Текст книги "Восхождение свободы (СИ)"

Автор книги: Маргарита Кабакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Это тебе о чём-то говорит?! – заорал офицер, показывая на разорванные плакаты с изображением Альенде и Че.

– Что вы, я их даже не заметил! Я не коммунист! Отпустите меня!

Офицер ударил Колона по лицу и приказал всем положить руки на затылок. Через мгновение они оказались в грузовике, полном заключённых.

Теперь же, когда читателю известны полные сведения об аресте подполья, можно вернуться к тому моменту, на котором мы остановились.

Офицер, давший узникам бумаги, почувствовал, что его лоб вспотел, достал из карманов мокрый платок и протер им лицо.

Звали его Лансароте Ланза. Он скептически относился к левым идеям, придерживался умеренных взглядов в политике, однако противостоять хунте не стал. Его жутко бесило, что его отправили к заключённым, ведь в лагере царила нервная атмосфера, очень негативно влиявшая на его здоровье.

– Вот же чёрт! – пробурчал Ланза себе под нос. Он знал, что его сослуживцы – нелюди и мысленно называл их дикарями, среди которых ему не повезло каким-то образом оказаться.

– Голова трещит по швам! – продолжал он бормотать. – Когда же эта боль в висках прекратится?!

Лансароте Ланза спустился со ступеней трибун и направился в сторону раздевалки.

– Ну что, кого куда распределим? – спросил он.

– Я набросал имена на бумаге. Держи, Обличитель, – ответил один из военных.

Да, среди военных преступников у Ланзы было прозвище Обличитель. Сам он считал, что ему совсем не подходит такая характеристика.

– Как вы все уже достали меня, – подумал он, взял список и пробежался по нему глазами. Военный вышел из раздевалки.

В углу сидел Элизио Торрес, измученный и окровавленный. Он поднял голову и посмотрел на Ланзу.

– Что, марксист? – спросил Лансароте, зевая. – Что так смотришь?.. Вот скажи, в чем суть твоей политики? Расскажи мне.

– В равенстве, братстве, свободе и любви, – хрипло ответил Торрес.

– Любви, – задумчиво повторил Лансароте Ланза. – В любви…

Затем офицер вышел и направился к сослуживцу и попросил:

– Дай мне еще раз посмотреть!

Тот подал ему документы.

– Смотри, солдат Баррабас – мародёр. К тому же лез к жене одного из солдат. На него поступила жалоба, что он марксист. Уж не знаю, насколько это правда, но я советую тебе убрать Элизио Торреса из этой колонны и вписать туда этого Баррабаса. Этот Торрес вроде простой гражданин. Может быть, по глупости сделал что-то.

– Нет! Ты спятил?! – ответил ему сослуживец. – Неужели ты не в курсе, что он готовил покушение на генерала?!

– Ладно, ладно! Чёрт с ним! Только успокойся! Хорошо! – ответил Лансароте Ланза, протирая потные ладони платком. Когда офицер ушел, он вновь вошел в раздевалку и сказал, обращаясь к Элизио: – Слушай, я здесь ни при чем. Это все они. Ты понял?

Торрес ничего не ответил ему.

Вскоре солдаты Бениньо и Инферно оказались с Торресом в одном карцере. Они также были жутко избиты.

– Давайте, товарищи! Да здравствует Альенде! – воскликнул Сантьяго Либертад, забравшись на самое верхнее место трибун и встав у самого края. Подняв вверх кулаки, он запел:

Венсеремос, клич свободы,

Над страною призывно летит.

Венсеремос, венсеремос —

Это значит, что мы победим!

Встаньте рядом – рабочий, крестьянин,

Встань за правду, чилийский народ.

Эту песню отчаянно подхватила толпа заключённых. Они пели громко, во весь голос. Это было их последнее оружие, способное заглушить выстрелы миллиона пулемётов:

Но сегодня мы снова в неволе,

Потемнел небосвод над страной.

На борьбу за свободную долю –

Поднимайся, народ трудовой!

Путь нелёгкий лежит перед нами,

Но мы верим – победа придёт!

Не страшна палачей сила злая,

Мы не дрогнем в борьбе роковой.

Пусть гремит, к алым стягам взывая,

Этой песни напев боевой!

