Текст книги "Зеркало смерти, или Венецианская мозаика"
Автор книги: Марина Фьорато (Фиорато)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА 23
СОСУД
Так долго чего-то хотеть, надеяться, несмотря ни на что, а потом похоронить надежду и смириться. Почти забыть о том, чего добивалась, и вдруг получить желаемое и испытать в равной мере радость и ужас. Венеция – призма. Белый свет попадает в нее и становится радугой. Все здесь меняется, вот и я изменилась.
Леонора лежала подле Алессандро, сомкнув руки на голом животе и обнимая ребенка внутри.
Как всегда, ее разбудила какофония венецианских колоколов. Алессандро, привычный к этому, спал, не реагируя на пение города.
Она не возражала против такого пробуждения, напротив, радовалась колоколам. Она лежала в золотом утреннем свете, смотрела на изгиб спины Алессандро, тихонько гладила его теплые волосы и думала о предстоящем дне. Мысли ее путались: она пыталась понять, что будет дальше. От сугубо практических проблем – что она скажет Аделино? Как же работа? Да и есть ли у нее по-прежнему работа? – Леонора уносилась к картинам воображаемого будущего: вместе с Алессандро она укачивает золотоволосого ребенка, а их гондола скользит под мостом Вздохов. Ее мысли, подобно стае чаек, следующих за рыбацким судном, разлетались и вновь сбивались в кучу. Они возвращались к ребенку и важному вопросу: как сказать Алессандро?
Леонора слишком долго считала себя «бесплодной» – это старомодное слово застряло у нее в голове. Ей казалось, что оно красноречиво отражает всю ее жизнь, и не только из-за бездетности, но и потому, что ее оставили, бросили. Произносишь: «Бесплодный», и представляется что-то пустое, темное, такое болото, как описывала Бронте, где ничего не растет и никто не ходит. «Бесплодие» стало ее частью, ярлыком, который она наклеила на себя и таскала как тяжкое бремя. Она настолько привыкла к этому, что после первого «безопасного секса» они больше не пользовались контрацепцией. Алессандро, со свойственной итальянцам небрежностью, полагал, что Леонора позаботится об этом. Она сказала, что уже позаботилась.
Я не сомневалась в этом.
Она была так убеждена в своей правоте, что даже классический признак, о котором знает любая школьница, – тошнота по утрам – остался ею незамеченным. Даже отсутствие менструации она приписала стрессу от неприятностей на работе и рекламной кампании, но под конец уже не могла игнорировать сигналы, что в ее доселе бесплодном теле растет ребенок. Она не понимала, как так. Почему то, что не получалось с одним мужчиной, сработало с другим?
Может, сама судьба или природа (у богини много имен) решает, что женщина встретила нужного мужчину? Стивен не подошел ей, но сделать ребенка Кэрол ему удалось без труда.
Стивен. Она уже несколько недель не вспоминала о нем. Он… Должно быть, у них уже родился ребенок. Интересно, каким он будет отцом? Леонора решила, что так себе: на родительские собрания в школе его еще хватит, но вставать по ночам и успокаивать младенца – вряд ли. Сейчас ей казалось, что он страшно далеко. Зато Алессандро рядом.
И он может стать «нужным» мужчиной. Я знаю.
Но как он воспримет новость? Леонора читала достаточно книг и видела много фильмов, чтобы знать, что классическая реакция ловеласа-иностранца – исчезновение при первом упоминании о ребенке. Она подумала, что ее ситуация странным образом повторяет историю матери, а у Элинор и Бруно не вышло хеппи-энда.
И все же накануне был день почти совершенного счастья. Несмотря на холодный ветер, низкое оранжевое ноябрьское солнце не пряталось за облака. Солнце золотило город, и он снова сделался дружелюбным. Когда она оставалась одна, дворцы надевали маску и ей казалось, что в тенях кто-то прячется и неслышно крадется следом, но рядом с Алессандро она чувствовала, что Венеция любит ее. После возвращения с кладбища Алессандро повел ее на плавучий овощной рынок у Понте-деи-Пуньи, где торговали прямо с растянувшихся вереницей брагоццо. [77]77
Брагоццо – парусная рыбацкая лодка.
