Текст книги "Мечта империи"
Автор книги: Марианна Алферова
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
Глава II
Второй день ожидания Меркурьевых игр в Антиохии
I
Утром Кассий в который раз подтвердил, что некий прибор обеспечивает Элию «тень», и ни боги, ни гении не способны теперь обнаружить беглеца. В самом деле их никто не беспокоил в маленьком домике в Никее. Напитанный морем воздух с каждым вдохом, казалось, укреплял силы, и прибавлял здоровья. Элий хотел даже отправиться в ближайший храм Меркурия и сжечь несколько зерен благовоний на алтаре в благодарность за удачное завершение путешествия, но Кассий запретил сенатору выходить из сада.
При этом медик бросил на Элия странный, как будто испытующий и одновременно виноватый взгляд. И этот взгляд очень не понравился Элию. Точно такие же взгляды бывают у сенаторов, когда они собираются завалить твой законопроект, и сообщают сочувственно, что предложенный закон всем хорош, но они никак не могут его поддержать.
– Ты узнал, где сейчас Юний Вер? И что с ним? – встревожился Элий.
– По последним сведениям вернулся в Рим. С ним все хорошо. Даже очень… очень хорошо… – Кассий смутился, снял очки и протер стекла. – А тебе лучше поспать, это придаст сил.
Элий был уверен, что Кассия что-то мучит, но не мог понять – что.
Сенатор завернулся в простыню, как в тогу, и спустился к своему деревянному ложу возле бассейна. Он надеялся, что Летти придет сюда вновь. И он ждал ее прихода.
«Старый идиот! – одернул он сам себя. – Ухлестывать за четырнадцатилетней девчонкой! Совсем выжил из ума».
Но подобные упреки не привели его в смущение. Лета сама почти что призналась ему в любви. Но в следующее мгновение ему представилось, что она ушла на пляж со своими ровесниками, плещется в море, а потом валяется на золотом песке. И он понял, что примитивно ревнует. Он почти до конца придумал эту сценку на пляже, когда услышал знакомое шлепанье босых ног. Элий хотел подняться ей навстречу, но не успел – она налетела маленьким ураганом и повалила его на ложе.
– Как здорово, что ты здесь! – воскликнула Летти.
– По-моему, тебя не обучали хорошим манерам! – Его голос прозвучал чуть более сурово, чем хотелось самому – ненароком она толкнула его в больной бок.
– Здесь Лазурный берег! На побережье можно наплевать на все манеры и правила, на все-все… И мы с тобой можем общаться без всяких условностей, вот так запросто.
Она погладила его по руке, и одно ее прикосновение возбудило его. Разумеется, это не любовь, это легкое опьянение, но как приятно быть опьяненным! Голова кружится, беспричинно весело, чувствуешь себя мальчишкой.
– Ты здесь с бабушкой? – спросил он.
– Нет, одна, то есть… – Она смутилась. – Со мной… опекун.
Нет, нет, надо все это прекратить. Она совсем ребенок. В ее возрасте девчонке влюбляются до безумия.
– У меня к тебе просьба, Летти. Ты не могла бы выйти на улицу, – он старался говорить серьезным деловым тоном, но против воли его губы расползались в улыбке. – Наверняка на ближайшем перекрестке есть лоток с вестниками. Возьми для меня все последние номера «Акты диурны», начиная с седьмого дня до Ид июля.
– Это невозможно… – Летти смутилась еще больше. – Мне… я… Опекун запрещает мне покидать сад. Он… он боится за меня. И я тоже боюсь!
Она обвила голову Элия руками и прижалась щекой к его щеке. От тепла ее кожи у него перехватило дыхание. Что она делает! Этого еще не хватало!
– Я так боюсь, – прошептала Летти. – Что они найдут меня и убьют.
– Кто найдет?
– Палачи. Меня приговорили в смерти.
Ее невнятный и жаркий шепот походил на бред. Но Элий не в силах был разомкнуть ее руки. Ему хотелось лежать вот так и ощущать теплоту ее кожи и дыхания, и чувствовать упругость маленьких полудетских грудей. Он слышал, как отчаянно бьется ее сердце.
– Тебя не могли осудить на смерть, – попытался возразить он.
