Текст книги "Зеркало смерти, или Венецианская мозаика"
Автор книги: Марина Фьорато (Фиорато)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 14
СОПЕРНИЦА
Наступил понедельник. Леонора стояла на крыше, опершись о балюстраду, и смотрела на лагуну. Ей хотелось оказаться в лодке, идущей на Мурано, но Аделино настоял, чтобы сегодня она осталась дома: должен был прийти журналист из «Иль гадзетино», главной газеты Венеции. Она надела белое льняное платье, купленное на Риальто, и перевязала кружевной лентой густые волосы. Леонора знала, что фотографа не будет, но миланские рекламщики посоветовали ей быть как можно более женственной. Они не хотели строить кампанию на образе эдакой пацанки. Главным в очаровании Леоноры должно быть то, что она нежная девушка, занимающаяся мужской работой. Ладно. Если уж ей предстоит демонстрировать женскую ранимость, она будет апеллировать к лучшим душевным качествам журналиста.
Если они у него есть.
На самом деле ей хотелось надеть потертые джинсы, жилет и старую армейскую куртку, заколоть волосы и отправиться на работу на 41-м речном трамвайчике. Она устала наряжаться и позировать – последние несколько недель стали испытанием на прочность: ее фотографировали на работе и дома, иногда даже в старинных платьях. Леонора вынуждена была признать, что на снимках и плакатах она выглядит… хорошенькой и вся рекламная продукция выполнена с большим вкусом, чем она предполагала. Рекламщики поместили Коррадино в современную среду, а Леонору – в старинную обстановку. Леонора противилась идее находиться подле своего далекого предка, но результат оказался интересным.
На одном снимке было современное кафе, а в нем пара, пьющая вино из изящных бокалов фабрики «Манин». Ничего необычного, но в зеркале за столиком отражался интерьер кафе «До мори» 1640 года, с хозяевами в старинных костюмах и юным Коррадино. Леонора видела в этом нечто сюрреалистическое, интригующее, в манере «Женитьбы Арнольфини»: [59]59
«Женитьба Арнольфини» – картина Яна ван Эйка.
[Закрыть]главным было отражение в зеркале. Ее роль заключалась в придании современности древним истокам бизнеса Аделино. Сперва Леонору, в ее повседневной одежде, поместили на классическое венецианское полотно в окружении зеркал и стеклянных изделий. С помощью компьютера добились, чтобы по цвету и манере наложения мазка она не выпадала из старинной картины. В другой раз она изображала богатую куртизанку: позировала в платье XVII века, зеленом с золотом. По плечам струились золотые локоны. По коже цвета слоновой кости пустили кракелюры – трещинки, как на старинных портретах, написанных темперой. И снова отражение в старинном зеркале: на этот раз она была в рабочей одежде, со стеклодувной трубкой, а не с веером и цветком. Но с каким бы вкусом ни была сделана реклама, Леоноре все больше становилось не по себе по мере того, как огромная машина кампании приходила в движение. Она знала, что Аделино вложил в это предприятие все свои деньги. Отчаянно хватаясь за этот шанс, он все глубже залезал в долги. Она чувствовала растущее презрение коллег. Когда она позировала перед печью, ее лицо горело не от жара огня, а от взглядов мастеров, работавших рядом. Главным ее противником выступал Роберто. Горечь и ненависть были написаны на его лице. Без сомнения, он считал Леонору недостойной такого внимания. Он думал, что именно к нему должны быть прикованы взгляды. Она знала, что он рассказывал миланцам свою семейную историю, но Семи и Кьяра посмеялись над ним. Роберто не терпел, когда над ним смеялись.
В воздухе стояла прохлада. Наступала осень, туристы скоро разъедутся. Леонора посмотрела вниз, на кампо, и увидела, что поток туристов уже ослабел. Словно ласточки, они готовы были перебраться в более теплые края – во Флоренцию, Неаполь, Амальфи, Рим.
А я – нет. Мой дом здесь.
