Текст книги "Зеркало смерти, или Венецианская мозаика"

Автор книги: Марина Фьорато (Фиорато)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 3
СЕРДЦЕ КОРРАДИНО

На камне были высечены буквы.

Полуденное солнце ярко высветило слова на доске, прибитой к стене сиротского приюта Пьета. Коррадино провел пальцами по бороздкам надписи. Он отлично знал, что там написано.

«Fulmine il Signor Iddio maledetione e scomuniche… Да проклянет Господь, да отлучит Всевышний от церкви всех тех, кто отсылает или позволяет отослать в этот приют своих сыновей и дочерей – буде они рождены в законном браке или нет, – если у них имеются средства и способность воспитать их».

Ты читал эти слова, Нунцио деи Вескови, старый ублюдок? Семь лет назад ты отправил сюда единственную внучку. Испытал ли ты чувство вины? Может, оглядывался через плечо, опасаясь гнева Господа и Папы Римского, когда крался домой, в свой дворец, к сундукам с золотом?

Коррадино посмотрел на истертую ступеньку и вообразил новорожденную девочку, завернутую в пеленку и все еще скользкую от крови: крови рождения, крови смерти, ибо мать ее умерла во время родов. Коррадино сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

Я не хочу думать об Анджелине.

Он отвернулся и, чтобы успокоиться, стал смотреть на лагуну. Он любил наблюдать за водой, угадывая ее настроение. Сегодня, в солнечном свете, волны напоминали одну из его работ – ghiaccio, [21]21
  Лед (ит.).


[Закрыть]голубое стекло разных оттенков, сплавленное вместе и напоминающее подернутый тонкими трещинами лед. Коррадино усовершенствовал эту технику, когда обработал стекло сульфатом серебра. При реакции с ним горячее стекло трескается и вбирает в себя металл, а когда остывает, кажется, будто это освещенные солнцем воды. Вид лагуны придал ему уверенности.

Я мастер. Никто, кроме меня, не может заставить стекло петь. Я лучший стеклодув в мире. Я слышу, как мне отвечает вода. Поэтому французы хотят только меня, и никого больше.

Он посмотрел на противоположный берег лагуны, на собор Сан-Джордже Маджоро, увидел, как мимо недостроенной церкви Санта-Мария-делла-Салюте проходят корабли со специями. На фоне чистых белых домов выделялись тюки ярко-красных и желтых специй, темная кожа торговцев. Такие картины всегда доставляли ему наслаждение. На разрезавших воду гондолах сидели куртизанки с обнаженной грудью и в карнавальных украшениях. Коррадино любовался не телами, а шелковыми нарядами. Его восхищали цвет и форма подсвеченных солнцем ниспадающих тканей, радуга оттенков, словно у перламутровой раковины. Он еще посидел, наслаждаясь редкой свободной минуткой вдали от стекловарни, от печи, от Мурано. Ему нравился нос гондолы в форме тесака с шестью зубцами, означавшими шесть сестьере – шесть городских районов. Коррадино любил свой город. Город, который оставит завтра. Он шептал названия, перекатывал на языке слова, словно стихи или молитву.

Каннареджо, Дорсодуро, Кастелло, Санта-Кроче, Сан-Поло и Сан-Марко.

До него донесся плеск воды, накатывающей на обросший мхом мрамор причала. Коррадино очнулся. Некогда прохлаждаться.

У меня для нее подарок.

Коррадино свернул в калле со стороны церкви Санта-Мария-делла-Пьета, к которой примыкал приют. Сквозь прутья узорной решетки он заглянул в прохладный полумрак и увидел группу девочек-сирот с виолами, виолончелями и нотами. Присев вплотную к решетке, он заметил ее светлую головку, кивающую при разговоре с подругами. Увидел и тонзуру отца Томмасо, наставлявшего девочек перед пением. Пора.

