Текст книги "Дыхание ветра"
Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Глава 2
Улыбка Кионы
На берегу реки Перибонки, воскресенье, 3 декабря 1939 г.
Эрмин не выходила из своей комнаты, ей нужно было подумать, но она пребывала в таком отчаянии, что даже размышления требовали от нее мучительных усилий. Стены дома были достаточно тонкими, чтобы не мешать теплу распространяться из одной комнаты в другую, и ей был слышен голос Тошана. Ее муж продолжал упрямо спорить с матерью.
«Они могут ссориться так часами, это ничего не изменит, – молча сетовала Эрмин. – Слишком поздно, наша судьба предопределена. Сколько канадских женщин пребывает сейчас в таком же состоянии, как и я, оплакивая отъезд мужа, сыновей или братьев? Господи, я ведь не одна-единственная такая! Не понимаю! Во имя чего наши мужчины не сегодня-завтра должны покинуть свои дома? Война! Проклинаю эту войну! А если Тошан погибнет? Нет, нет, это невозможно…»
В дверь тихонько поскреблись, как кошка коготками. Молодая женщина поднялась с кровати и пошла открывать. На пороге стояла Киона.
– Заходи быстрее, – сказала Эрмин.
Ее заплаканное лицо и покрасневшие веки красноречиво свидетельствовали о пролитых слезах.
– Я знала, что ты плачешь! – пробормотала девочка.
– И ты пришла ко мне! До чего ты милая! Да, мне очень грустно, потому что Тошан уедет далеко-далеко, в другую страну, где идет война, – объяснила она.
Киона встала возле печки, словно ей было холодно.
– Скажи, Мимин, почему я не могу приезжать в Валь-Жальбер? – спросила она задумчиво. – Ведь это твой поселок, правда? Я слышала, как мама это говорила, пока ты играла с Мукки.
Растерявшись от такого вопроса, Эрмин привлекла девочку к себе.
– Твоя мама не любит ни города, ни мой поселок, – объяснила она шепотом. – Я знаю Талу с рождения Мукки и могу точно тебе сказать: она предпочитает жить в лесной глуши. Кроме того, ты этого не знаешь, но, наверное, в Валь-Жальбере почти никого не осталось. Когда мне было столько лет, сколько тебе, это был крупный промышленный поселок с большим населением. А сегодня там так уныло!.. Не горюй! Нет ничего красивее нашего леса, нашей поляны и нашей реки. Здесь мы у себя дома.
– Но ты хотела отвезти меня туда, – настаивала малышка. – Мне бы там точно понравилось! Мукки сказал мне, что его бабушка Лора наряжает огромную елку, вешает на ветки фонарики и блестящие стеклянные шары.
Молодая женщина не знала, как ей выйти из этой неловкой ситуации. Она была осведомлена о пакте, заключенном между ее матерью Лорой и индианкой Талой. Незаконная дочь Жослина Шардена не должна была приближаться к Валь-Жальберу. Она внезапно пожалела, что подлила масла в огонь, сообщив Тале свое нелепое требование.
«Господи, ну до чего же я глупая! – подумала она. – Теперь Киона больше не улыбается своей лучезарной улыбкой. И все из-за меня! Она ни разу не видела рождественской елки. Каждый раз на новогодние праздники Тала отправляет ее к Одине».
– Не грусти, дорогая! – произнесла она успокаивающе. – Может быть, ты все-таки увидишь рождественскую елку в будущем году? Я хотела поставить ее дома, и тогда ты могла бы тоже радоваться ей. Но увы, нас здесь не будет.
– Я знаю, Мукки сказал мне, – вздохнула Киона. – Пойду играть. Слышишь?.. Мари и Лоранс зовут меня.
Эрмин с грустью смотрела на изящную фигурку своей сводной сестры, бесшумно направлявшейся к двери. Ее короткие рыже-золотистые косички гармонировали с туникой из оленьей кожи и брюками, расшитыми красным и синим бисером. Молодая женщина пошла за ней следом. Она испытала почти детское облегчение, оказавшись в большой комнате, отведенной кормилице и троим ребятишкам. Это был яркий, радостный мир. На полу лежал толстый шерстяной ковер, на котором было разбросано множество игрушек. Вокруг скромной кровати Мадлен стояли детские кроватки, к которым летом была приделана сетка от комаров, а зимой – хлопчатобумажный полог. Юная индианка повесила на стену распятие и религиозную картинку.