– Меня приговорили. И, когда найдут, исполнят приговор.
– Я не слышал, чтобы какую-нибудь девушку приговорили к смертной казни за последний год. Полагаю, такой исключительный случай запомнился бы.
– Это был тайный суд. О нем никто не знает.
– Ну, хорошо, пусть так! – После подпольной гладиаторской арены Элий не удивился бы, обнаружив еще и пару-тройку тайных судилищ. – Но за что тебе грозит смерть? Ты убила кого-нибудь? Нет? В твоем возрасте можно получить смертный приговор лишь за убийство, совершенное с особой жестокостью. За несколько убийств. Или за убийство должностного лица. Поверь мне, я знаю право.
– А за государственную измену?
Элий на мгновение прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти страницы кодекса:
– Да, можно, но доказать измену в мирное время очень трудно. Особенно по отношению к молоденькой девушке, которая не имела доступа к государственным тайнам. Любой адвокат после первого слушания добьется прекращения дела.
– Но я ее открыла, – прошептала она.
– Что – открыла? – не понял он.
– Я открыла тайну и совершила государственную измену. – Она смотрела на Элия полными ужаса глазами.
Ее слова казались одновременно правдивыми и бредовыми. Он верил и не верил ей. Но страх ее был неподделен. Она вся дрожала.
– Теперь палачи найдут меня и казнят, – повторяла она как в бреду, и вновь прижималась к нему, ища защиты.
– Послушай…
– Нет, не перебивай меня! – Она схватила его за руку. – Ты наверняка знаешь, что казнить девственниц в Риме запрещено. И, прежде, чем казнить, палач изнасилует меня. – Элий хотел опровергнуть ее безумный домысел, но не смог, сообразив, что этого древнего закона никто не отменял. – Я боюсь этого больше, чем смерти… Я умру… пусть… раз я совершила такое… но не хочу, чтобы надо мной надругались. Вспомни дочь Сеяна. Я представила себя на ее месте. Этот закон якобы охраняет жизнь детей и молоденьких девушек. Но это вранье. Если кого-то надо убить, его все равно убьют. Только еще сделают… такое.
– Летти, я не допущу… Завтра же…
Но она не дала ему договорить и зажала рот ладошкой.
– Элий, ты должен для меня это сделать.
– Да, моя девочка, все сделаю, я добьюсь пересмотра дела.
Она отрицательно затрясла головой:
– Ты должен сделать меня женщиной. Тогда палач сможет казнить меня, но не обесчестить. – Она умоляла его о дефлорации!
– Летти, что за абсурд…
Ему хотелось наорать на нее и отшлепать как капризного ребенка, который довел бедного педагога до белого каления, но не получилось. Он ей верил. Она говорила правду.
– Это не глупость. Я люблю тебя уже два года. Мне будет хорошо с тобой. И тогда я не буду бояться смерти.
Ее убежденность походила на исступление. Что бы он ни говорил, она упрямо твердила о смерти и о суровом приговоре. Она повторяла, что видит в снах своего палача: он маленького роста, с короткой шеей, у него низкий лоб и приплюснутый нос. А изо рта воняет. И еще – у него нет глаз. То есть органы зрения есть. А глаз нет. Пустота. Ничто. Пропасть. Смерть. Описание палача поразило Элия. Ему стало казаться, что он и сам видел этого человека когда-то. Возможно, в карцере, посещая заключенных, чтобы помочь с апелляциями. Рассказ о палаче нельзя было опровергнуть никакими доводами. Палач существовал и неумолимо приближался к жертве.
– Я так хочу… исполни мое желание, – шептала она. – Ведь ты исполнитель желаний. Ты не можешь отказать…
Она была права: он не мог сказать ей «нет».
Летти вновь обвила его шею руками. Ее губы были мягкими и податливыми. А грудь упругой, и талия так тонка, что он мог бы руками обхватить ее, и пальцы сошлись бы у девушки на позвоночнике. Ее туника, упав, открыла слишком хрупкое и тонкое тело – узкие плечи, длинные худенькие ноги, белую, с нежным отсветом кожу – так мрамор просвечивает в солнечных лучах. Но мрамор был теплый и податливый, и уступал его прикосновениями, и дрожал от возбуждения и страха. А любовнику Марции Пизон ничего не стоило довести до экстаза и мраморную статую. И когда она в самом деле забилась в его руках, изнемогая от незнакомого пугающего наслаждения, он овладел ею, и боль ошеломила ее, и в происходящем ей почудилось что-то воистину палаческое… А он лишь опьянил себя, но не утолил жажды. Ему хотелось вновь овладеть ею, но он сдержался, боясь, что испугает ее своим необузданным вожделением.