Коррадино запел, и стены узкого переулка эхом откликнулись на его заурядный голос. Мелодия эта была хорошо известна, ее напевали торговцы, привлекая покупателей к своему товару, будь то мясо или выпечка. Слова, однако, он поменял, чтобы девочка узнала его и подошла.

– Леонора, mia, бо-бо-бо, Леонора, mia, бо-бо-бо.

Она мигом оказалась подле решетки, ее пальчики пролезли сквозь прутья и дотронулись до его руки.

– Buon giorno, [22]22
  Добрый день (ит.).


[Закрыть]Леонора.

– Buon giorno, синьор.

– Леонора, я ведь говорил, ты можешь называть меня папой.

– Sì, Signore.

Она улыбнулась. Ему нравилось ее чувство юмора и то, что она достаточно сблизилась с ним, чтобы позволять себе вольности. Подумал, что дочь взрослеет – скоро она сделается кокеткой и девушкой на выданье.

– Ты принес мне подарок?

– Надо посмотреть. Может, скажешь, сколько тебе сегодня исполнилось?

Сквозь решетку просунулись и другие пальчики. Пять, шесть, семь.

– Семь.

– Правильно. Скажи, я всегда приносил тебе подарки на день рождения?

– Всегда.

– Что ж, будем надеяться, что и на этот раз не забыл.

Он сделал вид, что роется за пазухой и в карманах камзола. Наконец сунул руку за ухо и вытащил стеклянное сердце. С облегчением увидел, что все правильно отмерил: сердечко свободно прошло сквозь прутья решетки. Услышал, как Леонора восторженно вздохнула, когда подарок упал ей в руку. Она повертела его в пальцах, восхищаясь игрой света.

– Оно волшебное? – спросила она.

– Да. Оно особенное. Придвинься поближе, я тебе объясню.

Леонора прижалась лицом к решетке. Солнце поймало золотые искры в ее зеленых глазах. У Коррадино замерло сердце.

В мире есть красота, которую мне ни за что не передать.

– Ascolta, [23]23
  Послушай (ит.).


[Закрыть]Леонора, мне нужно на некоторое время уехать. Но это сердце скажет тебе, что я всегда с тобой. Когда возьмешь его в руку и станешь рассматривать, будешь знать, как сильно я тебя люблю. Попробуй.

Она сжала пальцами сердце и зажмурилась.

– Чувствуешь? – спросил Коррадино.

Леонора открыла глаза и улыбнулась:

– Да.

– Вот видишь, я же сказал, что оно волшебное. Ты сохранила ленту, которую я подарил тебе на прошлый день рождения?

Она кивнула.

– Продень ее в отверстие и повесь сердце на шею. Только не показывай его настоятельнице и отцу Томмасо и не давай другим девочкам.

Она крепко стиснула сердце в руке и снова кивнула.

– Ты вернешься?

Он знал, что не сможет.

– Когда-нибудь.

Девочка на мгновение задумалась.

– Я буду скучать.

Он вдруг почувствовал себя выпотрошенной рыбой на прилавке рынка Пескерии. Ему хотелось рассказать дочке, что он задумал, что он пришлет за ней, как только почувствует себя в безопасности. Но он не мог доверять даже себе. Чем меньше она знает, тем лучше.

То, чего она не знает, она и не скажет. То, чего не может сказать, ей не повредит. И я слишком хорошо знаю отраву надежды и ожидания. Что, если я так никогда и не пришлю за ней?

– Я тоже буду скучать по тебе, Леонора mia, – сказал он просто.

Она просунула пальцы сквозь решетку в привычном жесте. Он понял и прижал каждый свой палец к подушечкам ее пальчиков – мизинец к мизинцу, большой палец к большому пальцу.

Вдруг отворилась дверь и показалась голова с тонзурой.

– Коррадино, сколько раз повторять, чтобы ты не рыскал возле моих девочек? Леонора, вернись к оркестру, мы начинаем.