Она с нежностью посмотрела на площадь, носившую ее имя и имя Коррадино. Леоноре впервые пришло в голову, что это место было архитектурным воплощением встречи прошлого и настоящего, ее самой, Коррадино и кампании Аделино, сплавившей вместе разные столетия. На одной стороне площади стоял современный банк, построенный Луиджи Нерви [60]60
Пьер Луиджи Нерви (1891–1979) – знаменитый архитектор.
[Закрыть]– Cassa di Risparmio di Venezia. На другой стороне – прекрасные исторические дома, где она жила. А посредине (она пришла в восторг, когда узнала) – памятник другому Манину, Даниэлю, революционеру, о котором она прочла в библиотеке. Неизвестный родственник как будто вклинился между ней и Коррадино на временном отрезке истории. Честный юрист, он выступал против австрийской оккупации с той же убежденностью, с какой дож Лодовико Манин продал им город. Вознагражденный за свою верность, он возвышался сейчас на постаменте, и крылатый лев Святого Марка склонялся к его ногам. Даниэль стоял как Наполеон – о, эта ирония! – заложив пальцы за жилет. Время не пощадило его, не приняло во внимание его подвиг: благородная медь покрылась патиной, и памятник стал ярко-зеленым.
Внимание Леоноры привлекла вдруг женщина, переходившая площадь. Шпильки решительно цокали по камню.
Она не туристка. Явно местная.
Ее синий костюм словно кричал, что его сшил модный дизайнер: подчеркнутая талия и юбка, длина которой балансировала на грани непристойности. Иссиня-черные волосы до плеч блестели на солнце. Солнцезащитные очки контрастировали с ярко-красной помадой. Женщина нарочито игнорировала восхищенные возгласы каменщиков, работавших на мосту. Она явно привыкла к комплиментам.
Такая послала бы к черту Семи и Кьяру.
Леонора с восхищением смотрела на женщину, пока та не скрылась из виду. Через несколько секунд она услышала знакомое уже дребезжание дверного звонка и сбежала по винтовой лестнице. Сердце громко стучало. Она не признавалась себе, что каждый раз, заслышав звонок, надеялась, что это Алессандро.
Но это был не Алессандро, а та женщина с площади. Она протянула руку.
– Синьорина Манин? Я Виттория Минотто.
Сила ее личности была так ощутима, что Леонора смущенно пожала руку и отодвинулась, пропуская женщину в дом.
– «Иль гадзетино», – соизволила объяснить женщина и взмахнула своим удостоверением так, как если бы работала в ФБР.
Леонора попыталась взять себя в руки и предложила журналистке сесть, но та уже расхаживала по дому, оглядывала обстановку, вертела в руках вещи и ставила их на место. Привычным жестом она воткнула дужки очков в черные волосы и посмотрела в окно, словно делая мысленную заметку. Единственным словом «bello» она одновременно и похвалила, и осудила убранство дома. «Для тебя сойдет, – словно бы сказала она, – но не в моем вкусе». Вблизи ее уверенность и сексуальность были почти осязаемы. Ее стиль, манеры, смелость в одежде заставили Леонору почувствовать себя жалкой и нелепой. Платье и распущенные волосы, которые так понравились ей утром в зеркале, казались теперь провинциальными и глупыми.
Я веду себя словно влюбленная шестиклассница. Если она производит такое впечатление на меня, что она творит с мужчинами?
Леонора постаралась взять себя в руки, опасаясь, что журналистка заметит ее смущение.
– Могу я предложить вам что-нибудь? Кофе? – спросила она.
Виттория повернулась и одарила Леонору очаровательной белоснежной улыбкой.
– Да, пожалуйста.
Журналистка без приглашения уселась за кухонный стол, со щелчком, похожим на взвод курка, открыла портфель и вынула простую записную книжку, ручку и что-то еще – маленькое и серебристое. Диктофон. Дальше Виттория вытащила пачку сигарет, вытряхнула одну и закурила. И марка сигарет, и жест, которым она прикуривала, напомнили Леоноре об Алессандро. Воспоминание больно укололо сердце. Виттория махнула рукой, и дым заструился над кроваво-красными ногтями.
