Текст книги "Я больше тебе не враг (СИ)"
Автор книги: Маргарита Дюжева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Окидываю ее взглядом, и снова вспоминаю то, с чего начинался этот звездец. Пусть волосы больше не истошно красные и элегантные наряды остались в прошлом, уступив место уличному стилю – это все та же Алекса, мой личный антисекс.
Хотя вру, звездец начался гораздо раньше – когда я встретил Алену.
Я силюсь вспомнить подробности того рокового знакомства и не могу. Потому что было никак и ни о чем. Просто девчонка, с которой можно провести несколько дней без проблем и забыть. Что я, собственно говоря, и сделал – забыл без малейших колебаний и сожалений. Наверное, забыл в первую же минуту, после того как сказал «прощай». Кто же знал, что это не конец, а только начало? И что спустя несколько лет придется разбирать такую кучу дерьма? Я вот точно предположить этого не мог, просто развлекался, ни о чем не думая, и уходил, ни о чем не жалея.
И вот теперь вынужден разгребать отголоски этой беспечности.
– Кирсанов, – Алекса не отступает, – не мучай Тасю. Это добьет ее.
Скорее меня добьет вся эта сраная ситуация.
– Проваливай, – кивком указываю в сторону, – тебя отвезут.
Снова приваливаюсь спиной к стене и закрываю глаза.
Некоторое время Алекса топчется рядом со мной, потом уходит. И я знаю, что она никуда не свернет, не попытается сбежать или выкинуть еще что-нибудь, сделает все, что прикажу. Скажу прыгай – прыгнет, скажу не дыши – задохнётся. Захочу, чтобы наизнанку вывернулась – вывернется. Беда лишь в том, что мне уже ни черта не хочется.
Кажется с ее уходом, в коридоре становится больше кислорода. Я глубоко вдыхаю, задерживаю, потом медленно выдыхаю. Потом поднимаюсь и медленно, через силу ползу в палату к бывшей жене.
Она спит, свернувшись калачиком и подложив ладонь под щеку, и даже во сне кажется абсолютно несчастной. Даже с закрытыми глазами я чувствую ту горечь и боль, которые засели глубоко внутри нее.
Ей хреново, мне хреново. А кто в этом виноват?
Она. Алекса. Алена. Я сам. Тугой клубок, который не распутать. В монастырь что ли свалить?
Взяв стул, я усаживаюсь напротив кровати и, уперевшись локтями на колени, долго смотрю на Таисию. Она хмурится во сне, а у меня сердце замирает. Люблю несмотря на ненависть, злюсь от этого и тут же обессиленно сникаю. Не отвязаться от этих чувств, не выкинуть ни из головы, ни тем более из сердца. Чтобы ни случилось, как бы нас ни швыряло – моя. Истинная, мать его, пара, как в дурной книге про драконов. И я ума не приложу, как нам с этим разбираться.
Утро настигает меня все той же палате, на кушетке в углу. Я не помню, как туда перебирался – вроде на стуле задремал, а остальное как в тумане. Тело ноет будто его всю ночь били палками. От жёсткой кушетки ломит спину, от отсутствия подушки – трещит голова. Я ни хрена не выспался и настроение ниже, чем на нуле. Над головой белый потолок, изборожденный вязью мелких трещин, пахнет лекарствами, а где-то за стенкой раздаются голоса медработников.
– Михайловна опять полы не помыла! Мне самой за тряпку браться?
– Где медсестра?
– Обход скоро…
Набор отдельных фраз, которые кружатся в моей голове словно рой назойливых мух.
Так. Все. На хрен.
Я спускаю ноги с койки и сажусь, тру лицо, трясу головой, окончательно разгоняя остатки сна, потом иду умываться. А когда возвращаюсь, Тася уже не спит.
Лежит все так же на боку, растерянно кусает кончик пальца и смотрит на меня. От этого взгляда что-то переворачивается внутри и звенит, потому что в нем ничего нет кроме горечи.
– Проснулась?
Она не отвечает, просто смотрит, а потом медленно кивает. Вопросов не задает, но я считаю себя обязанным пояснить:
– Ты потеряла сознание возле Алениного дома, мы привезли тебя сюда. Ты спала всю ночь.
– С ребенком все в порядке?
– Да, – по этому вопросу я сам пытал врача, так что сомнений нет.
