Текст книги "Я больше тебе не враг (СИ)"

Автор книги: Маргарита Дюжева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Таисия запинается на ее имени, тяжело сглатывает, но продолжает:

– У тебя с Марией все серьезно? Она хорошая?

– Почему спрашиваешь?

Мой собственный голос звучит не лучше. Глухой и надломленный.

– Если ты с ней…если у вас все серьезно… то она будет растить нашего ребенка, – слова даются ей с трудом. Она отводит взгляд и некоторое смотрит, как за окном голые кусты покачивают облетевшими ветками, потом продолжает, – я… я просто хочу убедиться, что она хорошая, что не бросит его и сможет достойно воспитать.

В этот момент, я понимаю, что она сдалась. Предательство лучшей подруги, той, о ком она искренне горевала, той, ради которой была готова на все, на любую месть, что-то надломило в ней. Я видел это в потухших глазах, в уныло опущенных плечах, в мертвой, ничего не значащей улыбке.

Сдалась.

– К чему такие вопросы?

– Ты ведь заберешь ребенка, – она не сомневается в этом и, кажется, уже даже не протестует.

Почему-то от этого становится нестерпимо больно. Так, что хочется прижать ладонь к ребрам, сдавить, чтобы хоть как-то унять пульсирующую боль.

– Таисия…

– Погоди, – поднимает бледную ладонь, заставляя меня прерваться, – я знаю, что недостойна. Что такая мать, как я не нужна никому, что мне нечего ему дать. Я все понимаю… Мне просто хочется убедиться, что все будет в порядке.

О каком порядке может идти речь? Порядок – это больше не про нас. Мы в бездне, наполненной хаосом.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Надо что-то возразить, что-то ответить на ее унылые, полные смирения слова, но у меня отказывает речевой центр. Такое чувство, будто придавливает многотонной плитой, лишая возможности пошевелиться и сделать вдох.

Таисия расценивает мое молчание по-своему и продолжает:

– Обещаю не показываться вам на глаза, не надоедать. Просто хоть иногда, хоть раз в год давай знать о том, как у вас дела. Ни встреч, ни фотографий просить не стану, мне достаточно будет просто знать, что у него или нее все хорошо, что о нем заботятся и любят. О большем я не прошу.

***

– Все сказала? – хриплю и до такой силы сдавливаю вилку, что она больно впивается в ладонь.

– Еще не совсем. До конца беременности обещаю себя беречь и выполнять все рекомендации. Не переживай, проблем не доставлю и ничем не наврежу ребенку, – продолжает перечислять, и с каждым словом ком у меня в горле становится все более тугим и острым.

Не дышится.

– Если у тебя будут какие-то пожелания, замечания, требования относительно ребенка, я заранее согласна. Просто скажи…

Такая вся покладистая, покорная, что аж выть хочется.

Глядя на ее бледное лицо, заглядывая в пустые глаза, я сам чувствую себя неживым. Будто мой собственный свет потускнел и пошел рябью.

Где та стерва с наполеоновскими планами? С многоходовками, от которых голова кругом шла и хотелось орать «какого хрена»? Где зараза, которую страстно мечтал или придушить, или в окно выкинуть? Куда она пропала?

Верните обратно! Потому что без нее сдохнуть хочется.

– Я надеюсь, твоя Мария примет ребенка, полюбит его и будет заботиться, как о родном. Мне очень хочется, чтобы у него была мать, которая любит его всем сердцем. Чтобы семья нормальная была. Позаботься об этом. Пожалуйста. Больше я ни о чем не прошу. А со мной можешь делать, что хочешь, – покорно опускает взгляд, – заслужила.

Меня пугает эта покорность. У нее привкус безысходности, угасания. Так выглядит человек, который больше ни в чем не видит смысла.

Я держу эмоции под контролем, хотя меня вот-вот бомбанет.

– А ты что? Собралась жизнь с нуля начинать? Без балласта из прошлого?

– Жизнь? – снова переводит на меня пустой взгляд и жмет плечами.

Что-то со звоном обрывается внутри.

Она не просто сдалась. Она поставила крест на себе.