Элий понимал, что сделал непростительную глупость, что должен был разуверить ее в нелепых фантазиях. Но в том-то и дело, что он не мог ее убедить. Это она убеждала, а он верил каждому ее слову. Она мгновенно приобрела над ним необъяснимую, сверхъестественную власть. Не любовную власть, нет, какую-то иную.
Летти лежала, прижавшись к нему, и тихонько всхлипывала. Она была растеряна и ошеломлена. В своих полудетских фантазиях она представляла это иначе, более возвышенным и менее плотским. Она вновь всхлипнула.
– Было больно?
– Немножко. Но это ничего. Боль – это не страшно. Когда я попала в катастрофу и умирала, было куда больнее. Вот то было – ужас… непереносимо… – Она замолчала, не сразу сообразив, что сравнила объятия Элия с объятиями бога Таната.
– Ты попала в катастрофу… – повторил он.
Пробиваясь сквозь густую листву, пятна солнечного света ложились на обнаженное тело Летти.
– Ну да. Я находилась несколько дней в коме.
– Ты – Летиция Кар? – выдохнул он.
Она вскрикнула и спрыгнула с ложа, на ходу поднимая тунику.
– Постой! Я не обижу тебя. Я знаю, как спасти тебя! Летти!
Но куда ему было до нее – быстроногой. Он лишь добрался до лестницы, а она уже исчезла в доме. Ему почудилось, что хлопнула входная дверь – неужто девчонка выскочила на улицу? Торопясь опередить ее и перерезать путь к бегству, Элий оттолкнулся руками и перемахнул через невысокую каменную ограду. Улица ступенями спускалась к морю. Лазурный его лоскуток синел между домами, как туника, вывешенная сушиться на ветру. Божественная туника самого Посейдона.
«Летиция Кар… Летиция Кар… Твоя смерть – необходимое жертвоприношение нашего ритуала…» – прозвучала в его мозгу фраза, подслушанная в голове гения.
Девочка не лгала. Она в самом деле была приговорена к смерти. Гением Элия. Если гений – судья, то, значит, Элий – палач. Может, именно Элия в своих видениях видела Летиция – отвратительную безглазую маску вместо лица. Неужели он выглядит именно так? Почему нет? Ведь он урод, калека, с бесчисленными шрамами на боках и спине – знаками педофила. И он только что спал с четырнадцатилетней девчонкой. Гений недаром оставил на нем свою мету. Нет, нет, все это ложь, но этого Элий не мог доказать даже себе. Что же делать?! В такую минуту невыносимо хотелось позвать на помощь гения. Чтоб его посвятили подземным богам!
Элий огляделся. Летиции нигде не было. Несколько туристов в широкополых белых шляпах и двуцветных туниках брели по улице, неся корзины, полные груш и персиков. Фиолетовые тени так же медленно скользили по камням мостовой вслед за туристами. Элий заковылял вниз по улице, к морю. Летиции исчезла. И как он сразу не догадался, кто перед ним! Но Вер все время твердил о маленькой девочке, и Элий уверился, что Летиция Кар – ребенок лет пяти-шести. Это его и сбило. Три дня она была подле, а он, глупец, зря терял время! Время…
«Время повернет вспять!» – выкрикнул в его мозгу чужой голос.
Элий содрогнулся – еще одна мысль гения, всплывшая в памяти.
В этот момент он увидел на перекрестке киоск торговца вестниками. Продавец, загорелый до черноты худой мужчина лет сорока в белой льняной тунике и стоптанных сандалиях, сидел на камне и потягивал из фляжки вино. Элий заковылял к киоску. Несколько номеров «Акты диурны» лежали на прилавке. Черный, яркий – сегодняшний. Поблекшие, выцветшие на солнце – вчерашние и позавчерашние номера. Из-под груды вестников высовывался серый и измятый экземпляр, помеченный календами июля.
