Текст книги "Одна на краю света"

Автор книги: Марина Галкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Канчаланские помощники

Ширина реки Канчалан в устье – почти в километр. Это судя по карте. А так, вылезши на сухом галечниковом «мысу Желания» из каяка, я блаженно растянулась на камешках, жуя зеленый лук, растущий рядом, и после лимана совершенно не ощущала могучей шири реки, раскинувшейся передо мной. Лишь когда я услышала моторку и увидела ее, малюсенькую полоску, идущую по фарватеру у противоположного берега, я осознала, что Канчалан все-таки могуч.

Низкие берега реки сразу у воды скрывались под зарослями густого кустарника. Галечников, кроме устьевого мыса, пока больше не было видно, но вдоль берега я, вопреки опасениям, довольно бодро продвигалась на веслах против течения. А вот волны на широких заливах все же еще трепали меня, как на лимане. Вечерело, и я тоскливо подумывала о том, что и сегодня не доберусь до поселка.

Впереди на берегу показался яркий предмет пока непонятного мне назначения. На треугольный знак фарватера, вроде, не похож. Да это же палатка! Силы прибавилось, я погребла быстрее и вскоре разглядела за кустами моторку. Мужики вынимали из воды сеть, а на берегу женщины обмахивались ветками березки от комаров.

– Здравствуйте! – приветствовала я людей, удивленно глядящих на меня и мое судно. – Вот в Канчалан плыву.

– Ой, а мы только что костер потушили, сейчас уезжаем, – сокрушались они. – Но вы покушайте, вон там под ящиком чай, сахар найдете, – женщина поднесла мне хлеб, завернутое в бумагу масло.

– А меня в Канчалан не возьмете?

– Да вся моторка загружена, – мужик протянул мне сига. – Возьмите рыбу, уху сварите, отдохните.

Здесь было их стационарное место рыбалки, постоянно стояла палатка, сюда они приезжали на выходные. До поселка отсюда было около двадцати километров. Я вскипятила чай, набросилась на хлеб с маслом, сварила рыбу. Когда уже доедала уху, услышала, что идет моторка! Рыбак с женой на пустой лодке специально вернулись за мной! Вот какие добрые люди! Я и не надеялась на такое, они ведь ничего мне не обещали.

Каяк привязали поперек носа моторки. Я узнала, что вверх по Канчалану на рыбалку далеко не ездят, что с бензином сейчас проблемы и вряд ли кто согласится везти меня наверх.

Объяснив, где живет дедушка Петров, меня выгрузили на берег. Прилив доходил до поселка, поэтому все суда были на воде. Я не стала вытаскивать груженый каяк на берег: потом, при отливе, пришлось бы волочить его по песку. Поэтому я оставила судно на плаву, привязав его за крюк.

Поселок раскинулся на береговом откосе посреди открытой тундры. Одно-двухэтажные домики, деревянные мостки или доски через грязные лужи, ступенчатые переходы через трубы, протянутые над землей – типичный поселок края вечной мерзлоты.

В квартиру двухэтажного дома к Петровым я направилась прямо в том виде, в каком сидела в каяке. Сняла только спасжилет и «юбку». «Кто?» – настороженно донесся из-за двери женский голос. «У меня записка от Турина». Дверь приоткрылась. Женщина недоброжелательно оглядывала меня. Мокрые капроновые штаны с нашитой пеной на коленях для защиты от камней, кроссовки – у меня был такой вид, будто я разгуливала по пояс в воде. «Заходи».

Я стала стаскивать кроссовки.

– Брось, не разувайся!

– Нет, позвольте, я все же разденусь.

С гидроштанов под кроссовками стекала вода, их тоже пришлось снять. «Да. Всего пара дней, а как уже отвыкла от цивилизации, не догадалась ботинки сухие надеть, людей пугаю», – подумала я. Процесс переодевания разрядил напряженность. Я поняла, что недоброжелательность собеседницы лишь внешняя. «А дедушка болен, лежит вон».

Я поведала Петровым о своих планах, о том, что хочу быстрее попасть в верховья Канчалана.

– А как ты сюда приехала.