– Не возражаете?
Леонора не знала, что журналистка имеет в виду – диктофон или сигарету. Она возражала и против того, и против другого, однако покачала головой.
Щелк. Ногтем большого пальца Виттория нажала на кнопку, и крошечные колесики завращались. Леонора сняла с плиты кофе и села напротив. Диктофон жужжал, словно таймер на шахматном матче.
– Расскажите немного о себе.
– Что именно вы хотите узнать?
– Что-нибудь из вашего прошлого.
– С чего начать – с Англии? Или с Венеции? Прошу прощения… Я не привыкла к этому. Может… Не могли бы вы… Думаю, мне будет легче, если вы сами начнете задавать вопросы.
Виттория отхлебнула кофе.
– Хорошо. Что заставило вас приехать в Венецию?
– Я родилась здесь, хотя выросла в Англии. Мой отец был венецианцем. Я получила художественное образование и всегда интересовалась производством стекла. Мать рассказала мне о Коррадино и дала сердечко, которое он сделал.
Глаза Виттории сузились, и она протянула руку к подвеске. Ее пальцы были холодными, и от них пахло никотином.
– Bello, – сказала она, не меняя тона, и отпустила сердечко.
– Я была заинтригована, – добавила Леонора. – Захотелось приехать и понять, могу ли я продолжить семейное дело.
Семейное дело. Это я удачно сказала. Кьяра и Семи будут довольны. А теперь – хватит об Англии. Не хочу говорить о Стивене.
– Вот как? Разве вам не жалко было оставлять семью и друзей? Бойфренда? Мужа?
Черт!
– Я… была замужем. Он… Мы развелись.
– А, понимаю, – кивнула журналистка, вытащив еще одну сигарету.
Леоноре показалось, что Виттория разгадала ее печальную историю.
Эту женщину никто не бросал. Уходила всегда она, а женщины, которых бросают, – жалкие создания. Такие, как я. Даже Алессандро ко мне больше не приходит.
– Приехав сюда, вы отправились прямо к синьору делла Винья?
– Да, к Аделино. Мне очень повезло.
Журналистка вскинула бровь.
– В самом деле? Как по-вашему, вы получили работу благодаря своему таланту или знаменитому предку, Коррадо Манину?
Леонора не стала возмущаться.
– Честно говоря, не думаю, что у меня был бы шанс, если бы не Коррадино. Впрочем, Аделино не взял бы меня, если бы я не прошла тест. Не глупец же он, чтобы брать неумеху?
Она вспомнила, как дают интервью молодые актеры из театральных династий. Они всегда утверждают, что фамилия Фокс или Редгрейв мешает их карьере. Они со Стивеном каждый раз насмешливо фыркали, услышав что-то подобное по телевизору. Сейчас собственные ответы убеждали ее не больше.
Виттория кивнула, но следующий вопрос был еще болезненнее.
– А ваши коллеги? Мастера, которые работают здесь годами? Что они о вас думают?
Леонора поерзала, вспомнив Роберто.
– В мой первый день они были настроены дружелюбно.
Это, по крайней мере, правда. Пока мы не пошли в бар. Тогда все испортилось.
– Думаю, у них появились некоторые сомнения… когда началась рекламная кампания. Но в конце концов, все от этого только выиграют…
– Но что они думают лично о вас? – настаивала Виттория. – Они стали вашими друзьями?
– Вам лучше спросить их самих.
– Возможно, я так и поступлю, – тонко улыбнулась Виттория.
Ошибка.
Журналистка постучала ручкой по своим превосходным зубам. Это был маневр, благодаря которому она добивалась успеха в интервью с мужчинами-чиновниками. Виттория привлекала внимание к своему рту – белые ровные зубы в окружении алой помады слегка расходились над розовым языком. Собеседники обычно забывали, что хотели сказать, и выбалтывали какой-то секрет.