Мукки крутился вокруг Эрмин.
– Мама, это правда, что мы поедем к бабушке Лоре? Я слышал, что папа только что это сказал. Я не подслушивал, он говорил громко.
– Да, правда, нам нужно переехать в Валь-Жальбер из-за войны, – подтвердила она. – Поиграйте еще немного вчетвером, а я приду за вами, когда будет готов завтрак.
Она присоединилась к мужу, Тале и Мадлен, сидевшим за столом в гостиной. Тошан объяснял им, почему должен сначала поехать в Цитадель.
– Я еще не знаю ни когда, ни каким образом я отправлюсь в Европу. Либо на самолете, либо на корабле. Как только я буду в Канаде, постараюсь дать о себе знать.
– Если от тебя ничего не будет, – перебила его молодая женщина, обнимая его, – я тоже поеду в Европу искать тебя… По крайней мере, если я буду в Валь-Жальбере, ты сможешь позвонить мне. Я пришлю тебе деньги; займусь этим в Робервале.
– Ты наконец поняла, почему я принял это решение? Я так счастлив, Эрмин. Нам осталось только одно – воспользоваться этим последним днем, когда мы вместе. Мне хочется увезти с собой хорошие воспоминания!
Тошан подкрепил эти слова выразительным взглядом. Тала одобрительно кивнула головой; Мадлен перекрестилась и встала взять с полки миски. Все было сказано. Теперь она беспокоилась о том, что дети, должно быть, проголодались.
Прижавшись к мужу, Эрмин почувствовала дрожь в его теле. Он был взволнован, встревожен, и это потрясло ее.
«Я должна поддержать его! – подумала она. – Я жаловалась, протестовала, но я-то буду в безопасности, в кругу семьи. А он будет один, вдали от любимых людей. Он приносит огромную жертву: по-настоящему счастливым он чувствует себя только здесь, на своей земле, в лесу. Тошан исполняет долг чести, во имя справедливости и свободы».
– Я горжусь тобой! – подтвердила она, глядя на него со скрытой страстью. – Прости, что я огорчала тебя упреками. Нам, женщинам, хорошо, нам не нужно идти воевать…
– Это неправда! – возразил он с горечью. – Вот, например, Грацианна добровольно записалась в армию. Она, наверное, уже в Европе.
– Грацианна? – удивилась Эрмин. – Господи, вот бедняжка!
Она представила себе услужливую девушку, которая помогала ей четыре года назад. Грацианна работала официанткой в кафе, находившемся на набережной Перибонки.
«Я приехала в канун Рождества тридцать четвертого года с неотвязно мучившей меня мыслью разыскать Тошана, – вспоминала она. – Грацианна представила мне своего брата Рюделя, у которого был автомобиль на гусеничном ходу. И как раз перед тем, как ночью уехать, я пела в церкви для сирот, которых опекали монахи-францисканцы. Она была в восторге от моего пения, и я пообещала ей, что вернусь, и так и сделала. Мы подружились…»
– Но почему? – спросила она громко.
– Я сам ее не видел, – уточнил Тошан, – мне об этом рассказал ее хозяин. Ее брат Рюдель тоже записался, отдав своего сына на попечение монахам. Пьер перекупил у него гусеничный автомобиль. У Грацианны нет ни жениха, ни возлюбленного, и она решила, что это ее долг.
Как только он замолчал, Эрмин позвала детей, поскольку какао было уже готово. Тала вышла, хлопнув дверью. Индианку обуял бессильный гнев, она обошла дом, не обращая внимания на снег, который падал ей на волосы и на пальто. Она чувствовала себя потерянной, словно оказалась на краю жуткой бездны. Эта нескончаемая зима, которую ей предстояло провести в одиночестве в лесной глуши без поддержки сына, без криков и шалостей ее внуков, не предвещала ничего доброго. Больше всего ее беспокоила безопасность малышки. Хватит ли у нее сил защитить ее от случайных бродяг и промышляющих в лесу злоумышленников? И что ей делать, если Киона заболеет, а они будут отрезаны от всех?