– На каяке.

– Что за кияк такой?

Мы выглянули в окошко, откуда открывался вид на реку, на причалы. Среди моторок мой кораблик смотрелся невнушительно.

– На этой штуке через лиман?! Пойдем к Макушкину, пускай он тебе бензин дает.

В доме у Макушкина, председателя совхоза, я для солидности вытащила свое командировочное удостоверение от журнала «Вокруг света».

– Вообще-то я путешественница, – представилась я, – но так как мое путешествие немного необычное, интересное и в чем-то уникальное, я заинтересовала им журнал и редакция оформила мне командировку, так что потом напишу статью, а так, в общем, путешествую для себя. Хочу посмотреть Чукотку.

Директор оказался человеком добрым. Родом из Иркутского края, с Онота, вот уже несколько лет, как он приехал на Чукотку и так полюбил ее, что теперь прочно здесь обосновался. Узнав, что я тоже была на Оноте, в его родных краях, он проникся ко мне еще большим расположением.

В том, что путь на Танюрер действительно вполне реален через тот самый ближайший перевал, который я наметила как один из возможных проходов (его и указала основным в картах, оставленных в Москве, в турклубе на случай поисков меня при несчастном случае), я узнала только здесь, у директора совхоза. Вполне реален в том смысле, что по притокам Канчалана действительно можно подниматься по воде, ведя каяк на бечеве, до начала основного крутого подъема на водораздел, по которому посуху, до начала достаточной глубины ручьев, притоков Танюрера, нужно волочиться всего десять километров.

– А встречу я оленеводов?

– Вряд ли, к тому времени, как ты туда доберешься, они уже откочуют из того района, – разочаровал меня Макушкин. И подытожил:

– Программу максимум, конечно, по времени не успеешь. Ну, что ж, выделю бензин, пусть Ятынто тебя везет. Сейчас вода низкая, не знаю, докуда уж сможете подняться.

Что до поселка я добралась своим ходом на этаком утлом суденышке, думаю, сыграло немаловажную роль в том, что директор пошел мне навстречу, выдав для меня дефицитное топливо и людей для заброски наверх. О деньгах здесь даже не было речи. Макушкин устроил меня ночевать в гостевой комнате конторы совхоза, где на пружинных кроватях были навалены матрасы и одеяла. В девять утра я пришла в кабинет Макушкина.

– Мы тут подумали, тебе надо менять маршрут, – Макушкин со своим молодым заместителем Ятынто стояли у карты, висящей на стене кабинета. Я опешила.

– А что случилось?

– Да, мы тут рассудили, ты не сможешь тут пройти, вот другой маршрут, тут полегче, – и директор изложил мне именно тот самый вариант, который я рассматривала в прошлом году: вариант подъема по Ынпынгэвкуулю. – Там короткий волок, там проще.

Здорово, подумала я, значит правильно предугадала приемлемый путь. Но сейчас я была настроена на другой вариант, на подъем по Канчалану.

– Нет, я все-таки пойду своим путем. Там больше гор, там разнообразнее.

– С этим согласен, но ведь это сейчас погода стоит, а как дожди пойдут… Нет, я бы все же советовал по Ынпынгэвкуулю.

Ох уж эти отговоры, как они мне надоели. Правда, Макушкин не сильно настаивал и в результате сказал, что по Канчалану после обеда меня повезет Николай, который лучше знает там места.

Я зашла к Петровым попрощаться, там меня и накормили, и нагрели воды, чтоб помылась перед дорогой. Дедушка Петров скрупулезно пытал меня:

– Нет, ну какой Гачгагыргываам! Девка с ума сошла. Да не пройдешь ты там! Куда тебя черти несут? Да ты в Ныкчеквеем-то не попадешь! (Ныкчеквеемом здесь называли правый приток Канчалана, помеченный у меня на карте как Тнеквеем.)

– У меня карты, сориентируюсь.

– Какая карта! Там столько проток, не разберешься! Ну, ладно, там ориентир есть, если поднимешься и вскоре скала и порог, значит правильно идешь. А потом избушка будет.

