Текст книги "Одержимые (СИ)"

Автор книги: Марина Зенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Плохо дело, подумал Глэнсвуд, стиснув зубы. У него появилось одно фантастическое предположение, но он не стал его озвучивать, опасаясь вконец напугать друга и лишить его всякой надежды. Вместо этого он рассказал Герберту, детально описывая каждое мгновение, то, что произошло с ним вчера вечером по возвращении домой. Естественно, Герберт решил, что друг разыгрывает его, чтобы развеселить, но это убеждение длилось не долее минуты. Увидев, что взгляд герцога даже серьезнее, чем обычно, граф подавил улыбку и спросил:

– Ты ведь шутишь, Лерой, да?

– Я был бы очень рад, окажись это шуткой. И кстати, я не войду в твой дом, пока все зеркала в нем не будут зашторены.

Герберт молча махнул рукой, подзывая слугу, и отдал соответствующее распоряжение. Помолчав, он сказал озадаченно:

– Но ведь такого не бывает, Лерой, ты понимаешь?

– Прекрасно понимаю. Однако никакие сокровища мира не заставят меня еще раз взглянуть в зеркало, Герберт.

В саду пели птицы, солнце просвечивало сквозь зелень листвы. Они сидели на террасе и не знали, что делать.

– Ну, значит, если ты первый об этом не заговоришь, – Герберт хлопнул себя по коленям, – то это скажу я. Проклятие цыганки, – он помолчал, не встретив столь ожидаемого сопротивления друга, почесал шею и продолжил, – согласись, в этом предположении есть смысл. Все эти странные события случились с нами только после того, как мы…

– А может быть, это просто паранойя. Мне причудилось со страху, а ты просто подхватил какой-нибудь особенный лишай, быстро прогрессирующий.

– Лерой, ты сам не веришь в свои слова. Ты же уверен в том, что видел вчера.

– Уверен, – признал герцог.

– Тогда извольте, милейший герцог, доказать мне, – граф вскинул голову, глаза его лихорадочно горели, – докажите мне, что я не прав, и все это не связано с цыганкой!

– Давай рассуждать логически. Пойдем методом от противного. Допустим, это проклятие цыганки. В таком случае, и ты не можешь со мной не согласиться, двигателем к осуществлению проклятия должны были быть ее последние слова, обращенные к нам.

– Всю жизнь пресмыкаться будешь, – тихо сказал Герберт и схватился за голову. – А ты… Не помню…

– Сам себя уничтожу, – сказал Глэнсвуд. – Я тоже помню только то, что было сказано мне. Я много думал об этом вчера на приеме, пока ты отплясывал с девушками. Я никак не мог понять, что бы это могло значить.

– Что здесь непонятного, Лерой! Что здесь непонятного? Все ведь ясно – кристально ясно! Пресмыкаться! Кто у нас пресмыкается? Гады ползучие, ящерицы! Что у них вместо кожи? Ну-ка, скажи мне, мой друг, что?

– Чешуя, – ответил Лерой, и Герберт нервно расхохотался.

– Чешуя! – подтвердил он, хватая друга за руку. – А вот это, потрогай, на что похоже, мой друг? М?

Глэнсвуд не стал отнимать руки и послушно потрогал серую щеку – она была сухой и грубой, как крупный песок.

– На чешую, – ответил он. Он не видел смысла врать и притворяться.

– Выходит, мой друг, я, граф Герберт Уэльский, сын Терри Уэльского, из-за проклятия какой-то цыганки, выскочившей под копыта лошадей неизвестно откуда, теперь превращаюсь в ящерицу? В змею? В кого?

– У тебя разыгралось воображение, – с сомнением произнес Лерой.

– Ну а Вы, герцог Лерой Глэнсвуд? Что ожидает Вас? Постой, что она тебе сказала?.. Я снова забыл.

– Что я уничтожу сам себя. Пойдем-ка в дом, мой друг, ты выпьешь воды и успокоишься, и там мы вместе дождемся лекаря.

Лерой помог другу подняться и увел его с террасы. Герберт непрерывно плакал, его опущенные плечи вздрагивали. Войдя в зал, они уселись на просторный диван, герцог стал оглядываться и охнул.

– Зеркало! – крикнул он, подскочил и стал метаться по помещению в поисках какой-нибудь ткани. – Почему не закрыли?! – взревел он, не находя ни скатерти, ни полотенца, ни покрывала.