– Мне нужны все номера за последние шесть дней, – сказал Элий, подходя. – Вот только…
Он вспомнил, что у него нет ни единого асса.
– Не взял кошелек? – понимающе кивнул торговец. – Так бери в долг. Деньги занесешь завтра. Я каждый день тут сижу. Ветеранам я завсегда уступаю. – Торговец сложил номера трубочкой и отдал Элию.
Тот взял, не зная, должен ли он объяснять этому человеку, что покалечился вовсе не на войне. Так ничего и не решив, ибо в данном случае разность между честностью или нечестностью была столь мала, что придавать ей значение глупо, заковылял назад. Теперь он не стал перелезать через стену, а вошел через дверь. И тут же увидел Летицию. Она стояла во дворе, в раковине маленького фонтана и, поворачиваясь, подставляла под холодные струи свое худенькое детское тело. Значит, она никуда не выходила. Ну да, ей запрещено, как и Элию, покидать сад. О боги, что же он наделал! Он поставил всех под удар, выйдя из тени. А вдруг за те несколько минут, что он ходил снаружи, его сумели засечь, и гении уже мчатся, визжа, за добычей?
Что это с ним? Где его прежняя догадливость и острота ума, способность предусмотреть маневр противника и нанести удар первым! Он всегда был ловок. Теперь он как будто отупел… Зачем ему понадобились эти дурацкие вестники! Элий бросил номера на скамью и… Крикливые буквы заголовка сложились в четыре слова:
«НАПАДЕНИЕ НА МАРЦИЮ ПИЗОН».
Он поднял номер. Еще не верил, что прочел правильно. Развернул страницу. Воздуха не хватало. Когда смысл прочитанного дошел до него, он впился зубами в ладонь, чтобы не закричать. Но все равно издал нутряной сдавленный звук.
Он спешно собрал вестники, прошел к себе в комнату и запер дверь.
Развернул вчерашний номер «Акты диурны» и принялся читать. Он читал очень медленно, будто только-только научился разбирать буквы. Чтение напоминало пытку на берегу. Каждое слово – хлесткий удар палача. Но постепенно ему стало казаться, что боль притупляется. Он прочитал все передовицы, скинул вестники на пол, вцепился руками в волосы и так сидел неподвижно. Что случилось на самом деле? Элий не мог понять. Сюжет, взятый из дешевого представления мимов. Но за базарным скандалом маячило искаженное болью лицо Марции.
«Бедная… я – твой злой гений… Прости…»
Надо что-то предпринять. Стандартная дилемма исполнителя желаний. Он должен охранять Летицию, как велел гений Империи. Но при этом он должен помочь Марции, должен поддержать ее в беде. Но как найти Марцию, если она убежала из Рима? Где она теперь? Может, стоит позвонить центуриону Пробу, который ведет ее дело? Однако звонить кому бы то ни было из Никеи было слишком опасно. Гении могли тут же обнаружить их убежище. Элий вновь поднял вестники и принялся листать. Взгляд его остановился на небольшом объявлении. «Сенатор Макций Проб прибыл в свое поместье недалеко от Кремоны на несколько дней». Далековато от Никеи, но поехать можно. Надо увидеться с сенатором, ведь он – дед центуриона Проба. Элий выяснит все обстоятельства дела и попытается найти Марцию. Разумеется, Гэл тут же его обнаружат. Но Элий ускользнет. Душа его слишком изменилась. Гению за ним не уследить. Он направит погоню по ложному следу, а сам вернется назад.
Летиция постучала в дверь:
– Элий, зачем ты заперся?
Он свернул вестники и сунул сверток за шкаф.
– Хотел поспать… Очень устал.
Он боялся, что голос его выдаст, и говорил тихо.
– Принести обед в комнату?
– Если нетрудно.
Он поспешно забрался в кровать и накрылся одеялом. Она явилась с подносом. Ей нравилось ухаживать за ним. Он позволял. Все же она что-то заметила.
– Ты плохо выглядишь, у тебя жар… – Она так старательно за него волновалась. – Позвать Кассия?