– Да ходила же она, – заступилась за меня жена.

– Ну что ходила! Гачгагыргываам! Ну как она пойдет! Мы на моторке там еле пробирались. Тебя снесет!

– Бечевой пойду.

– Ну ладно, вернется, – вздохнул дед и добавил грозно: – В случае чего вниз возвращайся!

– Вернусь, конечно, – успокоила я его.

– А что у тебя от медведей?

– Ничего, – был у меня дома фальшфейер, но я сознательно решила его не брать, слишком тяжелый, граммов четыреста.

– Ничего!! С ума сошла девка.

– Да я на Камчатке…

– Да что Камчатка! – перебил меня дед. – Ой, – он порылся на полке. – Вот тебе ракетница, сверху навинчиваешь патрончик, за пружину дергаешь, он взлетает, разберешься. Так. А костер? Ты же не разведешь. Здесь такие ветра!

Дедушка подарил мне ветровые спички, запаянные в полиэтилен. Они хранятся у меня до сих пор. Еще он дал мне фальшфейер.

– Дают – бери! – приказал он, видя мои протестующие жесты. – Так. Какие у тебя там блесны? Вот тебе блесна, на эту точно поймаешь. Что ты говорила у тебя из продуктов? Крупа? Вот, мясо возьми, – дедушка вручил мне банку тушенки.

– Неудержимая! – окрестил меня дед напоследок – Неудержимая…

– Мы слышали, ты хочешь в Певек выйти? – Лена Меланье стояла за рулем моторки. Она отправилась провожать меня со своим мужем Николаем. Это была та самая моторка, шум которой разбудил меня на лимане, та, которую я видела в устье Канчалана. Они ведь искали меня там, да не разглядели. Лена с Николаем были очень рады, что у меня такая мечта, что я хочу выйти к Ледовитому океану, и что они меня подвозят.

Река сильно петляла, делилась на две большие протоки, далеко расходящиеся друг от друга – как бы на две отдельные самостоятельные реки. По берегам сплошняком росли кустарники ольхи и карликовой березки. Среди них выделялись отдельные более высокие деревца ивы. Сначала рельеф был настолько плоским, что стена кустов и являлась границей нашего обзора. Пейзаж был довольно унылый, под монотонный шум винта даже хотелось заснуть. Но по мере продвижения наверх ландшафт становился более холмистым. Стало видно открытую зеленую тундру. На реке появились перекаты.

Винт моторки стал частенько цепляться за песчаное дно, приходилось выскакивать и немного протаскивать лодку в сторону, на более глубокие места. Винт был пластмассовый, это нас и спасало. «Обратно на веслах пойдем, но тебя забросим как можно выше», – невозмутимо говорил Николай, в очередной раз заводя мотор.

Перекаты участились, скрежетал винт. Меня радовали появившиеся, наконец, обширные галечниковые отмели. Перед повторным раздвоением русла стало совсем мелко, мы сунулись в узкую протоку, сели на мель, и стало понятно, что выше уже не подняться.

На прощанье пьем чай на галечниковой отмели, собираем с Леной зеленый лук, в изобилии растущий здесь. Лена очень довольна – такое богатство – зеленый лук – растет далеко не везде. Они искали его в устье Канчалана – не нашли, и вот теперь его, засушенного, хватит им на всю зиму.

Мы расстаемся. Отталкиваемая веслом от дна, моторка сплывала вниз, после нескольких попыток надсадно заработал поврежденный мотор, последние взмахи рук на прощанье, лица удаляются, люди скрываются за поворотом и вскоре исчезают последние звуки цивилизации. Мне становится тоскливо. Когда теперь увижу я людей?

Да, люди на Чукотке удивительные. Такой бескорыстной помощи от незнакомых людей я давно не получала. Провожатые не пожалели даже самой большой их материальной ценности – мотора – деньги на него копили несколько лет, ведь жить у воды без лодки – как без рук. Несмотря на протесты, они оставили мне все имеющиеся у них продукты, спички и свечку. «Да что ты! У тебя такой путь впереди!» Это было так трогательно! А ведь люди там несколько лет не получали зарплату, а цены в магазинах были в 3–4 раза выше московских. И люди делились со мной последним!