Пока Глэнсвуд бегал по комнате, граф с замиранием сердца глядел, как отражение его друга не двигается с места. Точнее, двигается, но абсолютно не так, как положено. Оно колотит в зеркало изнутри, с каждым ударом все сильнее и сильнее, и вот уже слышится тонкий звон стекла, отдающий в уши, и ползет паутина трещин по поверхности зеркала, и Лерой кричит не своим голосом. Он хватает и поднимает над головой стул, кидаясь к зеркалу поперек комнаты, чтобы успеть разбить его первым, замахивается…

Время останавливается. Лерой не успевает. Прежде чем стул касается зеркала, оно разлетается вдребезги тучей сверкающих осколков, словно водяной взрыв. Герберт прикрывается рукой, но он слишком далеко, чтобы в него что-то попало. Осколков много – большие, поменьше и совсем крошечные, как сверкающая пыль, они отлетают на определенное расстояние и стремительно осыпаются вниз, будто натыкаясь на невидимую преграду.

Лерой не успевает сделать ничего, и он слишком близко, стена накрывает его. Куски зеркала впиваются герцогу в тело, колючая пыль слепит глаза, он роняет стул и бессильно падает на пол, вслепую пытаясь вытащить осколки из неглубоких, но кровоточащих ран. Над ним возвышается фигура – расплывчатая и нечеткая, и Герберт бросается к другу, чтобы оттащить его в сторону.

Глэнсвуд стонет от боли, мужчина над ним улыбается. Перед тем, как упасть на пол, Герберт успевает заметить, что мужчина поразительно похож на Лероя, просто один в один. Земля словно притягивает его в десять раз сильнее обычного, но он продолжает ползти.

– Герберт! – крикнул Глэнсвуд. Он почти плакал от беспомощности и от боли во всем теле, а особенно в глазах, которые он яростно тер окровавленными кулаками. – Герберт! Герберт!

Отражение молча склонилось над герцогом, тогда Герберт, нащупав осколок покрупнее, замахнулся и ударил им двойника. Кусок зеркала впился ему в бедро, брюки потемнели от крови.

– Пшел вон! – озлобленно крикнул граф, стремясь напугать отражение, как бездомного пса. – Вон из моего дома, вон!

Отражение осклабилось и шагнуло к Герберту, держась за раненую ногу и позабыв о прежней цели. Но едва оно заметило серое от пятен лицо, оно отшатнулось и перестало скалиться.

– Что происходит, Герберт! – вскрикнул Лерой. – Ты жив? Я ничего не вижу!

Молодой граф вскинул руку и всадил еще один осколок в ступню двойника. Тот взвыл голосом Глэнсвуда и скривился от боли.

– Отползай на мой голос! – закричал Герберт. – Давай, давай, Лерой, дружище! Я засадил в него два осколка! Кажется, оно уходит!

Лерой стал ползти на голос и вскоре потерял сознание.

Герцог очнулся утром следующего дня. Глаза видели плохо и очень болели. Раскалывалась голова. Осмотрев себя, он обнаружил множество неглубоких промытых ран по всему телу, повязанных серыми бинтами. Они почти не болели, по крайней мере, боль в глазах точно заглушала все остальные ощущения. Лерой, смутно припоминая, как оказался у себя дома, охрипшим голосом позвал слуг.

– Не надо, – просипел где-то рядом незнакомый грустный голос, – не зови их. Я пока что здесь.

– Кто? – сказал Лерой и подскочил с кровати. – Кто ты?!

– Это я, мой друг. Это я.

– Где ты? О, господи, Герберт! Неужели ты жив? Пресвятая Мария!

– Жив, – раздалось откуда-то снизу.

– Где ты? – повторил Лерой.

– На полу. Где же мне еще теперь быть, – вздохнули снизу.

Герцог Глэнсвуд сел на корточки и стал слепо шарить руками перед собой.

– Я почти ничего не вижу, – проворчал он. – Расскажи, что случилось?

– Стеклянная крошка попала тебе в глаза. Я приказал слугам промывать их и закапывать специальными каплями. Если бы не это, ты бы ослеп.

– О, Герберт… – горько сказал Лерой. – Скажи мне… ты убил его?