Его в самом деле бросало то в жар, то в холод, но он удержал ее и поцеловал в губы.
– Не надо. Я посплю, и все пройдет. – И снова поцелуй. Этот довод ее окончательно убедил.
II
Лапит делал вид, что прогуливается по улицам Вероны. Всю ночь он провел в пути. Все утро – в слежке за обитателями филиала академии. Они – в роскошных авто. Он – на стареньком таксомоторе. Очень скоро он выяснил, что Трион, выехав из ворот своей виллы, отправился не к роскошному зданию Веронской Физической академии, а к старому стадиону на окраине города. Стадион был запущенный. И странный. Окна здания плотно заколочены. Стены – высокие, надстроенные, будто укрепления осаждаемой крепости. Массивные стальные ворота, охранялись четырьмя преторианцами. Лапит отпустил таксомотор и принялся медленно прогуливаться вдоль ограды, отыскивая хоть какую-то возможность проскользнуть внутрь. Но стена была неприступной. Обитатели стадиона приготовились к осаде.
Еще одна машина подъехала к воротам. И пока охранник проверял документы, к машине неведомо откуда подскочил парень в пестрой тунике, и, засунув голову в машину, завопил пронзительным голосом:
– Несколько слов для «Акты диурны»! Наших читателей интересуют новые открытия. Говорят, наконец-то удастся создать аппарат тяжелее воздуха, способный преодолеть запрет богов. Так правда ли это?
– Проваливай! – рявкнул охранник и, ухватив репортера за тунику, швырнул на мостовую.
А машина въехала на территорию стадиона, и ворота с лязгом захлопнулись. Все, что успел разглядеть Лапит – это грязно– серую стену трибуны. Парень тем временем вскочил, отряхнулся с таким видом, будто ничего не произошло, и дружески подмигнул Лапиту.
– Рано или поздно кто-нибудь мне ответит. А ты тоже из вестника?
Лапиту ничего не оставалось, как кивнуть.
– Из «Римских братьев», – брякнул он первое, что пришло в голову. Кажется, этот ежемесячник выходил сразу после Третьей Северной войны и пользовался в те годы большим успехом. Но Лапит не был уверен, что «Римские братья» до сих пор здравствуют.
– В первый раз слышу это название. Наверное, что-нибудь новенькое.
– Готовлю первый номер, – признался Лапит, вспомнив, что «Римские братья» благополучно скончались лет десять назад.
– Неужели твои хозяева не могли найти кого-нибудь помоложе?
– Я еще бодрячок, – ухмыльнулся Лапит.
Новая машина подкатила к стадиону. Но в этот раз она даже не остановилась – ворота распахнулись заранее, и белый «кентавр» скрылся от взора дотошных корреспондентов.
– Если мы проторчим здесь еще полчаса, это будет подозрительно, – заметил Лапит.
– Если мы уйдем, это будет еще подозрительнее, – отвечал его более молодой коллега. – И запомни: нормальный репортер – настырный репортер.
– Как тебя зовут? – поинтересовался Лапит.
– Квинт, но в следующий раз я могу назваться иначе.
– Лапит. Это мое настоящее имя.
Со стадиона выехала черная «триера», проехала сотню футов и затормозила. Водитель вышел и торопливо зашагал назад к воротам. Тут же из открытого окна высунулась чья-то голова. Мгновение внимательные глаза созерцали репортеров, потом появилась обнаженная женская рука и сделала энергичный жест. Лапит и Квинт, не сговариваясь, побежали к машине. Пассажирка «триеры» – женщина лет двадцати семи была некрасива: большой рот, черные выпуклые глаза и ярко-рыжие, коротко остриженные волосы, напоминающие щетину домашней метелки – на такую красотку клюнул бы только невольник, выкупленный на средства фонда Либерты после десяти лет рабства. А женщина в самом деле как будто собиралась их очаровывать.
– Кто-нибудь из вас курит? – спросила она.
И прищурилась. Глаза у нее, пожалуй, были ничего. И Лапит, И Квинт, достали тут же по упаковке табачных палочек. Женщина поколебалась и вытащила одну из капсулы Лапита.
– В таверне «Плясуны», – бросила она.
Водитель тем временем уже бегом возвращался к машине.