– Хорошо, – Тася закрывает глаза и замолкает.
Она не спрашивает про Алену, про то как я ее нашел, и что будет дальше. Не кричит, не потрясает яростно кулаками, обещая отыграться за подставу. И уж точно не радуется волшебному воскрешению подруги. Она как тень, и я совершенно не чувствую в ней ни энергии, ни огня, и это напрягает.
– Сейчас будет обход. Пусть врач посмотрите тебя, после этого отправимся обратно.
В ответ тишина. Тася только губы поджимает и жмурится еще сильнее, словно от боли. У меня у самого болит. Нигде конкретно, и в тоже время везде.
Когда приходит врач лучше не становится. Тася отвечает односложно, рассматривая свои подрагивающие ладони, а когда медик уходит снова падает на подушку и тянет на себя одеяло в попытке укрыться с головой.
Я не позволяю ей этого сделать:
– Подъем. Нам пора возвращаться. У меня куча дел, – как всегда прикрываюсь работой, – мне некогда тут рассиживать.
– Хорошо, – равнодушно произносит она и сползает с кровати.
Кажется, ей все равно, что будет дальше.
***
Я сам отвожу ее обратно в загородный дом. Всю дорогу Таисия молчит и смотрит в окно. Украдкой бросаю на нее взгляды, и мне не нравится то, что вижу – стеклянный взгляд, отсутствующее выражение лица. Она не здесь, не со мной, а где-то в другом месте. И судя по всему, там тоже ничего хорошего.
Когда начинает моросить дождь, она задумчиво водит пальцем по стеклу повторяя линии, оставленные каплями.
Сука-жена, своими собственными руками разломавшая нашу жизнь…
Я изо всех сил пытаюсь ее ненавидеть, вытаскиваю воспоминания из головы, проигрываю их на повторе, цепляюсь за тот ураган, что разрывал грудную клетку на протяжении нескольких месяцев. Пытаюсь, но безрезультатно.
Мне жаль ее. Как бы я ни накручивал себя, какие бы причины для ненависти не выискивал, но сердце сжималось, когда смотрел на нее.
Ее одиночество чувствовалось так остро, словно оно было моим. Ее боль – как свою собственную.
Хреново быть использованной, да? Чувствуешь, как кишки выкручивает и земля под ногами осыпается, обнажая черную пропасть?
Дорога кажется нескончаемой. Мы добираемся до места, когда уже далеко за полдень. У меня и правда дел до хрена, поэтому даже не заезжаю во двор – разворачиваюсь возле ворот и только после этого останавливаюсь со словами:
– Приехали.
Таисия выныривает из своих мыслей, только сейчас обращая внимание на то, что за окном конечный пункт нашего путешествия.
– На выход.
Так ничего и не сказав, Тася послушно выбирается из салона. На улице дождь, но она даже не замечает его – не пытается накинуть капюшон или как-то прикрыться. Просто направляется к воротам и уходит, так ни разу на меня и не взглянув.
Царапает. Не столько покорность, сколько равнодушие. Оно ненормальное, неживое.
Именно с этой мыслью я уезжаю в город, с ней же провожу остаток рабочего дня, она же бомбит меня ночью.
А еще меня внезапно бомбит Мария. Не знаю, что ей там взбрело в голову, но она начинает мне названивать, а когда отбриваю и говорю, что занят, начинает писать. Какую-то хрень, типа «скучаю», «когда увидимся» и все в этом духе.
Мне хочется ее послать или проигнорировать, но потом вспоминаю про Алену, про то, как небрежно расстался с ней, и к каким звездецким последствиям это все привело. Кажется, я тоже отправил ее в отставку вот так по телефону, в перерывах между просмотром картинок в интернете. Пусть и запоздало, но все-таки понимаю, что не надо пренебрегать людьми, даже если они не нужны. Что слова, которые ничего для тебя не значат, могут породить такую бурю в душе другого, такой ураган, что сметет все к чертям собачьим.
А Мария не сдается и присылает мне фото в черном кружевном белье. Я долго его рассматриваю, пытаясь найти хоть какие-то отголоски в душе, но пусто. Просто трусы на простой заднице, и просто лифчик на простых титьках. Как картинка из журнала – вроде симпатично, а вроде и похер, страницу перевернул и забыл.