– Нет, мой друг. Я его ранил, но он ушел. Пока я еще мог оторваться от пола, я отвез тебя в твой дом, опасаясь, что он может вернуться. С тех пор прошли сутки. Я был рядом с тобой и ждал твоего пробуждения. Я сказал твоим слугам вооружиться и быть начеку. Но сам я, к сожалению, теперь тебе не помощник.

– Что случилось, Герберт?

Снизу вздохнули, и герцог наконец нащупал нечто напоминающее человеческую голову.

– За то время, пока ты был без сознания, те пятна покрыли все мое тело и срослись. Теперь у меня не кожа, а… чешуя. Серо-зеленая, мой друг. И еще я не имею сил подняться с пола. У меня не получается встать даже на колени. Я ползаю, как гадкая ящерица… И что-то подсказывает мне, что это еще не конец.

– Герберт… мой дорогой Герберт… что же она с нами сделала? – Лерой, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете, навзрыд заплакал, ничего не стесняясь. Слезы смачивали глаза, и от этого боль немного стихала.

– Да, противная попалась старуха. Ведь мы, собственно говоря, даже не были виновны в ее смерти. Это все кучер, растяпа. И ведь сидит себе сейчас, пьет эль и горя не знает. Не то, что мы с тобой. Один полуослепший, другой наполовину ящерица.

– Он ранил тебя? – Лерой, подслеповато щурясь, вскинул голову, позабыв о том, что собеседник на полу.

– Он не смог и подойти ко мне. Видимо, увидел пятна и понял, что я уже и так проклят. Знаешь, а я успел смириться с тем, что меня ждет. Теперь я уверен в этом, мой друг. Мне кажется, скоро мое тело начнет меняться и перестраиваться. Одно обидно – скорее всего, я потеряю дар речи, – Герберт говорил спокойно, но голос был как будто не его. – И кстати, я кажется понял, в чем суть твоего проклятия.

Последовала долгая пауза.

– Герберт? – позвал Лерой. – Отзовись, пожалуйста!

Но никто не отзывался. Тогда герцог попробовал найти друга наощупь, но это тоже не увенчалось успехом. Истошным криком Глэнсвуд позвал прислугу.

– Звали, герцог? – спросил женский голос (герцог узнал его – это была Глена).

– Кто присутствует в комнате, кроме меня и тебя? – стиснув зубы, спросил Лерой.

– На Ваш крик прибежали я и мой сын – Рэм. Вы все еще плохо видите? Вам нужно закапать глаза.

– Позже! – крикнул Лерой, нащупывая взглядом два расплывчатых силуэта поодаль. – Где граф? Граф Герберт! – надрывался он. – Он в комнате? Он на полу?

– Нет, герцог. Графа нет. Он был здесь, но теперь, наверное, ушел.

– Осмотрите всю комнату! – рявкнул герцог из последних сил, уже понимая, что именно они найдут. – Внимательно! Смотрите по полу!

– Слушаюсь, мой герцог…

– Ма-ам? Смотри.

– Святые угодники! Фу, какая гадость! У Вас под кроватью какое-то существо, мой герцог.

– Опиши мне его. Оно живо?

– Еще как живо. Похоже на… – Лерой затаил дыхание, – ящерицу.

– Маленький дракончик, – тихо поправил Рэм.

– Серое, с чешуей, небольшое такое…

– Оно собирается убегать?

– Нет, мой герцог, не похоже.

– Помогите мне сесть на кровать.

Слуги помогли ему и переглянулись, ожидая дальнейших приказаний.

– Рэм, чем, по-твоему, питаются такие ящеры? – тихо спросил Глэнсвуд.

– Насекомыми, – ответил мальчик, не раздумывая. – Может быть, ягодами.

– Вот что, Рэм. Я поручаю тебе следить за ним и кормить его. Если он убежит или умрет, голову тебе сниму своими руками. А сейчас я очень хочу спать. Прислуга все еще вооружена?

– Да, мой герцог, – сказала Глена.

– Отлично. Охраняйте меня. Если придет мужчина, очень похожий на меня, ни в коем случае не подпускайте его ко мне. А лучше всего – убейте. Дай мне капли, Глена, – служанка подала флакончик в раскрытую ладонь. – Я буду сам все делать. Я должен вылечить глаза. Иначе мне конец. Ступайте.

– Да, мой герцог.

Глэнсвуд услышал шорох платья и понял, что Глена поклонилась ему, прежде чем уйти. Она делала это всегда, независимо от того, видел он или нет. Славная женщина… С этой мыслью герцог уснул.