– Огоньку, пожалуйста, – сказала она нарочито громко.
Квинт щелкнул зажигалкой.
– Зачем ты их позвала? – рассерженно спросил водитель.
– Забыла табак в лаборатории. – Она демонстративно затянулась. – А ты не куришь… – добавила женщина с упреком.
Водитель ей не ответил. Машина рванулась, обдав стоящих репортеров горячим воздухом и бензиновым смрадом.
– Мы пойдем вместе, – сказал Лапит.
– Ладно. Может, я и разрешу тебе посидеть подле, – отвечал Квинт, скаля белые зубы.
У Лапита зубы были тоже белы, но, увы, вставные.
«Несомненно, это парень фрументарий, – подумал Лапит. – Но на кого он работает»?
III
Таверна «Плясуны» располагалась недалеко от амфитеатра. В окна был виден его облицованная мрамором закругленная стена. В таверне всегда было много народу. Лапит и Квинт с трудом отыскали места возле перегородки. Им подали суп в глиняных горшочках прямо с огня и кувшин неразбавленного галльского вина. За соседним столом двое мостильщиков улиц обсуждали последние новости.
– Сколько живу, а не припомню, чтобы кого-то из императорской семьи обвиняли в подобных штучках…
– Вранье, Марция сама все придумала, – отозвался второй, широкоплечий здоровяк с короткой шеей и взъерошенными черными волосами. – И зачем такой парень как Элий спутался с этой шлюхой?
– Потому что шлюха, – отвечал первый.
Мостильщики закончили трапезу и, оставив рядом с мисками пару сестерциев, направились к выходу.
В этот момент явилась она. Прежде, в машине, когда можно было разглядеть лишь лицо, она показалась обоим «репортерам» безобразной. Теперь же, пока она шла к их столику, они разом причмокнули губами и, не сговариваясь, воскликнули: «Богиня!» На женщине была черная узкая туника выше колен. И этот простой наряд подчеркивал ее тонкую талию, высокую грудь и длинные ноги. У нее была фигура фотомодели. Женщина присела на краешек скамьи и сразу заговорила:
– У меня есть несколько минут. Один из наших сказал, что его пытались остановить у входа репортеры. Вы репортеры?
Она взглянула сначала на Квинта, потом на Лапита, будто на взгляд могла оценить корреспондента от фрументария.
– Мы оба репортеры, – подтвердил Квинт. – Я – из «Акты диурны». А вот он – из «Римских братьев».
– Очень хорошо, что вас двое. Потому что одного могут убрать. Могут убрать и двоих. Но все же у двоих шансов больше.
Лапит криво улыбнулся, узнав о столь блестящей перспективе. Женщина засунула руку за вырез туники и вытащила спрятанные на груди две скатанные трубочкой бумажки. Бумажки были еще теплые. Квинт заерзал на стуле, а Лапит глубоко вздохнул.
– Здесь все написано. Если вас поймают, постарайтесь уничтожить записки. Для меня это смерть. А впрочем… Это смерть для всех. Так что лучше доберитесь до своих вестников. И укажите мое имя в статье. Могу заверить, оно известно в Риме. Сейчас я уезжаю, а у вас в запасе есть три дня. Трион доверил мне одно дело, но вы, ребята, ни за что не угадаете, какое…
– Разумеется, не угадаем, – поддакнул Квинт.
Он успел заметить, что их собеседница больше всего на свете гордится своим умом. И, как все женщины, обожает лесть.
– Он отправил меня в святилище Кроноса.
Квинт с Лапитом переглянулись. В приказе Триона не было ничего странного. Многие ученые поклоняются богу времени. Женщина вытащила из сумки небольшой флакон. Но, несмотря на малые размеры, она с трудом удерживала его в руках.
– Трион велел отвезти туда вот это. В бутылке – радиоактивная жидкость. Я должна вылить ее в священные часы в храме Кроноса. Знаете, что это означает? – Оба «репортера» разом замотали головой. – Время начнет метаморфировать и потечет вспять. Что вы думаете по этому поводу?
Лапит промолчал, а Квинт осмелился предположить:
– Богам не стоит близко приближаться к людям – это слишком опасно.
