Текст книги "Пограничная зона"

Автор книги: Мари-Сисси Лабреш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Глава 2
ИЗОБРЕТЕНИЕ СМЕРТИ

Шатоге умерла. Убила себя, дура набитая, психопатка несчастная! Если она хотела меня растрогать – напрасно старалась. Мне плевать! […] Даже смеяться хочется. Я устал, как жертва аборта.

Режан Дюшарм «Нос, у которого было призвание»

Мне одиннадцать лет, и я смотрю по телевизору «Зануд».Роже Жигер переодет шутом, он лупит палкой по заднице Ширли Теру. Я вижу картинку, но не понимаю смысла. Мне ужасно трудно сосредоточиться. У меня комок в горле, и он растет, превращается в арбуз. Не знаю, чего мне хочется сильнее – заплакать или стошнить. Мир вокруг меня нереален. Стоит мне оторваться от экрана, и все предметы в комнатах начинают двигаться, как стекляшки в калейдоскопе. Вот я и предпочитаю вернуться к телевизору – пока жду. А чего, собственно говоря, я жду? Не знаю. Моя мама только что покончила с собой. Выпила литий, лувокс, далман и валиум – одновременно. И закричала: Я ЛЮБЛЮ ВАС ВСЕХ!

Странный способ выражения любви.

На какое-то время в доме объявили боевую тревогу. Все нервничали: мама кричала, отчим плакал, а люди в телевизоре и вовсе вопили и улюлюкали, потому что Пьер Маркотт должен был вот-вот объявить имя победителя конкурса двойников Элвиса. Я очень хотела узнать, кто выиграл, потому что много недель подряд следила за состязаниями. Но моя мать решила свести счеты с собственной жизнью – да и с нашими тоже – именно в этот момент. Мама вечно мешает мне смотреть телевизор в режиме нонстоп.Сует мне палки в колеса. Она всегда выбирала «удачные» моменты, чтобы творить свои глупости. Она такая, моя мама, жаждет всеобщего внимания для себя одной, хочет быть центром Вселенной. Хуже всего то, что это ей всегда удается, даже со мной. Моя мать – это моя мишень. Я напускаю на нее всех своих букашек-таракашек-жучков-паучков. Моя мама – мой Монреальский Инсектарий. Я натравливаю на нее всех этих тварей, чтобы не видеть, какой могу стать в будущем. Я не хочу быть похожа на нее, вот и сражаюсь. Я ненавижу все, что она любит. Никогда не делаю того, что творит она. Я не хочу быть ею. Niet. Ноу. Нон. Я– не она.

– Быстрее, Сисси! Сделай же что-нибудь! – кричит мне, заливаясь слезами, отчим. – Я не могу остаться – твоя бабушка скажет, что это я заставил ее наглотаться отравы.

Что да – то да, бабушка не упускает ни единой возможности повесить на него всех собак. Он ее «мальчик для битья». Ее козел отпущения. Ее плевательница. Ему она швыряет в голову все, что попадается под руку: стаканы с водой, бутылки «Квина», банки джема, палки, камни – и еще много чего другого. Отчим – ее излюбленная мишень. Что ж – у каждого своя! Она даже спит, положив рядом с кроватью кирпич. Бабушка как-то сказала мне, что если однажды он попробует войти в ее комнату, уж она его «приласкает» – кирпичиком и фонарем! Я так никогда и не видела этого пресловутого фонаря.

Я позвонила в «скорую» больницы Нотр-Дам. Не знаю, как и что делала. Ничего не помню. Мне иногда кажется, что все сделала за меня другая маленькая девочка. Белокурая – как я – девчушка улыбнулась мне, взяла за руку и помогла набрать номер. И говорила тоже она: Здравствуйте, это больница Нотр-Дам? Ага, хорошо. Мне нужна «скорая помощь», потому что моя мама только что выступила, как Мэрилин Монро. И у нее здорово получилось. Все аплодировали. Вот только она не хочет уходить со сцены. Так что давайте, пришлите поскорее машину или съемочную группу, потому что я хочу вернуться к телевизору. Я должна узнать, кто победил на элвисовском конкурсе.А потом эта девочка сказала мне: Пойдем, посмотрим, кто выиграл.И мы пошли смотреть телек.