Проснулся он ночью, вокруг было темно, и он долго не мог понять, вернулось ли зрение, потому что глаза уже не болели. Осталось только неприятное ощущение, будто в них попал песок или пыль. Но это можно было терпеть. Лерой позвал Глену и с удовольствием увидел, как служанка вошла в спальню, держа при себе свечу. Первым делом он спросил, где ящерица, и Глена ответила, что она все еще под кроватью, и что Рэм кормил ее уже дважды, червями и тараканами, и она ела. Герцог печально вздохнул и осведомился, не приходил ли кто, пока он спал. Глена ответила, что никого не было, и вообще все было спокойно. Тогда Лерой попросил свечу и пошел в зал.

В зале Глэнсвуд долго стоял, не решаясь сбросить скатерть с зеркала. Он знал, что это сделать необходимо. Ему казалось, будто это даст ответ на вопрос, в чем же суть его проклятия. Он почти наверняка знал, что ничего не увидит в зеркале. Резким движением герцог сдернул скатерть и подошел вплотную, силясь разглядеть свое отражение. Но отражения там действительно не было. Зато кто-то за спиной резво влезал в комнату через окно. Лерой стремительно обернулся и тут же прищурился – яркий свет луны непривычно ослепил глаза. Чтобы лучше рассмотреть человека, он поднял свечу в подсвечнике повыше, и впервые увидел самого себя за пределами зеркала. Герцог оторопел настолько, что даже не стал звать вооруженных слуг – он просто напросто забыл о них. Да и двойник, кажется, не стремился нападать.

– Ну, что твой агрессивный друг, Лерой? – спросил двойник, и Глэнсвуд с изумлением слушал собственный голос. – Уже пресмыкается?

– Ты знаешь о проклятии?

– Я знаю все то же, что знаешь и ты. Ведь я – это ты.

– Неправда. Нет.

– Согласен, не совсем. Я присяду? Не бойся, я не стану никого убивать. Пока что не стану.

Отражение село в кресло и пояснило:

– Нога болит. Твой друг здорово меня ранил. Пришлось взять перерыв.

Человек напротив был вторым Лероем Глэнсвудом, и никак иначе. Никто бы в жизни их не отличил друг от друга. И если сначала двойник, едва вырвавшись с той стороны зеркала, был похож на размытое и нечеткое подобие фигуры с колышущимися очертаниями, то теперь был вполне зримым, осязаемым и объемным мужчиной.

– Зачем ты вышел оттуда? – спросил настоящий Глэнсвуд.

– Как сказано в проклятии? Сам себя уничтожишь. Ты еще не понял, что это значит?

– Не было времени… Герберт понял, но не успел объяснить.

– Печально, – вздохнул Глэнсвуд-двойник. – Бедная, бедная ящерица. Кстати, ты догадался, почему именно ящерица?

– Потому что он рассказывал о них, прежде чем карета переехала цыганку?

– Отнюдь! Суть проклятия – обречь проклятого столкнуться лицом к лицу с тем, что ему неприятно, чего он боится и что он не любит больше всего. Я знаю все это лишь потому, что ты об этом догадываешься, но еще не убедился в этом. Твой друг стал ящером потому, что терпеть их не может. Точнее, не мог. А ты теперь вынужден делить этот мир и свою жизнь со своим отражением, потому что…

– Потому что я терпеть не мог свое отражение. Потому что ненавидел смотреть в зеркало. Всю жизнь считал себя уродом.

– Вот видишь, оказывается, ты и сам все знал.

– И ты должен убить меня?

– Или ты меня, – пожал плечами Глэнсвуд-отражение, – в любом случае проклятие исполнится. Уничтожишь сам себя, да? Ты понял? Ведь мы – один и тот же человек. Но, если ты не против, начнем мы не с этого. Для серьезных боевых действий я пока еще слишком слаб.

– Что ты имеешь в виду?

– Мы с тобой обречены бороться и портить друг другу жизнь, пока кто-то из нас не победит. Как ты понимаешь, в мое существование никто не поверит, а единственный свидетель, который мог бы подтвердить твои слова, стал всего лишь ящерицей. Так что преимущество на моей стороне.

– Убирайся из моего дома, – прошипел Глэнсвуд. – Убирайся прочь, иначе я убью тебя!