Принц стал орать как потерпевший:

– Расправьтесь, твари, со всеми, кто поёт! Заткните их грязные рты! Живо!

Сантьяго Либертад находился на самом верху. Он был облачён в красную рубашку, и его было хорошо видно.

Солдаты тут же побежали по ступеням на трибуны.

– Заткни свою глотку, подонок чёртов! – прокричал один из солдат и ударом приклада сбил его с края. Сантьяго полетел на землю. Внизу расхаживали солдаты. Им было приказано добивать самоубийц, спрыгивавших вниз.

– Не стреляйте в него! – заорал Бьянки, схватившись за перила, и сразу засмеялся. – Забейте его прикладами к дьяволу!

Упав на асфальт, Сантьяго сломал позвоночник. Он стонал, лёжа в крови, и не мог подняться. Едва он успел понять, что произошло, как свора солдафонов набросилась на него, подобно диким псам, и начала бить прикладами. Он кричал от боли, но фашистам не было до этого дела. Это были те, кто пришёл, чтоб убить и сжечь, оставив после себя кровавую реку Мапочо, в которую день и ночь напролёт сбрасывали трупы невинных людей.

За всё это время Пабло Пагано впервые выбрался из своего кабинета. Ему нужно было увидеть Лансароте Ланзу. В городе шел лёгкий дождь. Небо, окутанное серой дымкой, блестело тусклой радугой.

– Мой майор! – сказал младший по званию. – Мой майор! Вам к кому?

– Мне нужен Ланза, – ответил Пабло.

– Подождите, мой майор! Здесь он не Ланза, а Обличитель. А сеньор Бьянки здесь не Эдвин Димтер, а Принц.

Пабло вошёл на зелёный стадион. Капли орошали искусственный газон. Молнией сверкнули прожектора. На трибунах сидели заполнявшие бумаги мужчины.

– Марио Альварес! Шахтёр! Симпатизирую «Народному единству»! – послышался голос.

– Августо Кастро! Крестьянин! Беспартийный! – прозвучал за ним второй.

– Серхио Ромеро! Инженер! Социалист! – звучал за вторым третий.

– Принц! Где Ланз… Кхм! Где Обличитель? – спросил Пабло.

– Он в подвале налево! – ответил Бьянки.

– Мне нужно его видеть, – сказал Пабло Пагано и направился к серым ступеням, ведущим вниз.

Ланза стоял в углу. Рядом с ним стоял еще один офицер с забрызганными кровью руками.

На железном столе лежали вскрытые изуродованные тела запытанных людей с отсечёнными конечностями. Ланза старался не смотреть на них.

Пабло вошел в комнату и, отдав честь офицерам, начал говорить:

– Обличи… Обличитель!

Вдруг он, выпучив глаза, почувствовал, как к его горлу подступает тошнота, и вышел из подвала, зажав рот рукой. Оказавшись у входа в подвал, Пабло опустил голову вниз и держал её так ещё долго. Его вырвало.

– Почему они не расстреляли их? – подумал Пабло. – Их должны были расстрелять! Я был уверен в этом! Что здесь творилось?! Что здесь стряслось?! Да, марксисты, конечно, бандиты, изуверы, но что же сделали женщины, а тем более малолетние дети?!

Ланза вышел из подвала и чихнул.

– Куда же ты ушёл? – спросил он.

– Скажи, за что конкретно те люди оказались в камере пыток? Мне просто интересно, – дрожащим голосом сказал Пабло.

– За то, что они марксистский мусор! – рявкнул офицер, выходивший вслед за Ланзой. – Например, вот была баба! Её арестовали за то, что в её книге антагониста зовут Аугусто! Доигралась! Загремела уродка в лагерь, превратившись в кровавое месиво! Я думаю, что ей понравилось со мной играть! Она как женщина очень даже ничего! Из неё бы вышла хорошая публичная девка! Но теперь это просто корм для червей или огня! Ха-ха!

– Ты как всегда в своем репертуаре, Орёл, – ответил Ланза. – Как же болит голова! Провались она сквозь землю!

