Текст книги "Дыхание ветра"
Автор книги: Мари-Бернадетт Дюпюи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
– Рюдель тебя облапошил, Пьер, – усмехнулся старичок с трубкой в зубах. – Продал тебе металлолом…
Услышав новости, явился хозяин постоялого двора. Мукки воспользовался задержкой, чтобы побегать по набережной, где было гораздо меньше гуляющих, чем летом. Через час пришлось отказаться от попыток починить забастовавшую машину.
– Будем спать тута, в Перибонке! – заявил Пьер Тибо, видя, как быстро темнеет. – Если эта проклятая таратайка приказала долго жить, я разыщу другой вид транспорта. Не ждите меня, я ненадолго отлучусь.
Он удалился медленно и степенно по длинной главной улице. Все дети, кроме Кионы, были расстроены. Она прижалась к матери, но не капризничала. Тала вела себя сдержанно, но с трудом скрывала досаду. Она постоянно вглядывалась в лица бродивших поблизости прохожих.
– Ты чего-то боишься? – спросила Эрмин еле слышно.
– Не чувствую себя в безопасности! – ответила индианка. – Если бы я нашла кого-то, кто мог бы отвезти меня в Роберваль до наступления ночи, мне стало бы спокойнее. Ой, кажется, мне повезло…
Тала бросилась к мужчине в красной вязаной шапочке и толстой драповой куртке. Они быстро о чем-то поговорили.
– Кто это? – спросила молодая женщина у Мадлен.
– Мне кажется, это Овид Лафлер, учитель. Его хорошо знает моя тетя; все каникулы он занимается с детьми монтанье. Давай подойдем, поздороваемся. Он такой же робкий, как и я.
Но подойти не успели. Тала уже возвращалась в сопровождении знаменитого Овида Лафлера. В щели между низко надвинутой шапкой и закрывающим нос шарфом Эрмин увидела глаза редкого зеленого цвета, какие бывают у девушек, когда в них отражается солнце.
– Это моя невестка, певица! – сообщила индианка с ноткой гордости. – Эрмин, Овид может посадить меня к себе в сани. Он едет в Роберваль. Наконец-то я успокоилась.
– Добрый вечер, мадам! – произнес молодой человек, не осмеливаясь смотреть ей прямо в лицо. – Счастлив познакомиться с вами. Рад снова увидеть тебя, Мадлен.
Эрмин не могла не улыбнуться, заметив, как зарделось бледное лицо молодого человека.
– Благодарю вас за любезность, которую вы оказываете моей свекрови, – сказала она вежливо. – Мы попали в затруднительное положение из-за этого заупрямившегося автомобиля.
Овид опустил голову и быстро поднял плетеный чемоданчик Талы. Киона взяла сумку из оленьей кожи, в которой лежало ее бельишко и кукла.
– До свиданья, Мимин! – радостно крикнула девочка. – Мы приедем в город раньше вас!
– Конечно, дорогая! – ответила Эрмин, целуя ее. – Но завтра мы с тобой пойдем по магазинам на бульваре Сен-Жозеф.
Через несколько минут сани Овида Лафлера уже скользили по поверхности озера.
– Нужно вернуться на постоялый двор и попросить, чтобы нам дали комнаты, как советовал Пьер, – жалобно сказала Мадлен, вся дрожа.
– Ты права, – согласилась Эрмин. – В самом деле, все идет не по плану. По крайней мере, Тала в хороших руках. Этот мальчик выглядит серьезным и хорошо воспитанным.
– «Этот мальчик», ну конечно… – прыснула кормилица. – Он на пять лет старше тебя! Ты это так сказала, будто сама – почтенная пожилая дама.
Мадлен редко бывала веселой, поэтому ее шутка сняла напряжение у Эрмин, которая подталкивала свой маленький выводок к дверям постоялого двора. Официантка предложила им довольно комфортабельную комнату с двумя кроватями. Эрмин заказала горячий ужин.
Сперва она накормила детей, и они тут же заснули.
– У меня остались чудесные воспоминания об этом месте, – призналась она подруге, уплетая овощной суп с фасолью. – Когда мы с Тошаном поженились, мы, можно сказать, спасались бегством, я тайком покинула Валь-Жальбер, чтобы освободиться от надзора моего опекуна Жозефа Маруа. После церемонии в пустыни Святого Антуана, недалеко от озера Лак-Бушет, мы поехали на санях по берегу озера, и на этом постоялом дворе нас ждала первая удобная кровать. А утром я посмотрела в окно и увидела, как мой муж беседует с двумя хорошенькими девушками. Господи, я места себе не могла найти от ревности!
