Текст книги "Мечта империи"

Автор книги: Марианна Алферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

VIII

Маленький Вер лежал в колыбели, мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее – в доспехах, источавших запах пота, металла и кожи; нет, не такой. Теперь ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона [80]80
  Виссон – тончайшее хлопковое полотно.


[Закрыть], а на шее сверкало синими и красными огнями ожерелье из драгоценных камней. Как она могла так перемениться?

– Мой маленький, – шептала она, наклоняясь над ним. – Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.

Она взяла его на руки и поднесла к окну. Вер увидел незнакомый пейзаж. Серое, низкое небо, влажный от дождя подоконник, темная зелень деревьев внизу. Дом, в котором они жили, находился на холме: серая лента реки обвивала желтеющие виноградники.

Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.

– Юния, – сказала мать, обращаясь к вошедшей. – Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.

Мать протянула ребенка женщине в доспехах. Вер узнал ее. Серебряная фиала «Нереиды» блестела у нее на груди. От женщины пахло потом и кожей, и ружейной смазкой.

– Скоро будет война, Иэра, – сказала женщина-легионер. – Что, если я погибну?

– Он все равно вырастет. А я… я больше не могу ничего для него сделать.

Женщины поцеловались на прощание.

Юния Вер унесла малыша.

Вер очнулся. Вместо склоненного лица матери увидел смуглое лицо безымянной девицы. Увидев, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая предаться Венериным удовольствиям.

А в триклинии тем временем все переменилось. В комнате полно было народу. Молодые люди и девушки сидели на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. У всех были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, даже на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. «Мечта». Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них, будто материализовалось, и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом не желанная. И Веру почудилось, что слово «мечта» непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора [81]81
  Секвестор – государственный чиновник. Во время судебного разбирательства его надзору поручалось спорное имущество.


[Закрыть] на имуществе должника.

Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца, но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер – исполнитель желаний, оказался никем, – безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего, прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Если его мать действительно Иэра, то… Но что-то мешало ему поверить. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.

Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать другу о том, что он увидел во сне. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от «мечты» киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к расположившемуся в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц сидели вокруг учителя на полу. Их сине-зеленые и красно-желтые туники сложились в пестрый узор. Лепестки цветов усыпали грубый пол.

– Диоген увидел грязную баню и спросил: «А где моются те, кто вымылся здесь?»

Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему, и злился на себя за этот идиотский смех.

– Проснулся, собака? Добро пожаловать на симпозиум киников, – сказал Марий. – Ну, как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?

– Где Элий? – спросил Вер, все еще давясь от смеха.

– Какое мне до него дело? – брюзгливо заметил Марий. – Вышел погулять. Сказал, что голова болит.

Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, тоже в пестром и рваном тряпье, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник – из породы «мечтателей», только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю, уходя навсегда. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый порез, взбухая ягодиной на месте вытекшего глаза, отсекая ноздрю и уродуя рот. Уцелевший глаз бессмысленно таращился в потолок. Человек, лежащий на полу, был мертв.

Один из пришедших вынул изо рта сидящего на полу киника самокрутку с веселящей травкой и жадно затянулся.

– Кто убил нашего друга, собака? – спросил Марий.

– Два паршивых пса. Выскочили из кустов и…

– Элий! – закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.

В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.

За коричневой занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней – фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер спал? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киников напали минут десять или пятнадцать назад.

Вер мчался, продираясь сквозь заросли лавра, будто потерял самого себя. Без Элия он – ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе – «дверь», и сам подивился сравнению…

Вер не увидел, а угадал нападавшего – по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Гладиатор безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.

– Где Элий? – Вер выломал кисть еще больше.

– Там, – прохрипел пленник.

– Где там? – передразнил Вер, и стиснул пальцы.

– Там! Там! У источника!

Вер вспомнил храм нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или несовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей…

Суть вещей… Его интересует суть вещей или жизнь Элия?

Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось сильнее.

Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Вер почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. Наконец он увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя – может быть… Но не смертных. «Боги любят Рим», – часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?

Вер пригнулся к земле и подобрался ближе, хоронясь за кустами. Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Вопль тут же смолк, потом раздался новый крик: человек пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь закричал.

– Вот так уже лучше, – послышался насмешливый хриплый голос.

Вер раздвинул ветви лавров. Поначалу ему показалось, что сам храм нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся. Людей было всего двое. А третий, тот, что посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от его ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.

– Ты будешь говорить? Тебя ждет казнь «по древнему обычаю». Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.

– Чтоб тебя Орк сожрал! – Элий дернулся в напрасной попытке освободиться.

Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.

– Продолжай, – приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель. – Твои избиратели будут в восторге, когда узнают про эти следы у тебя на спине.

Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Руководил пыткой не его гений.

Вер извлек из ножен меч и собрался в комок, изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.

Элий закричал.

В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и рубанул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая холодные белые искры, и роняя горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.

– О боги, это ты, Юний… я тебя заждался… – Обессиленный, Элий повалился на землю.

– Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, – донесся сверху переполненный яростью и болью голос.

– Хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! – крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в ночном небе загадочного летуна.

Но в вышине блестели лишь молочные капли звезд.

Лежащий на земле палач был еще жив. Вер обыскал его, нашел нож и электрический фонарик. Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.

– Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне, и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь! Кир-фокусник?

– Кир-паук. Я был… фокусником… когда-то…

– Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался.

В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь – луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло ему в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел на там, где его оставил Вер, привалившись спиной к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.

– Ну, как ты? – спросил Вер. – Сможешь доковылять до дороги?

Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и осел на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Кожа на спине и боках была красна от крови. Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.

– В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда. Поищи, будь добр.

– Зачем тебе эта дурацкая булла? – недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.

– Н-н-надо…

Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел детский амулет девчонки себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.

– Я знаю, что тебе нужно сейчас – бокал горячего вина с пряностями, – произнес Вер наигранно бодрым тоном.

– Мне нужно в больницу, – сказал Элий.

IX

Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу. Недаром почти каждый император пытался сбежать отсюда, чтобы устроить где-нибудь за Городом себе уютную частную виллу.

Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин с вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую – полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах вовеки. Вторую, решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналось заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене – и засуха, сулящая голод Италии и Галлии, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.

Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы – драгоценные шрамы, оставшиеся на месте отпадения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет, – они отделились, превратившись из подчиненных провинций в союзников. Месопотамия, проникнутая духом зороастризма так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство не скоро станет лояльным к Империи, и Римский орел довольно долго пытался удержать в лапах эту добычу.

Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился стеклянный глобус, светящийся изнутри слабым светом. От легкого прикосновения руки глобус начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра [82]82
  Ра – Волга.


[Закрыть]. Они тоже числились в союзниках Рима, но все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого урагана для Рима?

Но больше всего волновали императора события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана. Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из суровых пустынь. О нем рассказывали страшные и странные истории. Будто был он вождем какого-то маленького племени, сирота, ничем не приметный, а потом Фортуна улыбнулась ему, и встал он во главе кочевых варваров и повел их на завоевание новых земель. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая новую добычу. Могучий Хорезм пал, как крошечное слабосильное царство. Одни утверждали, что людские потери исчисляются сотнями тысяч, другие – миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.

Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вкатился толстячок в плохо уложенной тоге. Под мышкой гость держал металлический футляр и кожаную папку. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к его манерам, или, если сказать точнее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.

Первым делом гость извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.

– Ну вот, теперь можно говорить, – улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым, и глуповатым: он, как ребенок, радовался своей проделке. – Ни боги, ни гении нас теперь не слышат.

– Что нового? – Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.

Ибо по странному блеску в глазах Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.

– Получилось, – выдохнул Трион. – Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!

– Все прошло удачно?

– О да! Один человек пострадал, но это мелочь. Все хорошо. Реакция пошла.

Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.

– Отлично! – Император откинулся на спинку кресла, погладил руками выточенные в виде львиных голов подлокотники. – Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но тоже кое-что сделал для Рима, не так ли? У меня нашлось достаточно смелости поверить в твою безумную затею, Трион. А они точно не знают? – Он выразительно поднял глаза к потолку.

– Наши приборы работают день и ночь. Для них это всего лишь старый стадион. Они считают людей примитивными. Все, на что они способны смертные, это принять у Прометея украденный у богов огонь и тупо разжигать день изо дня костер. Богу никогда не придет в голову, что я мог сделать такое! Пока Олимпийцы вдыхают ароматы жертвоприношений, мы можем заняться более важными делами.

Гость самодовольно захихикал, но император не спешил вторить конспиратору.

– Если боги так жестоко покарали Прометея за кражу простого огня, то что они сделают с нами, а, Трион?

– Я у них ничего не крал, – заявил президент Физической академии. – Я все придумал сам. А когда у Рима появится новое оружие, мы будем говорить с богами на равных. Наконец станем свободными. Сбудется мечта Империи.

– Не будем забегать вперед. Боги не любят тех, кто торопится. Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я кое-что знаю о мечте Империи.

Ученый понял, что время его аудиенции истекло, и поднялся.

– Сегодня день новой эры, – сказал Трион. – А люди даже не подозревают об этом. Думают, что сегодня не произошло ничего примечательного.