Больше не цепляется, не злится, не смотрит на меня в плохо скрываемой яростью или тоской. Вообще пусто. Даже Алекса сейчас позавидовала бы тому равнодушию, что ширилось в моей бывшей жене. Тот огонь, который привлек меня в первую нашу встречу, очаровал и безжалостно покорил, не оставив шансов на спасение, теперь затух, оставив после себя лишь горсть черного пепла.

Тася замолкает, снова сосредоточившись на своей тарелке. Продолжает старательно есть, ведь пообещала, что не станет морить себя голодом, а свои обещания, даже самые дурацкие, она держит. Мне ли этого не знать.

У меня кусок в горло не лезет, просто перекрыто все диким спазмом. До сих пор не верится, что мы оказались в такой сраке из-за какой-то сучки. Что нас так перемололо из-за чужих обид и желания хоть как-то отыграться. Гребаный цирк с лядскими клоунами нервно отдыхает в сторонке.

После завтрака я сижу, сцепив руки в замок, а Таисия, как примерная хозяйка, собирает тарелки и отправляет их в посудомоечную машину, стирает со стола. За это время ее взгляд ни разу не поднимается на меня. Она не здесь, не со мной, Я чувствую, как с каждым мгновением ее относит все дальше.

А я…я хочу удержать ее, поймать до того момента, как она достигнет точки невозврата.

– Собирайся, – не узнаю свой голос.

– Куда?

С ее стороны ноль интереса, просто механическое уточнение. Мне кажется, скажи я сейчас, что собрался вывести ее в лес и закопать она даже не удивится, молча кивнет и пойдет за лопатой.

– Потом узнаешь.

Беда в том, что я сам не знаю, куда собрался ее везти, просто мне внезапно кажется единственно правильным и жизненно необходимым забрать ее отсюда.

– Дай мне десять минут, – просит бывшая жена, и я кивком соглашаюсь.

Десятью минутами больше, десятью меньше – неважно. Мы стоим посреди черного болота, которое пожирает наше время, нас самих. Захлебываемся. И кажется, только мне по силам вытащить нас из него.

Спустя ровно десять минут Тася спускается вниз полностью одетая. Темные волосы заплетены в косу, на лице ни грамма косметики, бледные щеки и темные круги под глазами – этот образ бьет наотмашь по нервам своей измученной беззащитностью.

– Я готова.

Как во сне мы выходим на улицу, садимся в машину и выезжаем за ворота. В машине еще прохладно, но кажется, что нет воздуха – вместо него отравленная пустыня. Я уже забыл, когда мог спокойно дышать, не чувствуя агонии за грудиной.

Я не хочу так больше. Меня это задолбало. Меня все задолбало! Я просто хочу вернуть наши жизни обратно и забыть обо всем дерьме.

Но для начала надо вскрыть нарыв, выплеснуть все, что накопилось. Надо сделать больно, чтобы потом стало легче.

Дорога до города занимает непривычно мало времени. Я сам не замечаю, как втапливаю педаль в пол, выжимая из машины максимум, и несусь вперед. Мимо пролетают голые, неказистые деревья, иногда с ревом проносятся встречные машины, но наша полоса всегда пуста.

Таисия ничего не говорит, даже не просит сбавить скорость, хотя вижу, как сжимает кулак на коленях – аж костяшки белеют. Ничего не говорит она и когда врываемся в город, и когда, миновав его по центральным артериям, выскакиваем с противоположной стороны и мчим к промзоне.

Молчит, хотя прекрасно поняла, что это за место, только костяшки белеют еще сильнее.

Спустя некоторое время, покружив среди разрушенных складов, я останавливаю машину возле того самого здания, где когда-то держали Алексу.

– Приехали.

Таисия смотрит в окно, потом переводит на меня серьезный внимательный взгляд. Ни слова не произносит, но я вижу вопрос в ее глазах.

Зачем мы здесь?

Действительно зачем? Для чего я привез ее сюда?

И ответ сам разворачивается у меня в груди. Чтобы спасти. Себя, ее, нас.

***

– За мной

Я первым выхожу из машины, а Таисия медлит, следит за мной взглядом через лобовое стекло и только после того, как требовательно киваю, выбирается наружу.

Я веду ее к той самой лестнице, которая поднимается на четвертый этаж. В промозглой тишине заброшенного здания наши шаги раздаются зловещим эхо, гул от которого бежит по перекрытиям и гаснет где-то далеко, создавая иллюзию присутствия еще кого-то.