Итак, к моим изначальным 11 килограммам продуктов (1 кг риса, 1,5 кг геркулеса, 3 кг гречки, 2 кг сахара, 1 кг шоколада, 1 кг сухого молока, 0,5 кг топленого и 0,5 кг сливочного масла, 300 г соли, 100 г чая, немного лаврушки и черного перца) прибавились все продуктовые запасы, что находились в моторке: буханка хлеба (в магазине Канчалана я купила одну буханку, и теперь их стало две), почти полную пачка маргарина (граммов четыреста), две банки тушенки (еще одна была от дедушки Петрова), граммов 800 сахара, полкило макарон, стеклянная банка кабачковой икры, 4 пакетика супа, пачка чая (250 г) и пакетик кофе. Таков был теперь мой стратегический запас, а гарантированное местонахождение людей впереди по маршруту было только на побережье Северного Ледовитого океана.

Бурлак на Канчалане

Было уже полдевятого вечера, и можно было вставать на ночевку, но мне хотелось посмотреть, как я смогу идти против течения, влезут ли теперь все вещи внутрь каяка. К тому же я была возбуждена, мне хотелось действовать. Все продукты внутрь окончательно не залезли, из кормы на коврик-сиденье высовывались буханки, банку икры я просто поставила под ноги. В общем, садиться в каяк теперь стало не совсем удобно, а делать это, как я предполагала, предстояло часто при перечаливании с берега на берег.

Ширина протоки, в которую мы въехали, была всего метров двадцать. Река делилась на рукава гораздо чаще, чем было показано на моей карте-«пятикилометровке», я лишь приблизительно предполагала, где нахожусь. По подсчетам, меня забросили от поселка по реке километров на 80. Немного вверх мне удалось пройти на веслах, но вскоре течение усилилось. Я шла вдоль мелкогалечной отмели и, нагнувшись, держа каяк за обвязку, проводила его вперед. Шлось довольно легко, я успокоилась и поняла, что занимаюсь баловством. Было ясно, что пора доставать длинную веревку и привязывать к лодке, чтобы вести ее, не сгибаясь в три погибели. Веревка была далеко в корме, и это обстоятельство остановило меня на ночевку.

Небо было безоблачно. Днем дул ветер, к вечеру он стих, непогоды, вроде, не намечалось, но все же я решила поставить и палатку, и тент. Мало ли что? Да и вообще хотелось проверить: легко ли ставить мой домик на галечнике. До этого я испытывала тент лишь в Подмосковье, на земле, и здесь, на берегу лимана, на мягком болотном фунте. В этом же месте тундрового берега поблизости нигде не было. Галечники были очень обширные и кончались плотной стеной кустов. В кустах таились хищные комары, и близко приближаться к этой зеленой стене, чтобы использовать ее для поддержки палатки, не стоило. Еще недавно галечник был залит водой – песок среди гальки местами не высох. Колышки в такой грунт, естественно, втыкались с трудом и сильную нагрузку не держали. А крупных камней не было в принципе – вся галька как на подбор была не больше трех – пяти сантиметров в диаметре.

Мне приглянулась яркая посреди голого галечника лужайка низкорослого цветущего иван-чая. Цветки этого растения были даже крупней, чем родные подмосковные, а стебельки совсем маленькие. Однако и верхний сантиметровый слой земли, где ютились эти крохи, не помог удержаться колышкам. Некому было придержать основные коньковые стойки, пока я закрепляла бы их несколькими растяжками. Меня выручили коряги плавника – колья тентовых растяжек я заваливала ими.

Я долго ворочалась и не могла заснуть в этот первый день по-настоящему далекого отрыва от людей, сомнения закрадывались в голову. Но сон вылечил меня от пессимизма.

Утром комариное жужжанье заглушило все окрестные звуки. Полным безветрием и ясным небом встречало меня утро на краю света. Не меня ли пугали холодом, ветром, снегом? На Чукотке ли я? В палатке от рано взошедшего жаркого солнца стоит духота. Бегу искупаться, чтобы очухаться, комары облепляют все тело. Как роем клубились всю ночь вокруг палатки, так теперь и ринулись за мной. На галечнике у воды встречаю свежие следы лося – все веселее на душе, я здесь не одна.