«Интересно, что дальше», – подумала Леонора.
– А как насчет личной жизни? Нашли ли вы романтический объект здесь, в городе любви?
В вопросе Виттории прозвучал неприкрытый цинизм. Леонора не собиралась раскрывать свои чувства перед этой женщиной. Та явно не верила в любовь, по крайней мере ту, что зовется романтической.
– Нет, не нашла.
Виттория опустила глаза и сделала вид, будто хочет собрать вещи. Это был еще один излюбленный трюк: собеседники начинали расслабляться. Она сочувственно взглянула на Леонору.
– Как вам, должно быть, одиноко. Ни друзей, ни бойфренда, лишь один давно умерший предок.
Леонору это уязвило. Благодаря Виттории она и так чувствовала свою несостоятельность, но жалость терпеть была не намерена. Она попалась на крючок.
– Скрывать не буду, кое-кто есть. Но об этом еще рано говорить.
Темные брови журналистки резко взметнулись.
– Может, расскажете что-нибудь? Крошечный намек?
Леонора слегка улыбнулась внутренней шутке.
– Он словно сошел с картины.
Виттория пожала плечами и выключила диктофон.
– Да здесь все такие.
Но когда Виттория направилась к выходу, то, проходя мимо холодильника, увидела его. Он смотрел на нее с открытки, подсунутой под магнит. Племянник кардинала. Алессандро Бардолино. Она, разумеется, видела этот портрет в его доме. Его мать купила репродукцию в качестве семейной шутки. Она висела у него в кухне, и Виттория проходила мимо нее по сто раз на дню, прежде чем ее повысили и отправили в Рим, а месяц назад снова перевели в Венецию. Эту картину она видела каждый день все три года, что они жили вместе.
Виттория повернулась к Леоноре и необычайно тепло попрощалась. Леонора решила, что с честью выдержала интервью. Ей понравилось, что Виттория казалась побежденной. Она проявила осторожность, мало что рассказала, и интервью было… довольно скучным?
Виттория Минотто пружинистой походкой пересекла Кампо Манин. Интервью получилось на редкость удачным. В ее руках оказалось несколько козырей. Неважно, что маленькая vetraia [61]61
От итальянского «vetro» – стекло.
[Закрыть]встречается с Алессандро. Тем интереснее будет отнять его у нее.
Жизнь воистину увлекательна.
ГЛАВА 15
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Леонора задержалась в стекловарне допоздна. Она погасила все печи, отправила их до утра на покой, оставила лишь одну, у которой работала.
Она почти не видела Алессандро, впрочем, вчера он позвонил. Он был в Виченце, [62]62
Виченце – город в итальянском регионе Венето, административный центр одноименной провинции.
[Закрыть]на курсах повышения квалификации. Если он успешно сдаст последний письменный экзамен, то станет детективом. Пока он учился, Леонора дала себе зарок проводить в стекловарне как можно больше времени, совершенствуя мастерство. Это помогало ей не прислушиваться дома к звонкам, как телефонным, так и дверным. В любовном коконе, в котором она теперь жила, Леонора боялась утратить профессиональную мотивацию, иначе стекло, словно покинутый друг, обратится против нее. Ей нужно придерживаться заведенного распорядка и не думать, что сосуд, в котором хранилось ее счастье, треснет и взорвется под напором новой страсти.
Огонь ее любви к Алессандро по-прежнему горел ярко. В новой квартире она прожила чуть больше месяца, виделись они лишь несколько дней, но думала она о нем постоянно. Его сосредоточенность на служебном росте, отъезд в Виченцу – все это не позволяло ей обвинять его в пренебрежении. Она всегда находила для него оправдания. Утешала себя редкими встречами, а потом жила воспоминаниями о них. Она все больше о нем узнавала. Он рассказал ей о своих родителях: его отец – полицейский в отставке, мать – вышедшая на пенсию медсестра. Они переехали в Умбрию, в горы, подальше от надоедливых венецианских туристов. Леонора впитывала эти подробности, надеясь, что они сближают их, и пыталась игнорировать тот факт, что он ни разу не пригласил ее к себе домой.