– Я не знаю, что такое ревность, – призналась Мадлен серьезно. – Я не любила ни своего мужа, ни то, что он по ночам заставлял меня делать.
Молодая индианка редко говорила об этом периоде своей жизни. Тронутая таким доверием Эрмин взяла ее за руку.
– Я отговорила тебя постричься в монахини, Мадлен. И иногда мне за это бывает стыдно. Я знаю, как ты набожна и что блюдешь обет целомудрия. Но с тех пор, как ты работаешь у нас, разве тебе никогда не приходила в голову мысль, что когда-нибудь ты можешь влюбиться?
– Всем сердцем я люблю Бога! – ответила кормилица. – Это супруг, которого я принимаю. Но есть мужчины, с которыми приятно общаться. Например, Пьер Тибо – очень милый и забавный.
– Да, он честный, трудолюбивый и услужливый! Тошан очень его уважает.
Когда она произнесла имя мужа, ее голос дрогнул. Она вздохнула. Теперь настала очередь Мадлен взять ее за руку.
– Мужайся, Эрмин, мой кузен силен, как медведь, хитер, как лис, и умен, как волк! Он вернется к нам!
– Я в это верю, – ответила молодая женщина. – Но не могу заставить себя не думать о том, что он мог бы остаться со мной и детьми. Пьер прав на этот счет. Тошан мог дождаться весны и провести с нами зиму. В глубине души я очень обижена и расстроена.
– Тебе станет лучше в Валь-Жальбере рядом с родителями и друзьями. Шарлотта будет прыгать от радости, когда увидит тебя.
Она легли в одну кровать и еще долго болтали. Но Эрмин не могла заснуть. Она думала о Тошане, который в эту холодную ночь был вдали от нее, в Квебеке. Она думала о Кионе. Столь дорогая ей девочка теперь должна уже находиться в Робервале, по ту сторону озера.
«Как мне ее не хватает! – призналась она себе. – Ее улыбки, ее взгляда, ее нежности… Мне так хотелось бы крикнуть на весь мир, что она мне сестра, драгоценная моя сестричка!»
Перед ее глазами предстало круглое смуглое личико Кионы, такое обворожительное, словно сияющее изнутри. Это мелькнувшее видение рассеяло темноту комнаты, сняло нервное напряжение, которое терзало Эрмин последнюю неделю.
«Для тебя, Киона, я спою на Рождество в какой-нибудь церкви или где-то еще, не важно, где именно! Только для тебя, моя Киона!» – пообещала она себе.
* * *
На следующее утро Пьер Тибо усадил Эрмин, Мадлен и ребятишек в прочные сани, в которые была впряжена большая серая лошадь. Они считались самыми удобными в городе.
– Мне очень жаль, – сказал он молодой женщине, – но я должен остаться здесь и ремонтировать машину. Вас отвезет мой друг. Он сказал мне, что уже познакомился с вами. Его зовут Овид.
– Овид Лафлер! – удивилась Эрмин. – Пьер, но этого быть не может! Вчера вечером он доставил Талу и Киону в Роберваль.
– И что с того? – воскликнул он, смеясь. – Неужели ты забыла, что в нашей стране настоящие мужчины не ленятся! И собаки тоже! Мимин, я бы с радостью поехал с тобой, но так я сэкономлю время. Овид – мой хороший кореш, да и я в долгу не остался.
Пьер неотрывно смотрел на нее. Настолько осмелел, что взял ее за руку. Она расценила это как дружеский жест.
– Береги себя и малышей, – сказал он. – И заяви в полицию. Эта история с местью мне очень не нравится.
– Мне тоже, – заверила она его. – Спасибо, Пьер, и до встречи! Ты всегда будешь дорогим гостем в Валь-Жальбере.
Подошел Овид Лафлер. Погода прояснилась. Молодой учитель был уже без шарфа. Ветер трепал его слегка вьющиеся каштановые волосы, обрамлявшие миловидное лицо.
– Добрый день, дамы! – произнес он, улыбаясь. – Здравствуйте, дети!
Пьер дал несколько инструкций своему другу, устроившемуся на переднем сиденье саней, и они двинулись в путь.