Леонора бросила на него последний взгляд и исчезла. Коррадино пробормотал извинения и сделал вид, что уходит. Но когда священник вернулся в церковь, он прокрался назад, в переулок, и стал слушать. Красота гармонии и сильный контрапункт растравили его душу. Коррадино знал, что последует дальше, но ничего не мог с собой поделать.

Когда она держит в руках стеклянное сердечко, мне кажется, что она держит и мое сердце.

Он знал, что, возможно, никогда больше не увидит Леонору, а потому привалился к стене церкви и заплакал. Ему казалось, что слезы никогда не кончатся.

ГЛАВА 4
В ЗАЗЕРКАЛЬЕ

Звучала музыка.

Нора сидела в церкви Санта-Мария-делла-Пьета и пыталась дать определение своим ощущениям. Очарование? Старомодное слово из ушедшей эпохи. Колдовство? Нет, это слово попахивает злой волей.

Меня-то никто не принуждал. Я пришла сюда сама.

Она огляделась по сторонам. В церкви было полно народу. Ее соседка, элегантная итальянская матрона, сидела так близко, что ее красный рукав соприкасался с предплечьем Норы, но та ничего не имела против. Они все пришли сюда по одной и той же причине. Они связаны, захвачены (вот нужное слово) музыкой.

Антонио Вивальди. Нора вкратце знала историю его жизни – рыжебородый священник страдал астмой. Он преподавал игру на органе, написал «Времена года». Но до настоящего момента он ни разу не волновал ее сердце. С предвзятостью студентки, изучавшей искусство, она считала, что его музыка неоригинальна. Где она только не звучала: в лифтах, в супермаркетах… Страшно заиграна. Но здесь, при зажженных свечах, музыку Вивальди исполняли пятеро музыкантов. Свои произведения композитор написал именно в этой церкви и репетировал их впервые с девочками-сиротами. Все музыканты были молодыми, прилежными с виду итальянцами, они играли со страстью и с профессионализмом одновременно. Они не заигрывали с туристами – не надели старинные костюмы, за них говорила музыка. Нора слушала «Времена года» словно впервые.

Она знала, что церковь изменилась – прочла в путеводителе. В конце века, после смерти маэстро, к зданию добавился фасад в палладианском стиле, но Норе казалось, что священник где-то рядом. Она смотрела на тени, отбрасываемые свечами. За колоннами стояли внимательные местные жители, слушали музыку, и Нора пыталась отыскать среди них рыжеволосую голову композитора.

По приезде в Венецию Нора почувствовала себя снявшейся с якоря: она оторвалась от гавани и дрейфовала по бесчисленным туристским каналам. Увлекаемая толпой, ошалевшая от гвалта иностранных языков, она то оказывалась в окружении немецких туристов с их гортанной речью, то ее затягивала цепочка ярко одетых молодых французов. Пробравшись сквозь людское месиво, она пересекла площадь Сан-Марко и оказалась перед знаменитым фасадом библиотеки Сансовиниана на площади Броглио. Нора ввалилась в ее двери, словно в травматологический пункт за помощью. Она не хотела вести себя как туристка, ее раздражали эти толпы. Красота, которую она видела повсюду, почти заставила ее уверовать в Бога. Во всяком случае, она поверила в Венецию. Но город физически подействовал на нее с такой силой, что она начала его бояться. Ей требовался якорь, чтобы почувствовать себя своей. В библиотеке она будет искать сведения о Коррадино. Добрые понятные слова в строгих текстах с фактами и датами станут для нее долготами и широтами и приведут в тихую гавань. Здесь он встретит ее, словно родственник в аэропорту. «Дай я покажу тебе все, – скажет он. – Ты ведь местная. Ты моя родственница».