«Но что со мной? – встревожилась она. – Я всегда так любила одиночество… Но теперь мне страшно, страшно! А если Тошан не вернется? Когда он уезжал на работу, даже на другой конец страны, я была уверена, что скоро увижу его, но сейчас… Он пересечет океан, окажется на чужой земле!»
Тала представила себе океан как озеро Сен-Жан, только в тысячи раз больше, и в общем-то не слишком ошибалась. Но она прекрасно знала окрестности озера, берег, деревни. Франция, Англия, Германия, откуда пошел этот разрушительный пожар, именуемый войной, ей о них ничего не было известно, да и не хотелось ничего знать. На ее ресницах блестели слезы, увлажняя глаза.
«Почему нас постигло это несчастье? – думала она, укрывшись в дровяном сарае. Как бы я хотела, чтобы Анри был жив, чтобы я могла положиться на его силу, спать с ним рядом! А тот, другой, неблагодарный! Жослин Шарден… Как я его любила, как любила! Была с ним счастлива те несколько дней, когда наши пути пересеклись. Никто не сможет больше меня защитить!»
Сердце у нее сжалось, и она закрыла глаза. Ей вспомнились жаркие ночи в объятьях Жослина. Он сумел возбудить в ней новые ощущения, отличные от удовольствия, которое доставлял ей муж.
«Теперь у меня есть Киона, моя светлая дочурка! Он сделал мне прекрасный подарок, но она никогда не узнает, кто ее отец».
– Тала, что с тобой? – спросила Эрмин, которая тоже зашла в сарай.
– Стараюсь успокоиться – меня охватил страх при мысли, что мой сын окажется по ту сторону океана, – ответила она. – Тошан – плоть от плоти моей! Что с ним будет в такой дали от нас?
Тронутая этими словами, молодая женщина подошла к свекрови. Она с радостью утешила бы ее, но между ними было принято оставаться сдержанными и не проявлять своих чувств.
– Тала, я тоже места себе не нахожу! Но мы не можем помешать ему действовать так, как велит его совесть. Умоляю, выслушай меня! Я пошла вслед за тобой, чтобы кое-что тебе предложить.
Эрмин боялась, что Тала тут же оборвет ее. Но этого не случилось.
– Продолжай… – вздохнула индианка.
– С моей стороны было глупо предлагать отвезти Киону в Валь-Жальбер, хочу извиниться за это перед тобой. Но я могу снять в Робервале дом сына Мелани Дунэ. Бедняжка умерла год назад в больнице. Дети переехали. Они обосновались в Дебьене в нескольких километрах от Шамбора. В начале осени они искали надежного жильца, а ключи оставили в мэрии. Представь себе, Тала, как вам с Кионой там будет удобно, а мне – спокойно. Я буду часто к вам приезжать. Прошу тебя, подумай! Я оплачу все твои расходы. Мой музыкальный дар делает счастливыми тех, кого я люблю.
Молодая женщина не сводила с Талы своих нежных голубых глаз, с нетерпением и надеждой ожидая ответа.
– Никто в Валь-Жальбере не будет знать, что вы зимой живете в Робервале. И даже если узнают, какая разница! Мама не всевластна! Ты можешь жить там, где захочешь!
– Я согласна! – ответила Тала, молча поразмыслив несколько минут. – Твое предложение разрешает то, что меня мучило. Я боялась этого долгого уединенного существования, не столько из-за себя, сколько из-за Кионы. Она обрадуется. Ради своей дочери, ради ее улыбки я подчинюсь законам бледнолицых. Я украшу для нее елочку. Я не верю в вашего Бога Иисуса Христа, но Анри часто рассказывал мне про чудеса, о которых говорится в Новом Завете. Эти прекрасные сказки вскружили голову Мадлен. Нужно быть осторожной! Я не хочу, чтобы Киона стала такой же набожной, как белые люди. Довольно того, что ее крестили в таком возрасте, когда она была еще не способна выбирать себе веру. Мне это не по сердцу!
– Не важно, главное, что боги твоих предков и мой милосердный Бог защитили Киону. Ее благословили, я чувствую это в душе. О, Тала, какое облегчение! Я позабочусь о вас, а как только будут новости от Тошана, я приеду к вам.
Осунувшаяся индианка одобрительно и устало кивнула Эрмин.