[Закрыть]Они шли по набережной, вдыхали аромат оранжевых цветков цукини и сушеных белых грибов, брали в руки тяжелые фиолетово-черные тельца баклажанов. Умиротворенная, Леонора мечтала: ах, если бы только он всегда был с нею. Если бы им удалось преодолеть разделявшее их расстояние: не в прямом смысле, как во время его отъезда, а расстояние психологическое, его отчуждение, которое она ощущала постоянно.
Он что-то скрывает от меня. Я чувствую.
Она знала, что новость все изменит. Возможно, разобьет видимость их союза. Отгоняя от себя эту мысль, она плотнее прижала руки к животу.
По крайней мере, у меня есть ты.
Ее ребенок. Она вообразила, как следующие несколько месяцев он будет расти. Представила себе живот в виде стеклянного пузыря, обретающего безупречно круглую форму по мере того, как его наполняет дыхание жизни. Она сама стала сосудом, вместилищем для ребенка. Венеция вдохнула в нее новую жизнь, превратила в песочные часы, отмечающие месяцы до того, как она разрешится от бремени. Зыбучие пески, ребенок, стекло – все соединилось в великом судьбоносном плане. Она чувствовала себя сильной и одновременно хрупкой, как стекло. Ожили все ее старые надежды, давно забытые волнения тех дней, когда они со Стивеном впервые задумались о ребенке: имена, цвет стен и мебели в детской. Они представляли себе лицо ребенка, мысленно соединяли ее и его черты. Теперь, даже если Алессандро ее бросит, у нее останется его ребенок. Ее черты соединятся с его чертами.
– Наш ребенок, – сказала она вслух, обращаясь к животу.
Алессандро повернулся.
– Что? – сонно перепросил он.
Момент настал.
Она повернулась к нему, и теперь они смотрели друг на друга.
Ее располневшая грудь легла на покрывало. На лицо ей упала прядь золотых волос. Он отвел локоны в сторону и подумал, что никогда еще Леонора не выглядела такой красивой. Она словно светилась изнутри. Он потянулся к ней, но она его остановила. Слова «я беременна» напоминали ей медицинское заключение, и потому она сказала:
– У нас будет ребенок.
На лице его отразилось потрясение, повисла пауза, но в следующий миг его руки легли ей на живот и остались там – вместе с ее руками. Он опустил голову, и Леонора почувствовала на животе его мягкие кудри и жесткую щеку. Живот стал влажным, он поднял лицо – оно было залито слезами. Тогда она поняла, что все будет хорошо.
И в самом деле все было хорошо. Алессандро пришел в восторг, он обзвонил всех знакомых и сообщил, что у него будет сын.
– Откуда ты знаешь? – смеялась Леонора, когда он отказался признать вероятность другого варианта.
– Просто знаю, – сказал он.
Она дразнила его, говорила, что он типичный итальянец, но он не поддавался.
– Нет, нет, cara, [78]78
Дорогая (ит.).
[Закрыть]если у нас родится девочка, я буду любить ее не меньше. Но я знаю, что это мальчик.
И переспорить его было невозможно.
Все утро он обращался с ней, как со стеклянной статуэткой: приносил воду, подставлял стул, не давал ей поднимать даже легкие вещи. Она его дразнила, но чувствовала облегчение и радость.
И все же…
Он ушел слишком рано. Был государственный выходной, день после воскресенья всех усопших, но с завтрашнего дня продолжалась его учеба, и вернуться следовало сегодня, чтобы дочитать до утра нужные книги. Уходя, он очень нежно ее поцеловал, но Леонора подумала о неделе без него. А когда он станет работать детективом, что тогда?
Боюсь спрашивать.
Леонора бродила по дому, бралась за какую-то работу, которую так и не могла закончить, потом решила пойти в Сансовиниану – разузнать о Коррадино. Завтра нужно приехать на фабрику и снова навлечь на себя гнев Аделино: не только из-за провалившейся кампании, но и из-за ее новостей.