Их загадочная собеседница кивнула:
– Чистая правда. Но я не повезу эту бутылку в святилище. Я исчезну. Надеюсь, вы опубликуете мое заявление прежде, чем люди Триона меня найдут. Кстати, об этой бутыли и поручении Триона не стоит сообщать. Ни богам, ни людям. К счастью, боги здесь не появляются. Слишком высокий фон.
Что подразумевалось под словом «фон», ни Квинт, ни Лапит не знали.
Женщина поднялась, махнула рукой, будто небрежно мазнула по невидимому листу, вычерчивая вопросительный знак, и направилась к выходу. Мужчины, сидящие за столиками, провожали ее взглядом. Квинт развернул бумажку и пробежал глазами первую строчку. Прочел… и тут же вновь свернул записку.
– А ведь ты не репортер, Лапит, – сказал он, глядя на дверь, в которую только что вышла их странная знакомая.
– Как и ты, – отозвался старик.
Лапиту не хотелось читать таинственную записку. У него было нехорошее предчувствие.
– Кому ты служишь, Лапит?
– Богам.
Квинт скривил рот, давая понять, что оценил шутку.
– А я – первому префекту претория. И что же нам делать?
Лапит наконец развернул листок и прочел. Почерк был мелкий, убористый, но четкий. По мере того, как Лапит читал, остатки волос у него на макушке вставали дыбом. Предчувствие не обмануло старого фрументария.
– Мы с тобой оба подонки, Лапит, как и положено быть фрументариям. Иначе не выжить. Но нам придется пойти в «Акту диурну» и передать послание. Клянусь Момом, покровителем свободы печати, это единственный выход.
Лапит хотел возразить, но только на счет подонков.
– Ведь мы оба готовы сдохнуть за этот паршивый мир, не так ли, Лапит?
– Конечно, – согласился старик. – Потому что лучшего просто нет.
Лапит не очень верил, что коллективный поход в «Акту диурну» даст результат. Но сам он ничего предложить не мог. Разумеется, он сообщит Меркурию о результате своих расследований. Но потом. Сейчас у Лапита на это не хватало смелости.
Женщину звали Норма Галликан. Она была дочерью префекта претория, возглавлявшего войска в Третью Северную войну. И еще она была одним из ведущих физиков в лаборатории Триона. И она была посвящена во все подробности разработок.
Она утверждала, что Трион нарушил запрет богов.
IV
В комнате Мома, бога злословия и насмешек пахло старой, хранящейся многие-многие годы бумагой многочисленных вестников и книг. Сам божок, круглолицый и пухлый коротышка в пестрой тунике, развалился на ложе и листал затрепанную книжицу. То и дело его круглый животик сотрясался от смеха.
Меркурий наклонился и глянул на обложку.
– Лукиан! Эта же книга запрещена в Небесном дворце.
– Ерунда, – фыркнул Мом. – С тех пор, как я сделался покровителем свободы печати, я могу читать все, что угодно. А лучше о нас, богах, чем Лукиан, никто не писал, уж поверь мне как профессионалу. А ты зачем сюда явился? Новый номер «Девочек Субуры» еще не вышел.
– Нет, «Девочки Субуры» меня не интересуют.
– С каких это пор?
– Ну, не в том смысле, что совсем… – усмехнулся Меркурий. – А в данный момент. Мне надо бы посмотреть номера «Акты диурны» за последние два месяца.
– Тогда понятно, почему тебя перестали интересовать девочки, – фыркнул Мом. – Подшивки на второй полке снизу. Бери. Я иногда просматриваю последнюю страницу, где печатают столичные сплетни. – И он вернулся к Лукиану.
Меркурий глянул через плечо бога злословия. Разумеется, тот читал свой собственный диалог в изложении великого сатирика и млел от восторга.
– Это я подсказал ему кое-какие шуточки. – Мом заметил, что Меркурий подглядывает.