– В таком случае нам есть чем заняться сегодня. Нужно уложить ваш багаж, провизию и накрепко запереть все двери. Я уеду завтра на санях вместе с сыном. Там будет место для меня и Кионы. Он высадит нас в Робервале. Но где нам остановиться до твоего приезда?
– Сними комнату на постоялом дворе. У меня есть при себе деньги, я дам тебе, – объяснила ей молодая женщина.
Она дрожала от волнения и возбуждения. Внутренний голос подсказывал, что ей будет спокойно в Валь-Жальбере, в прекрасном материнском доме. Она снова увидит Бетти Маруа, их соседку, которая практически воспитала ее, а также Симона, Армана, Эдмона, младшую Мари – всех ее детей и, конечно же, Шарлотту.
«А мои родители, мой братик Луи, который, как и Киона, называет меня Мимин! – подумала она. – Утром и вечером достаточно будет прислушаться, чтобы услышать пение водопада, жалобу моей реки Уиатшуан! Даже если морозы заставят ее замолчать, я все равно смогу любоваться ее красотой в снежноледовом одеянии!»
Еще молодая женщина сказала себе, что все-таки ничто не заставит ее забыть об отсутствии мужа. Как бы в подтверждение Тала похлопала ее по плечу:
– Мы должны верить в Тошана, Эрмин! Он вернется.
– Ну конечно, он вернется, я уверена в этом! Всего одна зима. Весной мы снова соберемся здесь все вместе. Я люблю это место, и дети тоже. Идем, Тала, ты права, у нас много работы.
Тошан с трудом мог скрыть раздражение, когда узнал о решении матери.
– Ты так изменилась, мама! – пошутил он. – Как ты сможешь выносить городской шум? Я-то считал, что ты захочешь перезимовать в хижине, чтобы стеречь наше добро! А ты подумала о том, какой прием тебе окажут в Робервале? Индианка с дочерью-полукровкой от белого отца.
– Замолчи, сын, – запротестовала она. – Почему ты кричишь? Хочешь, чтобы Киона услышала и стала мне снова задавать вопросы о своей семье? Она соображает не хуже семилетнего ребенка. Не надо делать ей больно, прошу тебя.
Молодой человек горько улыбнулся и возразил:
– Я знаю, отчего ей будет больно! От насмешек над ее одеждой или цветом волос, подтверждающих, что она метиска. Я сам прошел через это всюду, где бы ни жил, правда, я мог защитить себя! Но что может пятилетняя девчушка? Она будет страдать и не посмеет ответить тем, кто будет смотреть на нее как на диковинную зверушку.
– Ты ошибаешься, Тошан, – тихо сказала Эрмин. – Никто не сможет устоять перед улыбкой Кионы.
– До чего ты наивна, бедняжка! – вздохнул он.
Разговор на этом закончился, поскольку в комнату вбежали дети. Тала усадила дочь к себе на колени.
– Будь умницей, Киона, послушай меня! Мы проведем зиму в Робервале, в настоящем доме. Эрмин сможет часто нас там навещать. Ты довольна?
– Да, мамочка! – заверила ее малышка. – А ты не будешь грустить оттого, что рядом нет ни реки, ни леса? Мимин говорит, что ты не любишь город.
Тала нежно провела рукой по ее лбу, тронутая заботой.
– Я не буду грустить. Обещаю. А теперь пойдем домой.
Эрмин проводила их до двери. Мадлен уже действовала – собирала игрушки, складывала белье в чемодан.
– Какое счастье, что ты здесь! – воскликнула молодая женщина. – Сейчас я буду тебе помогать, мне просто хотелось бы уделить как можно больше времени Тошану.
– Правильно. Мой кузен точно нуждается в тебе, – одобрила кормилица. – Иди к нему быстрее.
– Спасибо, Мадлен.
Тошан заперся в своей комнате. Он сидел на полу возле печки и курил сигарету.
– Нет, только не это! – закричала она.
Он постригся. Это настолько изменило его, что Эрмин заплакала.
– Я почти не узнаю тебя, – пожаловалась она. – Я так любила твои прекрасные волосы! Что на тебя нашло?
– У солдат не может быть такой гривы, как у дикарей, – ответил он ироничным тоном. – Я собираюсь вступить в двадцать второй Королевский полк и не хочу отличаться от остальных.