Сидя рядом с Овидом Лафлером, Эрмин, тоже слегка смущенная, погрузилась в созерцание зимнего пейзажа, который никогда не мог ей наскучить. Было очень холодно, но вскоре солнце позолотило застывшие, заснеженные просторы. На горных склонах сверкали сосны и лиственницы, словно сойдя с усыпанных блестками рождественских открыток. Это был потрясающий, завораживающий пейзаж.
– Придется обогнуть озеро, – неожиданно объявил молодой человек. – Зимой это самый надежный способ добраться до Роберваля на таком виде транспорта. Но, увы, он не самый скоростной. Мне очень жаль, мадам!
– Я вам полностью доверяю! – мягко ответила Эрмин. – Дети в полном восторге от этого приключения. Главное – добраться в Валь-Жальбер до Рождества.
Это была шутка, и Овид ее оценил. Он осмелился взглянуть на Эрмин, но тут же отвел глаза. Ни разу в жизни он не встречал такой красивой женщины. Понадобилось несколько секунд, чтобы в памяти запечатлелись ее огромные глаза цвета лазури, белокурые волосы, нежно-розовые губы.
– Зато я удостоен чести находиться рядом со знаменитой певицей! – громко заявил он. – Я слышал, как о вас говорили, но не мог предположить, что окажусь в санях вместе с Эрмин Дельбо! Да, жизнь преподносит нам сюрпризы!
– Я самый обычный человек, – возразила она. – Господу Богу было угодно наделить меня красивым голосом, и было бы нечестно с моей стороны не радовать им других. Положа руку на сердце, я чувствую себя гораздо лучше возле озера Сен-Жан, в дорогом мне краю. Я выступала в Нью-Йорке, и этот город страшит меня. Слишком много народу, а от высотных зданий кружится голова!
– И все-таки должно быть очень интересно путешествовать в такие далекие страны! Я наматываю тысячи и тысячи километров вокруг озера или по его поверхности.
– Я это заметила, – весело парировала она. – Я не предполагала увидеть вас этим утром. Но это было приятной неожиданностью.
Эрмин почувствовала, что ей стало неловко от собственных слов. Она должна была признаться, что в обществе Овида отдыхает от давящего присутствия Пьера Тибо. Боясь, что ее неверно поймут, она поторопилась добавить:
– Пьер прекрасный друг, но он такой разговорчивый, а если бы мы поехали на его машине, там просто оглушительный мотор… В общем, я хотела сказать, что больше люблю лошадей, хотя это медленнее…
Она смешалась. Удивленный ее растерянностью Овид решил сменить тему разговора.
– Вы собираетесь провести всю зиму в Валь-Жальбере? – спросил он.
– Да, там живут мои родители. Мой муж записался добровольцем в армию и побоялся оставить меня среди глухого леса с малышами и кормилицей. Разумное решение, как вы считаете? Во время войны не только мужчины, но даже женщины идут в армию.
Это было сильнее ее. Эрмин чувствовала необходимость оправдать отъезд Тошана, ей казалось необъяснимым, почему он все-таки ее покинул. Если Овид Лафлер будет приводить ей те же доводы, что и Пьер, это только вызовет в ней обиду, поднимающуюся всякий раз, когда она вспоминала о решении своего любимого.
– Каждый человек свободен в своем выборе, – ответил тот. – Я считаю, что то, что я делаю здесь, не менее важно, чем приобретение навыков владения оружием. Лично я – пацифист. Отсюда идет мое желание обучать детей монтанье и открывать перед ними лучшее будущее. У грамотных людей больше возможностей. Это мое, пусть и скромное, поле боя. Слишком много индейских ребятишек оторвано от родителей и заперто в закрытых школах. Они жестоко страдают в этих заведениях.
Эрмин была поражена. Она заметила изысканную манеру речи Овида, практически полное отсутствие местного акцента. Ее потрясли его убеждения.
– Я восхищаюсь вами, – призналась она.
– Я редко излагаю вслух свои мысли. Но вы – не такая, как все. Мне кажется, вы способны понять, поскольку вышли замуж за метиса и проявляете такую искреннюю привязанность к незаконной дочери Талы. А впрочем, кто сможет устоять перед очарованием Кионы?
Если Овид Лафлер хотел бы добиться расположения молодой женщины, он не мог бы сказать лучше. Сияющая Эрмин одарила его ослепительной улыбкой.