– Убив меня, ты не вернешь друга. К тому же, а твой ли это дом? Твои ли это слуги? Что вообще у тебя есть? Я лишу тебя всего, что ты имеешь и любишь, герцог. Готовься бороться, если хочешь победить. Обещаю, что схватка будет жестокой. Увидим через несколько дней, чему ты останешься хозяином, кроме собственной жизни, Глэнсвуд!

С этими словами двойник быстро выскочил в окно и скрылся в ночи. Герцог Глэнсвуд согнулся и закрыл лицо ладонями, беззвучно вздрагивая. Самые страшные тяготы и лишения еще только ожидали его впереди. О, жизнь! Как ты несправедлива к тем, кто заслуживает лишь добра! Но человек, как известно, привыкает ко всякому, выживает почти в любых условиях и уж тем более способен примириться с рамками, в которые его посадили. Герцог Глэнсвуд решил победить во что бы то ни стало.

«На войне как на войне. Хочет борьбы? Он ее получит. Неужели я сам себя смог до смерти напугать? Это просто смешно!»

С подобными мыслями Лерой прохаживался по дому всю ночь, обдумывая план дальнейших действий. Он не чувствовал себя сломленным или подавленным из-за несправедливого проклятия, настигшего его и его друга. Он утешал себя тем, что хотя бы еще жив, почти здоров и полон воодушевления бороться за свою жизнь; а Герберт… по крайней мере он тоже жив и ни в чем не будет нуждаться. А после, когда с отражением будет покончено, можно будет думать и том, как вытащить приятеля из тела ящерицы.

«Нужно взять волю в кулак и больше не позволять себе слабости. Иначе… иначе оно победит. А все-таки, как было бы легче, если б рядом был хоть один человек, которому можно все рассказать, и который бы поверил тебе и остался рядом. Ловетт… Герцог даже вздохнул, вспомнив о ней. Нет, вздор! Нельзя ее никоим образом вмешивать в это опасное противостояние. Он может использовать ее как мою слабость. А ведь я, не раздумывая, жизнь за нее отдам».

Под утро Лерой вспомнил, что все, ему известное, известно и двойнику. Значит, он точно знает о Ловетт. О, боже! Нужно срочно предупредить ее! Но как я поеду в таком виде? Да и поверит ли мне она? Наверняка из-за моего вида посчитает за сумасшедшего. Письмо!

– Бумагу и чернила мне! – прогремел герцог на весь дом, от волнения не находя себе места.

Он сел за стол и долго держал перо, не зная, с чего начать, пока черная капля не упала на бумагу. Какие слова подобрать, чтобы не вызвать презрения, подозрения, недоверия, иронии? Чтобы убедить…

«Милая Ловетт! Вы находитесь в опасности. Умоляю Вас, будьте осторожнее, и по возможности не ходите нигде одна. Постарайтесь поверить мне на слово – у меня нет смысла лгать. Я хочу сберечь вашу хрупкую жизнь! (Развожу сантименты, подумал он про себя на этом месте). Прошу вас, прислушайтесь к моим словам. Ваш презренный раб, герцог Лерой Глэнсвуд».

Дрянь, решил герцог, перечитав записку, не поверит ни за что. Но лучше он не мог придумать, да и времени на это не было, поэтому Глэнсвуд отправил гонца домой к своей даме сердца. Выходит, отражение теперь знает, что я ее предупредил? Ну нет, так много не навоюешь… Какие могут быть успешные боевые действия, когда противнику известны все твои планы? Придется действовать наобум, спонтанно. Это единственный выход.

Лерой проведал Герберта. Теперь он прекрасно видел длинную серо-зеленую игуаноподобную ящерицу. Она пряталась у него под кроватью и показывала свою плоскую морду наружу только во время кормежки, или когда сам герцог присаживался на корточки, чтобы проведать ее. От краешка тупого носа до кончика хвоста ящер достигал полутора метров. Глаза у него были большие, серые, и очень-очень печальные. Лерою казалось, что Герберт до сих пор понимает все происходящее, только сказать ничего не может. Герцог пообещал ему, что как только разберется с двойником, то что-нибудь придумает. Найдет каких-нибудь гадалок, ведьм, или вообще цыган, и попросит сделать все, что возможно, чтобы снять проклятие.