Я слышала, как открылась и закрылась дверь. Вошли всякие разные люди. Полицейские, детективы, спасатели, врачи. По-моему, в нашем доме никогда не собиралось столько народу. Было здорово похоже на Новый год у моего дяди Мишеля. Вот только праздник это не напоминало, никто не улыбался, у всех были жутко мрачные лица, так что это был печальный праздник. Я не пошла в мамину комнату. Нет. Я осталась у телевизора – досматривать «Зануд». Один полицейский подошел, начал мне что-то говорить, но я не поняла ни слова. Он положил руку мне на голову и улыбнулся. Я видела только его зубы. Один – спереди – был сломан. Мне ужасно хотелось стать крошечной, запрыгнуть ему в рот – прямо на язык – в надежде, что он меня проглотит.

Чей-то голос произнес: Ее дядя посидит с ней.Кажется, это сказала бабушка. Как вышло, что она оказалась дома? Она же ушла за покупками! Надолго. На полдня. Моя бабушка, она как Бог. Она вездесуща. Вот только мужчин ненавидит, говорит, все они – негодяи и думают только о себе: бьют жен, пьют, как скоты, делают детей с кем ни попадя и проигрывают все деньги. Когда я подрасту, поспорю с бабушкой. Поженюсь со всеми мужиками на свете – пусть усрется. Она ведь меня достает каждое утро своими «Мюслями Бран». Ешь, говорит, желудок будет хорошо работать. Мир вывернулся наизнанку, все пошло наперекосяк, но я какаю каждое утро, в одно и то же время – как из пушки. Ну и чем мне это помогает?

В мгновение ока дом опустел – как будто воду в сортире спустили. Маму положили на носилки, и все отправились с ней в больницу. Да уж, пуп Земли! А меня оставили одну. Я не знаю, кто победил на конкурсе двойников Элвиса. Не знаю, умерла моя мать или нет. Не знаю, что со мной будет. Экран телевизора темный, я его выключила. В квартире тихо. Только у меня в животе бурчит. Я голодна – но есть не буду. Во-первых, некому приготовить мне обед, а во-вторых, живот у меня и так переполнен. Внутри меня поселилась пустота. Она на страшной скорости ввинчивается в каждую мою клеточку – быстрее «Тысячелетнего сокола» [2]2
  Звездолет Хэна Соло, одного из главных героев эпопеи «Звездные войны».


[Закрыть]из «Звездных войн». Я лежу на полу в гостиной, пол холодный, и спина у меня заледенела. Я не встану. Не хочу шевелиться. Пустота такая тяжелая.

Я проснулась в собственной постели. Должно быть, бабушка меня уложила или дядя. Я ничего не помню. Мозги у меня всмятку. Похоже, ночью меня кто-то шмякнул чем-то тяжелым по голове. Проснулась я, потому что на кухне гремели кастрюлями. Моя бабушка, когда моет посуду, ужасно шумит. Она моет посуду, как чертова психопатка.

Всю ночь мне снились кошмары. За мной гнались гангстеры, переодетые Элвисом Пресли, а я не могла сдвинуться с места. Была как парализованная. Ноги свои чувствовала, как бетонные чушки. Мозг пробивали молнии. Голосовые связки отказали. Стоило мне открыть глаза и порадоваться, что мерзкие сны ушли прочь, как из-за угла выскочила реальная жизнь с ее подарочками. Я сразу вспомнила все, что случилось накануне: моя мама, в халате на голое тело, кричит: Я ЛЮБЛЮ ВАС ВСЕХ, мой отчим плачет, у полицейского сломан зуб, на грязном кухонном столе валяются пустые пузырьки из-под лекарств. МАМА МОЯ, МАМА, ТЫ УМЕРЛА – ИЛИ КАК?

Быстро, в кухню.

– Бабуля! Бабуля! Мама умерла?

Бабушка не отводит взгляда от грязной посуды и молчит так долго, что я успеваю заметить, как три букашки просачиваются в старую кофеварку. Бабушка никогда не отвечает мне сразу. Дает помариноваться. Вот я и маринуюсь. Стою – совершенно прямо – в белой ночной кофточке, босиком на ледяном полу. Кожа у меня посинела, я похожа на штрумпфа [3]3
  Штрумпфы – герои мультфильма Пейо, маленькие синие человечки, которые очень смешно разговаривают.


[Закрыть]. Переминаюсь с ноги на ногу, ставлю одну ступню на другую – чтобы согреться и не позволить тварям, ползающим по полу, прикоснуться ко мне.

Наконец бабушка поднимает глаза от посуды и открывает рот. И говорит голосом, сухим, как диабетический крекер.