Первые дни решаю питаться в основном хлебом и маргарином. Раз дали, надо использовать, быстрее уничтожать. А через несколько дней, когда начнется недоедание, подкатит голод, открою банку икры и сразу съем ее всю целиком.

Загружаю каяк, с прибавлением продуктов оптимизирую расположение вещей. В корму, за четвертый шпангоут, засовываю узкий гермомешок, в котором бережно завернутые в пенал и рюкзак лежат три газовых баллона. Завернуты они для предохранения гермомешка от пробоин при возможных ударах о камни, ведь нижний край баллонов жесткий. Теперь добавляю к ним банки тушенки – не хочу, чтобы они болтались по каяку и ржавели. Одна все же никак не лезет, что ж, придется съесть в ближайшее время. Поверх этого гермомешка просовываю топорик.

Веслом пропихиваю в нос, за первый шпангоут, круглый котелок с посудой. В носу же лежит и гермомешок со спальником и практически всей моей одеждой, только пуховая жилетка не помещается в нем. Высокие громоздкие ботинки прочно завоевали свое место по бокам поверх этого мешка.

Раскладываю продукты так, чтобы было удобно пользоваться. Один гермомешок заполняю припасами, которые в данный момент не нужны, в нем же едет аптечка, ремнабор, пленки, лишние карты, спички и т. д. Этот мешок можно не развязывать некоторое время. Другой гермомешок – расходный, в него упаковываю небольшое количество каждой крупы, молоко, чай, сахар, а также палатку и жилетку. Все это помещается в корме. Недоумеваю, как это раньше тент влезал в гермомешок? Сейчас вещи расположились не так компактно, как тогда, когда я плыла по лиману. Но там нужно было, чтобы все размещалось внутри, чтобы ничто не парусило на ветру.

Тепло, небо ясное, у меня образуется резерв теплых вещей, полное гидроснаряжение тоже пока становится лишним. Надеваю высокие гидрочулки вместо гидроштанов – пусть немного промокну – не беда, зато не вспотею.

Коврик, на котором я сижу в каяке, ехал в гермомешке. Но пока стоит сухая погода, его легко просушить перед сном, поэтому решаю класть его прямо на дно каяка, а в освободившийся мешок складываю лишние вещи. Каяк теперь выглядит живописно: на деке под веревками обвязки между свернутым тентом и гермо-мешком с теплыми вещами торчит банка икры. А уже на следующий день, когда я поняла, что далеко убирать котелок неразумно, он тоже поехал на деке, привязанный в самом конце кормы.

К носу и корме каяка привязываю веревку 35 метров длиной, но этого оказывается много, и я укорачиваю ее метров на десять. Узел посередине указывает мне центр веревочной лямки, пальцы чувствуют его – это помогает управлению каяком наощупь, не оборачиваясь на него. Надеваю мягкий спасжилет, поверх него перекидываю веревку через грудь и плечо, и становлюсь заправским бурлаком. Я иду по кромке воды по обширным галечниковым отмелям, веду каяк «корабликом», то есть поставив его под углом к течению, чуть подтянув корму к берегу. Постепенно приноравливаюсь к такому способу передвижения. Знаете ли вы, уважаемые читатели, какие комары на вкус? Они сладкие! Светит солнце, небо голубое, без единого облачка и дует сильный южный ветер. Попутный. Крылатые твари роятся перед лицом. Иногда хлопаю себя по голове и получаю удовлетворение, смачно размазывая по кепке десятки загубленных жизней. Галечники на поворотах реки сменяются густыми зарослями прибрежных кустарников, где из их стен на меня набрасываются новые тучи голодных комаров. Надеваю накомарник и перегребаю с одного берега на другой, к следующему галечнику. Даже на воде, когда прогребаешь вдоль кустов, комары жрут нещадно, руки зудят, но бросать весло нельзя – тут же снесет течением. Не люблю мазать руки всякой химией, но тут приходится, пригодился тюбик «Дэты», подаренный Гуриным.

