Текст книги "Восхождение свободы (СИ)"

Автор книги: Маргарита Кабакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Знайте же, что близок тот день, когда вновь откроется широкая дорога, по которой пойдет достойный человек, чтобы строить лучшее общество, – стал говорить Томас. – Сколько боли и разочарования в этих словах!

Марко Сантьяго сказал:

– Мировой империализм беснуется. Стоит готовиться к тяжким временам. Страна упала на дно. Но не из той они породы, чтобы мы их боялись.

Раздался стук в дверь. Мерседес Торрес вздрогнула и хотела было пойти открыть ее, но Педро остановил её. Элизио направился к двери.

– Это я! Открывай! – крикнул знакомый голос.

Элизио сразу же открыл дверь.

– Это я! – сказал Марко Баррио. – Я был у матери. Вы тоже об этом слышали? Да?

– Ты о перевороте?

– Да, Элизио! Об этом злосчастном перевороте! Я очень соболезную всем вам и сам страдаю от этой непереносимой горести! Я слышал последнюю речь Альенде. Поверить в это я не могу! Его убили эти мерзкие солдафоны! Адмирал Мерино – подлый изменник! Я бы лично плюнул ему в лицо! Тысячи чилийцев разорвали бы их всех на части! Эту лживую отвратительную банду!

– Проходи. Не стоит обсуждать такие вещи на пороге, – сказал Элизио.

Вместе они прошли в небольшую гостиную, что по сравнению с бараком казалась просто раем. Черные стены ветхого дома – не белоснежные стены двухкомнатной квартиры. Просторный балкон с видом на город – не грязный подоконник с выходом на тёмный замусоренный двор.

Комментарий к IX Переворот

Сонмы рук трудовых не на фабриках города!

Сколько ж нас по стране в пытке глада и морока?

Президентская кровь, словно горн, обжигает,

Бьёт сильнее, чем бомба, в кипеньи взрывает!

И я верю, что снова кулак наш ударит.

О, мой гимн, как же плохо выходишь ты,

Когда песнь заглушает все страхи.

Цепенеет живой, но в агонии мечты

Разыщи себя в вечности взмахе.

Ведь ты тишь и покой в этой пытке и мраке.

То, что я никогда не видел, когда явился на свет,

Что я чувствовал и что я чувствую, откроет момент…

Перевод авторский

========== X Покушение ==========

Комментарий к X Покушение

Они пришли с пустынных

Песчаных лон, холмов, морей.

Все реже бьётся сердце, но

Путь продлится сотни дней.

Знаком им вид могильный,

Хлеб вкусить всё тяжелей.

Они пришли с пустынных

Песчаных лон, холмов, морей.

Товарищ им сказал одно:

Людей быт тверже скал.

Истории всех штолен,

Всех поселений стран,

Душа страданьем дышит,

Унижена она.

Настал тот день и вся толпа

Уж братство поняла.

К работе вновь готовы,

Шахтёр и рыболов,

Надежды песнь, как волны,

Союз создали вновь!

Тростник и барабаны,

Железных флейт напев,

Посев взойдёт желанный!

Блаженный всем посев!

Перевод авторский

Один из судей военного трибунала, Пабло Пагано, родился в городе Ла-Серена в 1945 году в семье полковника Пагано-старшего. Его отец отличился в Первой Мировой на западном фронте, воюя на стороне Антанты в армии Италии. В свои восемнадцать лет он уже имел множество наград. Впоследствии он принимал участие в интервенции в РСФСР. У Пагано-старшего была мечта, чтобы его сын Пабло пошёл по его стопам, став солдатом. В 1950 году семья переехала в Вальпараисо, где и прошло детство будущего председателя. Будучи полковником, его отец знал, что такое война, но не страшился отправлять туда сына. В семье царил дух консерватизма, который Пабло впитал вместе с молоком матери. Она также видела его солдатом, правда, всё время по-разному. Перед ней возникал то образ отважного командира пехоты, то грозного морского капитана, то искусного лётчика. Пабло желал попасть в военное училище, но не смог пройти медкомиссию из-за искривления позвоночника. Тогда отец принял меры, чтобы гарантировать сыну поступление. Семья переехала в Ла-Серену, где отец сделал всё, чтобы его сын стал солдатом. Причина переезда была проста – делегат в Палате представителей Конгресса занимал там высокое положение и к тому же был лучшим другом дяди Пабло. Отец был уверен, что получит от него рекомендательное письмо. К тому же он желал разыскать специалиста, способного выправить искривленный позвоночник Пабло, из-за которого его не хотели принимать в училище. В 1964 году Пабло всё же был зачислен. Часть его молодости прошла в Сантьяго в доме дяди со стороны отца, судьи Федерико Пагано, входившего в высшее общество и в политические круги столицы.