– Они не знают, смогут ли спасти ее, но она жива. Пока. Что-то прояснится сегодня вечером… Не будь здесь твоего отчима-придурка – ничего бы не случилось. Наверное, это он заставил ее наглотаться лекарств. Я его уничтожу. Точно тебе говорю. Он убийца! Чертов хрен собачий! Чертов хрен!

– Да нет, ба… постой. Он не виноват. Ты же знаешь, твоя дочь…

– Вот оно что! Ты похожа на своего отчима. Все время берешь его сторону. Ты такая же… Конечно, тебе-то будет лучше, если мама умрет. Но вот что я тебе скажу… Если она умрет, мне, возможно, придется отдать тебя в приемную семью, а я ведь тебе рассказывала, какие ужасы там случаются. И прекрати задавать мне вопросы, ешь свои хлопья – они полезные.

Я ухожу в свой угол с миской клеклой еды – бабушка небось уже полчаса как залила мюсли молоком. Похоже на светло-коричневое пюре, из которого пытаются вырваться черненькие кусочки. Моя еда – такая же унылая, как я сама. Я держу мисочку в ладонях – это меня отвлекает. Я не собираюсь собачиться с бабушкой сегодня утром. Ни утром, ни вообще никогда. Я от этого устала. Устала смотреть, как она раздражается, потому что, когда она нервничает, мне достается по полной программе. Тогда она говорит мне, что я злая, что я только и делаю, что причиняю боль другим, что я маленькая распутница и однажды она таки сдаст меня в приют. Но мне плевать. Плевать на все те глупости, которые она болтает весь год. Как же, в приют! Да она уже тысячу лет мне это обещает. Будешь плохо себя вести – сдам. Не прекратишь врать – сдам. Не доешь все, что в тарелке, – сдам. Будешь ковырять в носу – сдам! Тронешь пакет с соком – сдам! Сдам! Сдам! Еще как сдам! Отправлю на другую планету. На самую далекую – на Плутон! Ну посмотрим, что у нее получится. Да она просто хочет, чтобы я боялась – как она. Мечтает, чтобы я дергалась все время, как старуха, портила себе кровь, гнилую кровь.

Селина заходит за мной, чтобы идти в школу – как каждое утро. Селина – мой верный друг, вечный, как «Мюсли Бран». Маяк спокойствия в океане хаоса. Светит ли солнце, идет ли дождь – Селина всегда в боевой готовности. Сегодня она тише воды, ниже травы. Не потому, что моя мама покончила с собой. Нет, этого она еще не знает. Просто вчера мы с ней подрались – как раз перед «Занудами». Да уж, вчера был тот еще денек. Великий день, грустный, как гроб. День – чемпион по несчастьям! Селина не хотела играть со мной в бинго, и я влепила ей оплеуху. Она ушла, рыдая взахлеб. И вот утром она снова тут как тут. У нее совсем нет самолюбия, у моей подруги Селины. Собачья преданность у нее в крови.

– Прости меня, за вчерашнее, – говорит она. – Мы ведь подруги… Ладно?

Я ее побила – а извиняется она! Чертова Селина!

– Ладно, Селина, только в следующий раз слушайся меня. Говорю – будем играть в бинго, значит, будем играть!

Я все время воспитываю ее, учу уму-разуму. Моему уму. Моему разуму. Бедняжка. Мне ее жалко. Я нужна ей – как консервный нож для банки горошка. Я защищаю Селину в школе. Она вечно вляпывается, потому что медленно соображает. Мне-то хорошо, я чувствую, что нужна кому-то. Сегодня утром я особенно рада ее видеть. Мне не терпелось рассказать кому-нибудь, что моя мама покончила с собой, такое событие придает мне вес, добавляет авторитета, делает центром всеобщего внимания.

Сообщая новость Селине, я напускаю на себя трагический вид. Мне кажется, что я – героиня фильма. Когда случается что-то подобное, я как будто раздваиваюсь: часть моего «я» притворяется, играет, другая – прячется, дрожа от страха.

– Селина, моя мама вчера приняла все свои таблетки – хотела убить себя.

– Она умерла?

– Пока нет. Вечером что-нибудь прояснится.

– Господи! Что же ты теперь будешь делать?

– Ну-у… Не знаю… Может, бабушка отдаст меня на усыновление.

– Ой, бедная ты моя!

– А ты знаешь, что со мной может случиться в приемной семье?

