Текст книги "Пограничная зона"

Автор книги: Мари-Сисси Лабреш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Эй! Да твой рисунок – просто прелесть! А какой славный барашек!

– Никакой это не барашек – это тампакс слонихи.

– Вот те раз! Да что с тобой, Сисси? Ты вся побелела!

– Это потому, что я в три года наелась туалетной бумаги!

– Думаю, ты устала… Хочешь к бабушке?

– Да.

– Пойдем, найдем ее. Ты хорошо потрудилась.

Она берет меня за руку, и мы идем по коридорам корпуса Майу больницы Нотр-Дам. У Алины нежная и мягкая рука. Не то что у бабушки – у той пальцы изуродованы артритом, и она всегда готова переломать мне суставы. Нет, Алина ласково держит мою ладошку в своей ладони. Идем мы медленно. У меня есть время разглядеть, что делается в других помещениях. Здесь, оказывается, много детей. Правда, по большей части они очень странные: рвут на себе волосы, бормочут что-то несуразное, вопят, как будто за ними гонятся марсиане, а у некоторых – глаза стеклянные, как у моей матери. И взгляд такой же.

Внезапно мы оказываемся перед маленьким кабинетом. Там бабушка и вторая тетка, она стоит за своим огромным столом. Комната залита дневным светом, так что я вижу только силуэты двух женских фигур. Моя бабушка говорит, выплевывая слова, как булыжники:

– Вы ее не получите! Я найду на вас управу!

Ох, как мне не нравятся ее слова! Не люблю, когда бабуля выглядит дурой. Мне за нее бывает стыдно. Плохо, когда она вот так привлекает к себе внимание.

Алина говорит, чтобы я посидела на банкетке, у дверей кабинета, а сама входит и закрывает за собой дверь. Закрывает – да неплотно, и я слышу все, что они говорят, – когда дети не очень вопят.

– Да нет же, мадам… Успокойтесь. Вы нервничаете вот уже скоро три часа. А мы ведь кое в чем преуспели, – говорит хозяйка кабинета.

В разговор вступает Алина:

– Малышка Сисси – гиперактивный ребенок… легко возбудимый, конечно, – из-за пережитых ею драм, но очень творческий. Все эти истории, которые она придумывает, совершенно безобидны и… Безумие… как ваша дочь… ее мать… помещенная в больницу…

На этом месте я перестаю слышать их разговор – мимо проходят врачи с орущими детьми. Банда маленьких кретинов. Мне тоже хочется кричать, но я сдерживаюсь.

Я сдерживаюсь. Сдерживаюсь изо всех сил.

Я так стараюсь сдерживаться, что сильносильно кусаю щеки. Не хочу, чтобы меня заперли здесь, как мою маму. Не-хо-чу. Я ведь нарисовала такие красивые рисунки. Нарассказывала кучу чудных историй. Сделала, как бабушка велела, – не рассказала всего чужим людям, потому что они могут навредить мне. Нам – мне, бабушке и маме. Навредить. Я больше не хочу здесь оставаться. Я ничего плохого не сделала.

Я рассматриваю свои руки, закрываю ладонями глаза, прижимаю сильно-сильно, опускаю голову, прижимаюсь лбом к коленям.

Я пою.

 
Серенькая курочка прилетела в церковь
Там снесла яичко
Яичко для Сисси
Девочка-крошечка скоро ляжет спать
Баю-бай… Баю-бай…
 

Глава 7
ПОГРАНИЧНАЯ ЗОНА
(Продолжение)

Индивидуумы, находящиеся на грани разрушения личности, предпринимают отчаянные усилия, чтобы избежать реального или воображаемого отказа или отстраненности. Восприятие приближающегося отстранения или отказа или утраты внешней структуры могут привести к глубоким изменениям в самооценке, предпочтениях, познавательной способности и в поведении.