Наступил вечер, а гонец так и не вернулся. Глэнсвуд стал волноваться и решил собрать вместе всех слуг и приказать им, чтобы они усилили бдительность и всегда носили с собой что-нибудь, чем могут защититься. Но слуги с прошлого приказа и так продолжали носить при себе ножи, заточки, лезвия, небольшие острые палки. Герцог остался доволен и собирался отдать еще несколько приказаний относительно того случая, если в дом вдруг явится мужчина, один в один похожий на него, а также относительно ночного дежурства, но не успел.

Снаружи раздался отвратительный грохот и лязг – кто-то выламывал запертые на тяжелый засов передние двери, и этих «кто-то» явно было несколько. Лерой с замиранием сердца обернулся и услышал сразу множество звуков: надрывный треск деревянных досок, грохот замочных цепей, звон железной перекладины, выскакивающей из пазов, угрожающие мужские крики за дверью. Он быстрым шагом пересек зал и вышел в прихожую, слуги толпой шли за ним. К двери было трудно подойти, казалось, она вот-вот разлетится во все стороны, словно от взрыва пороховой бочки. Герцог стал ждать.

Наконец, дверь выломали, и в дом ввалились, сверкая доспехами, городские стражники. Двое из них тут же кинулись к герцогу и обездвижили его, еще двое кинулись на толпу слуг, но слуги ощетинились имевшимся под рукой оружием. Герцог не сопротивлялся и крикнул слугам последовать его примеру. Еще один стражник поставил одну ногу на обломки двери, вздернул голову, окинул презренным взглядом герцога, развернул имевшийся в руках свиток и стал читать:

– Герцог Лерой Глэнсвуд! Вы обвиняетесь в убийстве двух человек и приговариваетесь к смертной казни завтра на рассвете и последующей конфискации всего имущества в казну государства именем короля!

– Какие убийства? Каких человек? – похолодел Глэнсвуд.

Стражник свернул приказ и сунул его в сумку.

– Сегодня днем была зверски убита дочь графини Кернской – Ловетт Кернская. Накануне утром она получила записку от графа Герберта Уэльского, в которой он умолял ее остерегаться вас, герцог Глэнсвуд, так как вы приревновали покойную к своему приятелю и обещались убить их обоих. После этого граф без вести пропал, а тело Ловетт найдено в доме графини Кернской, при этом есть свидетели, которые видели вас за полчаса до того, как был обнаружен труп.

– Вздор! – закричал Лерой, обуреваемый гневом.

Ему хотелось упасть на пол, но подлые стражники крепко поддерживали его. Он горько опустил голову. Он ничего не успел. Его подставили. Противник оказался гораздо сообразительнее и использовал свое положение с умом. Мерзавец убил Ловетт! Как он посмел поднять руку на молодую прекрасную девушку, загубить этот юный цветок? Откуда в нем такая способность, если он – это я? Наверняка это он убил гонца, посланного мною к Ловетт, и подменил записку. А потом еще и явился к ней в моем облике, специально показавшись прохожим! Теперь все полагают, что это я, и никого, ни одного человека нет на моей стороне.

– Герцог уже несколько дней не выходил из дому! – крикнули из толпы. Лерой узнал голос Глены.

– Это правда! Герцог не покидал своего поместья, мы все можем это доказать! – выкрикнул Рэм, делая шаг вперед. Толпа зашумела, и стражники забеспокоились, потому что их было всего пятеро, а слуг – около тридцати.

– Именем короля! – стараясь угомонить толпу, прокричал главный стражник. Но это было тщетно. Слуги слишком любили своего герцога.

Лерой переглянулся с Гленой и еле заметно кивнул. Он великолепно знал, на что способна его прислуга.

– Вы не понимаете – он преступник!

– Защитим нашего герцога! – воинственно воскликнул Рэм и первым метнул нож. Нож попал в незащищенную шею одного из стражников. Тот сполз на пол, и тут же началась борьба.

Лерой нанес несколько точных ударов и почти без проблем высвободился. Прихожая наполнилась звуками битвы. Не сомневаясь в том, на чьей стороне окажется победа, как и в том, что ему следует немедленно бежать и скрыться, Глэнсвуд прошмыгнул в выломанную дверь и оказался на улице. На полпути к лесу он услышал, что его окликнули, и остановился. За ним бежал Рэм с длинным худым мешком в одной руке и кухонным тесаком в другой. Лерой бросился ему навстречу.