– Нет. А что?

– Бабушка говорит, если попадется хорошая семья, все может получиться. У меня будет много красивых платьев. В школу меня станут возить на машине, и мне купят всех Барби на свете. А вот если я нарвусь на мерзавцев, которые берут детей только из-за денег, они будут кормить меня черствым хлебом. И мне придется донашивать старое дырявое белье других ребят и мыться холодной водой без мыла. А может, отец семейства захочет со мной поразвлечься.

– Поразвлечься?

– Ну, ты же знаешь… начнет показывать мне свою штуку… член.

– А-а-а… Член!

– Он велит мне брать его в рот – это в мой-то маленький ротик! А он, мерзкая скотина, будет проталкивать его все глубже мне в глотку, и я задохнусь. Я не смогу высвободиться – он зажмет мне голову огромными мерзкими ручищами с грязными ногтями. А в комнате будет темно, и он не заметит, что я посинела и умираю.

– Нет! Это ужасно! Я не хочу, чтобы с тобой такое случилось. Сделай же что-нибудь…

– Конечно, сделаю – укушу его за толстый член.

– Да! Да! До крови! До крови!

– Я вообще откушу его толстую сардельку – под корень. И знаешь, что я еще сделаю?

– Нет!

– Схрумкаю его пиписку у него на глазах. ХРУМ! ХРУМ! ХРУМ! Пережую в фарш. И никакие врачи и высокие технологии не помогут. Не пришьют на место.

– Так ему и надо, грязному псу подзаборному!

– А потом я убегу и буду жить в лесу. Построю себе шалаш из веток. Только ты будешь знать, где я. Сможешь приносить гамбургеры и домашние задания.

– Уроки?

– Ну да! Мне ведь придется учиться самостоятельно. Я не смогу ходить в школу. Из-за легавых – они будут искать меня за убийство приемного отца. А я не хочу в тюрьму. Бабушка говорит, там такое творится – хуже, чем в приемных семьях! Охранники вдвадцатером набрасываются на маленьких девочек, чтобы посмотреть, выдержат ли они испытание.

– Какое испытание?

– На прочность. Суют девочкам внутрь все, что под руку попадется: карандаши, пивные бутылки, дубинки. В общем – все. Если выдерживаешь, проходишь испытание – тебя оставляют в покое и ты становишься собственностью некоторых из них, и так – до конца срока. Но уж если не выдерживаешь – живот у тебя взрывается и все барахло вываливается через пупок.

– Перестань. Ужас какой! Прекрати немедленно! Ты – моя единственная подруга. Не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Только не это. В крайнем случае ты останешься со мной, у меня. Я спрячу тебя в моей комнате, и мы будем спать в одной постели – всегда.

Ну вот, Селина плачет. Она беспокоится за меня – как я сама за себя. Это здорово. Мне не так одиноко в том дерьме, куда я вляпалась. Я руководствуюсь принципом, который исповедует моя бабушка: разделенное страдание – полстрадания.Так вот, я поступаю, как бабуля. Я сильная. Я не плачу. И не плакала. И не буду плакать. Оставлю это на потом. Заплачу, лежа на постели в жалком гостиничном номере, трахаясь с маленьким жирным толстяком. А пока я не плачу – как бабушка, и посуду могу перемыть, как она – на манер психованной идиотки. Я способна мыть посуду так, чтобы все жилы, все артерии взорвались, чтобы кровь залила желтые стены кухни, брызнула в глаза двум моим маменькам.

Уж я им устрою веселенькую жизнь в один прекрасный день… И этот день станет моим звездным часом!

Глава 3
ЧЕРВЬ

Я хочу управлять/Я хочу совершенное тело/Я хочу совершенства души/Я хочу быть замечен вами/Даже издалека/Я хочу быть особенным/Да, мать твою, особенным/Но я червь/Я неудачник/Какого черта я здесь делаю?/Я не принадлежу к этому кругу.

«Радиохед». «Червь»

Сегодня у меня день рождения. Двадцать четыре года. С днем рожжждения меееенння! Да плевать мне на это! Положить с прибором! Мне что день рождения – что королева Виктория, или маргарин, или масло. Кое-кто говорит, что для здоровья маргарин полезней, другие считают иначе. Маргарин, масло… насрать. Я вот жру чипсы с сыром и соусом, и жареную картошку «Мак-Кейн», и «Биг-Маки» каждый день, и тонны конфет и умру от рака двенадцатиперстной кишки: хрен с ней, с кишкой! И да здравствуют вредные удовольствия!