«На грани разрушения личности»

Прошла неделя, а ей не позвонила. Не знаю, звонила ли она. Я вырвала провод из розетки. Дом казался тихим, почти необитаемым. Я всю неделю была одна. Затерянная в одиночестве моего огромного жилища. Одна-одинешенька. Сидела, практически весь день, посреди квартиры и смотрела в огромные окна. Одну стену почти целиком составляют три огромных окна. Когда на улице днем идет дождь, свет отражается от моей кожи. Я вся словно излучаю сияние. Мне как будто жарко. Похоже, что я занималась любовью и взмокла. Я уже неделю не трахалась. Ни с Саффи. Ни с вибратором. Ни с кем. И не пила тоже неделю. Не-е-т, пора с этим завязывать. И я покупаю новый провод.

– Сисси! Куда ты пропала? Я всю неделю пыталась до тебя дозвониться. Что случилось? И в институт ты не пришла!

– Мне нужно было отдохнуть.

– Да что стряслось-то?

– Хочешь, встретимся?

– Сейчас приеду.

Саффи заявляется ко мне. Входит без стука. Вламывается, как в сарай. Она входит в меня, как в сарай. Я ее не встречаю. Сижу, где сидела, посреди дома. На полу, в самом центре моего трагического королевства. Не хватает только гребаной короны на голове – чтобы соответствовать своему имени.

– Сисси, что с тобой?

Саффи смотрит на меня своими огромными глазами. Я упираюсь взглядом в белки вокруг голубой радужки. Саффи кажется обескураженной. Смотрит на меня, как всю неделю глядела бабушка – моя бабушка, с которой я поцапалась. Бабушка, обозвавшая меня воровкой. Думает, я украла у нее деньги. Триста баксов – она наверняка запихнула их то ли в коробку из-под печенья, то ли в свой матрас и искать не желает – настолько уверена, что это мои штучки. Ты часто заходишь в мою комнату и, что еще хуже – роешься там.Я роюсь! Это я-то роюсь! Ну конечно, роюсь! Она все прячет – салфетки, конфеты, семейные фотографии, журналы, календарь, сигареты, – все, что под руку попадает. Когда мама была еще жива, бабка прятала ее сумку в своей комнате. Если мама хотела получить свои деньги – приходилось просить. Мама, выдай мне денег, мне нужно отремонтировать машину.Бабушка контролировала все на свете. Такая уж она, моя бабуля, любит все держать под контролем. Это ее успокаивает, внушает ей уверенность, старой сморщенной обезьяне. Тогда ей кажется, что она нужна. А вот я ощущаю свою нужность, когда трахаюсь.

Я ловлю Саффи за рукав. Хочу, чтобы она тоже приземлилась на пол – как маленькая, как я. Пусть скукожится, скрючится, обнимет себя руками, как эмбрион в материнской утробе, пусть баюкает сама себя. Но Саффи не понимает и не хочет. Ей нужны слова, она хочет знать, почему я не звонила. Зачем выставила ее дурой.

– Саффи… ты меня пугаешь. Пугаешь, потому что мне чудится, что я встретила собственного двойника и что ты убьешь меня, чтобы занять мое место. Некоторые племена верят – если человек увидел своего двойника, значит, скоро умрет. Я, вообще-то, не прочь помереть, но не сию секунду. Мне нужно приготовиться, ты понимаешь?

Нет, она не понимает, и мои слова ее пугают.

– Саффи, прошу тебя, читай между строк. Попытайся понять смысл моих слов: у меня в животе – пустота, и эту пустоту я заполняю чем ни попадя. В основном – всякой мерзостью. Потому-то мне всю дорогу и страшно. Поэтому я боюсь тебя. Ты – героиня историй, которые я выдумываю. Ты их напитываешь, наполняешь смыслом. Хочешь знать, на что они похожи, эти мои сказочки? Это трагедии, и дело в них всегда принимает дурной оборот, и конец тоже всегда один – как в фильмах ужасов. А меня всегда уродуют в них до неузнаваемости, и мучают, и убивают.