– Да, ничего примечательного, – кивнул Руфин, – если не считать недоразумения с Вером. И нападения на сенатора Элия. Мой милый родственник опять во что-то ввязался. Я начинаю подозревать, что он немного не в себе. Что вполне естественно для человека, перенесшего тяжелую травму и клиническую смерть.

Трион энергично затряс головой:

– Как же! Элий спятил? Ну, нет, нам не может так повезти. Сенатор наверняка о чем-то догадывается. Он уже запрашивал финансовые отчеты академии. Теперь хочет создать комиссию для проверки. Я заказал кое-кому в печати статьи с призывами не скупиться на научные расходы.

– Элия не убедят какие-то статьи в вестниках. Не забывай, он провел в Афинской академии пять лет.

– И еще три в Александрии. Но при этом продолжает мыслить примитивно. Он может нам помешать. Хорошо бы…

– Будь с ним поосторожней, – Руфин не дал Триону договорить.

– Ладно, Август, разбирайся с Элием сам, – милостиво решил Трион. – А я буду заниматься своим делом.

Когда академик ушел, император вновь принялся рассматривать карту. И вновь подумал, как лживо то, что вынуто из единого целого. На карте Рим могущественен и окружен союзниками. Единственно, в преданности Месопотамии можно усомниться. Но это не так и важно, если практически ты владеешь всей Европой. Могущественные банки управляют ее экономикой, железные легионы охраняют ее границы, огромные фабрики производят самую лучшую технику. Но если взглянуть на хрупкий глобус из синего стекла, тот тут же окажется, что Рим бесконечно одинок. Ибо восток бурлит, переполненный готовыми хлынуть на завоевания народами, а север настороженно враждебен. Юг же совершенно отстранен. При всем при том Рим является хранителем двухтысячелетней культуры, впитав в себя десятки, сотни культур, сплавив их в единое целое. Но это не добавляет ему твердости в схватке с остальным миром. Зато порождает зависть. Богатство Рима кружит головы слишком многим.

Руфин почувствовал, как противный холод сдавливает его сердце. Он должен сохранить Рим, чего бы это не стоило. На богов уповать не приходится. Боги капризны. Они в любой момент могут передумать. Наверняка Элий привел бы по этому поводу цитату из Марка Аврелия. Руфин даже знал, какая бы подошла:

«Боги или безвластны, или же властны»[83]83
  Марк Аврелий, 8, 40


[Закрыть].

X

Едва Трион покинул таблин императора, как блик света, казавшийся отсветом уличного фонаря, скользнул по стене и устремился вслед за физиком, разгораясь все сильнее и приобретая отчетливое платиновое свечение. Трион обернулся.

– Как ты очутился здесь? – спросил он и в ту же секунду вспомнил, что оставил прибор в таблине императора.

– Наконец-то я могу беспрепятственно с тобой поговорить, – раздался голос, и платиновый блик на стене приобрел очертания человеческой фигуры. Платиновые глаза смотрели на академика, платиновые губы улыбались, но отнюдь не дружелюбно. – Хочу заключить с тобой договор. Простенький такой договорчик. Я не сообщаю богам о твоих опасных проделках, а ты, Трион, хитроумный, как Улисс, передаешь мне одно из своих изобретений. Ведь я – твой гений и имею право на твои придумки. Разве не так? Ты умен, но я-то еще умнее.

Трион надменно фыркнул:

– Умнее меня ты быть не можешь!

– Не будем спорить, – уступил платиновый собеседник, хотя это и далось ему непросто – во все стороны посыпались искры холодного огня. – Подари мне свое изобретение. И я больше не буду тебе докучать. Слово гения.

– Ты не сможешь его взять, как бы ни старался, – гордо объявил академик.

Гений рассмеялся:

– Ты неправильно понял. Пошлешь своего помощника туда, куда я укажу, и оставишь там то, что я попрошу. Мне не нужно все. Мне нужна малость. Договорились?

Трион раздумывал мгновение. Каков наглец! Как истинный патрон, хочет воспользоваться изобретением своего подопечного. Ну, пусть попробует! Не вышло бы ему это боком! Гений что-то задумал. Но Триону все рано, чем занят его гений. Потому что в ближайшем будущем это не будет иметь ровно никакого значения. Главное, чтобы сейчас Триону никто не мешал. Можно согласиться на любые условия, лишь бы выиграть время. А потом человек будет править миром, не обращая внимания ни на богов, ни на гениев. И этим человеком будет Трион.

– Так мы договорились? – настаивал гений.

– Да! Да! Да! – выкрикнул Трион. – Только оставь меня в покое.

В ответ послышался смех, платиновый зигзаг метнулся к окну, скользнул меж завитками золоченой решетки и исчез.