Эрмин чувствовала, что он сам потрясен этим своим поступком. Тошан расстался со своими длинными волосами, которые указывали на его принадлежность к индейцам. Впрочем, не впервые. В один прекрасный июльский день 1930 года она вновь увидела его в каньоне реки Уиатшуан. Он, по своему обыкновению, вышел из леса, когда она гуляла с Шарлоттой, в то время почти слепой.
«Я уже отчаялась, думала, что никогда его не увижу, и тут он возник передо мной еще красивее, чем в воспоминаниях. Но с короткой стрижкой! Поскольку я ему об этом сказала, он ответил, что пока носил длинные волосы, никак не мог найти работу, и тогда постригся на манер дровосеков. Потом он переключился на Шарлотту, выказав при этом такую заботливость, что я влюбилась еще сильнее, хотя почти не знала его».
– Я тебе больше не нравлюсь? – спросил он с улыбкой.
Улыбка была робкой, почти испуганной. Эрмин кинулась в его объятья.
– Ты будешь мне нравиться даже лысым! – горячо возразила она. – Я вовсе не спешила увидеть, как ты расстанешься со своими роскошными волосами. Любимый мой, любимый, не могу представить свою жизнь без тебя. Умоляю, будь осторожен, не рискуй жизнью!
– У солдата нет выбора, Эрмин. Думай обо мне изо всех сил, я почувствую это и ничего не буду бояться!
Забыв обо всем от страсти, они успокаивали друг друга какими-то фантазиями. Она подталкивала его к кровати. Он не сопротивлялся, и, как только они оказались рядом, принялся раздевать ее.
– Хочу увидеть тебя полностью обнаженной, чтобы запечатлеть каждую твою клеточку в своей памяти, в своем сердце. Твои прекрасные ноги, живот, груди… Твои дивные груди! И круглые колени, такие нежные, щиколотки… шею, волосы!
Он подкреплял каждое слово жгучим поцелуем, словно голодный, оказавшийся на пиру. Эрмин позволяла любоваться собой и ласкать, но не закрывала глаз, чтобы тоже запечатлеть в памяти тело Тошана.
«Он так прекрасен! – думала она. – Настоящий атлет, великолепная статуя, отлитая из меди, но живая, теплая, мускулистая. Любимый мой, мой возлюбленный супруг…»
Изнемогая от желания и предвкушения блаженства, она застонала, но стон этот тут же приглушили горячие губы Тошана.
– Для меня будет пыткой представить тебя с другим мужчиной! – внезапно произнес он. – Я не говорю об измене, ты на такое не способна, но ты так прекрасна, что возбуждаешь вожделение. Если ты поедешь петь в Квебек, твой импресарио Дюплесси сможет воспользоваться ситуацией.
– Да нет же! Октав только друг! – заверила она.
Этот самый друг как-то вечером перед выходом на сцену сорвал с ее губ поцелуй; однако молодая женщина не придавала этому больше никакого значения. В разгар спектакля можно было позволить некоторые вольности, которые, разумеется, могли бы шокировать людей из хорошего общества и с прочными моральными устоями, как, например, Маруа, их соседей по Валь-Жальберу.
Словно читая ее мысли, Тошан добавил:
– Я также опасаюсь Симона! Ты в его вкусе, он всегда так считал. А девушки у него сейчас нет.
– Ты просто насмехаешься, – стала отчитывать его Эрмин, – я всегда относилась к Симону как к брату. Мы росли вместе. А малышка Шарлотта влюблена в него по уши. Если он будет крутиться возле меня, я сумею поставить его на место. В любом случае, поскольку он не женат, то, наверное, уже обручился.
– Насколько я его знаю, вряд ли, – заметил Тошан.
– Ты решил расстаться со мной, – снова сказала она жалобно, – а теперь начинаешь ревновать, когда я здесь и умираю от любви к тебе.
Кончиками пальцев она погладила его тело, а потом начала обводить контур его лица. Он вздохнул и с грустью неотрывно смотрел на нее.
– Моя женушка, моя драгоценная перламутровая женушка, поклянись, что ты мне не изменишь! Иначе, когда вернусь, я убью своего соперника и закончу свои дни в тюрьме.