Пабло Пагано чётко понимал две вещи: он сын военного, сражавшегося против коммунистов; он питает ненависть и отвращение ко всему, что связано с коммунизмом. Предчувствие отца не обмануло – сын действительно оказался способным курсантом. Он быстро поднялся по карьерной лестнице, став майором. Позже Пабло Пагано был назначен одним из судей военного трибунала Сантьяго.

В перевороте 1973 года Пабло принял участие в штурме «Ла-Монеды», предпочтя «Народному единству» военную хунту Пиночета. Это был самый пик его деятельности. Пабло Пагано подписывал приговоры направо и налево. Будучи воинствующим антикоммунистом, он то и дело кидал в тюрьмы и отправлял на расстрелы каждого, кто хоть немного сочувствовал левому движению. Правда, он мало понимал, что происходило в те годы. Из своего кабинета Пагано практически не выходил. Его единственным сражением стала позорная война против своего же собственного народа. Так, не успев даже никак проявить себя, Пагано сделался угрюмым бюрократом, чьи глаза были слепы и циничны. Своим взором он никогда не видел пыток, подписывая приказы о расстреле, будто это был школьный журнал. Он был уверен, что отправляет на расстрел изуверов, и, совещаясь с судьями, до последнего отстаивал смертный приговор. Для него смерть была игрой. Казалось, что Пагано и в самом деле не знал костлявой старухи с косой. Он знал, что коммунисты – главная угроза подлинной демократии, что они отправили на расстрел офицера интервента, бывшего другом отца Пабло, разграбили поместья дворян и фабрикантов, что были заработаны честным трудом.

У Пабло понятие «коммунист» вызывало ненависть, презрение и негодование. Так у любого нормального человека соответствующие эмоции вызывает слово «фашист». С детства он, как и солдат Бениньо, полагал, что коммунисты – это звери, не знающие жалости. «За такое нужно расстреливать!» – с детства слышал он фразы. – «Большевики – это голод, война и красный террор! Даже не церемонься, если с тобой спорит коммунист, смело бей его в нос!»

Когда Пабло было тринадцать, знакомый дал почитать ему философию исторического материализма. Отец, заметивший книгу у сына на столе, тогда швырнул её на пол и стал браниться: «Выброси эту дрянь и больше никогда не читай! Дружишь со всякими уродами!» – а потом стал читать сыну лекцию о том, что такое коммунизм. Моментально с этого момента одноклассник, который дал Пабло марксистскую литературу, был переведён в другую школу.

Пабло был груб и бесцеремонен. Будучи курсантом, он получил прозвище «Кодкод». Чилийская кошка, она же кодкод или гуинья, принадлежит к роду тигровых кошек и проживает на территории Южной Америки. В окружении курсантов Пабло чувствовал себя кодкодом среди грызунов. Иных он так и называл – «слабаками» и «крысами». Его все боялись, и никто не осмеливался указывать ему.

С детства Пагано проявлял интерес к юриспруденции. Он питал страсть к античной культуре и истории права. Слово «трибунал» воодушевляло и манило его. Это была именно та структура, где он мог разбираться с коммунистами, именно то место, где он бы мог «вершить свое возмездие». В том, что коммунисты – чума людского рода, Пагано был уверен. Он верил, что если исчезнет левое движение, то восторжествует справедливость.

Так же думал и солдат Бениньо. Пабло рос в обеспеченной семье, Бениньо в самой нищей. «Ох, красная сволочь! Насмерть бы забила!» – слышал он от матери. Бениньо рос обычным бедняком, у него даже были друзья в трущобах, но он ненавидел коммунистов больше, чем дьявола, относился к ним так, словно это они алкали стать господами всего мира. Мать не рассказывала сыну о зверствах отца – она рассказывала о нём так, словно это был отважный герой, пострадавший в войне за правое дело. В глубине души она надеялась, что Бениньо когда-нибудь отомстит. Казалось, что она предчувствовала переворот. Так юный фашист Бениньо тоже оказался в ряду тех, кто брал дворец штурмом.