Мы идем темными коридорами и за нами тянутся белые облачка теплого дыхания. Здесь холоднее, чем в городе или в доме, затерянном где-то в глубине леса. Нас обступают серые зловещие стены и сверху давит низко нависающий потолок.

Я первый, Таисия на пару шагов позади меня. Она ступает так тихо, что я не слышу, но точно знаю, что рядом. Ее присутствие – это особый вид электрического разряда, пробивающего двести двадцать от макушки и до пят.

Миновав хитросплетение переходов, мы выбираемся в то самое помещение, где когда-то мы с Седьмовым прессовали Алексу. Даже засохшая веревка, грязной змеей лежит на том же месте, где и прежде. На стене все так же красуется стрелка, которую эти сучки нарисовали, чтобы облегчить Змее побег от разъяренного дракона.

Кажется, это все было в другой жизни. Далекой и какой-то совершенно нереальной, местами дурацкой, местами очень дурацкой.

Сейчас я бы много отдал, чтобы отмотать назад и попасть в то время, которое можно назвать «до». До расставания, до звездеца. Отмотать и узнать, что творилось в то время у жены в голове.

Если бы я только знал…

Я бы все глупости вытряхнул из нее еще тогда, открыл бы глаза на милую девочку Алену. Но истории пофиг на сослагательное наклонение. Она презирает его и в открытую смеется над ним.

Таисия тоже замечает стрелку, которую возможно рисовала своей собственной рукой. На миг замирает, позволив горечи просочиться во взгляд, а потом отворачивается.

Помнит зараза. Каждый свой шаг, каждый этап своего извращенного плана.

Я подхожу к краю. Здесь нет ограждения, нет ничего, за что бы можно было ухватиться. Два шага и обрыв высотой в пять этажей, а внизу обломки и раскуроченная арматура. Свалишься – и хана всему.

– Зачем ты привез меня сюда?

– Узнаешь место?

Недолгое молчание, потом сдавленное:

– Да.

– Я все думал, как ты узнала о нем? – оборачиваюсь к ней, чтобы видеть лицо.

Оно все так же бесстрастно. Бледное, словно восковая маска.

– Подслушала, – Таисия равнодушно жмет плечами.

– Интересно и сколько всего ты подслушивала и подсматривала в моей жизни? Нравилось чувствовать себя великой разведчицей? Агентом ноль-ноль-семь? Ну и как оно? Вкусно теперь?

Молчит.

Ей нечем прикрыться, единственное оправдание оказалось еще большим фарсом чем наша семейная жизнь.

– Давайка прогуляемся, у нас как раз маршрут намечен, – киваю на стрелку.

Я понимаю, что это особый сорт садо-мазо, но никак не могу нащупать тот крючок, который запустит цепной механизм.

И вот мы идем по отмеченной тропе, стрелки то на стенах, то на полу. Влево, вправо, по коротким лестничным переходам и заваленным кирпичами помещениям.

Я слышу, как позади меня Таисия начинает тяжело дышать.

Я знаю, что с ней происходит. Она вспоминает. Проигрывает в голове все, что натворила, будучи ослепленной жаждой мести.

– Сюда не идем, – я не стал сворачивать в комнату, из которой был один узкий лаз. В прошлый раз мне не удалось протиснуться следом за Алексой, вряд ли сейчас что-то изменилось. Поэтому веду в обход, и вскоре мы выходим к провалу между двумя половинами зданий.

Прогулочным шагом я подхожу к краю и смотрю вниз.

– Как думаешь, если свалиться туда, есть шансы выжить? Или размотает так, что останется лишь фарш, нашпигованный арматурой?

– Я не знаю.

– Да? – делаю вид, будто озадачен, – не знаешь, а подругу свою этим путем погнала? Не жалко было? Или она не так ценна для тебя, как Аленушка.

На ее щеках пробивается румянец.

– А может, ради дела ее не жалко было? Подумаешь, шею бы сломала… Плевать. Чего всяких психопаток жалеть? Одной больше, одной меньше.

– Она сказала, что пройдет, – вяло огрызается бывшая жена.

– И ты такая: да-да, вали, Санек! Я не удивлен, ты легко людей в расход пускаешь.

Теперь румянец стал пятнистым, а дыхание еще более прерывистым.