Однако вопреки собственному настроению и желанию, я отправляю ей короткое:
«Завтра приеду».
И тут же прилетает восторженное «жду» и какие-то дурацкие смайлики. Мне что пятнадцать лет, чтобы радоваться при виде перевернутых красных жоп, в народе именуемых сердечками?
Следующий день тоже как на иголках. Важная сделка, большие деньги и люди, всерьез заинтересованные в сотрудничестве со мной и с моей фирмой, а я тайком, держа телефон под столом читаю сообщения, падающие на телефон.
Это из загородного. Юрка пишет, что гостья – а он Тасю иначе как «гостья» никогда не называл несмотря на то, что караулил ее сутки напролет – так вот, гостья ничего не ела вчера, и сегодня тарелку вернула почти нетронутую. И гулять отказалась несмотря на то, что погода не по-осеннему солнечная. Вместо этого весь день спит.
А я что сделаю? Могу приказать насильно накормить и вытащить на прогулку, только какой смысл? Поэтому отправляю: «Оставьте ее в покое».
Злюсь, и это играет мне на руку. Мозги тут же активируются, чтобы разбросать текущие задачи, поэтому сделка проходит быстро и удачно. Партнеры довольны, я рад, что освободился от этой обузы.
– Максим Владимирович, может, в ресторан махнем? Отметим? – предлагают они.
Я перехватываю нацеленный на меня кокетливый взгляд его помощницы и морщусь. Хватит, плавали.
– Извиняюсь, но нет.
– Семья? – участливо спрашивает седовласый мужчина, который у них отвечает за юридическую чистоту сделок.
Ложь легко срывается с моих губ:
– Она самая.
На этой ноте мы расстаемся. Они идут праздновать, а я покидаю офис. На сегодня с работой покончено, надо ехать за город и разбираться, кто там не ест и почему. Но прежде я отправляюсь к Марии.
Она встречает меня во всеоружии. Накрашенная, разодетая, с красивой прической. Когда ткань на платье натягивается, я вижу контуры напряженных сосков и понимаю, что под ним ничего нет.
– Максим, ты пришел, – она льнет ко мне, пытаясь обнять, а я перехватываю тонкие запястья и отстраняюсь. Она замирает и вскидывает на меня настороженный взгляд, – Максим?
– Ты прости, что так получилось, но между нами ничего быть не может.
Я опасаюсь истерик и совершенно не настроен на разборки, но она воспринимает мои слова на удивление достойно. И вместо того, чтобы выплеснуть недовольство тихо спрашивает:
– У тебя кто-то есть?
– Есть.
Мое персональное чудовище, которое решило заморить себя голодом.
– Я знала это, – сковано улыбается, – чувствовала, что ты мыслями не со мной, а совсем в другом месте.
– Прости, – извиняюсь еще раз, – спасибо, что потратила на меня свое время, но я точно не тот, кто тебе нужен.
Она вздыхает и, плотнее смыкая вырез на груди, устало машет рукой:
– Иди уже, – и когда я уже выхожу на лестничную площадку, добавляет, – спасибо, что сказал по-человечески, а не повел себя как урод.
Я хмыкаю. Это опыт, девочка. Чертовски хреновый и болезненный опыт.
После разговора с Марией с плеч будто камень тяжеленный скатывается. С чистой совестью я переворачиваю эту страницу и еду за город.
Глава 13
Что-то сломалось, там, за рёбрами, где должно биться сердце. Теперь в том месте непрерывно гудело, сжималось от холода, а иногда наоборот плавилось от внезапного огня. И то, и другое причиняло острую боль, пронзающую от макушки до пят.
Но боль не самое страшное. Боль – это даже хорошо, потому что я ее чувствовала, потому что она намекала, что как бы еще жива. Пока жива. Желание цепляться за этот мир с каждой секундой становилось все слабее. Зачем? Если кругом обман и под ногами нет твердой земли? Если все, чем я дорожила, рассыпалось в пыль и обесценилось?
Я привыкла бороться. Всю жизнь куда-то карабкалась, цеплялась зубами и когтями, чтобы удержаться на плаву. Привыкла ставить цели и достигать их, идти к ним как бы ни было тошно и больно. Привыкла…
Только что делать с осознанием, что цели оказались никчемными? Что я пробивала лбом ворота, рвалась вперед, потому что «так надо», а за финишной чертой не оказалось ничего кроме горсти пепла. И этот пепел – все, что осталось от моей жизни, моей любви.