Я в «студии» – на большом складе, который милые друзья любезно сняли для моего праздника. Все они тоже здесь и резвятся от души – так, словно меня нет рядом. Я сижу одна в углу, прислонившись к стене, подтянув под себя ноги и обняв их руками. Отблески света красных, желтых, зеленых и синих фонариков пляшут по моей коже. За окном ноябрь, но я без колготок. Ноябрь, месяц моего рождения, мертвый сезон.

Я одна в толпе моих так называемых друзей, явившихся поздравить меня с днем рождения, пришедших пожать мне лапу, но, раз меня нет (сказал Маленький Принц), раз так, мы вернемся в пятницу. Да пошли вы! Меня и в пятницу не будет. Я несу хрен знает что. Я напилась до бесчувствия. Налакалась так, что мочевой пузырь вот-вот лопнет.

По моим жилам течет не кровь, а красное вино. Я набралась под завязку, я пьяна в стельку, я в кусках. Люди подходят поздравить меня, а я смеюсь им в лицо. Хохочу прямо в рожу. Не боясь греха, прямо в глаза. Отдельные храбрецы рискуют заметить, что я очень хороша сегодня, и одета замечательно, и так мила… Но все эти комплименты для меня – то же, что маргарин или масло: плевать я на них хотела. Мне вообще на все плевать. Вот только что я танцевала да и натолкнулась на стену. Стен больше нет – исчезли, растаяли, испарились. Не моя вина, что стены – картонные. Хозяин помещения уж конечно подаст на меня жалобу, но я и на него плевать хотела. Денег у меня все равно нет.

Сегодня мой день рождения, и я мысленно сама себе пою песенки. Пою про себя, потому что мой голос больше всего похож на хрип сбившейся радиоволны, – слишком много я сегодня курила. Выкурила ровно двадцать четыре сигареты. Я это знаю, потому что тщательно задувала каждую спичку – как свечки на именинном пироге. У меня день рождения, но никто не додумался купить мне именинный пирог. Тоже мне, поздравляльщики хреновы! Друзья называется! Вот моя мама не забыла бы. Она бы мне купила дивный торт с белым кремом и белыми цветами, а может, даже торт с Барби посередке. Мама всегда помнила, как важны торты и пирожные – даже когда ее запирали в стационар на лечение, нет, она не забывала. Звонила домой и плакала часами из-за того, что не может вырваться из больницы и накупить мне сладостей. А вот мои якобы друзья – забыли. Так что я не считаю этот день рождения настоящим. Да ладно, чего это я вдруг разнылась! Плевать мне – и на это тоже!

Свет отражается от моих ног, растекается по бедрам. Как красиво… Мое возбуждение стремительно растет. Я чуть приподнимаю юбку, и отблески перебираются вслед за моей рукой. Кстати, трусиков на мне нет. Все желающие могут узреть мою золотистую мохнатку – но мне плевать. Я бы даже хотела, чтобы кто-нибудь заметил и подошел взглянуть на денрожденные огоньки, посверкивающие на тонких щиколотках и ляжках. Если бы этот «кто-то» оказался ценителем, я бы позволила ему увидеть и мой живот, и сиськи под светом… Было бы здорово… Но никто не подходит. Я слишком пьяна и пугаю их, но они не расходятся по домам. Остаются – пиво-то дармовое, и пиво, и вино. А-а-а, вино кончилось. Я все выпила. Если кому хочется вина – прошу, вскройте мне вены! Останется только насосаться моей крови – навалиться всей компанией и сосать, сосать, сосать… Этим людям не привыкать – сосут же они из меня энергию.

У меня день рождения, и я хочу заняться любовью.

