добралась до балков у устья лагуны и в одном из них заночевала. На небе светило северное сияние, а впереди уже видны были огни поселка.

Дожевываю последнюю шоколадку, десять дополнительных штук оказались совсем не лишними. «Ночь-полночь, приходи к нам… Монаковы уже должны быть дома. Что ж, сегодня тринадцатое число, негоже завершать маршрут в такой «непрезентабельный» день, – успокаиваю я себя, – да и заканчивать навигацию рекомендуется не позже пятнадцатого сентября, так что у меня еще есть запас».

Утром на море снова приползли льдины. Их полоса начинается метрах в 30-ти от берега. Между берегом и льдами полоса чистой воды, но ветер не дает быстро плыть. Бурлачу, идя по кромке берега. Передо мной перебежками следуют несколько куликов-песочников. Когда я нагоняю последнюю пичужку в колонне, стайка перелетает вперед и снова, шествуя вдоль уреза воды, начинает выискивать добычу в песке и мелкой гальке. Я настолько устала, что у меня даже не возникает желания как следует рассмотреть куликов в бинокль и записать характерные признаки, чтобы потом определить вид – а это характерный признак моего утомления. Но вот льды подошли вплотную к берегу. Залезаю в каяк, ухожу в ледовый лабиринт, удаляясь от берега. До поселка осталось совсем немного, я уже вдыхаю запах горящего угля, черным шлейфом струящийся из высокой трубы.

Поселок Биллингс раскинулся на узкой галечной косе, с одной стороны ограниченной морем, а с другой – обширной солоноватой лагуной. Большие поля спресованных льдин не дают мне легко пробиться к берегу. Петляю по лабиринтам узких проходов километрах в двух напротив поселка, недоумевая, как же сюда пришвартовываются корабли. Пока мне невдомек, что в этом году здесь никто и не пришвартовывался. Наконец, причаливаю к здоровенной голубой льдине, выползшей на сушу, и, задрав голову, здороваюсь с рыбаком, стоящем на этом постаменте. Повертев головой в поисках человека на берегу, рыбак наконец обратил взор вниз, на воду. «Маршрут закончен», – подумалось мне, но это было не так.

Путь домой

14 сентября я приплыла в Биллингс, а на следующий день сильно похолодало, навалило много снегу, и началась настоящая зима. Океан замерз, пространства между старыми льдинами затянуло ровным молочно-голубым ледком, проваливающимся, однако, под тяжестью человека. Недалеко от поселка по льдинам разгуливали белые медведи. Поселок не имел регулярной связи ни с Певеком, ни с поселком Мыс Шмидта, вертолет мог прилететь сюда лишь для оказания срочной медицинской помощи. До поселка старателей Ленинградского, от которого уже была дорога на Мыс Шмидта, было 150 километров по побережью.

Монаковы еще не вернулись из тундры, и я поселилась в одноэтажном двухквартирном домике, в Лехиной обители.

В магазине поселка была крупа, хлеб в пекарне выдавали под расписку, так как у многих жителей давно не было денег. Завоза продуктов и топлива в этом году не ожидалось. Не было мяса, почти все тракторы и бульдозеры были неисправны и не могли отправиться в оленеводческие бригады за олениной. Красная рыба из-за плотных ледовых заторов не вошла в лагуны, мужское население ловило на удочки мелких большеголовых бычков, они засаливались и через полдня съедались почти с потрохами. Единственный морской охотник – обладатель моторной лодки – далеко не каждый день возвращался с нерпой. Соседка приходила в квартиру Лехи за водой, потому что у них вода уже кончилась. Вода здесь была привозная, в бочках, ее возили с дальнего, пресного озера. Радушный бульдозерист угостил меня собачатиной, единственным доступным мясом.

Я разобрала каяк и ждала любую попутку в сторону поселка Ленинградского. Погода напоминала середину декабря в Подмосковье, снежок потихоньку наметал сугробы. Через несколько дней первой попутной оказией стал трактор, шедший в оленеводческую бригаду, и нам было по пути 38 километров вдоль побережья, дальше он уходил в тундру. С первой попытки выезд не удался, чудо техники при форсировании небольшой протоки прочно завязло в месиве неплотно застывшего верхнего тундрового слоя километрах в пяти от поселка. Бульдозер, приехавший на помощь, при вытягивании трактора окончательно доломал беднягу и оттащил его вместе с корытом-волокушей и всеми пассажирами обратно в поселок. Запасных частей, машинного масла и многих других необходимых для ремонта вещей в поселке не было. За запчастями люди ездили за несколько десятков километров на обширную свалку старой ржавой техники, которая осталась после старателей. Когда пойдет следующая попутка, было непонятно.