– Обещаю вести себя разумно, – ответила она. – Я буду так занята в Валь-Жальбере, разрываясь между Бетти, мамой, детьми и поездками в Роберваль, чтобы удостовериться, что твоя мать и Киона ни в чем не нуждаются! У меня столько дел, которые отвлекут меня, но я буду ужасно скучать по тебе. Как-то ты сказал, что по земле пролегают незримые пути, которые ведут туда, где нам предначертано оказаться. Прошу тебя, постарайся не потеряться и вернуться ко мне, любовь моя!
Он поцеловал ее в лоб и нежно погладил роскошную белокурую копну волос.
– Как это возможно – не вернуться к тебе? – сказал он. – Пиши мне, родная, и посылай фотографии детей. Присматривай как следует за Мукки. Он шаловливый, непослушный, с ним нужно быть твердой. Жослин наверняка сумеет с ним справиться. Когда я согласился, что тебе будет лучше в Валь-Жальбере у родителей, я смирил гордыню. Но мысль о том, что мой сын должен будет подчиняться твоему отцу, мне не по нраву.
– Не волнуйся! – ответила Эрмин успокаивающим тоном.
Она не осмелилась сказать ему, что этой ситуации можно было бы избежать, останься они всей семьей здесь, на его земле.
– Дай мне слово, что будешь верной и терпеливой! Дай мне слово, что ты не выйдешь замуж, если я пропаду без вести! – добавил он веско. – Пропасть без вести – не значит умереть. Жди меня долго! Сила моей любви приведет меня к тебе.
Она заставила его замолчать и бросилась ему на шею. Они стали целоваться снова и снова, потрясенные глубиной охватившего их счастья, едва они коснулись друг друга. Та же ненасытная жажда наслаждений перенесла их в волшебный мир любви, где не существует ни печали, ни войн, а есть только один-единственный человек, которого любишь, его кожа, его тело и восторг, разделенный до изнеможения.
В этот день они без устали обменивались признаниями и страстными клятвами. Никогда еще Тошан и Эрмин не были так откровенны и близки по духу. Их это потрясло, они поняли, что ничто не способно разрушить родство их душ.
В пять часов вечера, осторожно постучав в дверь, объявилась Мадлен.
– Эрмин, Тошан, дети зовут вас! – произнесла она достаточно громко, чтобы ее услышали.
Кормилица не посмела добавить, что Тала и Киона уже были здесь со своим немногочисленным багажом; девочка настояла на том, что хочет провести ночь со своим братом. Эрмин с синяками под глазами, с опухшими от поцелуев губами вышла первой, кое-как в спешке собрав свои пышные волосы на затылке. Поверх платья она натянула толстую шерстяную безрукавку.
– Мне очень неловко, Мадлен, что я оставила тебе всю работу! – сразу же сказала она.
Смущенная Мадлен старалась не смотреть на нее. Юная индианка не ушла в монастырь, но оставалась набожной и полной решимости всю свою жизнь сохранять целомудрие.
– Это не страшно, – ответила она. – Чемоданы собраны. Пришлось урезонивать детей, они хотели взять с собой все свои игрушки.
– А где они? – удивилась Эрмин. – В доме так тихо!
– Я отправила их играть на улице. Не очень холодно, и снег больше не идет. Они резвятся на поляне. Из-за всех этих перемен они сами не свои!
– Конечно, но они еще маленькие и плохо понимают, насколько все серьезно. По крайней мере, очень хочется на это надеяться.
Эрмин тут же упрекнула себя за эти слова. Мадлен была права: Мукки выказывал удивительную для семилетнего мальчика проницательность, а Киона точно чувствовала, когда страдают взрослые. Близнецы казались более отрешенными, но это ни о чем не говорило. Иногда они делали удивительные замечания, свидетельствовавшие об их наблюдательности.
Стоя у камина в гостиной, Тала в упор рассматривала невестку. Она даже сделала осуждающее лицо, но на самом деле это было проявлением мгновенной ревности.
«Возможно, я согласилась переехать в Роберваль в надежде хоть раз столкнуться с Жослином! Я убеждала Лору Шарден, что не испытываю никаких чувств к ее мужу, но это не так!» – думала она, злясь на себя и на эту нелепую любовь, от которой, как ей казалось, она освободилась.