А что потом?
Она должна быть честна с собой. Как бы ни был взволнован Алессандро, он ни словом не обмолвился о будущем. Все разговоры шли о ребенке, и, хотя Леонора не ждала, что он сделает ей предложение, ей показалось странным, что он не упомянул о возможности съехаться.
Леонора шла по площади и чувствовала, что город начинает отдаляться. Ее любовник и ее профессия уходили от нее, а приближалась холодная малолюдная венецианская зима. Она подумала о туристах и путешественниках, мечтателях и искателях удовольствий – все они разъехались. Таким они город не видели. Такой Венецию знают только местные. Темные дни, старые камни, пустота. Леонора высоко подняла голову и стала думать о ребенке.
Я должна разузнать все о Коррадино, прежде чем родится ребенок. Я должна примириться с прошлым и повернуться к будущему, ведь Коррадино – это прошлое и моего ребенка.
ГЛАВА 24
УВОЛЬНЕНИЕ
– Мне жаль, Леонора.
Видно было, что ему в самом деле жаль. Аделино выглядел старым и больным.
– Мне пришлось свернуть кампанию, и теперь с меня спрашивают долги. Я не могу больше тебя держать.
Он по привычке повернулся к окну – искал утешения в потрясающей панораме.
У Леоноры в животе что-то шевельнулось.
Это ребенок? Или осознание того, что я потеряла работу, ради которой приехала сюда?
Она положила руку на живот, и в этот момент он повернулся и заметил ее жест.
– А теперь твои… чудесные новости. – Аделино махнул рукой. – Дело не только в деньгах, надо и о здоровье подумать. Реактивы и краски, которыми мы пользуемся, не говоря уже о жаре… Тебе в любом случае пришлось бы скоро уйти. Когда ты думала? В феврале?
Она кивнула.
– Хорошо. – Он тяжело опустился в кресло. – Ты уйдешь в декретный отпуск – назовем это так, – а я пока буду следить за развитием событий и экономить средства.
– А потом? – прошептала Леонора.
– Не знаю, – покачал головой Аделино. – Все зависит от того, как пойдут дела. Между Рождеством и карнавалом у нас всегда простой. Не исключено, что мне придет конец. – Он снял очки и потер глаза. – Если честно, Леонора, я не смогу тебе платить, могу отдать только зарплату за этот месяц. Хочешь, подай на меня в суд, потребуй деньги за декрет. На острове это будет первый случай. Но мне нечего тебе дать.
– Я и не прошу.
Ей вдруг захотелось плакать. Абсурд какой-то: получается, во всем виновата она. Несмотря на то что не хотела участвовать в рекламной кампании, а все корабли Аделино утопила лишь его жадность, Леонора чувствовала на себе ответственность.
– Мне бы очень хотелось, чтобы ты вернулась. Но скажу правду: я просто не знаю. А сейчас, когда пресса устроила скандал, твое присутствие здесь…
– Усложняет дело? – закончила она за него.
Глаза Аделино, маленькие и незнакомые без очков, уставились в стол.
Ей нужно было выяснить еще одну вещь.
– А Роберто? Вы его вернете?
– Леонора, ты меня не слушаешь. Я не могу сейчас никого нанять, какой бы квалификацией не обладал человек. Даже если…
– Даже если что? Вы пытались?
Аделино тяжко вздохнул.
– Да, я ходил к нему. Но соседи сказали, что он уехал.
– Уехал? Куда?
– Они не знают. Думают, что за границу.
Леонора смотрела на него. Ей хотелось рассердиться, но она чувствовала лишь жалость. Грусть по поводу неизбежной развязки разговора смягчило только известие об отъезде Роберто.