Казалось, что теперь снег не растает до весны. Однако 19 ночью подул «южак», принес тепло, растопил молодой лед и «съел» все сугробы! Я снова собрала каяк, намереваясь двигаться вдоль побережья своим ходом. Без каяка мне было бы тяжело форсировать в неизвестных местах протоки лагун. Однако и по океану плыть можно было не везде. Кроссовки мои совсем развалились, и сменной обуви теперь не было, но сердобольная жительница поселка Наталья Сорокина подарила мне меховые торбаса, и я решила уходить к Ленинградскому.

Но тут подвернулся попутный караван из двух бульдозеров, один из которых был с прицепом – корытом-волокушей. Мы тащились страшно медленно. Через 70 км, переночевав по пути в балке, люди свернули в тундру, в бригаду оленеводов, выгрузив меня в 20 километрах западнее мыса Якан. Напоследок в теплой кабине бульдозера я натянула на себя гидрокостюм и вылезла наружу.

Дул восточный ветер, в море дрейфовали льдины. Бухта вдали была забита кусковым льдом, но я надеялась, что, как это бывало и раньше, по мере приближения к ледяным глыбам между ними будут намечаться узкие проходы. Пять километров мне действительно удалось проплыть, а затем я уперлась в сплошной ледяной затор. Спресованные льды, начинаясь от кромки берега, тянулись далеко в море, и проходов среди них не было. По нагроможденному полю торосов идти было невозможно. Мне уже хорошо был виден вдали мыс Якан, отделяющий Восточно-Сибирское море от Чукотского. Мыс отчетливо выделялся обрывом уходящего в море горного отрога, тонкой черточкой на нем мерцал маяк.

Было очень холодно, на сильном ветру разбирать каяк было невыносимо, снег, к сожалению, растаял, а новый еще не успел нападать. Да и протоки из лагуны в море, ожидающие меня впереди, без каяка преодолимы лишь в обход, а это большой крюк. Вытягиваю каяк на берег и, повернувшись спиной к леденящему ветру, быстро запихиваю вещи в рюкзак, пока замерзшие за время плавания пальцы еще не потеряли чувствительность и могут сгибаться. Привычно впрягаюсь в «сани», перекинув веревочную петлю через грудь, тащу каяк по мелкой, сухой, а местами смерзшейся гальке. На удивление, «шкура» моего каяка выдержала подобное испытание с честью – она все-таки не протерлась! Мне и раньше частенько приходилось протаскивать каяк по сухим камням, каменистой тундре, иногда не разгружая, и за весь поход я ни разу не подклеивала оболочку.

Надвигалась непогода, в воздухе наползала зловещая дымка, очертания далекого мыса стали сереть, воздух больше не был прозрачным. Нагнув голову, я тащилась вперед, преодолевая встречное сопротивление ветра. Монотонно шуршал каяк за спиной, изредка я оглядывалась, чтобы удостовериться: не увязался ли за мной любопытный белый мишка.

Изрядно вымотавшись, я дотянула каяк до водного пространства мелководной лагуны. Многочисленный отмели-косы глубоко, почти до середины вдавались в нее, крутые волны бороздили акваторию, но, обессилев за какой-то десяток километров суши, я радостно спустила свой кораблик на эту воду.

Злые пенные волны не позволяли продвигаться вперед – на гребле меня неумолимо сносило обратно, до боли леденели пальцы, сжимающие мокрое весло. Не желая мочить ботинки, в гидроштанах на босу ногу, увязая в илистом дне лагуны, брела я по колено в воде у кромки берега, впервые проклиная Чукотку со всем ее транспортом вместе взятым.

Небо потемнело. Хмарь окутала очертания предметов, вешки-столбики для песцовых капканов выплывали мне навстречу из тумана. Я монотонно прошла мимо остатков скелета кита, даже не удостоив их вниманием: мой мозг уже тоже был изрядно затуманен.

Наконец появились очертания долгожданной избы. Лаем встречают меня собаки. Мужчины, вышедшие на улицу, смотрят, чинно ожидают моего приближения. Хозяйка чукчанка – пожилая женщина – выбегает мне навстречу и помогает волочить каяк – это так трогательно. «Зови меня баба Вера», – улыбается она.