– Мой герцог! Возьмите, здесь немного еды, мама собрала для Вас, а это – чтобы защищаться в лесу от хищников.

– Спасибо, Рэм, и маме твоей передай спасибо! Вы их перебили?

– Один спрятался на чердаке, но когда я убегал, дверь уже выламывали.

– Рэм, позаботься о Герберте. Спрячь его где-нибудь, в подвале, не знаю, где угодно, лишь бы его никто не нашел! И корми его! Не забывай.

– Мой герцог, что нам делать, когда придут следующие стражники?

– Не знаю, Рэм… По возможности держите оборону дома, а если поймете, что не сумеете, спасайте свои жизни.

– Вы нас освобождаете, мой герцог?!

– Вы должны меня дождаться! Я вернусь и притащу этого мерзавца, который убил Ловетт и подставил меня, прямо в этом мешке! Я докажу им, что я не виновен. Беги, Рэм!

На этом они расстались, и герцог уже спустя минуту скрылся в лесу. В мешке, наспех собранном Гленой для него (славная женщина, снова подумал Лерой), оказался запас пищи не более чем на два дня, а также фляга с водой. Мешок был несоразмерно большой для такого скудного груза, но, видно, ничего поменьше в тот момент Глене под руку не попалось.

Глэнсвуд оборудовал себе лежбище из травы и веток в небольшой низине недалеко от реки и поужинал. Затем он проверил лезвие кухонного тесака, которым рубят свиное мясо вместе с хрящами и костями. Оно оказалось достаточно острым. Сегодняшняя ночь станет решающей для него и его отражения. Только один из них выживет. Проклятие исполнится.

Взошла луна и осветила верхушки старых деревьев. Сквозь редкие сосны яркий голубой свет проникал до самой земли. Герцог с тесаком в руках ожидал двойника. Он жаждал отомстить ему за причиненную обиду и боль, за смерть Ловетт, за то, что гость из зазеркалья опорочил его доброе имя, лишил его дома, возможности жить спокойной жизнью.

«Проклятая старуха, проклятое отражение! Никакой больше жалости, никаких пафосных речей и траты времени на пустую болтовню! Я лучше сам стану отражением, чем позволю спокойно ходить по этой земле тому, кто принес мне столько страданий. Бедная Ловетт, бедная моя Ловетт… Я так любил тебя, и именно из-за моей любви ты погибла. Я отомщу за твою смерть и предотвращу новые смерти. Я задушу его, я отрублю ему голову, руки, ноги, и по кускам выброшу его в реку!»

Лерой испугался собственных мыслей – уж слишком они были кровожадными, непривычно жестокими. Он никогда еще за всю жизнь не испытывал подобной ненависти, и отчего-то его это испугало. Было важно оставаться прежним, прежним Лероем, было важно не измениться, увериться в том, что он – это все еще он, а не кто-то другой. Иначе оно может победить. В этом нет сомнения.

Оно явилось за полночь, предстало в свете луны, молча, со злорадным оскалом на лице. Герцог бесстрашно поднялся на ноги, крепко сжимая ручку тесака, расправил плечи, поднял подбородок. Он больше не боялся. Страх был непозволительной роскошью в его положении.

– Я знаю, что ты задумал, – сказало отражение, начиная медленно двигаться по кругу. Герцог тоже пошел по дуге, перемещая ноги крест-накрест, чтобы не подпустить противника сбоку. Он не собирался говорить ни одного слова. Он берег все силы для схватки.

– Ты хочешь показать им мое тело, чтобы вернуть себе свое честное имя. Ты думаешь, они поверят тебе, даже если увидят твоего двойника? Ты серьезно, Лерой? Кто? Ну, скажи мне, кто? Выжившая из ума от горя графиня? Или идиот-судья? Или кретины-стражники, привыкшие отключать голову на службе? Им не нужен чей-то труп. Им нужен живой виновник, чтобы осуществить жестокое правосудие! Чтобы самим казнить его при толпах народа, чтобы лично присутствовать при этом, чтобы люди видели своими глазами, что зло – наказано.

Герцог сделал резкий выпад – отражение с легкостью увернулось.

– А-а, значит, хочешь драться. Значит, я тебя не убедил! Глупо, очень глупо, Лерой. Наивно и самонадеянно. Я – это ты. А тебе никогда не победить самого себя. За столько лет ты этого не сделал, и сейчас не сделаешь.