Пабло Пагано негодовал. Он думал: «Коммунистами был расстрелян сослуживец отца. Они грабили дома аристократов в России. Они устроили террор. Но что делаем сейчас мы? Граждане могут представлять разные партии, но так с ними расправляться не имеет право никто!»

До сих пор Пабло никогда не имел дела с гражданскими. Максимум, что он мог сделать, – это вынести расстрельный приговор солдату, будучи уверен, что этот солдат террорист и радеет за кровавые идеи, что уничтожат страну. Да, пусть и самые радикальные из них грабили магазины и банки, но чем же лучше «Патрья и Либертад»?

Всё, что увидел Пабло в тот день, показалось ему настолько мерзким, что он не переставал думать об этом целый день.

– Мы пришли навести порядок. Что же мы сделали?! – думал он. – В нашем государстве половина людей – марксисты?! Двенадцатилетний подросток может навредить истинным столпам демократии?

Со временем он стал задумываться об этом все больше.

Элизио Торрес всё ещё находился в карцере. Он сидел, опустив голову и тяжело дыша.

– Я здесь вместе с этим дерьмом! – слышались крики солдата Инферно. – С марксисткой чумой! С марксистским отродьем! Твари! Вы обязательно ответите, когда узнаете, что я не виноват! Будьте вы прокляты! Чтоб вас зарезали! Чтоб вас разорвали!

Весь израненный, он безнадежно держался руками за решётки.

– Выпустите меня! Дайте мне автомат! Я расстреляю все патроны в марксистских сук!

Инферно сплюнул кровью в сторону Элизио.

– Всё из-за вас! Если бы вас, отбросов, не было, я бы тут не сидел! – вырывался из его горла яростный крик.

Элизио огляделся по сторонам. Напротив него сидел солдат Бениньо и стонал. Тихим охрипшим ослабшим голосом Элизио запел:

Мы с песней встали,

Веря в наш успех!

Прогресса ради

Флаг един для всех!

Ему было тяжело произносить каждое слово, но он продолжал:

И ты придёшь,

Вольёшься в славный марш!

И вмиг поймешь

Цветенье нашей песни

И знамён!

Как свет

Рассвета перемен

Зальет эфир

В грядущих жизней мир!

Бениньо слышал эту песню много раз. То играла она в чьей-то машине, то её напевали соседские дети, то её мелодия звучала на параде. Из-за того, что она звучала так часто в его жизни, он невольно запомнил ее, хотя никогда в жизни и не пел по идеологическим причинам. Глаза его были наполнены слезами, а на щеках запеклась кровь. Он растерянно оглядывался по сторонам, а потом решил присоединиться к Торресу. Вместе они пели: Борьба идёт!

Воспрянет наш народ!

Для жизни мы

Построили оплот!

Наш строй встает

За счастье воевать!

Бениньно подвинулся к Торресу ближе. Глядя на Элизио, он вместе с ним продолжал петь:

Наш крик войны

Как сотни храбрых криков

Позовёт

Сонм нот

Свободу защищать!

До той поры

Отчизне воевать!

Народ наш воспрянет!

Оковы сломает!

Отряды гиганты!

Вперёд, команданте!

Народ наш единый!

В борьбе непобедимый!

Народ наш единый!

В борьбе непобедимый!

Бениньо посмотрел на Элизио. Торрес протянул ему окровавленную руку.

– Камрад! – сказал Бениньо и взял Элизио за руку. В глазах стояли слёзы горечи, сожаления и разочарования.

========== XIII Человек без убеждений ==========

Комментарий к XIII Человек без убеждений

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

Варшавянка

Педро, одетый в чёрный свитер и чёрные брюки, сидел на трибуне, закрыв глаза руками. Он еле сдерживал слёзы.

– Как же я мог такое сказать? Как? Как я мог отвернуться от тех, с кем был на протяжении всей жизни? Элизио теперь никогда не простит меня. Я жалкий трус! Я уронил лицо перед нашими врагами. Человек без убеждений, одноклеточная амёба! Не принципов, не идей, не бесстрашия, не души!

Педро вспомнил, как в детстве мыл кухонный нож и чуть не порезался о него. Сердце его тогда дрогнуло, и он подумал, каково это, когда тебя так убивают. Мучения страшнее смерти, как приклад страшнее жерла.