Этого она тоже не понимает. Смотрит тупо, как бабушка всю неделю смотрела. Как это ты не крала денег?! Я же знаю, что ты все время шастаешь в мою комнату.Какие же злые у нее бывают глаза, у моей бабушки-старушки! А уж когда погода хмурится и по небу тяжелые тучи ползут, взгляд у нее становится и вовсе ведьминский. Да-да, я точно знаю, это ты их украла. Я вот только спрашиваю себя – почему ты все время желаешь мне зла? Хочешь меня уморить, как мать уморила?

На улице мокрядь, на сердце у меня тяжело. Да нет же, нет, бабуля! Ничего я не крала.Но она мне не верит. И никогда не верила. Не верит, что я в пять лет не била маму, когда она попыталась сбежать. Не верит. Ну да, я побила мать, но не нарочно. Клянусь! Не специально. Мама хотела пойти за бабушкой – та вышла купить молока – в одних носках, а дело было зимой. Бабушка тогда велела мне: Не позволяй ей выходить. Ее может сбить машина.Мне было до ужаса страшно, а она была такая сильная! Как все сумасшедшие… Вот я и кричала: «Нет! Стой, мамочка! Нельзя, не ходи!» Но бабушка мне не поверила – как не верит, что я не брала эти триста долларов.

– Саффи, давай устроим праздник, согласна? Мне так хочется повеселиться!

Я поднимаюсь, вставляю диск в CD-плеер. Ставлю громкость на максимум. «Смэшинг Пампкинс» на радость соседям! Пусть беснуются! Ничего страшного. Хоть почувствую себя живой. Я прыгаю по комнате. Танцую. Завожу себя. Хочу раствориться в воздухе. И Саффи прыгает. Сама не понимает почему, но прыгает.

– Алле, Саффи! Мне хочется оторваться по-крупному, сотворить что-нибудь этакое…

Она улыбается. Я чувствую – ей начинает нравиться эта игра в крошек-малышек. Я достаю из шкафа бутылку вина, которую поставила туда на случай, если…. На всякий случай. Мы с Саффи пьем вино, на сей раз – каждая из своего стакана. Пищевод – не соломинка… Потом я наливаю ванну. И мы пьем красное вино, лежа в горячей воде. Впервые за неделю мне по-настоящему хорошо. Сижу в ванне, весь свет погашен – весь, кроме большого фонаря, заливающего золотым светом мое маленькое королевство. Черт, как же красиво! Я молюсь, чтобы подобные моменты случались в жизни как можно чаще. Юбер Акен мечтал о вечном оргазме – именно в этот момент он был счастливее всего. А для меня наивысшее блаженство – пить вино, лежа в горячей ванне.

Мы с Саффи сравниваем наши груди – это почти так же смешно, как сравнивать шары в боулинге. Забавная игра. Ее сиськи и правда похожи на мои, может, чуть помассивней. Это возбуждает. Я протягиваю руку, дотрагиваюсь. Она ничего не имеет против. В том-то и проблема с Саффи, что она никогда не возражает. Но и сама ничего не предпринимает. Не проявляет инициативы. Что ж, ладно…

После ванны мы роемся в моем шкафу, выбирая одежду, и решаем надеть черные прозрачные коротенькие рубашонки. Смотримся в зеркало, изображаем шлюх. А что, есть перспектива…

– Слушай, Сисси, у меня идея: надо нам снять на двоих богатенького старичка. Денег бы заработали, как думаешь?

– А еще можно ограбить банк. И денег больше, и хлопот меньше!

– Ну чего ты глупости болтаешь?

– Ты уже трахалась с кем-нибудь, кого не любила?

– Нет.

– Может, попробуешь – поймешь, что это вовсе не так забавно…

– А у тебя что, большой опыт по этой части?