Консьерж в отеле, добрый, заботливый человек, понял ее состояние: он знал, как действует на людей его город. Это он предложил ей посетить Сансовиниану, объяснив, что библиотека – хорошее место, там она узнает о своем предке и о том, где можно в городе ознакомиться с его работами. «Если короче, синьорина, – сказал он, – то это почти везде». Норе понравилось, что ему знакомо имя Коррадино Манина. Консьерж говорил о нем, словно о приятеле, с которым каждый вечер выпивает. Когда Нора спросила, что ей следует посмотреть в самом городе, он сделал рукой широкий жест.

– Faccia soltanto una passeggiata, Signorina Soltanto una passeggiata, – ответил он. – Просто ходите. Ходите, и все.

Он был, конечно, прав. Выйдя из симпатичного отеля в Кастелло, она бродила по лабиринту переулков, без сожаления теряя представление о времени и пространстве. Все здесь казалось прекрасным, даже разрушение. Великолепные дворцы подпирали гниющие дома с обеих сторон, видно было, что лагуна пожирает их заживо. Оштукатуренная каменная кладка осыпалась в канал, словно печенье, покрошенное в марсалу, [24]24
  Марсала – крепкое виноградное вино, имеющее сходство с мадерой, но отличающееся большим содержанием сахара.


[Закрыть]но это лишь добавляло очарования. Казалось, дома с удовольствием отдаются воде, желая слиться с ней. Нора ходила по мостам, словно зачарованная. Ей нравилось все: и переброшенные через узкий канал от окна к окну веревки с бельем, и чумазые мальчишки, гоняющие на пустыре футбольный мяч. Ее восхищали арабские мотивы в архитектуре.

Нора сознательно не планировала маршрут. В Лондоне вся ее жизнь была продумана, словно карта с дорожными знаками. За долгие годы она ни разу не заблудилась, она точно знала, как добраться до того или иного места. В случае затруднения ей всегда приходила на помощь карта метро или указатель улиц. Эрудит Стивен сказал ей, что, когда в Лондоне составляли карту метро, художник специально сделал между станциями одинаковое расстояние, хотя это не соответствовало действительности. Так он попытался придать горожанам уверенности, чтобы они без страха спускались в мрачное подземелье и чувствовали, что могут передвигаться по городу легко и безопасно.

Но здесь, в Венеции, стремлению Норы к спонтанности подыгрывал сам город. В путеводителе была карта, но она ей не понадобилась. На стенах домов древними желтыми буквами обозначались два направления – Сан-Марко и Риальто, но из-за S-образной формы Большого канала они часто указывали в одну и ту же сторону. На незнакомой пьяцце Нора отыскала два желтых знака, ведущие к Сан-Марко, только стрелочки на них указывали в противоположном направлении.

Я Алиса, а эти значки нарисовал Чеширский кот.

Ее ощущение жизни в Зазеркалье только усиливалось. Солнце клонилось к закату, и она решила, что надо бы пойти к Сан-Марко. Но когда Нора попыталась следовать знакам, они повели ее все дальше и дальше, пока она не уткнулась в белую арку Риальто.

Под мостом Нора остановилась – выпить чашечку кофе и восстановить силы. Мимо сновали туристы, жадные до новостей, как некогда торговцы. Они держали в руках путеводители и томики Шекспира. Нора мысленно отделила себя от толпы.

Я не туристка. Я останусь и буду здесь жить.

Жизнь ее была упакована и оставлена в камере хранения на некрасивой верфи соседнего городка Местре. Нора заплатила за хранение на месяц вперед. За это время она должна найти квартиру и устроиться на работу.

Она смотрела на мерно попыхивающие вапоретто и думала об отце. Забитая народом лодка остановилась на конечной остановке «Риальто», и Нора увидела молодого человека в голубом комбинезоне. Он прыгнул на причал, накинул на столбик веревку и с большой сноровкой привязал лодку.

Мой отец.

Такая идея ей раньше в голову не приходила. А мать? Она приехала сюда ни с того ни с сего, влюбилась и забеременела. Нора прогнала мысль о матери, она не хотела признавать, что Элинор оказалась здесь раньше ее. Хотела думать, что это ее одиссея.