Для чего цепляться дальше, если все самое важное и ценное в этой жизни я уже сломала? Раскрошила на мелкие куски, растянуло по волокнам и испохабила?
И ради чего? Ради мести, которая не имела смысла, потому что мстить было не кому и не за что.
Меня просто использовали, как листок туалетной бумаги. Подтерлись, испачкали и в конце сказали, что не нужна, что могу проваливать…
Я вспоминаю Алёнино лицо в тот момент, когда она рассказывала правду, и морщусь. На нем было ликование, злорадство и ноль сожалений. Подруга моя, сестра, часть моей стаи… та, ради которой я была готова на все, та, за чью «смерть» я винила не только Кирсанова и себя, собиралась мстить до конца, чего бы мне это ни стоило…
Все пустое. Фейк, игра. Я просто была марионеткой в чужих руках, бестолковой куклой, которую скрутила в бараний рог хрупкая девочка с глазами ангела и черной душой.
Ее ненависть пробила насквозь грудную клетку, легко снося защитные оболочки. Я всю жизнь считала себя сильной, но Алене одним махом удалось поставить меня на колени, обесценив все – мои дела, порывы, чувства. Меня саму.
Я никто. Просто дура. Все мои потуги – никчемны и бессмысленны. Я сама – полная бессмыслица.
В одно мгновение мир вокруг меня потерял все краски, переодевшись в серые тона. Отдалился, потерял четкость. Я не чувствовала запахи, не различала звуки – они смешались в бесформенную какофонию. Окружающая действительность словно тонула в дымке, становясь все более размазанной и блеклой.
Хотелось только одного – спать. Лечь в кровать, отвернуться лицом к стене и ни о чем не думать. Пусть за спиной творится что угодно – мне плевать.
Мне уже на все плевать…
Я сгораю в своем собственном аду и не вижу ни единого проблеска на горизонте. Где-то там, далеко осталась Сашка. С ней все будет хорошо, она сильная, сильнее меня, жестче. Еще дальше – Кирсанов. Его образ прячется от меня за черной пеленой. Слишком больно вспоминать, слишком неправильно, поэтому мозг укрывает эту часть, стараясь оградить меня от еще большего падения.
Я не могу сконцентрироваться, мысли расползаются, как травленные тараканы. Тону, и больше не за что ухватиться.
– Обед, – раздается голос над самым ухом.
Я даже не заметила, как охранник, в котором два метра ростом и килограмм сто спортивного веса, проник в комнату. Не услышала ни скрипа дверей, ни шагов, не почувствовала сквозняка из отрытой двери.
Просто киваю, а когда он уходит, натягиваю одеяло на голову и закрываю глаза.
Следующая фраза, выдирающая меня из забытья:
– Ужин.
Кажется, в голосе говорившего проскакивает недовольство, но мне так все равно, что я лишь жму плечами.
Ужин и ужин. Я-то тут причем?
К еде в тот день я не притрагиваюсь, потому что аппетита не просто нет, он умер. Организм будто скрутил на минимум все свои функции и впал в анабиоз. Я спала, спала, спала. Выныривала из душного сна и, получив болезненный укол в подреберье, снова проваливалась в серую дрему. Там лучше. Там не больно, не страшно, там никак. Нет мыслей, нет спазмов, сдавливающих легкие, и меня там тоже нет.
И снова голос надзирателя;
– Завтрак.
Оставьте меня в покое…
Увы, оказывается, я сказала это мысленно, а охранников не учат читать мысли. Как жаль.
– Вам надо поесть.
– Я не хочу, – чужим голосом.
Я и правда не хочу – голода ноль.
– Надо! В вашем положении голодать вредно.
– В моем положении… ах, да.
Забыла.
Я поднимаюсь с кровати и начинаю уныло ковыряться в тарелке. Какая-то каша. Какая именно не могу понять, потому что нет вкуса, нет обоняния, а на вид…на вид мне все равно.
С трудом запихав в себя пару ложек, я снова возвращаюсь в кровать. Завтрак словно кусок металла падает в желудок, не вызывая ни сытости, ни удовлетворения. Мне неприятно, тошнит, но плевать. Переворачиваюсь на другой бок и прячу голову од подушкой.