Педро чувствовал себя ничтожеством. Ему хотелось броситься под пули.

– Разве могу я после этого называться марксистом? – думал он. – Разве достоин я быть коммунистом?! Какое малодушие! Какая слабость! Я трус и изменник! Они потащили Элизио в карцер! Они убьют его! Если бы только я мог поменяться с ним местами!

Сантьяго Теодорес сидел в другом секторе. Он думал о предательстве Марко и страхе Педро. Терять было уже нечего. Сантьяго боялся только за товарищей, а страх за себя признавать отказывался. Он кинул взгляд на загороженный сетчатым забором бассейн. Около воды сидели женщины, завернутые в одеяла. Сантьяго Теодорес глубоко вздохнул. Послышался резкий крик. Сантьяго оглянулся. Принц избивал четырнадцатилетнего подростка кнутом.

– Давид Кабрера, значит! – орал Принц, замахиваясь кнутом. – Мало того, что марксист чёртов, да ещё и жид! Получай! Получай, отребье!

Одежда на юном марксисте была разорвана. На коже алели полосы, оставшиеся от ударов.

Хуана, сидевшего рядом с Сантьяго, ужасно возмутило происходящее. Он резко встал и побежал к Принцу, спускаясь по ступеням. За ним побежал Сантьяго. В конце пути им перегородил дорогу высокий, но худой новобранец.

– Кто вам разрешал? – сказал фальцетом рядовой, широко выпучив глаза. – Какого чёрта вы здесь делаете?!

Хуан не растерялся. Он сбил новобранца с ног и отобрал у него пистолет, а Сантьяго дал рядовому оплеуху.

Они мгновенно узнали его. Это был Дионисио, или же, как его звали сокращённо, Ничо. С ним братья Теодорес были знакомы ещё со школьной скамьи.

– Урод! – сказал Сантьяго, обращаясь к Ничо.

Хуан направился дальше, наставив пистолет на Эдвина Бьянки. Солдаты заметили его. Он успел ранить одного из них, но они тут же повалили его на пол, и, отобрав пистолет, ударили рукояткой револьвера по лицу.

– В карцер его! – завопил фашист. Хуана поволокли в камеру. Сантьяго запел:

Negras tormentas agitan los aires

nubes oscuras nos impiden ver

Aunque nos espere el dolor y la muerte

contra el enemigo nos llama el deber.

Это вывело Бьянки из себя, он поднял автомат и мгновенно пронзил поющего штыком. Сантьяго Теодорес упал на бетонный пол. С его губ потекла багровая струя крови.

– Не-е-е-е-ет! – закричал Хуан. – Пустите меня, подонки! Когда-нибудь вы будете наказаны!

– Разве можем мы бояться этих свадебных генералов?! – воскликнул Бартоломе Галилей. – Нет! Всё, что они здесь сделали, – это подняли шум на трибунах, спровоцировали разгорячённых спорщиков! Громкие крики! С таким же успехом это бы сделала футбольная команда Луиса Аламоса!

– Вот именно! – крикнул кто-то из толпы. – Вы думаете, что нас можно запугать?!

– Альенде пал смертью храбрых! – продолжал Бартоломе. – Он держался как настоящий солдат! Он принял войну с настоящим врагом! А вашей единственной войной оказалась война против своего же народа! Позор вам, трусы! Смерть и позор!

– Альенде солдат?! – спросил Принц с ухмылкой. – Победить такого солдата – раз плюнуть! Если он солдат, то я балерина! Вытащите этого сукиного сына сюда!

Солдаты вытолкнули Бартоломе на поле. Принц взял кнут и стал бить его по спине. Бартоломе молчал, каждый раз еле сдерживаясь, чтобы не закричать.

Стадион сковывал руки тех, кто жаждал свободы. Взрывы мостов и станций, штурм дворца, презрительные выкрики и смех – это бунт, но это бунт на коленях. Такова сущность чилийской хунты. Многие из тех, кто попал в лагерь, прожили там только день. Наступала ночь. Утром многих узников ждал расстрел, но в эту бессонную, полную боли, ночь они дышали свободно. Тот, кто их истязал до смерти, оставался идолопоклонником, служителем культа золотого тельца, рабом, частью тех рамок ультраконсерватизма, в которые сам себя и загнал.