Чилийская армия! Она подобна клеткам, что мутируют, убивая организм раком. Армия предала свою же страну, как раковые клетки, будучи когда-то тем материалом, что несут жизнь, стали материалом, что несут смерть. Чилийская армия! Она срывала со зданий транспаранты! Она сжигала книги! Она перерезала артерии и пронзала сердца!

Так в этот водоворот были впутаны двое солдат, воспитанных в ультраправом духе. Один не знал звона монет, второй не бедствовал. Один был грозой училища, второй имел друзей из трущоб. Один был судьёй военного трибунала, второй – простым рядовым.

Пиночет готовился к параду. Пряжки на белых парадных мундирах офицеров блестели. Пестрили красным и жёлтым кокарды солдатских фуражек. Тёмные очки, скрывающие ложь и убийства, сверкали.

У Элизио Торреса были товарищи и из армии. Одного из них звали Никодемо. Он избрал путь осторожности. Оставаясь в армии, Никодемо тем не менее искренне был предан идеям коммунизма. Страх за близких не позволял вести ему борьбу. Так он стал тихой фигурой, слившейся с толпой криво улыбающихся лукавых офицеров.

Элизио Торрес собрал в своей квартире всех участников подполья. Это были все те же Педро и Андрес Колон, Хуан и Сантьяго Теодорес, Фелипе Пескадор, Бартоломе Галилей, Сантьяго и Матео Либертад, Томас Меллизо, Марко Сантьяго, Симеон Эскуела, Марко Баррио и, конечно, Мерседес Кастильо. Никодемо тоже был с ними.

– Я и Никодемо придумали план, – сказал Торрес. – Итак, как он называется?

– «Сальвадор!» – ответили все хором.

– В Сантьяго пройдёт парад фашистской армии. Пиночет должен будет смотреть на него с балкона и приветствовать подразделения. У меня, как вы знаете, есть знакомый солдат, с которым у меня сложились доверительные отношения, – Никодемо. Для того, чтобы не выделяться из толпы, я одолжу у него форму. Так я смогу пронести с собой пистолет, не привлекая внимания. Рядом с местом, где пройдет парад, стоит дом. Окна его коридора выходят на солнечную сторону, то есть расположены прямо напротив балкона. Идея рискованная, но мы должны, нет, обязаны попробовать! Мы должны отомстить за тысячи смертей! Встречаемся завтра в восемь часов у меня дома. Парад состоится в десять.

– Это пистолет с глушителем, – стал говорить Никодемо. – Стреляет абсолютно беззвучно. Достаточно всего одного выстрела. Убьёт мгновенно. Пуля разрывная. Выстрелите фашисту в лоб – и он безнадёжно мёртв.

– Где ты достал разрывные пули? – поинтересовался Элизио у Никодемо.

– Приобрёл на чёрном рынке, – ответил Никодемо.

– Кто ручается за то, что дверь в этот самый дом будет открыта? – задал вопрос Андрес.

– Всё просто. Утром мы дождёмся, пока кто-нибудь выйдет из дома на работу. Дверь будет в нашем распоряжении, – сказал Элизио.

– А если не выйдет? – спросил Педро.

– Обязательно выйдет! – вмешался Хуан. – В течение недели, как мне повелел Элизио, я каждое утро приходил туда и наблюдал. Там всегда в одно и тоже время выходит жилец с велосипедом.

Они долго обсуждали план покушения, а потом включили «El pueblo unido».

В день переворота журналисты радиостанции «Магальянес» запели песню «El pueblo unido jamás será vencido», и народу Чили стало слышно, как её прерывают очереди автоматов продажных офицеров, ворвавшихся на радиостанцию. Из пятидесяти сотрудников «Магальянес» погибли все. А потом в концлагере «Стадион» к певцу и революционному активисту Виктору Хара, чьи кисти рук были перебиты, а лицо изранено, с ухмылкой обратился лейтенант: «Ну, теперь пой, если можешь, чертов певец…». Поэт, поднявшись, запел: «El pueblo unido jamás será vencido…» Фашисты затащили его в камеры пыток, и 15 сентября Виктор Хара был расстрелян.