Ведя каяк, краем глаза поглядываю на него, но скоро уже настолько изучаю его движения, что автоматически перебираю пальцами веревку, не оглядываясь, подтягиваю нос или корму. Чтобы каяк не садился на мель и дальше отходил от берега, надо было задавать угол к течению больше, подтягивая кормовую веревку. На сильном же течении при достаточной глубине недалеко от берега нужно было подтягивать носовую веревку, уменьшая угол к течению, чтобы не тащить каяк поперек струи. Но такие однозначные действия получались лишь на небольших отрезках постоянного течения, при ровной береговой линии. В действительности чаще я постоянно манипулировала каяком, словно марионеткой, перебирала пальцами веревку на плече, на несколько сантиметров перемещая ее вперед или назад.

Галечники идут ровные, без крупных камней, веревке не за что цепляться, и поэтому вести каяк по ним довольно легко. На просторах галечников, если ветер сильный, снимаю накомарник, закладываю его под обвязку. Бывает, на обоих берегах проток идут сплошные заросли ольхи, березки, ивы, и тогда на веслах приходится «прорываться» против течения к желанным отмелям, отстаиваясь для отдыха в микроуловах, мизерных бухточках обратного течения за подмытыми корнями кустов. Иногда гребешь под «выпуклым» заросшим берегом, не видя начала галечника, каждый новый поворот с открывающимся новым обзором встречаешь с надеждой, а уж когда видишь простор чистого берега, испытываешь несказанное счастье.

Каждый раз при перечаливании с натяжением наматываю двойную веревку на локоть, подтягивая каяк к себе, аккуратно складываю бухту под обвязку на носу. После форсирования струи разматываю веревку, отталкивая каяк от берега, отпуская его по течению. Этот процесс не всегда проходит гладко, бывает, веревка путается, перекручивается, приходится снова зачаливать каяк, распутывать веревку на отмели, опять подходить к каяку, сталкивать его на воду, постепенно стравливая веревку. А из таких многочисленных моментов и состоит процесс продвижения вперед.

Вот еще характерный эпизод движения, самый неприятный момент для бурлака, когда, например, идешь по острову между протоками и выходишь на его верхний конец. На тебя идет сильное течение перекатов. Справа и слева по берегам кусты, но впереди виднеется начало галечной отмели. Если отчалить сразу от острова, течение неминуемо снесет вниз, до конца переката. Поэтому продолжаешь двигаться вверх по перекату пешком, покуда позволяет глубина. Выше колена уже начинает сбивать течением. Подтягиваешь каяк к себе хоть как-нибудь, лишь бы удержать (тут уж веревка не всегда ложится аккуратно, главное не цеплялась бы за воду), вытаскиваешь весло из носа лодки, засовываешь в каяк одну ногу (при этом надо успеть, чтобы тебя не развернуло течением) и одновременно усиленно начинаешь грести, чтобы не потерять «высоту». Таким манером зачастую удается «пробиться» выше переката.

Через несколько километров, во второй половине дня выхожу на основную протоку Канчалана и понимаю, насколько же он еще мощный. Ширина его здесь достигает местами метров трехсот – четырехсот. Тут уж для выбора лучшей линии движения мне помогает бинокль. Вчера на моторке видимо мы въехали не в ту протоку, здесь, мне кажется, могли бы еще проплыть. Но кто знает. Эх! Посмотреть бы на себя сверху!

Характер реки «покладистый»: перекат – быстроток, перекат – быстроток – плесов нет. За перекатом река обычно намывает косу. За такой мелководной отмелью или косой, выступающей из воды длинной узкой полосой, промывается глубокая яма, заливчик без течения. И тебе нельзя напрямую перейти от того берега, по которому шла, через эту яму к перекату – слишком глубоко, а зачастую вязкий песок с илом засасывает ноги, и шагать так на глубине совсем невесело. Огибаешь бухточку по берегу, но течения в заливе нет, каяк становится неуправляемым, инерция и попутный ветер прибивает его к берегу. Надо в сотый раз сматывать веревку, подходить к каяку, проводить его до струи, разматывать веревку… Процесс нудный и долгий, а преодолеваешь всего каких-нибудь десять-пятнадцать метров. Иногда, видя такой заливчик, бежишь быстрее вперед, отпуская веревку до предела, вытягивая руки, стараешься обогнуть его по берегу до начала косы раньше, чем каяк станет неуправляемым и причалит. Манипулируешь носом и кормой, выводя каяк на течение, и искренне радуешься, если он «вырежется», выйдет, не сядет на мель.