– Знаешь ли, выродок, что всегда ультраправая диктатура имела политический вес?! Мощную армию и волевого лидера?! И всё это вы называете коричневой чумой! Если так, то соглашусь, мы чума! – произнёс лейтенант, улыбаясь.

Он наносил удары бившемуся в агонии Бартоломе до тех пор, пока на его коже не осталось живого места. Так закончил свою жизнь Бартоломе Галилей.

Всё это творилось на глазах у Педро Колона. Чем больше казней он видел, тем больше его сердце взращивало праведный гнев. Он затаился в толпе и наблюдал за происходящим, забывая о страхе.

Когда человек, горячо преданный своим убеждениям, попадает в плен к врагу, он понимает, что ему нечего терять, за исключением своих оков. «Если мне удастся написать свою простую биографию, то ты увидишь, как страстно я силился найти ответ на мучивший меня вопрос: кто же я такой? Кем я хочу и кем я должен быть? Я начал с того, что во мне живет душа революционера, и отсюда я последовательно вывел весь смысл моей жизни. Если из растения высушить сок, оно погибнет. И человек должен скорее пойти на гибель, нежели отказаться от своих убеждений», – сказал русский революционер Сергей Лазо.

Капитал сладок как запретный плод. Раз вкусив его, захочешь ещё и ещё. Он очерняет сердце и развращает душу. Алкающему злато начинает казаться, что деньги находятся в людских сердцах. Он берет клинок и легко и непринуждённо, как крестьянин рубит мачете тростник, рассекает чужую плоть, чтобы достать заветное сокровище.

Так поздним вечером диктатор совсем не думал о том, что творилось в лагере по его инициативе. Ему казалось, что он никогда не умрёт. Жизненная рутина продолжалась. Жена его Лусия непринужденно разбирала причёску, вытаскивая из волос шпильки. Ей было все равно. Новейшей модели телевизор показывал нелепый бурлеск. Зрители безудержно хохотали с экрана. Для кого-то свет был уже невыносим, кто-то с удовольствием глядел на него в темноте. Свет прожекторов ослеплял страданием, свет экрана заставлял смеяться. Диктатор ни о чём не беспокоился, проводя ночь в компании жены.

Лусия Ириарт появилась на свет зимой 10 декабря 1922 года в городе Антофагаста в семье адвоката, Освальдо Ириарта Корвалана. Когда-то он был бывшим министром внутренних дел при президенте Хуане Антонио Риосе и сенатором Радикальной партии. Мать жены звали Лусия Родригес Ауда де Ириарт. Она была прямым потомком французского деятеля Доминика Жозефа Гары. Осенью в сентябре 1941 года Лусия встретила на своем жизненном пути младшего лейтенанта Августо Пиночета. Они без памяти влюбились друг в друга. Будущий диктатор сделал ей предложение руки и сердца 11 апреля 1942 года. Отец Ириарт не был в восторге из-за их женитьбы, так как лейтенант не обладал высоким положением, но, вопреки воле отца, в январе 1943-го пара всё же сыграла свадьбу. Некоторое время муж и жена жили в Эквадоре. У них родились три ребёнка. В Кито супруг стал одним из основателей Военной академии, что дало супруге возможность вращаться в высшем обществе.

Лусия Пиночет была далеко не простой домохозяйкой, хоть и не признавалась в этом. Она являлась правой рукой генерала. Она была, по словам лидера хунты, одним из немногих людей, которые оказали наибольшее влияние на его решение организовать государственный переворот против президента Сальвадора Альенде 11 сентября 1973 года.

Да, эта женщина была лукава и коварна. Притворяясь беспартийной, она разоряла государственную казну, участвовала в самых важных событиях страны. Лусия купалась в роскоши. Когда Пиночет намеревался совершить переворот, она с улыбкой упрашивала его, как упрашивает любовница богатого плантатора подарить ей ожерелье, принести ей разбитые очки Сальвадора Альенде.