Стоял вечер. Было поздно. На чёрном небе не было ни облака, была видна только круглая плошка луны.

– Моя мама приготовила пирог. Он уже разрезан на куски. Угощайтесь! – сказал Элизио. – Мамы сегодня нет дома, она помогает Марте и Ласаро собирать вещи, чтобы бежать на Кубу. Это я им посоветовал. В случае чего у нас должны быть преемники. К тому же их жизням угрожает опасность. Под предлогом того, что я хочу удостовериться, что они хорошо устроились на новом месте, я отправлю мать на самолёт. Скоро они улетят… Берите кофе, пока горячий, а то остынет.

Мерседес Кастильо взяла гитару, что стояла в углу комнаты, и стала петь песню Виктора Хара:

Venían del desierto,

de los cerros y del mar,

el corazón se desató

y largóa caminar.

Sabían de la muerte,

lo duro que es el pan,

venían del desierto,

de los cerros y del mar.

Голос её звучал плавно и гармонично – голос народного менестреля отражался в нём. Мерседес пела тихо, но мелодично. Остальные стали подпевать ей:

El camarada les habló

de nuestra humanidad,

la historia de la mina,

del campo y la ciudad,

Vibróen el alma

tanta humillación

y toda aquella multitud

comprendióla hermandad.

Volvieron al trabajo,

minero y pescador,

cantando la esperanza,

labrando la unión,

con cañas y tambores

y flautas de metal,

sembrando las semillas

que todos gozarán.

Вскоре настало время разлуки. Друзья, словно искры, разлетающиеся в стороны, покинули дом Торреса. Элизио лёг на кровать и сам не заметил, как уснул. Ему приснился кошмар – кошмары снились ему довольно часто. А потом наступило утро.

Никодемо больше не появлялся в доме Элизио – его задачей было только одолжить ему форму и достать оружие. Элизио был в штатском – в белой хлопковой рубашке и брюках. Ему только предстояло облачиться в грозную форму солдата. Педро, Андрес, Хуан, Сантьяго, Бартоломе, Сантьяго, Матео, Томас, Марко и Мерседес явились точно к нужному времени. Элизио повертел в руках пистолет, а потом бросил взгляд на окно, словно пытаясь представить дальнейшее.

Внезапно послышался стук в дверь. Элизио, спрятав пистолет за спиной, подошел к двери и открыл её.

– Красная зараза! – крикнул человек, вбежавший в комнату. За ним в квартиру ворвалось два солдата и офицер.

– Всем лечь на пол! Я приказываю, ублюдки! – проорал офицер, доставая револьвер.

Элизио глазам своим не верил. Перед ним стоял Марко Баррио. Подавив чувство разочарования, словно зажав рукой рану, Торрес схватил пистолет и нажал на курок. Патронов в нём не оказалось – они были украдены Марко.

Один из рядовых крикнул:

– Оглох, что ли?! Марксистское дерьмо!

Солдафон направил на Элизио автомат, другой в это время срывал со стены чёрно-красный плакат с Че Геварой.

Элизио отказывался лечь на пол, и тогда офицер ударил его по голове рукояткой пистолета, а солдаты сбили с ног. Элизио упал. Со лба потекли капли крови.

– Сколько эскудо тебе дали?! – спросил Элизио, обращаясь к Марко.

Марко Баррио проигнорировал его. Он заранее знал, на что идёт, потому что был агентом ЦРУ США.