Теперь благодаря разделявшему их расстоянию она смогла с головой уйти в работу. Она без устали упражнялась со стеклом, пока луна не поднималась над лагуной. Сегодня ее цель была простой и в то же время трудной. Ей хотелось сделать такое же сердечко, как то, что когда-то создал Коррадино. Леонора по-прежнему носила его на шее, хотя сейчас она сняла голубую ленту и осторожно положило сердечко на скамью – достаточно близко, чтобы видеть пропорции, но подальше от печного жара. Она вспомнила, как попыталась выдуть сердечко еще в первую свою рабочую неделю, думая, что это легко в сравнении с чудесами, выходившими из рук нынешних мастеров. Но Франческо, ее единственный союзник, тихонько посмеялся над ней. Он сказал, что стеклянное сердце – едва ли не самое сложное, что можно изготовить. Тем более такое – абсолютно симметричное, какое носила она.
Начала она решительно. Вынула из огня комочек стекломассы, секунду подождала и ловко перенесла его на стеклодувную трубку помельче. Набрала в грудь немного воздуха и осторожно подула. Быстро открутила банку и стала придавать стеклу форму борселем. С помощью щипцов сделала углубление сверху, но опоздала, и концы сердечка оказались разного размера. Леонора остудила сердце и бросила в ведро, стоявшее у ног: позже его можно будет переплавить. Попробовала снова. На этот раз подула слишком поспешно, получилось лучше, но и второе сердечко оказалось в ведре. Она работала уже час, не обращая внимания, что продавцы покинули торговый зал, не слыша, как запирают кассы, как звенят ключи. Леонора вздрогнула, когда кто-то взял ее за плечо.
Это был Аделино.
– Леонора mia, мне пора домой. Думаю, и тебе нужно собираться.
Он произнес это в своей обычной ворчливо-ласковой манере.
Его голос потеплел, когда он увидел, какую задачу она перед собой поставила.
– Неподатливое сердце… Molto difficile, vero? [63]63
Очень сложно, правда? (ит.)
[Закрыть]
Леонора сокрушенно кивнула. Аделино присел и начал рассматривать ее неудавшиеся попытки. Ведро было уже полным.
– Да, очень трудно, как видишь. Но эти не так уж и плохи. Что тебе не понравилось?
Он достал ее последнее сердечко. Ему оно казалось безупречным, но Леонора видела ошибку. Это было странно: когда дело касалось Алессандро, она хотела верить в лучшее. Каждый раз она придумывала ему оправдания, стараясь сохранить надежду. Но, стоя у печи, она искала совершенство и на меньшее не соглашалась. Ее глаза всегда отыскивали в работе скрытые трещины, несовершенные блики, неправильные цвета.
– Это не то, что нужно, – упрямо сказала она.
Аделино улыбнулся и встал на ноги.
– Перфекционистка… Я рад, что застал тебя. Хотел показать кое-что.
Он протянул ей глянцевую фотографию.
– Это первая реклама. Она должна появиться в понедельник.
Леонора с деланым равнодушием закрыла дверцу печи, отвернулась от газовой горелки и мысленно приготовилась взглянуть на картину, которая представит ее публике. Наконец она взяла фотографию. Неплохо. Рекламщики начали с тициановского образа – она была в платье «Женщины перед зеркалом». [64]64
Картина Тициана «Женщина перед зеркалом» написана около 1515 г. и хранится в Лувре.
[Закрыть]Одной рукой она сжимала прядь струящихся волос, в другой держала зеркало. В зеркале отражались печь и она, в современной одежде, склонившаяся над огнем. Леонора долго смотрела на фотографию. Аделино воспринял ее молчание как неодобрение.