В день ареста Элизио, Мерседес Торрес, Ласаро и Марта уже были в аэророрту Кубы. Гавана встречала их жарким осенним солнцем. Листья изящных пальм, возвышавшихся над городом, развевались от лёгкого бриза. Здесь продолжало царить равенство и свобода. «Ни один лист не пошевельнется в Чили, если я об этом не знаю», – заявлял Августо Пиночет. Я ни в коем случае не стану говорить, что генерал был дураком или вовсе умственно отсталым. Поливать кого-либо той грязью, коей он не пачкал других, подло. На такое способна только правая пропаганда, которую как раз и приветствовал Августо, но пусть читатель не думает, что столь остроумное высказывание о движении листьев принадлежит ему. «И ни единый лист не упадет без ведома Его…» – говорит нам фраза с древнейших страниц Корана. Стоит отметить, что Пиночет имел довольно извращённое понятие о Боге. Он мнил себя богоизбранным и свято верил в то, что, когда однажды на него устроили покушение, его уберегла икона Мадонны – следы от выстрелов на стекле автомобиля по чистой случайности совпали с её силуэтом. Он был далёк от революционного течения теологии освобождения, как обыкновенно бывает далека слепая рыба от космоса. Для него не было бога, кроме него самого. Так белоинтервенты, убивая, кричали, что с ними Бог, следовательно, им можно всё. Ослеплённый властью диктатор придерживался такой же позиции. Его не смущали массовые расстрелы и пытки граждан, в числе которых были и священники.

========== XIV Восхождение ==========

Советский поэт Андрей Вознесенский писал о солдатах диктатора:

Минута молчанья? Минута анафемы

заменит некрологи и эпитафии.

Анафема вам, солдафонская мафия,

Анафема!

Новое чилийское правительство решительно заявляло о своей позиции насчёт церкви. «Защитники христианских ценностей» считали себя горячо верующими людьми, невзирая на то, что гонениям в эпоху Пиночета было подвержено огромное количество католических партийцев. Прежде всего, репрессии коснулись левых христианских партий, входивших в «Народное Единство», и этим дело не ограничилось. Всего в стране за первый месяц пребывания Пиночета у власти было арестовано не менее шестидесяти священнослужителей и монахов. Как минимум двенадцать из них погибли или «пропали без вести».

В горных селениях близ Вальпараисо священнослужители желали защитить население и потому устраивали протесты против репрессий. «Христиане предпочитают говорить языком мира. Тем не менее, когда диктатура попирает права личности, когда другим путем невозможно добиться блага для нации, когда закрываются каналы диалога разума и взаимопонимания, Церковь говорит о законном праве на повстанческую борьбу», – писал святой мученик Оскар Ромеро о подобном режиме в Сальвадоре и был прав, как был прав Эрнесто Че Гевара, заявив, что христиане должны влиться в революцию и тогда она станет непобедимой. Миф о пассивности христиан распространился по миру ввиду деятельности правых. Так нацистские преступники нанесли колоссальный урон репутации чилийской католической церкви. Под чьим именем они только не прятались! Белый халат, военная форма, ряса – всё стало для них было маскировкой. В частности, в концлагере «Стадион» заключённых исповедовал, а затем рассказывал их откровения начальству некто «отец Хуан». На самом деле его звали Ян Скавронек, и он был польским фашистом. Отечество вынесло ему смертный приговор за геноцид евреев и поляков во время Второй мировой войны.

Из-за протестов в сёлах, лежащих близ Вальпараисо, был задержан абсолютно каждый священник. Храмы, в которых они служили, путчисты разгромили и разграбили. Глава католической церкви Вальпараисо монсеньер Эмилио Тагле был так испуган, что не решился вступиться за задержанных.

Тяжёл флагшток красного знамени, но взявший его однажды несёт его на протяжении всей жизни и не жалуется. Не уронил его и Элизио Торрес.

Крайне настороженно чилийская хунта относилась к иноземных священнослужителям. Испанский падре Альсина, работавший в больнице «Сан-Хуан де Дьос», был обвинён в организации «склада оружия в подвале больницы». Военные задержали его и отправили в концлагерь. Оружия в подвале не обнаружилось, к тому же все работники дали показания в пользу священника, однако отец Альсина был расстрелян. Мятежные офицеры убивали всех, кого считали своими врагами. Тот, кто не был с ними, был против них. Тело падре Альсины сбросили в кровавую реку Мапочо.