Покровитель торговцев и жуликов недоверчиво фыркнул и вернулся к «Акте диурне». С божественной интуицией он сразу открыл подшивку на нужной странице. Сенатор Элий заинтересовался деятельностью Физической академии из-за чрезмерных средств, расходуемых лабораторией Триона. Будь это Медицинская академия, Меркурию было бы плевать на запросы сената. Но в физике богами введено множество запретов. А люди постоянно стремятся их нарушить. Кто курирует академию? Кажется, Аполлон. Но бога света не интересуют подробности. Ему достаточно того, что он вынужден постоянно взрывать летательные аппараты, которые чуть ли ни каждый день пытаются подняться в воздух. Как будто людям мало тепловозов и авто для перемещения по земле! Им еще воздух подавай. Жить не могут без полета, как будто они птицы. Но, похоже, что людей интересуют не только аэропланы.
– Кстати, ты прочел на последней странице анекдот? – Мом закрыл книгу.
– Об императоре Руфине?
– Нет, о том, как можно уничтожить кунунга викингов и его столицу Бирку? Нет? Все очень просто. Надо в один день их разных точек послать ему посылки. В ящиках будет находиться уран, знаешь эта черная смола, используемая в керамической промышленности. Каждая из посылок не опасна. По мере получения их будут складывать у конунга на столе. А потом придет последняя – и бам! Бирки как ни бывало.
Меркурий слушал Мома с открытым ртом.
– Что ты сказал? Посылки с ураном? А потом, когда масса превысит критическую, взрыв? Ты понимаешь, что это такое?
– Анекдот.
– Идиот! Это же цепная реакция!
Меркурий, отшвырнув подписку «Акты диурны», вылетел из кабинета Мома.
– Ядерный взрыв? – пожал плечами покровитель свободы слова. – А, по-моему, это элементарная утечка информации.
V
Крошечный перистиль в доме Цезаря в Каринах не походил на великолепные сады Палатинского дворца. Но на Палатине пока не желали видеть Цезаря. Он отсутствовал на официальных приемах и на семейных обедах. Похоже, его нигде не желали видеть. Когда он появлялся на улице, его сторонились. Голоса замолкали, издали долетали смешки. И эти смешки вызывали жгучий стыд и страх. Цезарь, вид которого вызывает смех, не может быть наследником императора.
«Они убьют меня», – с тоскою думал несчастный юноша.
Безвольный Цезарь – мертвый Цезарь. Единственный шанс остаться в живых – это отречься от титула. Но Цезарь знал, что отец ни за что не позволит ему сделать это. Если бы Марция не убежала, он бы женился на ней и закрыл бы себе дорогу на Палатин. Но почему бы ему не жениться на другой женщине сомнительной репутации? К примеру, на девушке из Субуры… Эта мысль Александру понравилась. Унизительность положения его не смущала. Все будут смеяться, глядя на него, и он сам будет хохотать громче всех. Смех спасет ему жизнь. Из Цезаря он превратится в шута. А Цезарем вместо него объявят Элия. Александр-шут будет потешать нового Цезаря. С каким наслаждением Александр сделает это! Он уже хотел позвонить отцу, чтобы сообщить о своем решении, но испугался и не посмел набрать номер.
Всю ночь его мучили кошмары – какой-то человек в черном плаще склонялся над его ложем и клал холодные влажные пальцы на горло. Цезарь с воплем просыпался и долго лежал без сна. А, когда наконец засыпал, сон повторялся, и опять являлся неведомый душитель. Но и наяву юношу не оставляли кошмары – он вновь и вновь вспоминал тот день, не в силах думать о другом. Он задыхался от ужаса. Холодный пот стекал по спине. Но вместе с ужасом приходило желание. Потому что в памяти тут же всплывало обнаженное тело Марции, ослепительное среди смятых простыней.
Утром Цезарь послал на рынок старого педагога [123]123
Педагог – слуга в знатных семьях, его обязанность – следить за подрастающим поколением, провожать учеников в школу и проверять, сделаны ли уроки. В Древнем Риме это обычно был старый раб. В Новом Риме даже педагог – человек свободный.
[Закрыть], чтобы тот выбрал для жертвоприношения петуха. Выданных денег хватило бы на живого страуса. А старик явился под хмельком и притащил какую-то тощую, наполовину ощипанную еще при жизни птицу. Впрочем, живой полностью ее нельзя было назвать – глаза ее уже затянуло желтой пленкой. Приносить такую жертву богам казалось святотатством. Цезарю пришлось возложить на алтарь лишь горсть благовоний, купленных у входа в храм.