– Леонора, – сказал он осторожно. – Я не желаю тебе зла, а эта кампания не лишена вкуса. Она нам всем поможет. И кроме того, – (Леонора наконец встретилась с ним взглядом), – думаю, ты уже готова стать мастером. Ты можешь делать предметы на продажу.
Леонора онемела, она вглядывалась в его глаза, ища подвоха. Она пробыла здесь всего четыре месяца. Не слишком ли рано ей становиться мастером?
– Аделино, может, все дело в рекламной кампании? Я хочу получить повышение за дело, а не с помощью рекламы.
Аделино забрал у нее фотографию.
– Послушай, кампания, конечно, пройдет успешнее, если ты будешь мастером, а не подмастерьем. Но я не стал бы давать тебе шанс, если бы считал, что ты его недостойна. Если за прошедшие несколько недель ты хоть немного узнала меня, то понимаешь, что своей репутацией я дорожу. Я ни за что не стану продавать некачественные изделия.
Аделино нагнулся и вынул из ведра последнее ее сердечко.
– Мне нравится то, что ты делаешь. Не ворчи. Это отличный шанс для тебя.
Леонора смягчилась.
– Я вам очень благодарна. Я не подведу.
Она повернулась и взяла жакет. Аделино положил в карман стеклянное сердце.
– А теперь, пожалуйста, убери за собой и выметайся. Я должен закрыть помещение.
Она улыбнулась его нарочитой ворчливости.
Его поддержка пришла вовремя. Леонора выбросила из ведра на гаснущие угли бракованные сердечки – утром они расплавятся – и закрыла дверцу печи. Она схватила сумку, попрощалась с Аделино, надела на шею сердечко Коррадино и побежала к причалу.
Аделино нащупал в кармане округлые очертания сердечка. Не зная зачем, он открыл дверцу печи и посмотрел на сердечки, умиравшие на красных углях. Он сказал ей правду. Аделино знал, что Леонора может стать первым мастером-женщиной на Мурано, и надеялся, что мужчины смирятся с этим. Он закрыл дверцу и вздрогнул. Как и Леонора, он ждал неприятностей.
Неприятности пришли, откуда и следовало ожидать.
– Что? – завопил Роберто дель Пьеро.
Стеклодув схватил свое последнее творение – прекрасную вазу с яркими цветными каплями внутри прозрачного стекла – и швырнул в печь, где она разбилась на миллион осколков. Утром Аделино собрал мастеров и коротко сообщил им о повышении Леоноры. Наступила зловещая тишина. Все молчали, кроме одного.
– Вы не можете! Не смейте делать мастером эту потаскуху! Сначала отвратительная реклама, а теперь это. Над нами все будут смеяться! – Роберто захлебывался возмущением.
Леонора немедленно отреагировала на оскорбление. После разбитой вазы и криков Роберто все замерли, даже белые брови Аделино сошлись на переносице. Леонора подскочила к Роберто и отвесила ему звонкую пощечину, вторую со дня их короткого знакомства.
– Не такая уж я потаскуха, раз не захотела спать с тобой. Ты злишься, потому что тебя отвергли!
Аделино наконец-то вмешался. Он схватил их, словно дерущихся котов.
– Что вы себе позволяете у меня на глазах?!
С силой, неожиданной для его возраста, он отвел их в кабинет. Когда он ослабил железную хватку, Леонора и Роберто уставились друг на друга: она – с гневом, он – со злостью, от которой у нее похолодело внутри. Она едва могла поверить, что эта ненависть вызвана ее отказом у бара Мурано.
Аделино уселся за стол и глубоко вздохнул. Неприятности, которые он предвидел, случились. Он знал об их стычке в баре – сплетни всегда доходили до него, – но подозревал, что ненависть Роберто вызвана более глубокими причинами, и надеялся, что тот будет о них молчать.
– Роберто, – сказал Аделино, – твоя ваза стоила бы триста евро. Эти деньги я вычту из твоей зарплаты.