– По правде говоря, вы знаете обо мне немало! – произнесла она шепотом. – Да, я люблю Киону, как могла бы любить только собственную дочь. Она выросла с моими детьми. И должна заметить, мне тоже пришлось повоевать, чтобы выйти замуж за того, кого я любила.
Мадлен, сидящая сзади с Мукки и близнецами, решила, что им нужно спеть хором. Тонкие голоса затянули «Яблоко ранет, яблоко дичок». Затем последовало:
Больше не пойдем в леса,
Больше не пойдем в леса,
Время лавры обрезать,
Наша девица-краса
Будет листья собирать.
Встаньте в круг, встаньте в круг…
Овид осмелился посмотреть прямо в лицо Эрмин. Потом в его зеленых глазах мелькнула хитринка и он изрек:
– Можно подумать, ангелы поют.
Эти незамысловатые слова были для молодой женщины как бальзам на измученную страданиями душу. Ей пришла в голову неуместная мысль, от которой ей стало стыдно.
«Возможно, я была бы гораздо счастливее с таким человеком, как Овид! Он выглядит таким спокойным, поэтичным и терпеливым».
В действительности Овид был полной противоположностью Тошану. Эрмин тут же начала укорять себя.
«Господи, мой любимый только уехал, а я уже сравниваю его с другим! А он так боялся, что я буду ему неверна. Но правильно оценить хорошего человека не значит изменять. С ума сойти, до чего глупой я иногда становлюсь!»
Однако она дала себе слово стараться в будущем быть более сдержанной. Когда дети замолчали, Мадлен вступила в разговор.
– Эрмин, ты тоже могла бы спеть, – попросила она. – Соловей возвращается в гнездо, как сказал Мукки! Мы бы с радостью послушали тебя.
– Соловей? – удивился Овид.
– Меня так прозвали в начале моей карьеры. Соловей из Валь-Жальбера! – объяснила она смущенно. – Но мне не хочется петь, Мадлен.
После недолгого молчания Овид осмелился заметить:
– Это могло бы вас утешить. Говорят, что артисты, даже когда грустят, должны петь или изображать веселье, чтобы забыть о том, что их тяготит.
– Ничто не заставит меня забыть о смерти моего новорожденного сына месяц назад, – ответила она. – К тому же сейчас сильный ветер. Нужно беречь горло, я зарабатываю на жизнь голосом. Простите…
– Мы обязаны черпать силу в посланных нам испытаниях и идти дальше по жизни с высоко поднятой головой! – убежденно произнес молодой человек. – Моя жена в апреле 1938 года родила недоношенных близнецов. Они не выжили. С тех пор моя бедная Катрин почти инвалид. К счастью, моя мать ухаживает за ней в мое отсутствие. И других детей у меня не будет. Именно поэтому я решил посвятить себя тем, кто живет на этом свете.
– Ой, простите меня ради Бога, – пробормотала Эрмин.
Весь остаток пути, стараясь не выходить за рамки банальных тем, они вяло обсуждали погоду и местные школы. За несколько километров до Роберваля молодая женщина решила перечислить оперы, в которых хотела бы выступить.
– Роль Маргариты в Фаусте – мое самое приятное воспоминание, – заключила она. – Лиззи, помощник режиссера, без конца повторяла, что я была первым сопрано, которая отказалась надеть парик для этой роли, и на этот раз Маргарита появилась на сцене с настоящими белокурыми косами.
Овид Лафлер от души смеялся.
Роберваль, пятница, 8 декабря 1939 г.
– Наконец-то Роберваль! – выдохнула Эрмин, продрогшая до костей, несмотря на тяжелую меховую куртку, шапку, варежки и шарф. Ей казалось, что лицо у нее застыло от ледяного северного ветра. Пристань, ровные ряды крыш, трубы, откуда выходили клубы серого дыма, подействовали на нее успокаивающе. Сани двигались по бульвару Сен-Жозеф. Их перегнала собачья упряжка, которой управлял огромный детина в бобровой шапке. Две девушки болтали у витрины магазина. Фонари празднично блестели, отражаясь в обледеневшем снеге, покрывающем землю.
– Остановите, пожалуйста, здесь! Мы выйдем у пансиона, – воскликнула Эрмин.