========== XI На стадионе ==========

Невозможно полностью представить образ Мерседес Кастильо, не узнав её историю. Эта смуглолицая женщина с очень длинными вьющимися чёрными волосами родилась во Франции, в городе Марселе. В своё время она познакомилась с молодым чилийцем и влюбилась в него без памяти. Как его звали – неважно. Мерседес и чилиец уехали в Сантьяго. В один прекрасный день Мерседес очень сильно поссорилась со своим возлюбленным по причине его измены. В Сантьяго у Мерседес Кастильо никакого жилья не было, потому что квартира, в которой она жила с чилийцем, была оформлена на его имя. Мерседес хотела было вернуться во Францию, где они с матерью снимали жильё, но, узнав, что её мать умерла, так и не вернулась. Она абсолютно ничего не умела делать и поэтому была вынуждена устроиться уборщицей в ресторан. В Марсель Мерседес не возвращалась, надеясь, что любимый придёт за ней, что он все ещё её любит. Она терпеливо ждала, но этого не случилось. Вскоре Мерседес лишилась работы и оказалась на самом дне. Да, она стала проституткой и воровкой. Настал день, когда Мерседес, взглянув в зеркало, подумала, что ненавидит себя, чувствует себя грязной. Она не могла понять, почему так поступала. По ночам Мерседес лежала на кровати в бараке и едва ли не плакала, а голод мучил её, словно зверь. И она снова пошла против своих принципов, совершив однажды ночью при помощи двоих знакомых кражу в магазине сеньоры Дуарте. Наконец-то можно было поесть, она ела и плакала. Потом её арестовали. Один из воров признался в содеянном и сдал всех. Так Мерседес попала за решётку. И когда наконец она вышла на свободу, то поняла, что не хочет жить. Однажды Мерседес проходила мимо магазина сеньоры Дуарте, думая о неугасающей ненависти к себе.

– Рамон! – послышался женский голос. – Рамон!

– Смотрите! Опять она здесь! Посмотрите на неё! Ворьё! Она уже отсидела за кражу! – крикнул прохожий вслед Мерседес.

– Чтобы она к моему заведению близко не подходила, Рамон. Хорошо? – обратилась хозяйка магазина к офицеру полиции.

– Да! Проваливай! – сказал брат хозяйки, одетый в чёрный костюм.

Тогда-то пламенный бунтарь Элизио Торрес и встретился на её пути.

– Что здесь происходит, сеньоры? – спросил он, кинув взгляд на офицера, а затем на запуганную женщину.

– Ничего, просто эта шлюха опять появилась у магазина сеньоры Дуарте! – закричал брат хозяйки и махнул своей громадной рукой, показывая ею на Мерседес.

– Да, за этой женщиной числятся вопиющие нарушения! К тому же она еще и проститутка! – заявил офицер полиции. – Поэтому во имя порядка пошла вон! Никто не ручается за то, что она не рецидивистка!

Мерседес, худая, в рваной одежде, стояла напротив офицера. Её пробирала дрожь. Голова её была опущена, тёмные глаза наполнены слезами. Она ненавидела себя. В этот момент она пожелала себе смерти.

Полицейский поднял кулак на Мерседес, но Элизио не позволил её ударить, быстро схватив его за руку и впившись ногтями в рукав.

– Посмотрите! Посмотрите, насколько она истощена! Ей нечего есть! Все её поступки были вынужденными, потому что ей надо было хоть как-то выжить! – сказал он.

– Что вы себе позволяете?! Вы её оправдываете! Эту воровку! Эту проституку! – возмутился полицейский.

– Женщины идут на панель не от лучшей жизни, сеньор! А вы, сеньор офицер, судя по вашим золотым часам, наверняка берете взятки! Я видел вас на днях и узнал вас! Хороший у вас автомобиль! Лучше, чем у президента! Ничего не скажешь!

Офицер рванул в сторону Торреса. Тот сделал шаг назад и сказал:

– «Мерседес» и поход в дорогой ресторан! И весьма подозрительный телефонный разговор! Полиция нынче раб режима! Пёс сеньора Фрея, ненасытного преступника! Кто же после этого проститутка, а?!

Мерседес Кастильо укрылась за спиной Торреса.

Взбешенный офицер достал пистолет и заорал:

– Ты арестован!

И Элизио отправили в тюрьму. Мать очень переживала за него. Когда она узнала о том, что Элизио потерял свободу, у неё чуть не разорвалось сердце.

Каждый день Кастильо ходила на площадь рядом с магазином, чтобы просить деньги у прохожих. Там они с Элизио вновь и встретились. Он узнал её. Она узнала его. Сначала они долго смотрели друг на друга, а потом Мерседес решилась заговорить с ним: – Это вы?

– Этот случай с офицером?..

Мерседес не могла сдержать слез. Она взяла Элизио за руку и расплакалась. Он обнял её, и они пошли к бараку, где она и жила.