Она встала, спустилась по лестнице и вошла в цех. Мужчины прервали работу и уставились на нее, правда, их взгляды, особенно в отсутствие Роберто, больше не тревожили Леонору. Ей хотелось в последний раз ощутить жар печей. Мастера опустили трубки, и стеклянные банки в едином порыве, как маятники, описали дугу. Тик-так. Время прошло. Повсюду ее окружало стекло, всех цветов радуги и степеней готовности. Леонора почувствовала запах кварца и серы и отвернулась, пряча слезы. Эмоции были смешанными. В каком-то смысле она стала счастливее, чем прежде. Ее ребенок, он рос в ней с каждым днем. Леонора нащупала стеклянное сердечко. Ребенок был сейчас вот такого размера, величиной с сердечко, которое она носила. Но в то же время она потеряла то, ради чего приехала. Свое призвание и с ним – средства к существованию. Выйдя из здания, она бросила прощальный взгляд на название улицы.
Набережная Манин. Если бы только я сумела доказать невиновность Коррадино! Если он снова станет для меня героем, сможет ли он спасти место, которое я помогла разрушить?
ГЛАВА 25
КОРОЛЬ
Коррадино тошнило. Он не знал, что лучше: чтобы его стошнило в экипаже, где невыносимо пахло духами, пудрой и помадой Дюпаркмье, или из окошка на улицу, шумную и зловонную. Дюпаркмье постарался, разоделся в пух и прах ради аудиенции у короля, и Коррадино тоже нарядили в роскошную парчу. Из покрытого грязью ожившего покойника он превратился в полуремесленника, полуаристократа, но сейчас испытывал большую дурноту, чем за время всего долгого путешествия во Францию.
Меня вырвет на новые штаны.
Париж казался ему адом. Каналы и узкие переулки Венеции и Мурано внушали спокойствие и уверенность, а широкие, просторные улицы Парижа, как ни странно, угнетали. Здесь он чувствовал себя в опасности.
И это зловоние.
Запах грязных человеческих тел был повсюду. Неудивительно, что Дюпаркмье постоянно прижимал к носу надушенный платочек. В Венеции, по крайней мере, можно было быстро и без опасности для здоровья избавиться от нечистот. Возле каждой двери плескался канал, люди спокойно выкидывали отходы в воду, туда же и испражнялись. В Париже коричневая, вяло текущая, наполненная человеческими отходами Сена распространяла на весь город вонь и болезни.
А этот шум! В Венеции слышен был лишь плеск воды под веслами гондольеров, тишина нарушалась только карнавальными шествиями и уличными спектаклями. В Париже у Коррадино раскалывалась голова от стука лошадиных копыт и грохота колес. До сегодняшнего дня Коррадино не встречал больше четырех лошадей зараз, и то это были бронзовые кони на базилике Сан-Марко. Здесь они наводняли улицы тысячами – огромные, безобразные, непредсказуемые. Повсюду стоял отвратительный сладковатый запах свежего навоза. Хорошо одетые горожане осторожно обходили дымившиеся кучи.
Здания, высокие и величественные, уступали в изяществе венецианским дворцам на Большом канале, но все же внушали уважение. На горизонте виднелась большая белая церковь с двумя башнями-близнецами и шпилями, похожими на обломанные зубы.
– Посмотрите, – сказал Дюпаркмье, – какие великолепные горгульи глядят на нас.
Смешное слово. Что оно означает?
Коррадино высунулся из кареты и увидел злобных демонов, скорчившихся на стене дома и, казалось, готовых напасть на него. Коррадино испугался и отпрянул. Экипаж остановился возле внушительного здания, и Коррадино невольно пожалел о городе, который оставил.
– Приехали, – пояснил Дюпаркмье.
Напудренный лакей в ливрее бросился к карете и отворил дверцу.
Раззолоченной приемной зале короля, на взгляд Коррадино, было далеко до Дворца дожей, где они с отцом однажды удостоились аудиенции.
Да и самого короля Коррадино представлял по-другому.
Он сидел на возвышении в красивом резном кресле. Лица монарха не было видно: его закрывали кудри парика. Король, низко наклонившись, играл с собачкой. Та пускала слюну, следя за угощением, спрятанным в пухлой, унизанной кольцами руке. Будучи человеком наблюдательным, Коррадино обратил внимание, насколько дороги эти кольца.