– Зачем ты привез меня сюда? – повторяет прежний вопрос, – чего добиваешься?

– А как ты думаешь?

– Никак, Максим, – сдавленно произносит она, – я никак не думаю.

Она снова пытается закрыться, провалившись в пучину безразличия, но я не даю ей этого сделать.

– У тебя есть шанс избавиться от меня. Завершить начатое и дело с концом, – не отводя от нее взгляда, делаю шаг назад. До обрыва чуть больше метра и по спине несутся мурашки. Я не боюсь высоты, но, когда она вот такая – открытая и готовая в любой момент поглотить, врубается инстинкт самосохранения и становится не по себе.

Таисия непонимающе хмурится. И когда до нее доходит, о чем речь, румянец уступает место бледности:

– Дурацкая шутка, Кирсанов.

– Никаких шуток. Это идеальное место. Ты сама прекрасно знаешь, что никто нас не услышит, никто не появится. Тело могут искать годами. Ты можешь толкнуть меня и уйти. Снова, – еще небольшой шаг назад.

Она сдавленно втягивает воздух.

– Ключи в зажигании. В бардачке документы. Деньги… – лезу во внутренний карман и достаю оттуда портмоне, – наличности не много, но есть карты. Пин-код ты знаешь, я ничего не менял.

Бросаю к ее ногам.

Правильно говорят, первый раз – трагедия, второй раз – фарс. То, что происходит сейчас – гротескное, карикатурное подобие прошлой ситуации.

– Ты можешь сбежать. Ребенок останется с тобой, и никто никогда не узнает, что здесь произошло.

– Что ты несешь? – Таисия начинает задыхаться, – отойди от края.

– Зачем? – заложив руки в карманы, небрежно пожимаю плечами. – представляешь, сколько проблем можно решить одним махом. Редкостная удача. Не об этом ли ты мечтала?

***

Да, я – редкостный козел, раз вывожу ее на такие эмоции. Тяжелые, больные и мучительные, специально терзаю, в надежде, что плотину прорвет. Надо вскрыть этот гребаный нарыв и прочистить рану.

– Я никогда не хотела причинять тебе вред!

– Да ты что? – нагло вскидываю брови, – а как же твоя мега продуманная месть? Как же желание любой ценой поквитаться за несчастную девочку Алену, которой я попользовался? Обесчестил бедолажку, оплодотворил против воли, а потом спустил в утиль. Ну тварь же, а не мужик. Таких не то, что наказывать, таких топить надо.

Слова про Алену словно пощечины. Я вижу, как Таська дергается, будто ей и правда прилетает болезненная оплеуха. Хотя так и есть. Все, что произошло – это оплеуха от судьбы. Она порой та еще сучка, так нагнет, что мало не покажется. Наизнанку вывернет и все с ног на голову поставит. Ее уроки капец какие болезненные, но зато самые доходчивые!

– Максим…

– Слушай, может тебе книгу написать? О том, как устроить неугодному мужу глобальный звездец. И обязательно добавить туда главу о том, в каких пропорциях подмешивать энергетики, чтобы бомбило сутками напролет и в голове все мысли в фарш. И про волшебные чаи, от которых в штанах дымится. Я думаю, это будет мировой бестселлер.

Он смотрит на меня огромными глазами, дрожит подбородком, и не может ничего сказать. А я продолжаю добивать, доламывать остатки той стены отчуждения, которую она возвела вокруг себя.

– Ну что же ты? Давай, толкай. Ты же этого хотела. Все то время, что жила бок о бок со мной только думала, как уничтожить, раздавить. Вперед! Мечты сбываются.

– Прекрати…не надо.

– Не надо что?

У нее на глазах выступают первые слезы.

– Страдать-то оно, конечно, приятнее, да? Так аристократично, возвышенно, прямо куда деваться.

– Нет в этом ничего возвышенного.

– Ой, да ладно. Ты на себя со стороны посмотри. Мученица, мать твою за ногу. Воевала за идею, воевала, грудью и остальными местами на амбразуру бросалась, а идея говном оказалась… Какая досада. Может, мне тебя пожалеть?

– Я не достойна… – сдавлено мотает головой.

– Ой заткнись, а? – рявкаю в сердцах, – вот не надо всей этой херни про достойна-недостойна. Просто скажи: я налажала! Нахеровертила так, что у самой волосы дыбом. Ну или толкай и закончим.