– Я не такая, как мать. Я другая, – сказала она вслух.

Неожиданно возле нее возник официант с дружелюбно-вопрошающим выражением на лице. Нора улыбнулась и покачала головой. Расплатилась, оставила чаевые и ушла.

На этот раз она позаимствовала стратегию у Черной королевы из «Зазеркалья», пошла путем, противоположным тому, что рекомендовали дорожные знаки, и вскоре обнаружила, что входит в место, которое Наполеон неудачно назвал «лучшей гостиной Европы».

Садилось солнце, предметы отбрасывали длинные тени. Кампанила нависла над площадью, словно огромная стрелка солнечных часов; ярко высвечивались высокие арки крытой галереи под самой крышей. Нора со священным трепетом смотрела на роскошные бронзовые купола базилики – такое величие, такая красота! Рим и Константинополь сошлись здесь и произвели на свет странного и удивительного горбатого зверя – абсолютно новое существо, дракона со шпорами, охраняющего город. И, по контрасту с ним, свадебный торт Дворца дожей, спокойный и однотонный, украшенный филигранью белого камня. Только здесь можно было поместить Оролоджо, часы для великанов, где вместо цифр красовались золотые изображения зверей зодиакального круга, и это казалось почти закономерным. Норе захотелось присесть. Кружилась голова. Она открыла путеводитель, но слова плыли перед глазами. Перед лицом такого величия черно-белые строки выглядели неуместными. К тому же Нора решила держаться подальше от туристов на Риальто, ей не хотелось смешиваться с толпой и вести себя как они – переводить глаза с путеводителя на памятники, словно артист-новичок, разрывающийся между камерой и сценарием.

Почему никто меня не предупредил?

Друзья, преподаватели и даже мать долгие годы советовали ей сюда приехать. Никто не верил, что она еще не была здесь: ведь она художница, наполовину венецианка. Озарение снизошло на нее в кафе возле Риальто. Нора поняла, что не была здесь раньше из-за матери. Элинор пережила свое венецианское приключение и оказалась жестоко оскорбленной. Серениссима не приняла ее, сочла неполноценной. Поэтому Нора и не хотела сюда приезжать, сравнивать себя с матерью, находить отзвуки прошлого в собственной истории. Ей хотелось открыть свою Италию: Флоренцию, Равенну, Урбино. Друзья, поклонники Венеции, хором как один кричали, что это единственное место в мире, которое нельзя не увидеть.

Но виноватыми в ее нерешительности были художники и писатели.

Эх, Каналетто! Ну что ж так бездушно написал ты это место? При всем своем мастерстве не сумел показать его мне. Послушно повторил, а не раскрыл тайну красоты. А ты, Тернер, разве ты не видел, как здешнее солнце истекает кровью в лагуну? Вот так, как сейчас? Ох, Генри Джеймс, [25]25
  Генри Джеймс (1843–1916) – американский писатель.


[Закрыть] ты меня тоже не подготовил. А твои восхищенные пассажи, Ивлин Во, [26]26
  Ивлин Во (1903–1966) – английский писатель.


[Закрыть] – лишь слабые оскорбления в сравнении с тем, что я вижу собственными глазами. А тебе, Николас Роуг, [27]27
  Николас Роуг (р. 1928) – английский режиссер.


[Закрыть] не помогли ни камеры, ни пленка. Ты тоже не сумел мне ничего рассказать!