– Вас зовут… – пролепетала женщина.

– Элизио… Торрес… – ответил её спутник.

– Элизио! Я обязана вам жизнью! Не стоило вам обращать на меня внимания! Я сама виновата в том, что так вышло! Как я хочу, чтобы моя жизнь началась сначала!

Глаза Мерседес выражали отчаяние. Она опустила голову и закрыла лицо руками. Ей было сложно говорить, она только рыдала, задыхаясь.

– Жизнь можно всегда начать сначала. И для тебя она только начинается. Не плачь, – и Элизио провёл рукой по голове женщины.

– Благодарю вас… Тебя! – ответила Мерседес, всхлипывая.

– Если ты и в самом деле хочешь изменить свою жизнь, приходи завтра к магазину. Я отведу тебя к себе домой и познакомлю с товарищами.

И Мерседес пришла, увидев в новой жизни луч надежды. Она писала с ошибками, но Элизио исправил это и стал обучать её левым идеям. Хуан Теодорес научил её играть на гитаре, ведь от природы ей был дан уникальный голос. Среди новых друзей она нашла новый смысл жизни. А вскоре выяснилось, что тот, кого она так сильно любила, низко пал и в конце концов спился. Он был ей больше не нужен – она поняла, что любила не того человека. Всё, что осталось у Мерседес как напоминание о далеком прошлом, – это её гражданство. Несмотря на то, что Мерседес уже много лет жила в Сантьяго, документы она так и не поменяла, что и спасло ей жизнь.

В тот день Торрес наказал матери, чтобы она помогла Марте и Ласаро бежать из Чили. По его словам, она должна была поехать вместе с ними, чтобы потом вернуться и доложить об их делах.

– Письмам я не доверяю! – заявлял Элизио. Истинной причиной этому была тревога за мать. Он боялся, что если операция «Сальвадор» провалится, то последствия коснутся и её.

Теперь же квартира Торреса была разгромлена. Некогда висевшие на стене портреты Сальвадора Альнде и Че Гевары валялись на полу, разорванные на куски. Старая миниатюра с изображением Данко лежала вниз лицевой стороной, испачканная в крови, что была так недавно пролита. Кухонные принадлежности были разбросаны по всей площади комнаты. Коммунистическая литература оказалась на полу. На книге Николая Островского «Как закалялась сталь» остался след от грязного сапога офицера. От первого тома «Капитала» была оторвана обложка. Том стихов Эрнандеса лежал в луже, рядом с разбитым кувшином, тарелками и кружкой. Казалось, что в квартире прошло землетрясение.

Участники операции «Сальвадор» были арестованы и отправлены на стадион.

– Живо ведите сюда этого ублюдка!.. Да! Вон того, что слева, с разбитой рожей! – презрительно показывая пальцем на Элизио Торреса, проорал лейтенант. Звали его Эдвин Димтер Бьянки, но он велел всем называть себя Принцем. Глаза его, наполненные дьявольским гневом, скрывали тёмные очки. Он родился и вырос в семье немецких эмигрантов, а в Чили закончил Военную академию. Знавшие его люди дали ему прозвище «Бешеный Димтер» за дикий пыл, притязательность и безжалостность. Принц прошел стажировку в Школе Америк в 1970 году и держался пронацистской позиции. 29 июня 1973 года он принял участие в безуспешной попытке переворота против правительства Альенде, а потом был задержан и посажен в тюрьму. После удавшегося военного путча 11 сентября Принц получил от хунты амнистию.

Принц внезапно появлялся перед узниками, заставляя их расступаться. Заключённые должны были молча вставать. Здесь, на стадионе, он ощущал себя гвоздём программы. Стоя наверху, пафосно отбрасывая солнцезащитные очки и каску, Принц кричал: – У меня нет нужды скрывать лицо от этих марксистских ублюдков!

Каска, ударившись об пол, устремлялась по галереям, юные солдаты тут же бежали за ней, чтобы поднять. Прожектора слепили заключённых. В этом зловеще ярком искусственном освещении было видно круглое лицо выхоленного обеспеченными родителями наследника, нынче лейтенанта. Он не был похож на чилийца и резко выделялся среди черноволосых солдат – белокожий блондин с голубыми глазами.