Еще один шаг… И она все-таки срывается.

Кидается ко мне на шею и во весь голос рыдает:

– Прости меня, пожалуйста. Прости. Слышишь? Прости. – Она захлебывается слезами, цепляется за меня так, словно я вот-вот исчезну. – Прости меня. Прости. Прости.

Ревет навзрыд, так горько, что у меня кишки скручивает. Стою как истукан, морщусь, в тщетной попытке справиться с цунами захлестывающем с головой, еле дышу.

В этих слезах нет фальши, нет наигранности и попыток перегнуть ситуацию в свою сторону. Есть только дикая тоска и страх.

Мне все-таки удалось сломать тот саркофаг, в котором она собралась себя хоронить, и вытащить на поверхность настоящую Таську. Открытую, беззащитную, глубоко несчастную. Она здесь, рядом, больше не прячется.

– Я была так неправа. Так чудовищно ошибалась, я… – Хватает воздух ртом, задыхается. – это я…я во всем виновата!

Поперек горла колючий ком, так что ни сглотнуть, ни продохнуть, глаза печет. Даже ноги и те слабеют. Меня ведет.

Остатком мозга вспоминаю, что за спиной пропасть, и что в мои планы не входит финал истории, в котором «Жили они долго и счастливо, и умерли в один день. Сразу». Поэтому кое-как оттесняю ее внутрь помещения, увожу от опасного обрыва.

Таисия даже не замечает этого.

– Прости… Пожалуйста, – она сипит и трясется как осиновый лист на ветру, – я не могу без тебя. Не хочу. Слышишь? Не хочу… Если бы ты упал…я следом…

У меня у самого тормоза напрочь срывает. Ядерным взрывом раскурочивает то, что за ребрами до кровавых ошметков.

Я сгребаю ее в охапку, прижимаю к себе, зарывшись ладонью в волосы на затылке.

– Дура! Какая же ты дура!

Водопад из слез моментально насквозь промачивает водолазку у меня груди. Бывшая жена просто заходится в рыданиях, до икоты, до сипов, повторяя как заведенная: прости, прости, прости.

– Все, Тась. Все! Выдыхай, – я сам сиплю и легкие рвет от нехватки кислорода, – Все! Я больше тебе не враг. Все…

Я держу ее, укачиваю, как маленькую девочку, глажу по волосам, нашептывая какие-то глупости, и она вроде затихает, но стоит только пошевелиться, как снова испуганно прижимается.

Я немного отодвигаю ее от себя и, глядя в зареванные глаза, твердо произношу:

– Я не уйду.

Не верит. Стискивает меня еще сильнее снова начиная дрожать:

– Уйдешь… любой бы ушел.

– Пфф, я не любой. Я больной, – шучу с надломом, – лютый извращенец.

Такой себе юмор. Знаю. Но на другой нет сил

– Зачем я тебе такая? – снова икает, – Я же все порчу! Все, к чему прикоснусь.

Это было самое легкое признание в моей жизни.

Она затихает в моих руках. Кажется, даже сердце перестает биться, а потом звучит едва различимый шепот:

– Я всегда тебя любила. С первой секунды, как увидела.

И я ей верю. Знаю, что любит, зараза глазастая. Чуть не рехнулся с ней, но без нее так хреново было, хоть волком вой. А теперь…теперь все будет по-другому. Мы справимся.

И да, я ее простил.

Глава 15

Ночью мне снился сон. Очень странный и безумно волнительный.

В нем Кирсанов увез меня в заброшенное здание у черта на куличиках, подвел к самому краю пропасти и говорил. Много неприятного, больного, жесткого, а местами и жестокого, и каждое слово острым шипом впивалось под ребра. Я сначала пыталась отгородиться, не слушать, не смотреть, не понимать. Зачем? Проще утонуть. Я и так по шею в черном болоте, осталось только закрыть глаза и опуститься, позволив зловонной жиже сомкнуться над головой.

Только не смогла.

Он не отпустил.

Вывернул наизнанку, сломав те баррикады, за которыми я пыталась прятаться. Вскрыл нарыв.

Во сне я рыдала, а он меня утешал. Гладил по спине, говорил, что любит, что прощает. Что все позади.