– Подарок английского короля, – пробормотал король себе под нос, несмотря на то что было объявлено о прибытии посетителей. – Epagneul de Roi Charles. Король Карл – спаниель.
С королем, казалось, случился странный припадок: он вдруг зафыркал, точно поросенок, нашедший трюфель.
Коррадино ждал, что слуги подадут монарху флакон с лекарством или поднесут к королевскому носу зажженное перо, дабы излечить его от болезни, но вдруг догадался, что король смеется.
– Английский король – собака! Английский король – собака. Собачонка! – Людовик несколько минут наслаждался собственным остроумием, а потом вернулся к игре. – Я назову тебя Мину. Хорошее французское имя. Да, так и назову.
Спаниель в нетерпении кружил возле руки и наконец был вознагражден за свою настойчивость. Собака проглотила конфету, после чего расставила лапы, затряслась, поднатужилась и испражнилась прямо на ковер. Наступило молчание. Придворные смотрели на блестящую кучку, лежащую на бесценном персидском ковре. Коррадино взглянул на короля, ожидая, что тот разгневается, но у того вновь начался припадок. Король запрокинул голову, и Коррадино наконец увидел его лицо. Людовик согнулся, словно горгулья, закрыл глаза, из носа в рот потекла струйка. Коррадино почувствовал презрение к человеку, которого называли величайшим монархом христианского мира. Он глянул на Дюпаркмье. Тот низко поклонился и сделал движение в сторону двери, полагая, что аудиенция не состоится. Коррадино последовал за ним, но только они приблизились к двери, как их остановил голос.
– Дюпаркмье.
Они оглянулись и увидели на троне совершенно другого человека. Спокойное лицо, опрятный парик, зоркие глаза.
– Стало быть, ты привез венецианца для воплощения моей идеи?
От такой потрясающей метаморфозы с Дюпаркмье на мгновение слетела маска светской любезности, но он молниеносно вернул ее на место.
– Да, ваше величество. Позвольте представить вам синьора Коррадо Манина из прекрасной Венеции. Надеюсь, вы не будете разочарованы его мастерством.
– Гм. – Король постучал ногтем по зубам.
По сравнению с напудренными белыми щеками и ногти, и зубы казались желтыми.
– Ты видел Сент-Шапель? – спросил он внезапно.
Коррадино сообразил, что обращаются к нему, и низко поклонился.
– Нет, ваше величество.
– Значит, увидишь. Она воистину прекрасна. Считают, что нет лучших витражей, чем в Сент-Шапель. – Лицо короля осветила гордость за жемчужину своей столицы. – Но конечно, для меня она не прекраснее маленького подарка Мину. – Он указал на собачьи экскременты, до сих пор лежавшие на ковре. – Кусочки цветного стекла собраны вместе, точно конфетки в вазе. Это достойно ребенка. Достойно Бога. – Он поднялся с кресла. – Но я король. Я хочу, чтобы стекло было чистым, торжественным, хочу огромные зеркала в золотых рамах, чтобы они отражали мое величие. Сумеешь сделать их для меня, Signore?
Коррадино было страшно, но он не сомневался в себе.
– Да, – произнес он звенящим голосом. – Сумею.
– Хорошо, – обаятельно улыбнулся король.
Он подошел ближе. Дюпаркмье склонил голову, но Коррадино встретился взглядом с королем.
– Если угодишь, мы достойно вознаградим тебя. Если оплошаешь, узнаешь, что я не милосерднее твоих венецианских господ, столь искусно умеющих судить по справедливости.
Король развернулся и пошел к трону, специально наступив на собачье дерьмо. За Дюпаркмье и стеклодувом уже затворились огромные двери, а Коррадино все еще видел атласную туфлю короля, испачканную дерьмом.
В экипаже Дюпаркмье был на удивление весел.
– Отлично! Похоже, король остался вами доволен. Значит, все прошло замечательно.
Коррадино потрясенно молчал.
– Неужели вы не уверились, что он и в самом деле величайший правитель?
– Мой опыт по части правителей ограничен единственной аудиенцией, Дюпаркмье. Но должен признать, у него… интересные манеры.