Молодая женщина в просторной приемной Сансовинианы на отличном английском объяснила Норе, что в святая святых библиотеки ей, к сожалению, нельзя. Впрочем, посетители без читательских билетов могут воспользоваться справочным отделом. Нора предъявила паспорт, и девушка аккуратным круглым почерком выписала ей пропуск на день и провела в распашные двери на электронном замке слева от главного входа. Нора вошла, а двери, закрываясь, шепотом поздоровались с нею. В неподвижном и душном воздухе ее дожидались пыльные книги в теплых кожаных переплетах. Они приветствовали Нору как старую знакомую – еще со студенческих дней. Единственным посетителем оказался пожилой мужчина. Он поднял голову, кивнул и опустил к тексту блестящие глаза. Девушка быстро объяснила, как пользоваться каталогами, и исчезла.

Нора стала перебирать пожелтевшие карточки каталога. Фамилия Манин встречалась очень часто, но Нора быстро поняла, что в виду, как правило, имеется дож Лодовико либо Даниэль, юрист-революционер, оказавший сопротивление австрийской оккупации 1848 года. Солнце ушло из высоких окон, когда Нора наткнулась на многочисленные карточки с именем Коррадо Манина. Нора сняла с дальней полки огромный том, похожий на те, что выкладывают на кофейные столики в разных странах мира. Фотографии в таких книгах никто не рассматривает. Нора уселась за обтянутый кожей стол, открыла книгу и была поражена: даже пожелтевшие фотографии 1960-х годов не могли испортить впечатление от увиденного. Страница за страницей красоты, фантазии и волшебства. Она невольно положила голову на руки, и старик тревожно на нее посмотрел.

Я пришла сюда в поисках родственника, который помог бы мне сблизиться с Венецией, а обнаружила Мастера – Леонардо или Микеланджело.

Нора почувствовала собственную незначительность и вместе с тем гордость. Ее глаза остановились на люстре непревзойденной красоты. Под фотографией была надпись «Candelabro – La Chiesa di Santa Maria della Pietà, Venezia». Память подсказала ей, что на теплых городских стенах она видела объявление: концерты венецианской музыки в помещениях архитектурных памятников. Среди них упоминалась церковь Пьеты. Нора быстро возвратила книгу, вышла на улицу и свернула направо, к справочному бюро для туристов в казино да Каффе. Купила билет и пошла к Сан-Заккариа. Заглянула в закусочную, заказала пасту и съела ее, глядя на растворяющееся в лагуне солнце.

Сейчас, сидя в церкви Пьеты, Нора поняла, что в первый свой вечер в Венеции сумела сделать хороший выбор. День стал для нее таким откровением, такой атакой на чувства, что ей требовалось время – два часа спокойствия. Она сидела, позволяя музыке вливаться в уши, и старалась привести мысли в порядок.

С момента прибытия в аэропорт имени Марко Поло Норе казалось, что она утратила контроль над собой, и пока моторная лодка несла ее вместе с чемоданом в Венецию, она чувствовала, как ветер терзает ее тело, а прошлое – память.

С той поры, как стала просыпаться в четыре часа ночи, Нора постоянно пребывала в подобии транса. Привычные приготовления к отъезду за границу она сделала автоматически: заказала такси до аэропорта, зарегистрировалась, предъявила багаж. Освободившись от сумок, с ощущением легкости походила по магазинам аэропорта. Все они были забиты ненужными ей вещами. В книжном магазине Нора взяла роман с репродукцией Каналетто на обложке и подумала: как странно, что уже в полдень она будет расхаживать по тем местам, что здесь изображены. Отложила книжку: фантазия ей не требовалась. Ее ждала настоящая Венеция.

Во время полета она сознательно держала чувства под контролем. С благодарностью приняла еду и питье, выслушала инструкцию бортпроводника. Но стоило самолету приземлиться, как у нее появилось новое, и нельзя сказать, что неприятное, чувство: беспомощности. Норе почему-то казалось, что самолет приземлится на площади Сан-Марко, но реальность оказалась почти такой же странной. Аэропорт имени Марко Поло стоял едва ли не на воде – на острове, окруженном морем. Нора не планировала следующий шаг, но сейчас поняла, что поедет в Венецию на лодке. Ну конечно. Перевозчик подал ей руку, она взошла на покачивающееся водное такси, мысленно сравнив его с черным кебом и веселым водителем-кокни, доставившим ее в шесть утра в аэропорт Хитроу.