Мы ложимся в постель и слушаем музыку – другую пластинку: Nine Inch Nails. Янапеваю Саффи на ухо: он прижал пистолет к лицу… Баанг! Так много крови из такой маленькой дырочки…И еще: сейчас я причиню себе боль, чтобы убедиться, что по-прежнему способна чувствовать.

Ей это нравится. Она улыбается. Смеется, подхихикивая. Эта девка меня возбуждает. Я вся мокрая. Если так пойдет и дальше, я буду повсюду оставлять за собой лужи, растекусь, прольюсь дождем.

Саффи смотрит на меня огромными коровьими глазами. Ее длинные ресницы похожи на протянувшиеся ко мне мостики. Она ждет. Думаю, я возбуждаю ее меньше, чем она меня. Полагаю, она плывет по течению. Саффи хочет посмотреть, как далеко я могу зайти ради нее. Я тоже играю в эту игру – но с мужчинами. Мне всегда хочется узнать, что они готовы для меня сделать. Того же хотела и бабушка. Она все время проверяла границы допустимого. И допроверялась – с мамой – до того, что та в один разнесчастный день приняла скопом все свои таблетки, пока я смотрела «Зануд».Может, сейчас бабушка переключилась на меня? Проверяет, на что я способна ради нее, обзывая воровкой? Нет, я не должна думать сейчас о бабушке, не то сердце разорвется.

В тот самый момент, когда мы начинаем заниматься любовью – я ласкаю Саффи, а она широко раздвигает ноги, – входит мой так называемый любовник. Он не должен был сегодня вернуться. Предполагалось, что он останется дома у своих родителей еще как минимум неделю. Но он входит и застает меня «на месте преступления»: так сказать, «поймал за руку», которую я просунула между ног Саффи, обмакнув пальцы в ее сок. Он явно успел поддать. И вид у него не слишком счастливый. Но он хороший парень и – на свое несчастье – любит меня. И он проглатывает свою боль. Делает вид, что ему плевать. Поднимает бровь и смотрит на нас добродушно-снисходительно. Саффи, смеясь, торопливо одевается, но я-то вижу – ей не по себе. Она натягивает шмотки, как воровка. Я делаю то же самое. Хотя, вообще-то, могла бы и не одеваться. К чему? Мой вылупился на нас, глаза у него разъезжаются в разные стороны. Какой же он смешной… Впрочем, все мы выглядим нелепо, пытаясь спрятаться в этой огромной комнате. Получается плоховато.

Когда Саффи наконец оделась, наступил тот самый момент, про который говорят: «Тихий ангел пролетел…» Все замерли – словно окаменели, онемели, ослепли. Кисло-сладкий вариант, прямо скажем. Саффи стояла перед моим псевдолюбимым. И они встретились взглядами. Секунд на тридцать. Может, меньше, а может, и дольше, не знаю. Ужасно. Мне больно от этой тишины. Я хотела бы ее разрушить, но мои губы словно склеились. Лицевые мускулы сокращаются, но вхолостую. А в голове у меня стоит крик. Безмолвный крик. Я знаю… они друг друга не любят. Он любит меня. И Саффи – она тоже меня любит. Он ее не любит, но ей насрать. Но в этот самый момент словно из воздуха возникает новая история любви. И главная героиня – совсем другая принцесса.