Во сне, несмотря на слезы, я чувствовала себя счастливой и мечтала только об одном – чтобы он никогда не заканчивался. Я готова была остаться там навсегда.

Но увы, он прошел, как и все остальные.

Я просыпаюсь словно от толчка, чувствуя, как уже привычная горечь моментально расползается по внутренностям.

Хочу обратно! Пожалуйста!

Жмурюсь изо всех сил, в надежде снова заснуть, но все без толку – реальность набирает обороты и не собирается отпускать меня из своей тюрьмы. И плевать она хотела на мою боль, и мои метания.

Я прячусь с головой под одеяло, но и там легче не становится. Убежище, кажущееся в детстве защитой от всех опасностей, не может спасти от того, что кипит внутри.

Мне тошно, но надо встать и поесть. Я обещала Максиму, что не буду делать ничего, что могло бы навредить его ребенку.

Пытаюсь отучиться называть этого ребенка «нашим» или «моим». Это будет только его сын или дочь. Его и Марии. Так будет лучше, для всех.

Перевернувшись с боку на бок, я тяжко вздыхаю. Надо вставать, двигаться, хотя и нет никакого желания.

Отбросив одеяло, открываю глаза и замираю. Потому что за окном не сосны, а открытое светлое осеннее небо, а вокруг меня не опостылевшая обстановка комнаты в частном доме, а квартира.

Моя квартира…

Та самая, в которой мы жили с Максом.

Это место…оно… у меня нет слов описать то, что чувствую.

Сердце разбухает в груди и начинает надрывно сокращаться. Воздух горячими влажными комками падает в легкие, не принося с собой достаточно кислорода.

Сипло вдыхаю, пытаясь хоть что-то расслышать сквозь нервный стук собственных зубов.

Это опять сон? Продолжение?

Кое-как поднимаюсь с кровати. Пол холодный, а я босая, и мурашки несутся вверх по ногам. На мне футболка – старая, застиранная, не моя!

В голове шумит.

Словно пьяная я выхожу из комнаты, иду по коридору, касаясь пальчиками стены. Она ведь ненастоящая? Как и все вокруг? Иллюзия, которая вот-вот рассыпится, оставив после себя кучку горького пепла.

Дойдя до кухни, я останавливаюсь, внезапно ощутив дикую робость. Вдруг все исчезнет, едва я переступлю через порог? А я так люблю это место, так хочу задержаться здесь хоть ненадолго. Еще хоть на пару минут…

И тут же называю себя «трусливой дурой». Нельзя так. Нельзя цепляться за иллюзии, потому что потом будет еще больнее. Уж мне ли не знать?

Поэтому выхожу их своего укрытия и снова замираю, увидев Кирсанов.

Он сидит за столом и, потирая бровь левой рукой, что-то изучает в ноутбуке. Вид серьезный, собранный, хмурая складка между бровями – как это всегда бывает, когда он занят чем-то важным, требующем большой концентрации.

Он замечает меня не сразу. Секунд десять еще пялится на экран, давая возможность рассмотреть себя.

Темные волосы падают на лоб, легкая небритость на жестких скулах, резкий росчерк губ. Красивый мужчина. Из той породы, которая неизменно притягивает взоры женщин. Меня когда-то притянул, примагнитил к себе намертво.

Он, наконец, поднимает взгляд и, заметив меня, спрашивает:

– Проснулась?

– Не уверена.

Я уже готова, к тому, что сейчас этот странный сон распадется на осколки.

– Уже почти полдень, – как ни в чем не бывало произносит он, и у меня сжимается что-то внутри. Сокращается так сильно, что почти больно.

Я не верю…Не могу поверить…

– Как мы здесь оказались? Я не помню.

Он хмыкает:

– Ты заснула в машине. Ехать обратно – долго, поэтому я завернул сюда. Ты проспала весь вечер вчера и полдня сегодня.

В памяти пробиваются разрозненные обрывки – серые дома за окном. Знакомый подъезд. Соседка с рыжим шпицем привычно здоровается и проходит мимо, будто ничего необычно нет в том, что я снова здесь. Тихий скрип двери. Едва уловимый, но такой родной запах дома.

Мягкая кровать и теплое одеяло. Потом провал.

То есть это…это…

– Это не сон? – спрашиваю вслух.