– Надеюсь, я не мешаю, Эрмин, – сказала она громко. – Я заперла хижину, потушила огонь. Как грустно покидать места, которые принадлежат нам! Там я буду всего лишь индианкой на твоем попечении.
– Вовсе нет, Тала! Не говори так, – возразила молодая женщина. – Ты моя свекровь, член моей семьи. Мне кажется совершенно естественным помогать тебе, если твой сын ушел на войну. Прошу тебя, не задавай ненужных вопросов и ни о чем не сожалей! Ты правильно сделала, что пришла к нам. Мы поужинаем вместе и будем бережно хранить воспоминание о нашем последнем проведенном здесь вечере. Я так горевала о своем младенце, что забыла обо всем на свете. Теперь у меня нет выбора. Я должна быть храброй, иначе Тошан уедет и будет страдать, моя слабость сделает слабым его.
С помощью Мадлен Эрмин постаралась создать праздничную атмосферу для вечерней трапезы. Она тщательно накрыла на стол, откупорила бутылку отменного вина, одну из нескольких, купленных ею в ожидании радостных событий во время последней поездки в Квебек. Разбираться в винах своей страны научил ее импресарио Октав Дюплесси.
Настроение Талы улучшилось, и она стала жарить на углях сосиски. Фасоль с копченым салом томилась на огне. Дети, проведя много времени на воздухе, зевали от усталости.
«Господи, – удивлялась молодая женщина, наблюдая за ними, – ведь подумать только, что с завтрашнего вечера все переменится!»
Тошан вышел покормить собак и быстро вернулся с озабоченным видом.
– Не очень-то разумно оставлять малышей на дворе, – заявил он. – За забором бродят волки. И ветер поднялся. Боюсь, что будет буря, первая буря!
Он едва успел закончить фразу. На дом обрушились порывы ветра неслыханной силы. По крыше забарабанил дождь вперемешку с градом.
– Вы только послушайте! – вскричал Тошан. – Я не ошибся, страшная буря. Не знаю, сможем ли мы завтра уехать, мама?
Киона смотрела на брата с необычным выражением, в ее улыбке сквозила жалость. Эрмин заметила этот детский проницательный взгляд, полный решимости и нежности. Ей пришла в голову безумная мысль.
«Это Киона вызвала бурю, чтобы удержать Тошана здесь, возле меня! Она сжалилась над моими слезами!»
Она тут же укорила себя, что наивно поверила в эти безумные догадки.
«До чего я глупа! С каких это пор девочка пяти с половиной лет может управлять силами природы, поднимать бури? Я схожу с ума! Это такое время года, суровая квебекская зима громко вступает в свои права».
Лоранс, более пугливая из близнецов, заплакала и бросилась в объятия кормилицы. Тала покачала головой.
– Ничто не предвещало такой бури! – заметила она. – Бесспорно, природа протестует против глупости белых людей, которые только и пытаются погубить себя смертоносными орудиями!
– Прошу тебя, Тала, – прервала ее Эрмин, – не нужно еще больше запугивать детей! Лучше уложить их спать пораньше. Ведь правда, дорогие мои, вы будете в безопасности в ваших теплых кроватках?
Мукки спрятался на коленях отца. Глухие удары сотрясали дом, целиком построенный из дерева.
– Папа, – спросил он, – а ты думаешь, что волки поджидали нас, когда мы играли в снежки?
– Вовсе нет, собаки залаяли бы тогда! – уверил его Тошан. – Волки не злые, сынок! Давай, иди есть. Мама права, вам лучше поскорее лечь в кроватки.
Несмотря на толстые шторы и двойные стены, по полу гулял ледяной ветер. Эрмин охватила дрожь, она просто оцепенела от холода. Она подошла к камину, представляя себе огромное окружающее их пространство, отдающее их на волю безумства стихии. Она почувствовала себя совсем крошечной, уязвимой и снова стала горевать об отъезде мужа.
Они поужинали в молчании. Буря так грохотала, что почти невозможно было говорить. Как только дети поели, Мадлен заторопилась увести их и уложить спать. Тала задержала Киону на несколько минут, чтобы сказать ей что-то на ушко и подбодрить.