Своим густым голосом он говорит: Мы могли бы заняться этим втроем. А, Сисси? Повелительница постели?И повторяет, тем же тоном, не глядя на меня, а уставившись на Саффи: Как насчет любви втроем? Я. Ты. Саффи.Я ничего не отвечаю. И она ничего не говорит. По ее молчанию я вдруг понимаю: она тоже не против любви втроем. Хочет, чтобы я ее целовала, просовывая язык в рот, а он трахал бы ее, наливая своим соком. Я осознаю истину через тишину. А еще я понимаю, что она была, есть и будет соблазнительницей. Хочет заполучить весь мир для себя одной. Всех и вся внутри своего лона, чтобы хоть немного утолить голод. Я смотрю на нее. И меня от нее тошнит. И от него – тоже тошнит. Тошнит от них обоих. Короче, поставьте любое местоимение – по собственному желанию. Весь мир мне отвратителен. Тошнота стала почти физической, мне хочется харкнуть в любую точку, куда падает мой взгляд. Трахаться втроем! Нет. Я не могу делать это с ними. Нет. Это все равно что, положив голову на колоду на лобном месте, дразнить палача. Я не могу смотреть, как Оливье целует эту девушку, которая так на меня похожа и могла бы быть на моем месте. И не могу смотреть, как эта намертво зацепившая меня девка будет трогать Оливье. Нет. Пусть при нормальных обстоятельствах я бы первая голышом прыгнула в койку, мне раз плюнуть – раздвинуть ноги для одного, двух, трех, четырех человек, для всего мира сразу, ЭТОГО я не могу. Между Оливье и Саффи вклиниваться небезопасно – может током шибануть. Главная роль мне явно не светит. А на вторую я не согласна. Я и так слишком много и долго отдавала. Годы провела за спиной матери… Больше не могу. Не сейчас. Не могу. Лучше уж совсем исчезнуть.

Рот у меня раскрывается во всю ширь. Глаза сощуриваются. Я едва вижу сквозь ресницы разворачивающуюся передо мной сцену. Саффи стоит перед мужчиной, который говорил, что любит меня больше всех на свете. Я встаю. Нужно закричать. Сделать что-нибудь, чтобы меня не отшвырнули. Чтобы не чувствовать себя залежалым товаром. В памяти всплывают бабушкины слова: «Погонишься за двумя зайцами, ни одного не поймаешь!»Я теряю Саффи. Теряю Оливье – моего «якобы парня». Теряю бабушку – из-за якобы украденных трехсот долларов. Нет. Не могу.

Я на полной скорости врезаюсь в большое зеркало. Зеркало – мой друг и помощник во время занятий любовью. Зеркало, подтверждающее, что я существую, когда трахаюсь. И я разбиваю это зеркало на тысячу осколков. Мое отражение исчезает, но я не стала другим человеком. К несчастью, я – все еще я сама. Отвергнутая. Отринутая. Вышвырнутая. Выброшенная. Отторгнутая. Изблеванная.

Саффи и Оливье бросаются на меня. На осколках, не вылетевших из темной рамы, – кровь, моя кровь. Она стекает на деревянный пол, на мои руки. Саффи и Оливье пытаются меня удержать. Я их отталкиваю. Бью ногами и руками. Я хотела бы им сказать, как сильно меня от них тошнит, но мой рот все в том же положении – Открыто / Закрыто– и я бессильна. Мой рот – упрямая скотина. Оливье и Саффи держат крепко. Мне больше не удается ни лягаться, ни раздавать оплеухи. Они кладут меня на кровать. Наваливаются сверху – оба. И разговаривают. Я как будто слышу их слова: Подождем, пока она уснет, и займемся любовью. Займемся любовью. Займемся любовью, здесь, рядом с ней, пока она будет спать…Кажется, будто надо мной сплелись две липких, скользких змеи. Если я ничего не предприниму, их раздвоенные языки ужалят меня и заразят. Хана. Амба. Сила моя возрастает в пять раз. Я – Супермен. Огромный стальной неотразимый кулак. Мне удается вырваться и добежать до двери. Я кубарем скатываюсь по розовой лестнице дома, в котором живу… жила. Потому что я сюда не вернусь. Ноги моей не будет в этом гнезде разврата. Я не войду в эти стены, пропитанные ахами-охами. Я ухожу. Покидаю это место, так и не ставшее моим настоящим домом.

Я иду. Шагаю под проливным дождем. Сейчас зима, но уже неделю стоит теплая погода: восемь градусов в январе – это что-то. Все шиворот-навыворот, погода разладилась, как старый холодильник. Да я и сама похожа на дребезжащую морозилку. Моя мать тоже была погодозависимой.Если погода за окном была плохая, мама неважно выглядела. А если светило солнце, она готова была купить мне всех Барби на свете.