Овид осадил лошадь. Он спрыгнул с саней и стал разгружать багаж. Потом по очереди потрепал по щеке Мукки, Лоранс и Мари.
– Мне кажется, самое малое, что мы можем для вас сделать, – это предложить комнату, чтобы вы здесь переночевали, – сказала молодая женщина.
– Нет-нет, не стоит беспокоиться! – запротестовал Овид. – Пьер дал мне адрес места, где я смогу остановиться и поставить лошадь в конюшню. Я вернусь к Перибонке завтра утром.
Внезапно он забеспокоился:
– А как вы попадете в Валь-Жальбер?
– Мой отец приедет за нами. До свидания и еще раз спасибо!
– Мне тоже было очень приятно, – уверил он Эрмин.
Она добавила с горячностью:
– Желаю вам счастливого обратного пути!
Минут через двадцать обе путешественницы уже располагались в просторной комнате с большой чугунной печкой. Мадлен умыла и переодела детей. Эрмин поспешила в комнату Талы, разместившейся на том же этаже. Хозяйка подтвердила, что свекровь и девочка были в пансионе.
«Не могу привыкнуть к этим изменениям в жизни, – подумала она, прислушиваясь к шуму по ту сторону двери. – Надеюсь, что Тала и Киона будут нормально себя чувствовать после всех перемещений. У них нет привычки жить в городе, даже если городок небольшой и тихий…»
Тала открыла дверь. Она выглядела успокоенной, еще немного – и бросилась бы в объятия невестки.
– Живее входи, Эрмин! Мне не терпелось увидеть тебя. Мне не очень по душе этот пансион.
Индианка выглядела чужеродной в этой уютной безликой обстановке. Она переоделась в серое строгое платье, довольно старомодное, доходившее ей до щиколоток.
– Не смотри на меня так! – сказала она сухо. – Тошан велел мне носить такую одежду. А я слушаюсь своего сына.
Киона стояла у окна. Она обернулась и с серьезным видом посмотрела на Эрмин. Та уловила какую-то грусть в ее обычно жизнерадостном взгляде.
– Вам обеим будет лучше в обычном доме. Я вернусь на следующей неделе и сниму дом семейства Дунэ. Киона, ты не хочешь меня поцеловать?
Девочка неторопливо подошла. Она схватила Эрмин за руку и потерлась о нее щекой.
– Здесь все для тебя в новинку, родная, – сказала ей Эрмин. – Ты привыкнешь. Тала, ты не жалеешь, что последовала моему совету?
– Нет, девочка, я ни о чем не жалею, особенно после всего происшедшего. Только вот думаю, чем бы занять себя зимой. Сегодня я не решилась выйти из дома. Киона хотела погулять, но я отказалась.
Эрмин молчала. Ей хотелось одного: выпить бульона и лечь спать, но она должна была поддержать Талу.
– Ты привыкнешь к такой жизни, – сказала она, сама в это плохо веря. – Сегодня вечером поужинаем вместе в моей комнате. Я выйду в город, куплю колбасы и пирожных. Если позволишь, могу взять с собой Киону. Мукки и девочки, наверное, уже в пижамах, они продрогли в дороге. Мне казалось, мы никогда не доедем!
Молодая женщина вкратце рассказала об их путешествии. Индианка сидела у печки и задумчиво качала головой.
– У Овида Лафлера золотое сердце. Это сегодня редкость.
– Мимин, я хочу на улицу, – заявила девочка.
– Возьми ее с собой, – вздохнула Тала. – Ей нужно размяться. Но…
– Что – но?
– Не могла бы ты одолжить ей одежду, по крайней мере, пальто одной из девочек? У них одинаковый размер. Так было бы лучше. Догадываешься почему?
Черные зрачки Талы поблескивали. В этом неподвижном, полном энергии взгляде отчетливо читался страх. Пока Киона побежала за куклой, Эрмин подошла к свекрови и тихо произнесла:
– Ты боишься тех, кто требовал мести? Тех, кто сжег хижину?
– Они могли следить за мной, – ответила Тала вполголоса. – А если, неровен час, они переключатся на моего ребенка… Пока я сидела здесь взаперти, у меня было время подумать. В Робервале я защищена ничуть не больше, чем в Перибонке! Нужно было укрыться среди своих, в горах.