– Ты – не я, – сквозь зубы процедил герцог и внезапным ударом задел соперника по руке. Тонкая струйка крови, черная в свете луны, побежала вниз по локтю двойника.

– Я – это ты! – взвыло отражение, хватаясь за рану.

– Нет, – уверенно ответил Лерой. – Я не такой. Я никогда бы не убил девушку. Тем более ту, которую люблю.

– Ты еще скажи, что не убил бы человека, – усмехнулся двойник. Они все так же двигались по кругу лицом к лицу против часовой стрелки. – Меня же убить собираешься. Жестокий и хладнокровный герцог.

– А ты не человек, – как герцог ни пытался, а не мог не реагировать на фразы провокатора.

– А кто же я, по-твоему?

– Ты всего лишь отражение. И ты меня совсем не знаешь. Не зря я ненавидел тебя всю жизнь!

Глэнсвуд бросился вперед и сбил безоружного двойника с ног. Сцепившись, она свалились на землю, и Лерой, прижимая врага ногами, замахнулся было, но тот неуловимым и сильным движением выбил тесак у него из рук. Теперь силы были наравне. Отражение точным ударом ног отшвырнуло герцога в сторону и попыталось подняться, но Лерой, едва успевая встать на четвереньки, ринулся на него тараном. Откуда-то у него прибавились силы, он чувствовал себя, как в лихорадке. Снова завалив противника на землю, Глэнсвуд с остервенением стал бить его по голове, чтобы лишить сознания. Ответных ударов, укусов, плевков, криков – он не замечал, будто в приступе.

Лерой пришел в себя лишь тогда, когда перестал ощущать сопротивление снизу. Он посмотрел и увидел себя самого с разбитым лицом и мокрыми от крови волосами. Герцог нагнулся и услышал, что отражение еще дышит. Тогда он стал оглядываться в поисках тесака, отлетевшего в самом начале драки, и вскоре увидел тусклый отсвет лунного света на широком лезвии. Тесак валялся в траве, и если бы не луна, он бы его никогда не нашел.

Герцог сполз с тела двойника и недолго полежал рядом, переводя дух. Он чувствовал себя уставшим, разбитым, бессильным и брошенным. Его положение было безнадежно. Несколько ран на теле, полученных при взрыве зеркала, раскрылись от резких движений, и из них вяло потекла кровь. Нестрашно. Страшно то, что ему все еще хочется четвертовать самого себя. Герцог не стал подбирать тесак. Он сделал вид, что не заметил его. Вместо этого он туго связал двойника по рукам и ногам и засунул его тело в мешок. Изголовье мешка он тоже затянул потуже. Взвалив груз на плечи, он поплелся к реке.

У брошенного причала была привязана старая маленькая лодка. Покачиваясь на легких ночных волнах, она то и дело поскрипывала, и это был единственный звук на всю округу. Герцог Глэнсвуд сбросил мешок на пологий песчаный берег и вплотную подошел к воде. На открытом пространстве лунном свету ничего не мешало, и освещение было почти вечерним. Герцог вошел в воду по щиколотку, пристально глядя вниз. Но в черной воде не отражалось ничего, кроме беззвездного фиолетового неба и ярко-голубого серпа неполной луны.

Глэнсвуд некоторое время простоял в воде в полном молчании. Ему было очень горько, и почему-то он не считал себя победителем. Он никогда не вернет к жизни Ловетт, никогда не снимет проклятие с лучшего, единственного друга, никогда не вернет себе доброе имя и никогда не заставит свое отражение вернуться обратно в мир зазеркалья. Человек без отражения. Человек без имени. Человек без жизни.

Серый в свете луны мешок шелохнулся, Лерой услышал стоны боли. Двойник приходил в себя. Герцог испытал сильное чувство тревоги, сердце окаменело. Он понял, что если убьет его, то уже никогда не сможет снять проклятья. Лодка скрипела, стоны усиливались. Зачем ему нужно было лезть в мою жизнь? В чем смысл этого проклятия? Герберт обязан мучиться до конца жизни, а я просто умру? От своих же рук? Сам себя уничтожишь. Так кто кого уничтожит: я – отражение, или оно – меня? Или проклятие состоит в том, что я должен убить часть себя? Безвозвратную часть. Что изменится, когда я убью его?.. Наверняка уже ничего нельзя будет поправить.