– Как хотите, – проворчал Роберто. – Но я не стану работать с этой…
– Не вздумай повторить это слово, – мрачно предостерегла Леонора.
– Леонора, – вмешался Аделино. – Silenzio! [65]65
Помолчи! (ит.)
[Закрыть]Правильно я понял, Роберто, что ты ставишь мне ультиматум? И если я сделаю Леонору мастером, ты уйдешь?
Роберто, остыв, кивнул. Аделино снова вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с Леонорой. Та не могла поверить в то, что должно было произойти. Вчера по пути домой, в лодке, она решила, что, чем бы ни кончились ее отношения с Алессандро, она добилась успеха: она первая женщина-стеклодув на Мурано, она мастер. Она получила то, ради чего приехала в Венецию. Наконец-то у нее есть работа, о которой она мечтала. Она сможет творить.
И следующим же утром у меня все отберут. Снова сделают подмастерьем, причем из-за недоброжелательства человека, которого я едва знаю. Аделино никогда не отпустит Роберто. Он лучший стеклодув на острове.
– Это трудное для меня решение, – сказал после долгого молчания Аделино и посмотрел на молодого человека. – Роберто, ты прекрасный мастер, но твоя голова горячее печки. Можешь брать расчет и уходить. За разбитую вазу я заплачу.
Леонора задохнулась. Она повернулась к Роберто, почти ожидая, что тот ударит Аделино, но мастер накинулся на нее. Прежде чем Аделино успел остановить его, Роберто прижал Леонору к стене и грубо взял за горло. Он схватил стеклянное сердечко, натянув голубую ленту. Похожим образом он приставал к ней возле бара, только слова на этот раз звучали другие.
– Да, потаскуха, ты вползла сюда, как змея, но, бьюсь об заклад, тебе не сказали, что ты отродье предателя. Твой драгоценный предок продал моего, выболтал французам секреты стекла и умер в богатстве. Твоя великая рекламная кампания – шутка, основанная на лжи.
– Это ты лжешь! – Леонора плюнула в оскаленное лицо. – Коррадино жил, работал и умер здесь.
– Идиотка! Он умер во Франции.
– Роберто, отпусти ее и скройся с глаз моих, – прошипел очнувшийся от шока Аделино.
Роберто, кажется, выдохся после своих разоблачений, отпустил Леонору и выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
Леонора бессильно опустилась в кресло. Аделино забегал вокруг нее. Он был потрясен сценой, которую не сумел предотвратить. Он принес воды, но Леонора отмахнулась. Тогда и он сел. Наконец Леонора немного пришла в себя.
– Что он говорил о Коррадино? Разве он предатель? И как он навредил семье Роберто?
Аделино покачал головой.
– Роберто – дель Пьеро. Несколько столетий назад его предок Джакомо был великим мастером, учителем Коррадино. Насколько мне известно, они были закадычными друзьями.
– Почему тогда Роберто сказал то, что сказал? Почему он ненавидит Коррадино и меня? И что это за предательство, при чем тут Франция? Я думала, Коррадино умер здесь.
Аделино кивнул.
– Конечно, он умер здесь, от отравления ртутью. Так написано в учебниках.
Леонора постаралась осмыслить все это. В мозгу начали прокручиваться обрывки сотен полузабытых рассказов о Коррадино. Она поймала себя на том, что кивает и повторяет: «Да, наверное, так все и было…»
Аделино подошел к ней и взял за плечо.
– Послушай, почему бы тебе не отдохнуть? Я все улажу. Приходи завтра, как обычно. Все будет нормально. Завтра большой день: появится первая реклама. Иди отдохни.
Леонора отметила его добрый тон, но при мысли, что ей предстоит, внутри ее все перевернулось. Она благодарно кивнула, спотыкаясь, вышла на солнечный свет и побрела к причалу по набережной Манин. Сегодня родное название улицы не придавало ей уверенности.
– Коррадино, что же ты сделал? – прошептала она, глядя на выцветшую табличку.