В побласьоне Ла Виктория пиночетовцы хотели задержать голландского священника Тиссена, но, к счастью, он был предупреждён и успел скрыться. Тиссену удалось избежать ареста. В слепом бешенстве и негодовании солдатня разбила алтарь и оставила на стенах храма множество следов от выстрелов. Ложь и лицемерие фашистов, глаза которых закрывали тёмные очки, проявлялись в их поступках. Несколько бельгийских католических священнослужителей, взятых под арест за то, что заступились за детей из трущоб, которых избивали солдаты, подверглись истязаниям в концлагере «Стадион».

В противовес тому, что говорила коммунистическая агитация, чилийский переворот был изначально не фашистским, а типичным реакционным военным, подстрекаемым американскими спецслужбами. Однако пиночетовская диктатура невероятно быстро стала поистине фашистской. Ультраправые партии являлись единственными гражданскими соратниками генерала, продолжая вести в государстве активные действия, невзирая на официальный запрет диктатуры на деятельность политических партий. Деятельность правых партий была легализована после 1988 года. Левые были под запретом весь период диктатуры. Фашисты отвечали за пропаганду, внедрив свою идеологию в школы и высшие учебные заведения.

В годы военного режима количество фашистских групп и партий возросла в двадцать два раза.

Сантьяго стал эпицентром насаждения фашизма во всех странах, где испанский являлся государственным языком. «Протоколы Сионских мудрецов» во времена хунты были изданы ровно двадцать восемь раз.

В конце семидесятых в Чили бежали от возмездия со всего земного шара нацистские военные преступники, многие из которых совершили свои преступления повторно, уже в Сантьяго. В период правления хунты приветствовалось написание анонимок. Достаточно было только сказать: «Он коммунист!» – и тебя ждала награда в полтора миллиона эскудо. К тому же всё, что ранее принадлежало обвиняемому, передавалось тебе. Это приобрело массовое явление. Поссорившись, соседи и родственники оговаривали друг друга. Чилийский город Чукикамата прославился этим. Отпрысков богачей, доносивших на своих родителей, обнаружилось девяносто.

Послышался шум. На перекрёсток выехал «Мерседес». Это Пабло Пагано возвращался из гостей. На протяжении всего времени пребывания там ему было не по себе. Мысли путались, и даже свежий выпуск газеты не помогал. Он глубоко вздохнул и кинул взгляд на водителя. Тот внимательно смотрел за дорогой и вдруг заметил, как у поворота на большой скорости мчится джип. Шофёр быстро среагировал и развернул автомобиль, однако не успел отъехать дальше. Джип пробил в двери вмятину и с оглушительным грохотом разбил стекла. Водитель был тяжело ранен. «Мерседес», закружившись, остановился у тротуара. Послышался выкрик. Военный, которому в лицо попало множество осколков, закрыл окровавленное лицо руками и, пребывая в шоке, вышел из машины.

– О, Боже! Эненайс! Что это за звук?! – послышался чей-то крик. – А-а! Авария!

– Спокойно! Нужно вызвать скорую! Иди домой! Я разберусь со всем сам! Отдам последние эскудо!

– Я никуда не пойду!

– Иди, а то я буду нервничать.

– Что ж, пока! Только обязательно позвони мне, как будешь дома.

– Давай!

Эненайс достал из бумажника деньги и побежал к ближайшему таксофону. А потом приехала скорая. Водителя спасти не удалось – он скончался от кровопотери. Пабло оказался в больнице с тяжёлой травмой глаз.

– Доктор, я оставлю на бумаге свой номер. Позвоните мне потом, пожалуйста, и скажите, каково состояние пострадавшего.

– Хорошо, – ответил доктор.

Тем временем Педро Колон всё еще сидел на трибуне и думал. Он вспоминал о том, как они с Элизио впервые познакомились. Встретили они друг друга благодаря сыновьям соседа, рассказавшим Колону о том, что на другой улице живет человек, который увлекается левыми идеями. Педро Колон не находил себе места в жизни, метался от одной позиции к другой, но в конце концов нашёл правильную дорогу, когда решил узнать о Торессе, и потому встретил его там, где ему было суждено. Педро вспоминал первую встречу с матерью Элизио. Тогда они все жили в нищете. Лишь впоследствии каждый из них, приложив большие усилия, смог достичь чего-то. «Народное единство» открывало перспективу перед молодыми людьми, но хунта их остановила.