Решено: если через пять минут ко мне никто не подойдет, я сама нанесу визит компании, и тогда никому мало не покажется. Я устрою СКАНДАЛ! Разгромлю, к чертям собачьим, весь этот дурдом! Уж они меня заметят! Да что же это такое?! Они что, и вправду надеются, что я позволю им выжрать всю именинную выпивку, если никто не поинтересуется бликами света на моем животе и бедрах? Терпение у меня не безразмерное – как и одежда! Если ничего не произойдет, я выкину что-нибудь ужасное. Покажу себя – во всей красе. Заходите! Заходите! Посмотрите наше шоу! Можете даже привести с собой жен и детей, вдруг чему научатся!Я преподнесу вам себя! Стану звездой! Первый же храбрец, рискнувший приблизиться, получит меня в полное и безраздельное свое «пользование» на всю ночь! Вот уж будет нечаянное счастье! За мной не надо ухаживать, не надо говорить, как я хороша, умна, изысканна и все такое прочее. Нет. Обойдемся растворимым кофе «Максвелл Хаус». Но я их знаю – никто не подойдет и уж тем более не остановит меня… Не остановит… меня. Да нет, остановят, конечно, – когда-нибудь потом, но сначала захотят узнать, как далеко я готова зайти. Сначала они будут делать вид, что шокированы моим поведением, но не смогут отвести от меня глаз. Будут мысленно в изумлении протирать зенки, поражаясь моей дерзости. Мысленно – потому что сидят внутри себя, как в крепости, и все их чувства строго упорядочены и управляемы. А вот мои эмоции держать в узде невозможно. Они лезут отовсюду, как блевотина из промокшего гигиенического пакета. Потому-то я и контролирую себя так плохо. Сказать по правде, я себя вообще не контролирую: я взрываюсь. Я – бомба. У меня в голове – Хиросима. За мной тянется череда катаклизмов, гекатомб, катакомб. Я – собственная ужасная драма. А хуже всего то, что так было еще до моего явления в этот мир. Я нашла себя и с тех пор не могу от себя избавиться. Ах, если бы я могла позаимствовать на время чужую нормальную жизнь и отдохнуть в ней! Отдохнуть от попадания в дерьмо. Отдохнуть, потому что я больше не могу. Я похожа на навозную муху. И нет никакой возможности оторвать меня от меня. Растащить нас… Эй, что такое? У меня пустой стакан. Черт, мне нечего выпить! Придется сходить к бару.

Я пытаюсь встать – и не могу. Мои ноги – это океан, в котором живут несчастные рыбы. Я придаю себе ускорение. Хоп-ля! Стены растворяются – наверное, в моей соленой воде, а может, из-за эрозии и всей прочей экологической чепухи. Быстрее, вина мне! Пива имениннице! Живо – текилы! Алкоголя! Пусть кто-нибудь утолит мою жажду!

Ко мне поворачивается чья-то голова. Наконец кто-то осмеливается приблизиться к нашей маленькой персоне. Но кто же этот Адонис, что рискнул отбросить свою тень на мои ноги? Мне улыбается мой бывший. Ага! Бывший класса «суперлюкс». Тот бывший, что вне конкуренции среди всех «экс».

– С днем рождения, Сисси!

– Ох, Антуан! Увези меня к себе. Вино кончилось, а мне нужно успокоить рыб-алкоголичек у меня в животе…

– Киска, я бы с радостью, но не уверен, что моя девушка одобрит. Да ты и не можешь вот так слинять с собственного праздника, они пришли ради тебя…

– Да меня здесь и быть-то не должно. Я поклялась больше с ними не видеться, но они прилипчивые, как уличная грязь. И нудят все время: Сисси то, Сисси сё.

– Они ведь тебя любят, Сисси. Считай, добрая половина присутствующих без ума от тебя. Только выбирай…

Я смотрю на своего бывшего, разинув от изумления рот. Начинаю смеяться. Грубым жирным смехом. Во все горло. Хохочу, чтобы он понял: меня не провести. Выбор, выбор… Он забавный, мой бывший, ну прямо Мишель Куртеманш в фильме Марселя Беливо «Сюрприз по заказу». Разве не он внушал мне совсем недавно: Видишь, стоит мне отлучиться, и ты всегда ошибаешься в выборе?А мама, с ее глупостями: Кто выбирает – получает худшее!Так что когда я слышу это слово – «выбор» – хихикаю в мохнатку (бороды-то у меня нет, чтоб в нее улыбаться незаметно!). Расти у меня борода – быть бы ей длиннющей-предлиннющей, чтобы можно было смеяться часами, днями, месяцами и годами напролет – пока не задохнешься, не подавишься этим смехом. Выбор, выбор… Ну и мудак же он! Думает, у меня есть выбор! А у него он есть? О да! Но не каждый же человек – верх совершенства. Я вот ощущаю себя задницей и давно поняла, что таков выбор. Плыву по течению. Яне выбираю, меня– выбирают, как куклу. И сейчас кукле плохо. Маленькая девочка испачкала ей личико, закрасила черным зубы, отрезала волосики, вырвала обе кукольные ноги. Вот куколка и не может ни к бару подойти, ни домой убраться.