– Как все запущено, – Максим хмыкает и, сохранив файлы, захлопывает крышку ноутбука.

Я все так же стою на месте, наблюдая за тем, как он поднимается, но идет не ко мне, а к плите и ставит на нее чайник. При этом выглядит так обычно, словно ничего из ряда вон не произошло. Будто не было всего того говна, в котором мы барахтались в последние месяцы по моей вине.

– Максим…

– Есть будешь. Это не вопрос если что, – он идет к холодильнику, – пока ты спала я заказал доставку.

Вынимает оттуда несколько контейнеров, потом достает тарелки.

И все это буднично, размеренно, а у меня слабеют ноги. Я тихонько опускаюсь на табуретку и, прижав руки в груди, продолжаю таращится на своего бывшего мужа.

Неужели и правда не сон?

***

– Выдыхай! Лопнешь, – напоминает о том, что емкость легких не бесконечна.

– Пытаюсь.

Сегодня мне чертовски стыдно за свои слезы. Смущенно краснею, словно только познакомилась с этим мужчиной, а не прожила с ним несколько лет в законном браке. Я чувствую себя голой и совершенно беззащитной. Теперь нет ни мести, ни тайн, ни масок. Осталась только я одна.

– Ты, наверное, считаешь меня истеричкой?

– Я считаю тебя стервой.

– Но…

– Беременной стервой, – просто отвечает он, продолжая заниматься едой. Что-то разогревает, что-то просто накладывает. Никуда не торопится, не суетится, привычными движениями открывает шкафы, – где у нас приправа? Та, дымная, помнишь?

– На второй полке сверху.

Отвечаю и морщусь, словив дикий приступ ностальгии. Это мой дом, моя кухня, я знаю, где стоит каждая мелочь, и с закрытыми глазами могу найти любую банку.

Когда пряталась заграницей, каждый день во сне возвращалась сюда, потому что не могла иначе, потому что это то место, где я была счастлива. Нет, не так. Это единственное место, где я по-настоящему была счастлива.

– Спасибо, – Кирсанов сама невозмутимость. Кажется, его совершенно не смущает мой взгляд, который следует за ним, как приклеенный, да и вся эта ситуация. Кажется, его все устраивает.

Я же с каждой секундой нервничаю все больше и больше, вчерашний разговор уже кажется чем-то нереальным.

– Максим, – шепчу, потому что голос позорно обрывается.

– Ммм? – не оборачиваясь.

Взгляд шныряет по его плечам, обтянутым серой домашней футболкой. Снова укол ностальгии. Он такой же как прежде. Я будто снова вернулась в ту жизнь, что было ДО.

– То, что ты вчера говорил…это было специально? Чтобы я прекратила биться в истерике?

Бывший муж не собирается облегчать задачу, поэтому отвечает вопросом на вопрос:

– Что именно я говорил специально?

– Ну…про то, что мы…что ты…меня, – не могу произнести это вслух. Страшно, что в ответ получу от Кирсанова брезгливое удивление и что-то типа «сдурела? Ищи дурака».

– Люблю?

Дергаюсь, как от пощечины, с трудом сглатываю и киваю:

– Да.

– Тась, я сказал это по одной единственной причине. Потому что это правда.

– Но я ведь…

– Стерва? – учтиво подсказывает, ставя передо мной тарелку, – приятного аппетита.

– Но я ведь столько всего натворила.

– Да, это было эпично.

– Это было…чудовищно!

– Тебе виднее, – оглашается со мной и кивает, – ешь, а то остынет.

Я покорно беру вилку в руки, но к трапезе не приступаю.

– Если все это только ради ребенка, то не стоило…

– Это не ради ребенка, – произносит твердо, – и не ради каких-то там мифических причин, которые ты себе придумала. Я сказал это, потому что так чувствую.

– Даже несмотря на то, что я вот такая? С тараканами?

– С тараканами? – качает головой и тихо смеется. От этого смеха что-то плавится внутри, потому что мне его чертовски не хватало. – это не тараканы, Тась. Это бешеные тараканища.

– И все равно любишь?

– Люблю. Вместе с тараканами. Хотя они, конечно, звездец.

– Любой другой на твоем месте хотел бы прибить.

– Прибить? Да это моя мечта! Только что потом делать? Только самому сдохнуть, потому что без тебя никак.