Твой король – испорченный ребенок, но если я скажу правду, это будет невежливо, а может, и опасно.
– Вы не находите его очаровательным? Я от него в восторге. Сегодня у него, похоже, отличное настроение.
Надеюсь, мне не придется увидеть его в плохом.
Дюпаркмье подался вперед.
– Мы поедем в ваш дом в Трианоне, – заговорил он деловым тоном. – Думаю, вам понравится там. Мы приготовили для вас одежду. Когда соберетесь, отвезу вас в Версаль. Вас наверняка поразит размах строительства, хотя сегодня вы повидали уже немало чудес.
Коррадино угрюмо согласился. Он видел короля, который не был королем. Размышляя о двойной натуре монарха, он смог наконец сформулировать то, что тревожило его последние несколько часов.
– Дюпаркмье, могу ли я доверять вам и вашему королю? Могу ли надеяться, что вы привезете мне Леонору, как обещали, и не убьете после того, как я раскрою свои секреты?
Дюпаркмье искренне посмотрел на встревоженного стеклодува. Трудно сказать, были это глаза честного человека или прожженного лжеца.
– Мой дорогой, вы можете положиться на мое слово. Не знаю, как там у вас в Венеции, но во Франции слово человека – закон.
– В Венеции тоже. Даже Десятка держит данное слово, в чем бы оно ни заключалось.
– Тогда вы понимаете. В течение месяца вы будете учить нашего лучшего стекольщика тайнам изготовления зеркал. Так вы докажете, что вам можно верить, и мы привезем Леонору. Потом одиннадцать месяцев вы будете руководить работами во дворце. По истечении года освободитесь, станете жить вместе с дочерью, а будете заниматься стеклом или нет – ваше дело.
Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
– Ваш лучший стекольщик, что он за человек?
– Его зовут Гийом Сев. Он опытный, зрелый человек, хороший мастер.
Коррадино покачал головой.
– Нет, мне нужен молодой парень, сообразительный, жаждущий знаний, не успевший неправильно набить руку. Нужно, чтобы он учился у меня. Человек пожилой мне не подходит.
– Очень хорошо. – Дюпаркмье на минуту задумался. – Тогда Жак Шовире, он подмастерье, но талантливый. Ему двадцать один год.
Коррадино кивнул.
– Отлично. Понадобится время и упорство. Таким вещам за короткое время не научишься.
Дюпаркмье откинулся на спинку сиденья.
– Все будет хорошо, – сказал он непринужденно. – Вам дадут все, что нужно: время, материал, людей. Дворец получится великолепным. Сами увидите.
* * *
Дворец уже был хорош. Облачившись в новую рабочую одежду, в сладко пахнущий кожаный передник и нарукавники, Коррадино сидел, привалившись спиной к недостроенному дворцу, и смотрел на сад. Только что возведенную стену согрело солнце, сейчас клонившееся к горизонту. Коррадино наблюдал за садовниками. Они трудились над великолепным зеленым лугом, уходившим в неведомую даль. Другие рабочие отводили естественные водные источники в большие декоративные озера, которые у него на глазах наполнялись водой и превращались в огромные зеркала. Несмотря на отдаленный стук молотков каменщиков и краснодеревщиков, Коррадино впервые чувствовал умиротворение. Чья-то тень упала на него. Он поднял взгляд и увидел долговязого юношу с черными глазами и взлохмаченной шевелюрой. Тот протянул руку.
– Я Жак Шовире.
Взявшись за руку, Коррадино поднялся с земли. Молодой человек ожидал рукопожатия и улыбнулся неожиданному поступку стеклодува. Коррадино оказался одного с ним роста. У юноши были хорошие глаза, темные и честные. Коррадино не тянуло искать в них скрытый умысел, как это бывало с Дюпаркмье. Он подумал, что Жак – это имя Джакомо, оставленного им друга, только на французский манер.
– Пошли работать, Жак, – сказал Коррадино.
Он дружелюбно обнял мальчика за плечи, повернулся спиной к дворцу, и они зашагали к стекловарне.
Мальчик годится.