– Антуан, ты меня проводишь? Я чувствую себя бракованным компьютером, который нужно вернуть дистрибьютеру.

– Да.

Мой бывший обнимает меня за талию и прижимает к себе крепко-крепко, чтоб я не упала на пол, как бутерброд, который всегда шмякается маслом вниз. Мне больно. Его кости бьются о мои. При каждом шаге в мозгу просверкивают молнии. Один скелет трется о другой. Он тащит меня, как делал много раз в былые времена, если я напивалась. Нас пропускают, толпа расступается, как море по приказу Моисея. Мне кажется, все шепчутся. Если бы только радио не орало так громко. Но Я ЧЕРВЬ / Я НЕУДАЧНИК / КАКОГО ЧЕРТА Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ? / Я НЕ ПРИНАДЛЕЖУ К ЭТОМУ КРУГУ. / О-О-О… Я тоже червяк. Чертов червяк, которому не терпится убраться отсюда. Мне холодно, мне голодно, мне больно – везде.

– Антуан, почему мы расстались?

– Мы не расстались…Это ты меня променяла сначала на какого-то тужилу-художника, а его – на идиота-фотографа, а того – на…

И тут он заводится. Все время, пока мы спускаемся по лестнице, он долбает меня упреками. Мне хочется сказать ему, что, может, он сам виноват. И это правда! Не моя вина, что ничего у нас не вышло, что он был предсказуем, как американский фильм, что думал только о своих гребаных картинах. Но возражать бессмысленно. Да и как мне нападать на бывшего любимого, если я и правда переспала с половиной его друзей?

– Ладно, хватит, Антуан, я поняла.

– Ты не должна так много пить. Тебе следовало бы побольше внимания уделять учебе и…

Вот же дурак хренов, не может заткнуться, все поучает и поучает. Ты должна взять себя в руки. Ты должна… ты должна…Он всегда меня поучал. Принимает себя за моего отца, да нет, хуже – за начальника. Кстати, наша связь и связью-то не была, так – интрижкой, которая плохо закончилась, провалилась, потому что любовь и работа несовместимы.

– Пошел ты на фиг, Антуан!

– Что?

– Я сказала: иди на хрен, Антуан!

– Перестань, Сисси…

– Иди на фиг, пошел на хрен, отвали или я тебя ударю.

– Прекрати, ты пьяна.

– Убирайся! Убирайся! Пошел ты…

И я начинаю дубасить его кулаками. Но попадаю в пустоту, промахиваюсь. Я похожа на дирижера, взмахивающего палочкой перед пустыми стульями. Еще один удар мимо, еще один. А он ведь словно приклеился ко мне. Да что, черт возьми, происходит?

Антуан не знает, как реагировать на мою выходку, не знает, куда спрятать глаза от стыда, не знает, что ему делать. Как это мило! Он вообще никогда не знал, что ему со мнойделать. Я была не для него. Ему нужна маленькая собачка, повсюду следующая за хозяином, обожающая его творения, потому что мой бывший именно так понимает любовь. Им нужно восхищаться, обожать его, обожествлять, молиться на него, создавать культ его личности, поскольку он – якобы – пишет прекрасные картины… Верная подруга просто обязана заколоть тельца, свернуть шею курице и выпотрошить девственницу на его алтаре, воспевая его так называемые артистические таланты. А почему бы, кстати, не перерезать заодно горло Пьеру, Жану, Жаку – и так до последнего человека на Земле?!

– КРЕТИН! Я – НЕ ДЛЯ ТЕБЯ!.. ДА ТВОИ КАРТИНЫ И ХОРОШИМИ-ТО НЕ НАЗОВЕШЬ! ПОШЕЛ К ЧЕРТУ!

Он не реагирует. Все это выглядит так, будто я демонстрирую продукцию фирмы «Эйвон» семейству живых мертвецов. Хочу, чтобы он ушел, не желаю никогда больше видеть его рожу мелкого выскочки. Терпеть его не могу. Ненавижу его, до смерти, сама не знаю почему, не знаю… Он мне мешает, вот и все. Вечно дает добрые советы. Мне не советы нужны, а твердый член, готовый действовать. Я хочу, чтобы он ушел. Только и всего…

– ТЫ ТРАХАЕШЬСЯ, КАК… КАК ЧЕМОДАН! ГОСПОДИ, НУ ЗА ЧТО МНЕ ВСЕ ЭТО! ВОТ ПОЧЕМУ Я УШЛА ОТ ТЕБЯ! ЧЕРТ!