Сделай веревку подлиннее, скажете вы. Ситуации бывают настолько разные, что часто удобнее пользоваться наоборот более короткой веревкой, да и сматывать ее быстрее. В какой-то момент я и вправду сделала веревку чуть длиннее и пользовалась теперь двумя вариантами ее длины.

Теперь на галечниках меня стали встречать новые препятствия: редкие остовы кустов, не смытых течением, лежащие на мелководье – за них цеплялась веревка и, бывало, я шла против течения по воде, чтобы огибать этих корявых монстров.

Залив за косой переката мог быть довольно обширным, метров в 300. Если вовремя не понять и не перегрести из такого «кармана» на основную струю, которая могла быть здесь поуже и помельче залива, попадаешь в тупик – замытую галькой бывшую протоку. Бывает, в залив просачивается вода под галькой, тебе кажется, что там, вроде, есть небольшое течение. Но нет, идти нужно только туда, где сильное течение, хоть тебя и манит «большая» вода и глубина залива.

В этот первый день я поняла, что скорость продвижения вперед вполне ощутимая. Я так спешила, что даже не захотела пообедать. Меня же все всегда спрашивали: «Как ты будешь подниматься?» – «На каяке против течения». – «А возможно это?» – «Ну как же, ходят же люди», – отвечала я, хотя сама не вполне была в этом уверена. Теперь я поняла, что это возможно. Скорость перемещения определяется протяженностью ровных галечников. Если они достаточно длинные, по 200–300 метров, это хорошо, по ним идешь быстро, отдыхаешь. А при частых перечаливаниях скорость теряется. По моим подсчетам, в первый день за девять ходовых часов с одним часовым отдыхом я прошла 22 километра. На ночевку встала на настоящей травяной лужайке под деревцами ивы, даже растянула палатку между двух стволов настоящих деревьев – такое произошло со мной на Чукотке единственный раз. Тент ставить не стала. За этим необычным крохотным оазисом светлой рощи начинались банальные заросли кустов. Надо отметить, что, выскочив ночью из палатки по нужде, я запустила к себе в домик такое количество комаров, что убивала их минут пятнадцать и трупов набралось с добрую горсть, Это при том, что тубус входа за собой я тут же затянула.

Отчетливо помню, что именно этой ночью у меня возник страх. Я осознала, насколько сейчас я оторвана от людей, затеряна среди проток. В желудке шевелилась противная тошнота, видимо, вечером переела маргарина с хлебом. Как же быть, если что… Сколько на моторе забрасывали. Если сейчас что случится, придется преодолевать вниз эти унылые протоки, эту низинную часть реки, которую, слава богу, удалось пройти под мотором. Грести вниз уже пройденным путем вдоль заросших берегов практически без течения. Нет, надо куда-нибудь перевалить, а там уж пусть что-нибудь случается, только не здесь.

Потом я вжилась в окружающую природу, такого животного страха у меня больше не возникало. Страх приходил, но был каким-то отстраненным. Но в ту ночь я явственно почувствовала одиночество и испугалась его.

Мое меланхолическое настроение в тот период еще усугублял фотоаппарат. В Москве я долго колебалась, какой фотоаппарат взять. Я всегда снимала на «Зенит», привыкла к нему, оптика была проверена, кадры получались качественные. Однако весил он целый килограмм! Это очень тяжело. Моя подруга Юлька предложила взять с собой ее «Пентакс», весил он всего 220 граммов, а качество его снимков не хуже, а порой и лучше зенитовских. И я взяла «Пентакс», хотя до этого на него не снимала. Но это был автомат, который, казалось, не требует большого уменья в обращении – сам наводится на резкость, выбирает выдержку и диафрагму. Работает он на батарейках, я не позабыла взять запасную, хотя в нем стояла почти новая. Но с ним что-то случилось, он перестал снимать, и я не могла понять, что произошло и как исправить неполадку.