– Мне кажется, в этом городе ты не подвергаешься никакой опасности, – успокоила ее Эрмин. – Но я сделаю все возможное, чтобы защитить Киону. Отдохни, Тала. Когда мы вернемся, я дам тебе знать.
Молодая женщина вышла из комнаты вместе с девочкой. Она бы дорого дала, чтобы восстановить гармонию на земле одним мановением волшебной палочки.
«Если бы все не было так сложно! – думала она. – Эта война, отнявшая у меня Тошана, эта угроза мести, превратившая Талу в загнанное животное… И Киона, мой лучик света, которую я никогда не смогу назвать сестрой на людях, моя чудная сестричка!» Оставался лишь один выход – смириться.
Мадлен постаралась, как могла, чтобы переодеть девочку, не обращая внимания на Мукки и близнецов. Хотя они устали, но умоляли мать тоже взять их с собой.
– Нет, нет и нет! – бушевала Эрмин. – Вам никуда не нужно идти. А Киона еще никогда не была в городе. Она сидела взаперти со вчерашнего вечера. Ведите себя хорошо, если хотите, чтобы Санта-Клаус или Рождественский Дед принесли вам подарки в Валь-Жальбер.
– Кто это – Санта-Клаус? – спросила заинтригованная Киона.
– Я расскажу тебе потом, обещаю, а сейчас нужно торопиться! – прервала ее молодая женщина.
Она внимательно оглядела девочку. В синем драповом пальтишке Мари, кожаных ботиночках Лоранс, розовой шапочке, скрывающей кудри медного оттенка, она походила бы на типичную девочку из Квебека, не будь у нее такого золотистого оттенка кожи. Эрмин повязала ей на шею шарфик в тон шапочке.
– Прекрасно! – объявила она. – Идем скорее, милая. – Она испытывала тихую радость, когда шла по бульвару Сен-Жозеф, крепко сжимая ручку Кионы в варежке. Ее внимание привлекла колокольня церкви Сен-Жан-де-Бребёф[14]14
Строительство этой церкви началось 15 марта 1930 г. на бульваре Сен-Жозеф. Она названа в честь канадского мученика отца Жана де Бребёфа, канонизированного 29 июня 1930 г. Построена в готическом стиле, длиной 47,25 м и 16,8 м шириной. Первым кюре был отец Жорж-Эжен Трамбле, назначенный на эту должность 24 августа 1930 г. епископом Шикутими.
[Закрыть], четко выделяющаяся на фоне изумительного красноватого неба.
– Хочешь посмотреть церковь? – предложила она малышке. – Я в ней когда-то пела, еще до того, как родился Мукки.
– Да, Мимин, очень хочу.
Казалось, девочку восхищало все увиденное. Но внушительное здание церкви, похоже, вызвало у нее недоумение.
– Какой огромный дом! – воскликнула она. – Это там живет Бог?
– Не совсем там, но люди приходят сюда молиться ему. Мы тоже придем и зажжем свечу. Такую большую свечку, от нее исходит чудный мягкий свет.
Мясной магазин еще больше воодушевил Киону, которая никогда не видела столько продуктов, разложенных на ярко освещенной электричеством витрине. Эрмин купила копченой ветчины и паштет из кролика. Затем они направились в кондитерскую, неподалеку от «Château Roberval», величественный фасад которого вызвал у Кионы новый восторженный возглас.
– Я пела для клиентов этого отеля, когда мне было пятнадцать лет! – рассказывала молодая женщина. – Я дрожала от страха при мысли, что забуду слова песен.
– Ты везде-везде пела? – спросила Киона.
– Нет, пока еще не везде! – ответила Эрмин, смеясь. Ее волнение рассеялось, тоска не так сильно сжимала сердце.
Продавцы в магазинах обслуживали ее со слегка недоверчивым выражением лица. В кондитерской ее даже осмелились спросить, действительно ли она Эрмин Дельбо, певица с золотым голосом, их землячка. В глубине души было лестно, что ее узнают, уважительно приветствуют.
«Если я представлю Талу и Киону всем, кто радуется моему возвращению сюда, к ним будут лучше относиться. По крайней мере, пока никто еще пристально не разглядывал мою маленькую спутницу. А мясник даже сказал, что моя дочка – ну просто вылитая я».
Углубившись в свои мысли, молодая женщина чуть не налетела на высокого человека довольно привлекательной внешности. Она пробормотала какие-то извинения, а тот радостно воскликнул:
– Эрмин! Могла хотя бы позвонить маме. Я уже два дня тебя ожидаю.