После переворота произошёл массовой отток самых талантливых, самых незаурядных, самых гениальных людей, представляющих чилийскую интеллигенцию. Это обернулось большой трагедией для науки и искусства страны. Большинство мексиканских, испанских, коста-риканских, перуанских, венесуэльских, аргентинских специалистов сейчас составляют именно чилийцы. Например, Ласаро был вынужден бежать на Кубу. Значительная часть учёных и писателей осталась за пределами Родины навсегда. Читатель может удивиться, но в Аргентину эмигрировал Боэннингер, крайне правый ректор Национального университета. Узнав о том, во что пиночетовское правительство превратило его учебное заведение, он громко рыдал. Новым ректором стал генерал Дальеу, питавший к интеллигентам лютую ненависть. Власть его была формальной. Фактически университет угодил в руки к фашисту Данило Сальседо, которому ещё в юном возрасте был поставлен диагноз «шизофрения».

Педро пережил гибель большинства товарищей и больше не мог этого терпеть. Гнев к фашизму овладел им. Он встал и подошел к перилам.

– Ну-ка, на место! – крикнул Колону солдат и рванул за ним.

– Вы могли бы сделать со мной то же самое, что делаете сейчас с Торресом! – провозгласил Педро. – Но я не имею такой стальной выдержки и потому недостоин называться коммунистом!

Солдафон хотел было достать автомат с плеча, но Колон толкнул его. Между ними завязалась драка. Остальные солдаты при виде этого поспешили рядовому на помощь, но не успели. Педро Колон упал с крыши вместе с фашистом, и оба они разбились насмерть.

========== XV «Да здравствует Чили!» ==========

Пабло Пагано с помощью врача узнал номер телефона Эненайса и захотел позвонить ему. Он шёл, опираясь на деревянный костыль выставляя вперед указку для ослепшего. Несмотря на то, что травма была тяжёлой, зрение должно было вернуться к нему. Пабло подошёл к телефону и набрал короткий номер: 17-25-01.

Послышался гудок. Потом ещё один. Потом третий… Четвёртый… Десятый… Наконец послышался голос:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! – ответил Пабло.

– Я слушаю. Вы кто?

– Спасибо вам за то, что вызвали скорую!

– Господи! Какие здесь могут быть благодарности?

– Я бы хотел встретиться с вами. Где вы живёте?

– Дом 14/10 на улице Эспино Бланка, квартира 48, второй этаж. Но вам лучше не покидать стены дома. На улице неспокойно.

– Поверьте, здесь меня никто не посмеет тронуть.

– В смысле?

– Неважно, сеньор! Вы не заняты сегодня?

– Нет, сегодня я буду дома.

– Ждите меня. Я подойду к двум.

– Хорошо, тогда до встречи!

– Спасибо!

Пабло положил трубку и направился в другую комнату.

Тем временем в карцере Элизио Торрес, подобно Виктору Хара, достал карандаш и стал писать. Рядом с ним в карцере сидели Бениньо и Инферно. Элизио не был поэтом, и у него не вышло бы столь складного стихотворения, как у народного певца – он писал то, что думал. Руки его были разбиты, покрыты кровоподтёками и словно горели от ранений, нанесённых прикладом и электрошокером, но он продолжал писать: «Если этот текст когда-нибудь дойдет до вас, мои товарищи, братья и сёстры, будьте горячо преданы тому делу, которое я начал. Идите и несите красное знамя по всему миру. Пусть земной шар облачится в него! Идите и несите идеи коммунизма по всему свету! Не бойтесь смерти! Не бойтесь пыток! Отдать жизнь за народное счастье есть наивысшее благо, которое вы можете сделать! Вас будут преследовать! Вам будут выносить расстрельные приговоры! Вас будут истязать! Пытаться стереть с лица земли! Будут стремиться задушить! Прервать ваши голоса! Но помните, что объединённый народ никогда не будет побеждён! Вперёд, и пусть пролетарии всех стран станут одним целым!»