Элизио стоял рядом с остальными партизанами и большой толпой. Когда он входил на территорию концлагеря «Стадион», его подгоняли прикладами и штыками. Руки его были заложены за голову.

Элизио помнил, что нельзя ни при каких условиях показывать врагам свою слабость. Внешне он был невозмутим, но сердце его учащённо стучало. Алая кровь стекала со смуглого лба и губ. Свежие раны жгли, словно языки костра.

– Мать не переживет этого. Она не переживет, – думал Элизио. – Помнить нужно одно, что нельзя бояться. Я не имею на это право. Мне не страшно. Мне не страшно. Мне не страшно. Что же будет с ней? Нельзя бояться!

Торрес представил перед собой горящую Ла-Монеду, родные кварталы, подвергшиеся бомбёжкам. Он старался думать только о Чили, и на какое-то время ему стало лучше.

– Придурки! Для глухих повторяю! Ведите сюда этого ублюдка! – дважды проорал лейтенант. Каска его была нахлобучена на глаза. С гранатой на ремне, с автоматом за спиной и пистолетом в портупее, Бьянки был одет так, словно пришёл на поле боя. Ко всему прочему, он крепко сжимал в руке кнут. Он бросал на солдат отнюдь не одобрительные взгляды сквозь боевой раскрас. Фигура, облачённая в темно-зелёный мундир, натянуто и горделиво поворачивалась над чёрными, отражающими блики прожекторов, носками офицерских сапог, что периодически делали резкие движения.

– Этого сукиного сына! …Именно его! – продолжал орать Принц, приближаясь к Элизио, затем грубо схватил его за руку и вывел из толпы. – Мать твою!.. Поколотите его как следует! Подонок! Я знаю, что это ты хотел убить Пиночета!

Молодой рядовой, стоявший рядом, с ужасом оглядывался по сторонам. Это был Бениньо.

Внезапно из толпы выбежал юнец и закричал:

– Нет! Не надо! Нет! Не хочу умирать! Нет! Нет!

Лейтенант, запыхавшись от злости, отдал приказ солдатам:

– Вперед! За ним! Быстрее! Убейте его! Быстро!

Трое солдат окружили ребёнка. Один из них отсек ему ухо штыком и ударил по спине автоматом. Тот с криком упал. Остальные, не давая ему подняться, обрушили на него приклады. Кровь расплескалась по бетонному полу. Слышался крик на неописуемо высоких тонах.

«Красная сволочь! Насмерть бы забила!» – вспомнил Бениньо слова матери. Ему стало не по себе.

Расправившись с юнцом, один из солдат, возвращаясь к лейтенанту, наступил на бездыханное тело сапогом.

– Раскрасьте его как следует! – проорал офицер, топнув ногой. Он задыхался от ярости. Глаза его были налиты кровью. Один из солдат ударил Элизио по спине так сильно, что тот свалился на пол к ногам Эдвина Димтера.

– Чтоб тебя! Красный выродок! Марксистская клоака! – крикнул лейтенант, со всей силы пнув Торреса ногой. Элизио перевернулся на спину, прижав локоть к локтю, колено к колену, закрыл лицо руками. Фашист замахнулся на него хлыстом. Он бил со всей силы, сотрясаясь в самых мерзких проклятиях. Сколько раз он обрушил на него удары! Солдаты били его прикладами.

Руки, ноги, лицо кровоточили. Боль пробирала до самых костей. В какой-то момент Элизио не выдержал. Из его груди вырвался протяжный стон.

– Господи! – воскликнул солдат Бениньо. – Что вы делаете?!

До сих пор Бениньо не знал, что значит забить насмерть. На его глазах только что произошла насильственная смерть ребенка, а сейчас он лицезрел страдания лидера подполья.

– Мой лейтенант! – воскликнул он и подошёл, отдав честь. – Сеньор офицер!

– На место, я сказал! – рявкнул Принц.

– Почему вы ведете себя, как коммунисты?!

– А ну-ка, повтори! – заорал Бьянки.

–Не трогайте его! – крикнул Бениньо, схватив офицера за поднятую руку. – Может быть, дело и вовсе не в них! Может быть, дело в нас, а?! При Альенде мне не доводилось присутствовать при массовых расстрелах и пытках! Может быть, я чего-то недопонял, мой лейтенант!