Это был Жослин Шарден, высокий, худощавый, но крепкого сложения. Он по-прежнему носил бороду и аккуратно подстриженные усы, а его темные глаза блестели от радости. Он звучно расцеловал дочь в обе щеки, что выдавало наплыв его чувств.
– Папа! Как я счастлива! Я не знала, что ты будешь в Робервале сегодня вечером, – воскликнула она.
– Лоре так не терпелось увидеть тебя, что она заставила меня остановиться в гостинице, чтобы не пропустить твой приезд. Мне вменялось в обязанность не спускать глаз с озера и близлежащих дорог.
Молодая женщина едва сдерживала слезы, настолько была взволнована встречей с отцом, его торжественным и полным любви голосом. Он не отрываясь смотрел на нее, охваченный счастьем, смягчившим резкие складки на его лице, оставленные долгими годами скитаний. Это был мужчина пятидесяти семи лет, еще весьма привлекательный. Он редко, но заразительно смеялся.
– Ты прекрасно выглядишь, – заметила она.
– Твоя мать очень заботится обо мне, а Мирей откармливает прямо как на убой, – весело ответил он.
Засмущавшись, Киона спряталась за спину Эрмин. Жослин наклонился к ней.
– Ну-ка, – произнес он нарочито строгим голосом, – кто это у нас испугался своего дедушки? Это Лоранс или Мари? Держу пари, что Лоранс! Мари вела бы себя смелее.
Сердце Эрмин бешено колотилось. Она не ждала этой встречи и теперь была застигнута врасплох.
– Ни та и ни другая, папа! Мои дочки остались с кормилицей. Это Киона!
– Киона! – повторил растерянный Жослин. – Она уже такая большая?
Не слишком удачная реплика выдавала его смятение. Он видел девочку совсем крошечной, когда ей было всего девять месяцев. Эрмин подтолкнула ее вперед.
– Киона, это мой отец, – просто сказала она.
– Добрый вечер, месье! – произнесла девочка звонким голоском.
Свет фонаря подчеркивал золотистый оттенок ее кожи и выбившуюся прядку медовых волос. Она внимательно оглядела Жослина и улыбнулась ему радостно и доверчиво, но в ее глазах блестел странный огонек.
– Боже мой! – воскликнул он, не в состоянии ответить на приветствие ребенка. Несколько долгих минут он оставался полностью завороженным Кионой, потом выпрямился, повернул голову, словно искал поддержки оттуда, с этой пустынной вечерней улицы. Эрмин прекрасно представляла себе волнение, которое должен был испытывать ее отец, столкнувшись со своей незаконной дочерью, зачатой в одну из тех теплых июньских ночей, когда он разделял ложе с Талой.
– Что она здесь делает? – спросил он наконец очень тихо, взволнованным голосом. – Эрмин, я полагаю, что ты действовала обдуманно?
– Я все тебе объясню, – сказала она вполголоса. – У моей свекрови были неприятности, и она проведет зиму в Робервале. Мы сняли комнаты в пансионе, но в понедельник я приеду, чтобы подыскать им более подходящее жилье.
– Только этого не хватало! – вспылил Жослин. – Полная катастрофа! Как будто мало того, что война перевернула все вверх дном… Давай пройдемся немного.
Киона взяла Эрмин за руку и старалась не отставать от взрослых. Она с любопытством поглядывала на этого человека, казавшегося ей огромным, но при этом ощущала его смятение.
– Папа, мы поговорим об этом завтра, в Валь-Жальбере, – прервала его молодая женщина. – Сегодня вечером я ужинаю с Талой, Мадлен и малышами.
– Я бы с удовольствием пригласил тебя в ресторан «Château Roberval», где я остановился. Лора настояла на этом, несмотря на расходы. Она непременно хотела, чтобы я жил в этом отеле. Знаешь почему? Она слышала, как ты пела там в обеденном зале в самом начале твоей карьеры.
– Да, когда я называла ее «дама в черном», не зная, что речь идет о моей матери, – вздохнула Эрмин. – Боже мой, мне кажется, что все это было сто лет назад! Я была такой робкой, до смерти боялась выступать. Да и теперь я не избавилась от страха перед сценой. В этом я не изменилась.