– Ты будешь спать с Лоранс и Мари, а я буду рядом.
– Мамочка, я не боюсь! – тихо ответила малышка. – Совсем не боюсь.
Киона высвободилась из объятий матери и потянулась к Эрмин, чтобы та ее поцеловала. Растроганная Эрмин взяла ее на руки.
– Я отнесу тебя в кроватку, миленькая моя! – нежно сказала она.
Прижимая девочку к себе, она всегда испытывала тихую радость. Но по дороге в комнату Киона прошептала:
– Ты довольна, Мимин?
– Да, конечно, довольна, что я с тобой, – ответила она, несколько растерявшись.
– Завтра будут печь оладьи! – добавила эта необычная девочка.
Молодая женщина нахмурилась. Кажется, эти слова означали, что завтрашний отъезд не состоится. Разумеется, никто, кроме нее, не придал бы значения этим словам ребенка.
– Возможно, ты права, – рискнула заметить Эрмин с легкой улыбкой.
Вторник, 5 декабря 1939 г.
Киона не ошиблась. Тошану пришлось отложить поездку, поскольку буря разбушевалась еще сильнее. Мадлен напекла оладий, и все с радостью воспользовались передышкой, которую устроила им разыгравшаяся стихия. Но это изменило планы будущего солдата. Он объяснял это во вторник утром Тале:
– Мама, я уеду сегодня один на санях. Уже не опасно, метель почти прекратилась. А ты отправишься в путь с Эрмин и детьми. Пьер Тибо сумеет разместить всех вас в своем автомобиле на гусеничном ходу. Я возьму с собой самый большой чемодан жены. Оставлю его на постоялом дворе, где ты будешь жить. Ты по-прежнему хочешь провести зиму в Робервале?
– Да, сынок, – отрезала индианка.
Наконец настал момент прощания, которого так боялась молодая чета. Тошан увлек Эрмин в их спальню для последнего разговора наедине. Она была настолько взволнована, что не смогла сдержать рыданий. Полный жалости, он притянул ее к себе.
– Дорогая моя, я обрекаю тебя на такую жертву! Мама права, ничто не заставляло меня идти добровольцем. У меня жена и трое детей. Лучшее объяснение моего поступка – мое собственное решение. Я должен защищать то, что мне дорого. Ты помнишь, как презрительно твой опекун, Жозеф Маруа, относился ко мне десять лет назад? Это было в сахароварне на холмах Валь-Жальбера. Для него я был всего лишь мерзким индейцем, подозрительным типом, который замышляет что-то исподтишка, даже несмотря на то, что я был крещен и носил имя своего отца.
– Но он изменил отношение к тебе с тех пор, – перебила его Эрмин. – Люди поначалу не доверяют, а потом, когда лучше узнают человека, отдают ему должное.
– Отдают должное! – внезапно взорвался он. – Как твой отец! Его не мучили моральные принципы, когда он спал с моей матерью. Она ведь всего лишь индианка. Хочу доказать всем, что у метиса не меньше мужества, чем у белого, что он не боится сражаться.
Она покорно кивнула, хотя в глубине души считала, что он преувеличивает. Никто в округе не сомневался в моральных качествах Тошана Клемана Дельбо.
– Действуй, как подсказывает тебе совесть, – наконец сказала она. – Я буду ждать тебя. И не волнуйся о нас. В Робервале Тала будет в безопасности. Я смогу навещать ее очень часто, я обещала ей. Она ни в чем не будет нуждаться.
Тошан горячо поцеловал ее.
– Будь стойкой, родная! Я каждый день, каждый вечер буду думать о тебе.
Эрмин согласно кивнула, силясь улыбнуться. Она ополоснула лицо в ванной, потом вышла проводить мужа на крыльцо. Там она проявила невиданное мужество, стараясь не пугать детей слезами и причитаниями.
– Возвращайся скорее, – шепнула она на ухо Тошану, пока тот надевал варежки.
– Ничто не сможет помешать мне приехать к вам, – ответил он, целуя ее в лоб. – Передай от меня привет моему другу Пьеру, когда он будет забирать вас отсюда.
Собаки скулили в нетерпении. Красавец метис по очереди обнял Мукки, Мари и Лоранс, а потом потрепал Киону по щеке. Казалось, Мадлен молча молится.