– Заткнись!.. Переломайте им обоим все кости! – приказал лейтенант.

Солдаты набросились на Бениньо, содрали с его плеч погоны и принялись линчевать.

– Предатель! Продался марксисткой банде! Красный мусор! – бранился офицер.

Что чувствовал в это время Элизио? Боль. Страшную боль. Мысли в голове путались из-за постоянных ударов. Фашист, ослеплённый бешенством, орал и оскорблял, орал и оскорблял, ударяя марксиста прикладом по изувеченному лицу. На какой-то момент Бьянки остановился и посмотрел избитому прямо в глаза.

– Ты убийца нашего генерала! Ты хотел его убить! Ты! Ты! Ты! Сволочь!

Элизио Торрес абсолютно ничего не ответил ему.

Лейтенант, проходя мимо пожилого рабочего, в кровь разбил ему лицо, стянул с головы восьмиклинку и засмеялся. Зрачки его глаз сузились на свету. Он одел восьмиклинку на голову Элизио. От малейшего прикосновения Торрес чувствовал боль. К нему подбежал солдат, державший отнятую у кого-то трубку, и заставил его взять мундштук в окровавленный рот.

– Ну что, генеральный секретарь компартии? Нравится тебе твоя должность? – глумливо спросил Бьянки и залился высоким язвительным смехом.

– Я не виноват, уроды! – послышался чей-то голос.

– Нет уж, Инферно! – отвечал солдат.

– Я не марксист! Как вы, твари, посмели назвать меня коммунистом! Я служил с вами! Я штурмовал Ла-Монеду! Какая дрянь донесла на меня! Чтоб вы сдохли! – выкрикнул солдат со странным именем Инферно. Бывшие соратники обрушились на него с прикладами.

– Чтоб вас! Ненавижу вас, уроды! Я не марксист! И никогда им не был! Горите заживо! Уроды! Горите заживо! – шипел он, как змея под сапогом. – Я скорее зарежу каждого первого здесь, чем объявлю себя марксистом!

Солнце палило, как вулкан. Стояла лютая жара. Пулемёты ждали своего часа. Прожектора ослепляли.

Элизио Торреса поволокли к раздевалке стадиона.

Все трибуны были заняты, словно при большом матче. Это был матч смерти, где вместо красных карточек была красная кровь, вместо рефери – офицер, вместо мячей – отсечённые головы.

– Держите бумаги! – обратился один из военных к узникам, сидящих на скамейках. – Значит, так. Заполните бланки! Фамилию, имя! Место работы и партию! Попытаетесь обмануть – пеняйте на себя.

Голос его на удивление был тихим или даже сонным, ведь он не спал несколько часов. У него ужасно разболелась голова. Сейчас он думал только о том, как бы избавиться от боли.

Военный указал пальцем на Хуана Теодореса.

– Вот ты! Ты будешь за главного! – сказал он и зевнул.

Комментарий к XI На стадионе

Военный преступник Бьянки – это невыдуманный персонаж. Он действительно известен расрправами на стадионе. В книге он участвует в расправах на Национальном стадионе, а с исторической точки зрения на стадионе Чили. (это два разных стадиона) ========== XII «Я не коммунист!» ==========

Представить себе полную картину происходящего читатель сможет только тогда, когда узнает о том, как арестовывали Элизио Торреса и других членов подполья.

Фашист наставил на главу подполья автомат. Второй в этот момент сдирал со стены плакат с изображением кубинского команданте.

Элизио не желал подчиняться офицеру, и тогда пиночетовец обрушил на его голову удар рукояткой пистолета, а путчисты повалили на пол.

– Сколько эскудо тебе дали?! – спросил Элизио, обращаясь к недавнему соратнику по борьбе Марко Баррио. Кровь со лба раненого стекала на пол.

Марко Баррио – он был внедрён в марксистский кружок как шпион из центрального разведывательного управления Америки – даже не обернулся.

– Я не коммунист! – внезапно закричал Педро Колон. – Я не коммунист! Я не левак! Я никого здесь не знаю! Я беспартийный! Я здесь всего несколько минут, и я понятия не имел ни о чьих взглядах!