Киона никогда еще не слышала этого выражения. Она сильнее сжала руку молодой женщины и спросила:
– Мимин, а что такое «страх перед сценой»?
– Ой, дорогая моя, как бы тебе объяснить… Это похоже на обычный страх, но не такой, когда боишься волков или грозы либо когда боишься, что тебя будут ругать за то, что ты сделала что-то ужасно глупое. Это необычный страх, который я чувствую перед тем, как должна выступать на сцене перед зрителями. Один раз я даже думала, что упаду в обморок, но Шарлотта дала мне стакан ледяной воды и я выдержала. Сосет под ложечкой, и сердце бьется быстро-быстро.
Жослин воспользовался тем, что они были заняты разговором, и внимательно вглядывался в лицо Кионы, в рисунок ее бровей, очертания губ.
«Какая она красивая! – думал он. – Моя дочь, это моя дочь, и только сегодня вечером я услышал звук ее голоса, увидел ее милый взгляд. От кого у нее такие глаза? Они кажутся светлыми, может быть зелеными или серыми. Какое умное лицо!»
Он испытал нечто вроде тайной гордости одновременно с ощущением потери. То ли судьба, то ли дьявол дергали за ниточки, чтобы завлечь его в эту необъяснимо запутанную ситуацию.
«Я обещал Лоре не видеть этого ни в чем не повинного ребенка, а если встречу, не выказывать никаких чувств – ни интереса, ни нежности, – думал он с горечью. – Но уже сейчас мне хочется обнять ее, приласкать! Я не видел, как росла Эрмин; теперь я должен лишить себя второй дочери. Нельзя постоянно жить с закрытыми глазами. Киона – плоть от плоти моей, мне так хочется любить ее».
Он слегка утешился, думая о своем маленьком Луи, почти ровеснике Кионы с разницей в четыре месяца. Мальчуган был очень к нему привязан и наполнял гордостью его отцовское сердце. Но он с радостью воспитывал бы и дочь, врожденному очарованию которой он, сам того не понимая, уже поддался. Очарованию и чему-то другому, неуловимому, какой-то силе, еще робкой, но обещающей проявиться в будущем.
– Я провожу вас, – предложил он наигранно веселым тоном. – Не хочу нарушить ваши планы – ужинайте в чисто женском обществе! А я позвоню Лоре, сообщу, что ты цела и невредима и добралась до Роберваля.
– Поцелуй маму за меня, – сказала Эрмин. – Папа, мне так нужна сейчас поддержка. Меня совершенно подкосил отъезд Тошана, я не говорю уже о потере моего маленького Виктора.
– Я знаю, дорогая моя, – ласково ответил Жослин. – Поверь мне, мы всем сердцем были с тобой. Как мы написали в письме, нам было трудно приехать на похороны; у Луи поднялась высокая температура, и Лора не хотела оставлять его одного. А из дома его нельзя было увозить. Я мог бы добраться до вас, но из телеграммы стало ясно: твой муж не имел ни малейшего желания видеть меня на похоронах.
Эрмин сделала ему знак замолчать, указывая на Киону. Малышка наблюдала за маневрами грузовика на другом конце улицы, его колеса были обмотаны специальными цепями. Когда они оказались перед дверьми пансиона, Эрмин попрощалась с отцом, но он обиженно смотрел на нее.
– Ты так быстро уходишь! Мы даже толком не поговорили, – жалобно произнес он.
– У нас на это будет вся зима, папа. Можешь поцеловать Киону, завтра утром ты ее не увидишь.
Он отпрянул.
– Да нет, к чему это? – недовольно произнес он. – Пусть она идет в дом, а ты задержись на минутку. Прошу тебя, Эрмин! А тебе, малышка, я говорю до свиданья, – добавил он громко, – а главное, будь умницей.
– Странно ты ведешь себя, папа, – сказала молодая женщина еле слышно. – Киона, милая, заходи внутрь и подожди меня в коридоре у печки. Я недолго. Твой крестный очень спешит сегодня.
– Мой крестный? – повторила девочка с удивлением. – А что это такое?
– Когда ты была совсем малышкой, ты тяжело заболела и священник из церкви пришел окрестить тебя. Для этого нужен был крестный, тот, кто хотел бы заботиться о тебе, о твоем христианском образовании, любить тебя, интересоваться твоей жизнью. Мой отец сидел возле твоей кроватки, и он согласился взять на себя эту роль. Это и есть крестный.