Здороваюсь со всеми, меня приглашают в дом – небольшой деревянный балок с пристройкой-сараем. В домике одна жилая комната, длинная и узкая, с единственным окошком в торцевой части. При входе небольшая металлическая печка, рукомойник с раковиной, шкафчик с кухонной утварью. Две кровати друг против друга, застеленные шкурами, и узкий низкий стол между ними. Вот такая нехитрая обстановка семьи морских охотников – бабы Зины и деда Алексея. По соседству с ними в балке в то время жили еще трое охотников. Тем летом им не удалось заготовить достаточного количество моржей – основной пищи морских чукчей, и люди явно бедствовали.

– Чем же тебя кормить? – всплеснула руками хозяйка. – Ты ведь голодная, а ничего, кроме сырого мяса нет! Сейчас лепешки поставлю.

– Я все ем, – заверила я, начиная отогреваться от радушия и тепла.

Передо мной на столе появляется доска и небольшой кусок слегка обвяленного суховатого темно-вишневого оленьего мяса. Большим ножом отрезаю твердые ломтики этого удивительного кушанья и отправляю в рот.

Сутки мы пережидали непогоду с проливным дождем, а потом Алексей Иванович Кайы с двумя охотниками попытался подвезти меня на моторной лодке к причалу Ленинградского, откуда до самого поселка оставалось всего 12 километров. Вдоль берега все пространство было забито льдом, но на удалении нескольких километров от суши была вероятность открытой воды.

Мотор залило дождем, он долго не заводился. Наконец, мы немного отъезжаем от берега, лавируя между льдами, но мотор снова глохнет. Ветер пока не сильный, низкая облачность, видимость километра три, начинает сыпать снежная крупа. Молодой парень голыми руками копается в моторе. Холодно сидеть посреди Ледовитого океана без движения. Охотники поминутно курят, они совершенно спокойны. Вчера я слушала рассказ об обыденной вещи: как прошлую ночь мужики провели на льдине в открытой океане (мотор забарахлил), а в темноте возвращаться ледяными лабиринтами на сушу было опасно – налетишь на подводную глыбу, получишь пробоину – и поминай, как звали. Просто сидели всю ночь, кемарили до рассвета. Ни кукулей, ни теплых шкур на охоту не берут – лишний вес и объем. Да, тяжела работа охотников. Этим летом им удалось добыть всего трех моржей.

Мотор починен, но он ломался еще раз двадцать, пока мы, следуя вдоль ледяного затора, удалялись от берега и старались продвинуться в сторону причала. Местами мы следовали коридорами спрессованных льдин, разрезанных строго по вертикали так аккуратно, будто здесь орудовали горячим ножом. Это была работа ветра, он нагонял массивные ледяные поля друг на друга, они прессовались, а потом снова разъезжались. Страшно было вообразить, что случится с нашей лодчонкой, попади она в такой пресс.

Облачность поднялась, показался маяк у причала Ленинградского, но сплошные льды никак не пускали нас на сушу. Мы вылезли на матерую обширную заснеженную льдину, прижатую к краю спресованного ледяного хаоса, голубых прозрачных льдин, поставленных на попа, высоко торчащих над поверхностью этого простора, среди снежных глыб, водных провалов, трещин, разводий километрах в семи от берега напротив маяка. Затащили лодку на льдину.

На темном ограниченном водном пространстве, словно в бассейне, резвилась стая нерп, казалось, они почти не боялись нас. Охотники рассредоточились по льдине и с колена стали стрелять по выныривающим тюленям из мелкашек. Убитого зверя нужно было немедленно вытаскивать из воды, иначе он мгновенно тонул. При удачном выстреле моторка тут же спихивалась в воду и нерпу подцепляли багром. Когда кровь попала в воду, звери тут же стали осторожнее, выныривали теперь дальше от льдины. Удалось добыть трех нерп, не утопив ни одной, и это в нынешнем сезоне было большой удачей. Молодой парень улыбался во весь рот, вожделенно потирал руки: «Наедимся вечером!» Это был настоящий праздник для них.

Мотор часто глох, мужики привычно неторопливо чинили его, добрались до Якана мы лишь в сумерках. Разделывать нерпу уже не было сил, баба Вера позвала всех есть похлебку, но передо мной извинилась и сказала, что мне такого лучше не кушать. И что, хотя я и ем сырое мясо, подтухшую рыбу и пахучий нерпичий жир, сегодняшнее блюдо мне лучше даже не пробовать. Похлебка из тухлого мяса так сильно пахла, что они все пошли есть в соседний балок, оставив меня с кастрюлькой каши. Копальхена – кусков кислого моржового мяса с жиром, основной пищи морских чукчей – мне попробовать у них также не удалось ввиду отсутствия такового.