Еще на лимане, после того как я снялась на прощание в Шахтерском и отщелкала несколько кадров красочного заката, я хотела сфотографировать ребят за Озерным мысом. Но не получилось – на табло фотоаппарата высветилась буква Е. То ли END (конец), то ли ERROR (ошибка), думала я. Конец чего, пленки или батарейки? Наверное, батарейки, решила я, ведь пленка только начата. Я отложила разбор до Канчалана.

В поселке вскрыла камеру, пленка оказалась смотанной в кассету. «Может, я случайно нажала на кнопку перемотки», – подумала я. На всякий случай я сменила и батарейку, вставила новую пленку, фотоаппарат заработал, я сняла кадр отчаливания на моторке и успокоилась.

Но, когда я стала фотографировать проводивших меня вверх по Канчалану Лену с Николаем, снова ничего не получилось. Фотоаппарат снова показывал мне эту ненавистную букву Е. И тут я вспомнила, что, когда сделала кадр и убрала фотоаппарат в карман, сквозь шум моторки мне послышалось какое-то странное жужжание. Наверное, это самопроизвольно зажужжал фотоаппарат. Видимо, он сам «отщелкал» пленку и в конце автоматически смотал ее обратно в кассету, и теперь говорит мне, что пленка закончена. Смотал, не оставив язычка, не оставив мне никаких шансов воспользоваться этой не отснятой пленкой – как я ни ковыряла фирменную одноразовую кассету, крышка ее не хотела открываться.

Обидно. Эх, почему я не перерыла весь Канчалан, не нашла какой-нибудь работающий фотоаппарат… Но теперь уже было поздно. Но ведь первый кадр получился. По крайней мере фотоаппарат сделал его. И я решила вставить новую пленку, когда будут достойные сюжеты, чтобы попробовать сделать кадры на начало пленки. А пока заворачиваю фотоаппарат в шерстяной носок: может быть, он немного отсырел и барахлит из-за этого.

Пусть полежит в тепле, не касаясь холодной резины специально склеенного для него маленького гермомешочка.

Второй день был похож на предыдущий. Тот же монотонный ход то по одному галечнику, то по другому. Также светило солнце, ели комары. Я шла в футболке и штормовке, и было жарко. Штормовка была немного коротковатой, и, если я резко нагибалась, она вылезала на спине из штанов, и в эту небольшую щелочку сразу впивались комары. Утром они дали мне поесть только в густом дыму костра. Покусанные, обветренные, постоянно трущиеся о мокрую веревку пальцы начали трескаться. Лицо мое тоже было все покусано, но зеркальца у меня не имелось, и поэтому внешний вид совсем не тревожил меня.

Весь день пью воду из реки, здесь очень большая сухость в атмосфере, как мне кажется. Все быстро сохнет, постоянная жажда. На разбоях русла не всегда понятно, куда идти, где лучше, много проток. Карта, завернутая в полиэтиленовый пакетик, лежит в корме каяка, иногда при перечаливании посматриваю на нее. Все разветвления реки на ней не указаны, но есть четкий ориентир – длинный более-менее прямолинейный кусок реки на север и затем «глобальный» поворот на восток, за которым не далее как в десяти километрах должен впадать Ныкчеквеем.

Вечером на небе появились облачка, этакие хвосты, похожие на край циклона. Они не движутся, а здесь, на земле, поднялся сильный ветер. На всякий случай натягиваю тент. Но погода продолжает баловать меня – с утра снова ясно и тепло. Среди проток встречаю крупного лося, он кажется мне огромным и каким-то замшелым, бархатным, не похожим на подмосковных собратьев. Лось долго смотрит на меня, не проявляя испуга, потом, качнув головой, неторопливо уходит в кустарник.