Чего-то она еще не поняла. Лодка вскоре добралась до суши и начала проталкиваться по узкому каналу. Нора тотчас сообразила, что это не Венеция, и услышала странный звон вдалеке, словно откуда-то ее звал к себе колокол. Будто прочитав ее мысли, перевозчик ткнул большим пальцем в сторону старинных зданий и крикнул, пересиливая ветер: «Мурано».

Мурано. Дом стекла. Рабочее место ее предков. Нора испытала потрясение, проплывая мимо земли, на которой стояли стекловарни. Те же печи, в тех же местах. Рабочие пользовались той же технологией, что и несколько веков назад. Нора знала, что на следующий день вернется сюда, будет спрашивать насчет работы. Вместо того чтобы испугаться сумасбродного плана, она вдруг почувствовала полную уверенность. Это реально, у нее все получится. В голову пришло слово «судьба». Глупое, романтическое слово, но, залетев к ней в мозги, оно и не думало уходить. Нора сжала висевшее на шее стеклянное сердечко и подумала, что это театральный жест. Хотелось, однако, чем-то занять руки. Нора расплела волосы и пустила их по ветру. Так она приветствовала Мурано, но знала, что на самом деле жест предназначен Стивену.

Зарегистрировавшись в отеле, она пожалела о своем порыве, потому что с трудом смогла распутать волосы перед зеркалом в ванной. Выглядела она совсем не так, как у себя дома в четыре часа ночи. Сейчас она смотрелась в венецианское зеркало в раме рококо, волосы ее были всклокочены, щеки раскраснелись от морского бриза, глаза сияли, как у фанатички. Не изменилось только стеклянное сердечко, оно по-прежнему висело у нее на шее. Нора подумала, что кажется немного сумасшедшей, но все равно красивой.

Кое-кто еще думал так же.

Он сидел в церкви через проход. Ему было лет тридцать или около того. Ухоженный, как и большинство итальянских мужчин, высокий. Длинным ногам, похоже, неудобно за перегородкой. И его лицо… Мысль сама появилась у нее в голове.

Он словно сошел с картины.

Она тотчас вспомнила рассказ матери и пришла в ужас оттого, что через тридцать лет их мысли совпали. Она отвернулась. Но, подумав раз, уже не смогла отбросить эту мысль. Посмотрела – он по-прежнему глядел в ее сторону. У Норы загорелись щеки, и она снова решительно отвернулась.

Музыка подсластила ее мысли, и Нора уставилась на то, ради чего пришла сюда, – на большую стеклянную люстру. Высоко над головой, она выступала из темноты, словно перевернутое хрустальное дерево. С декоративных ветвей свисали многочисленные подвески, казалось невероятным, что на них, таких нежных, могут держаться бриллиантовые плоды. Нора пыталась проследить взглядом каждую стеклянную ветвь, ее изгибы и повороты, но всякий раз теряла направление, увидев новое чудо. Каждая хрустальная слеза вбирала в себя пламя свечей и удерживала его в идеальной призме. Нора услышала звон, такой же, как тот, что донесся до нее возле Мурано, однако в следующее мгновение поняла, что звон настоящий, ощутимый. Стекло тихонько пело, каждая ветвь и каждая подвеска выводили собственную, едва слышную мелодию. Нора заглянула в путеводитель: хотела найти объяснение чуду, которое создал ее предок. Она ничего не нашла, но улыбнулась тому, что знала.

Люстра уже была здесь при твоей жизни, Антонио Вивальди.

Тогда, как я сейчас, ты слышал эхо своих сочинений, отражающееся от этого хрустального великолепия. Люстра была здесь и когда ты еще не родился. И сделал ее Коррадино Манин.