Это уже удар ниже пояса. Это не по-джентльменски. Силы соперников неравны. В нашей дуэли я стреляю ему в промежность, это моя специализация. Я – кастратчица. Я пою осанну кастрации. Пою всем моим прекрасным телом и отгрызаю «семейные драгоценности» острыми зубками. Я прибиваю их скелет гвоздями к кровати – и делаю все, что захочу. Говорю пару-тройку ласковых – и дело в шляпе. Я все разрушаю. Забавно – все они меня боятся, но возвращаются снова и снова. Я знаю, почему так происходит. Потому, что я умею обращаться с их телами. У меня очччень умелый рот, а моя норка так ловко навинчивается на их болты. Я – ремейк Эмманюэль, улучшенная копия – пожестче и без рекламных пауз.

– Я – ДЕВУШКА НЕ ДЛЯ ТЕБЯ, КРЕТИН…

Кстати, я девушка ни для кого. Я вообще не девушка. Я – медицинский случай. Пациентка, которую следует изучать, как лабораторную крысу. Психиатр из Центральной больницы точно это просек – он считает, мне необходимо лечиться. Мне – лечиться! А от чего конкретно? От безумия? Того безумия, которым страдала моя мать? От ненормальности? То есть от отсутствия нормы, как у моей матери? Или от того, что главное мое призвание – Большой Трах? Так я именно этого и хочу больше всего на свете – трахаться!

Мой бывший дружок уходит. Сваливает. В грустях. Мне тоже невесело. Ну вот зачем я наговорила ему столько гадостей, в которые к тому же сама не верю? Причинила ему боль… Вокруг одна только боль… Я всем причиняю боль, как маме в детстве… Я стою перед входом в здание на углу авеню Пэн и бульвара Сен-Лоран. Сверху доносятся радостные крики. Эй, да это же с моего праздника! Народ празднует мой день рождения. Гости пьют на моем торжестве. Я хочу туда вернуться. Хочу быть королевой вечера.

Цепляясь за стены, карабкаюсь по лестнице и снова попадаю на праздник в честь себя любимой. Зал все так же ярко освещен. С трудом пробираюсь через толпу. Черт, до чего же ноги тяжелые! Как у каторжника, которого заковали в цепи да еще и ядра навесили. Наверное, это давит на меня груз вины, вины за то, что обложила бывшего любовника, и за то, что я такая, какая есть, и за то, что существую, груз вины, вины, вины… Кто о чем, а хромой о палке! Я иду – глаза слезятся от сияния огней – и чувствую, как обжигают кожу косые взгляды. Мое освобождение все ближе и ближе. Люди притворяются, будто не видят меня, но они смотрят и будут смотреть – выбора я им не оставлю.

Выйдя на середину, в самый центр, под маленькие лампочки праздничной гирлянды – красные, желтые, зеленые и синие, – я начинаю представление. Снимаю черный блейзер, спокойно. Расстегиваю черную блузку, спокойно. Сбрасываю черную юбку, спокойно. Снимаю красный лифчик, спокойно. Ложусь на пол и начинаю мастурбировать. Работаю большим пальцем правой руки.

Указательным пальцем левой ласкаю сосок – как в порнофильмах. Я чувствую, как они начинают нервничать, а я хохочу и не могу остановиться.

Слышу раздающиеся со всех сторон возмущенные вопли. Эй! Нет! Что она творит? Что с ней? Сисси? Кончай! Хватит!Тысяч и пальцев бегают по коже, набрасывают одежду, тянут за одну руку, за другую. Кто-то под шумок касается сисек. Так и знала, что хоть один, да не удержится. Наконец-то мной занимаются. Заботятся обо мне. Наконец я стала королевой вечера и чувствую себя немного лучше. Меня замотали в какие-то тряпки. Толпа укачивает меня, как делала когда-то мама – давно, в другой жизни. Я плыву по морю и вплываю в ее живот. Под водой так спокойно. Мне хорошо. Тишина. Молчание. Потом наступает ночь. Но куда подевались маленькие красные, желтые, зеленые и синие лампочки? Кто украл огоньки с моего праздника? И что здесь делают все эти люди-штрумпфы? Чего это они так суетятся? Эй, вы, там! Сделайте что-нибудь, а то эти синие гномы убьют меня…