Я совершенно вымокла. Иду, ни о чем не думая. Ноги на автопилоте несут меня к дому бабушки. Моей бабушки. Единственного родного человека, который меня отвергает. Бабушки, обвиняющей меня в воровстве. Бабули, которая далеко не всегда со мной мила. Дойдя до ее маленького домика с терракотовыми карнизами, я сажусь по-турецки на верхней ступеньке лестницы и жду. Я не чувствую в себе сил немедленно войти. Я боюсь, что она велит мне убираться: к этому нельзя привыкнуть. Вот я и сижу перед розовой дверью и жду. Ждать придется долго.

Сегодня вечером небо прорвало. Становится холодно. Зима сегодня вечером решила снова стать зимой – зря, что ли, я оказалась на улице? Сижу в снегу на лестнице. Одежда насквозь промокла. Я похожа на ошметок оладьи, плавающий на поверхности мыльно-жирной воды в тазике для мытья посуды. Я заболею. Каждая клетка моего организма стучит зубами от холода.

Внезапно бабушка распахивает дверь. Не говоря ни слова, берет меня за руку и тащит. Я вхожу в дом. Я дрожу. Мне так холодно. Бабушка помогает мне снять промокшую одежду. Я остаюсь в одной черной комбинашке. Бабуля видит, что я поранилась. На плече кровь и мельчайшие осколки зеркала. Она велит мне лечь. Я вытягиваюсь на диване, и мне становится лучше. Краски оживают. Бабушка возвращается в комнату. Начинает чистить мою рану влажным тампоном. Потом протягивает мне рюмочку красного вина.

– Держи, это поможет.

Если бы она только знала, что от красного вина меня развозит еще больше! Впрочем, плевать. Я выпиваю, и тошнота возвращается, а с ней – воспоминания о сегодняшнем вечере. Что они могут сейчас делать там, в моем доме? Наверняка радуются и трахаются. Думают, что я сумасшедшая, – такая же, как моя мать, и что мне следует жрать таблетки – как моей психопатке-матери, и свести наконец счеты с жизнью. Я встряхиваюсь. Не хочу думать. Хочу заснуть.

На следующее утро я просыпаюсь, как ужаленная. Меня будит до боли знакомый шум. Бабушка моет посуду. Моет посуду, как проклятая, как наскипидаренная – совсем как в моем детстве. Я успокоилась, мне хорошо. Но не слишком. Боюсь, она снова обвинит меня в воровстве. Я сажусь на диван. Заметив, что я проснулась, бабушка приносит мне кофе – очень сладкий, с капелькой молока. Именно такой кофе я раньше любила – до того, как у меня начались проблемы и я стала пить только черный кофе – чтобы похудеть, научиться страдать, приобрести стиль.

Я сижу на диване и мелкими глоточками пью свой кофе. Бабушка устраивается рядом в кресле-качалке и начинает раскачиваться. В тишине дома слышатся только скрип ее стула да шум бесконечного дождя за окном.

– Ты голодна?

Я отвечаю, что нет, хотя кишки у меня бурчат и поют. Я боюсь услышать от бабули, что я не только ворую у нее деньги, но и объедаю ее.

– Знаешь… те триста долларов, я их нашла. За занавесками – сама там спрятала.

И она начинает раскачиваться с новой силой. Она какая-то дерганая. Дождь льет все сильнее. Она закрывает все окна в доме. Струи ливня, преломляясь через стекло, отбрасывают на стены и лицо бабушки затейливые тени. Словно крутят какой-то странный фильм. Кино с актерами-тенями.

– Ты не должна… сердиться на меня. Я старая, у меня никого нет, кроме тебя.

Больше она ничего не добавляет. Смотрит в пустоту и раскачивается – но уже спокойнее. Я тоже молчу. Медленно пью кофе. Горячий и сладкий.