Он повторяет это так спокойно и уверенно, что у меня снова екает.

– Максим…

– Просто ешь уже, а?

Но я не могу есть, у меня слишком много вопросов, которые убивают аппетит:

– А как же Мария?

– Нет никакой Марии, – жмет плечами, но когда понимает, что так просто я от него не отстану, снисходит до пояснений, – Была, Мария. Мы попробовали, у нас не срослось.

– Почему?

– Ответ смотри выше. Люблю другую.

Меня царапает упоминание другой женщины, но лишь мельком. Он свободен и мог встречаться с кем захочет. И если она хоть немного помогла ему залечить душевные раны, нанесенные мной, то я ей благодарна.

– В чем ты пытаешься меня подловить, Тась? Что ты пытаешь доказать? Что недостойна любви?

– Я просто не понимаю, как можно простить то, что я натворила?

Он жмет плечами:

– А вот так. То самое, пресловутое «если любишь по-настоящему, то простишь». Моей любви для этого оказалось достаточно.

А моей получается нет?

Он смог простить и оставить в прошлом ту дичь, что я натворила. А я не могла остановиться и отказаться от своей дурацкой мести? Не поняла очевидного, того, что он – вся моя жизнь. Дура! Слепая дура!

– Э, нет. Стоп. Стоп! – вскидывает ладони в предупреждающем жесте, – не смей реветь.

– Я пытаюсь, – шмыгаю носом, а губы предательски трясутся, – Честно пытаюсь, но… оно само. Это гормоны… И я боюсь, что сейчас проснусь и окажусь в той реальности, где ты от меня отказываешься.

Он вздыхает, пересаживается рядом со мной и утягивает к себе на колени. Я как испуганная птичка, боюсь лишний раз шевельнуться. Вдруг все это иллюзия?

– Да кому я тебя отдам, чудовище ты мое беременное? – усмехается Кирсанов, прижимая к своему плечу, – так и придется мучаться до самой старости.

Я постепенно расслабляюсь в его руках. Прижимаюсь к груди, с упоением слушая до боли знакомый ритм сердца, вдыхаю родной запах.

– Прости меня, – повторяю еще раз, – я была слепа и глуха. Променяла настоящее на бег за призрачным фантомом.

– Все в прошлом, Тась. Все в прошлом. Только давай договоримся. Больше никаких тайн и никаких Крестовых походов. Если вдруг снова что-то стрясётся – просто поговори со мной до того, как тебя вынесет на тропу войны.

– Хорошо, – прячусь, уткнувшись ему в шею.

– Обещаешь? – подозрительно уточняет Масим.

– Обещаю.

Жаль, что мне потребовался такой болезненный урок от жизни, чтобы научиться главному – умению говорить с тем, кто рядом.

Я чувствую, как он прикасается губами к виску, и узел в груди ослабевает.

У наших отношений и правда появился второй шанс. И все благодаря Кирсанову.

***

А дальше у нас был долгий и мучительный разговор.

Я чувствовала себя одновременно нашкодившим подростком и конченой дурой. Мне в жизни так стыдно не было, как сейчас, сидя на этой кухней, перед этим мужчиной.

Он простил меня, но не стал ни нянчиться, ни беречь мои чувства. Задавал вопросы. Много вопросов. И порой настолько болезненных, что хотелось сбежать, ну или хотя бы провалиться сквозь землю.

И взгляд этот… Серьезный, пронзительный… Порой жутко строгий, а порой с явным оттенком «ну, ты звездец, Тасенька, полный звездец».

Я рассказала все, от и до. Ничего не утаивая, и не пытаясь как-то отбелить себя в его глазах. Тут три-не три все равно фиг отмоешься. Просто сидела, уткнувшись взглядом в свои ладони, и говорила. А он слушал.

О том, как несчастная брошенная Алена лила нам в уши об ужасном Кирсанове, чуть ли не силой воспользовавшимся ее неопытностью, а потом растоптавшим и выбросившим из своей жизни. О том, как бедняжка страдала, лила слезы и билась в тщетных потугах достучаться до него и осчастливить новостью об отцовстве. О том, как страдала и угасала, а две великовозрастные идиотки прыгали вокруг нее, пытаясь утешить, а потом, когда подружка «умерла» бросились мстить козлу, виновному в этой смерти.