И снова мне не дают отключиться. Приходит второй охранник и зовет меня на какую-то прогулку по лесу.
Что я там не видела? Деревья и деревья.
Я отказываюсь, и после этого наступает блаженная тишина. Меня наконец-таки отставляют одну, и я спокойно продолжаю тонуть. Все глубже и глубже. Растворять в сером тумане.
Кажется, кто-то еще раз заходит в комнату и приносит еду. Я даже не оборачиваюсь, не реагирую. Мне ничего не надо. Просто оставьте меня в покое.
***
Осенью темнеет рано. Я не знаю сколько времени, но за окном уже густые сумерки. Мне в них комфортнее, потому что жизнерадостные лучи солнца режут по нервам и еще сильнее загоняют депрессию. Я ненавижу свет и не имею на него право. Мой удел – темнота, в которой едва различаешь знакомые контуры и каждый звук наполнен угрозой. Я не боюсь этих угроз. Кажется, я уже вообще ничего не боюсь. Все говно, которое могло случиться – уже случилось, остается только черпать его большой ложкой и глотать.
Я слышу скрип ворот и размеренный гул двигателя. По потолку яркой полосой проходит свет фар, и в нем черными страшными силуэтами отпечатываются тени деревьев.
Эти образы созвучны с тем, что у меня внутри, и я зависаю на них. Некоторое время смотрю, лениво перетекая взглядом от одного изгибы к другому, потом снова отворачиваюсь к стенке. Потому что надоело, потому что неинтересно, потому что снова проваливаюсь в дрему. Я чувствую себя уставшей несмотря на то, что весь день провела в кровати, меня одолевает такая слабость, что не могу даже рукой пошевелить. А может, не хочу. Может, это и не слабость вовсе, а апатия. Но какая на хрен разница? Никакой. Просто не трогайте меня, не приходите ко мне, не говорите со мной.
К сожалению, кому-то явно наплевать на мои желания.
Сначала на лестнице раздаются жесткие шаги, потом дверь в комнату открывается, да так резко, что ударяется ручкой по стене. Этот звук взрывается у меня в голове сотней обжигающих, колючих залпов и болью в висках.
Следом за ней – резь в глазах, потому что этот бесцеремонный некто со всей дури шлепает ладонью по выключателю, проходит вглубь комнаты и зачем-то открывает настежь окно, запуская внутрь холодный воздух, а потом добивает требовательным:
– Вставай!
Вместо этого я натягиваю одеяло на макушку, пытаясь спрятаться в душной темноте.
– Подъем, Таисия!
Мой спасительный кокон рушится в один момент. Его просто сдирают и бросают на пол. Так же отнимают подушку, когда я, не открывая глаз, пытаюсь спрятаться под ней.
– Оставь меня в покое.
Разве я так много прошу? Однако мой мучитель не желает дать мне даже такой мелочи. Вместо этого хватает за щиколотку и тянет к краю кровати. Я даже опомниться не успеваю, как оказываюсь в вертикальном положении. Ноги едва держат, но на плечах сжимаются чужие жесткие ладони, не позволяя стечь обратно на кровать. Я морщусь, прикрываю ладонью глаза, пытаясь укрыться от света, нагло пробивающегося сквозь смеженные веки.
– Пусти.
– Нет.
Это «нет» звучит как приговори. И вместо того, чтобы позволить мне снова провалиться в спасительную темноту, Кирсанов тащит меня прочь из комнаты.
Он наконец созрел для того, что вывести меня в лес и прикопать под большой сосной?
Мы сворачиваем в сторону ванной комнаты. Или утопить решил?
Я спотыкаюсь через шаг и не нахожу в себе сил для борьбы. Потому что смысла нет. Ни в чем.
– Раздевайся.
Поднимаю на него хмурый взгляд, а Макс, не дождавшись от меня действий, сам хватает за низ футболки и рывком, через голову стаскивает ее с меня. Прохладный воздух тут же неприятно лижет кожу.
– Отстань, – я снова пытаюсь освободиться, оттолкнуть его, но проигрываю. Потому что у меня нет сил, а у Кирсанова их, наоборот, с избытком. Вдобавок он зол и совсем не расположен к мирным беседам.
Следом за футболкой стягивает с меня штаны, а потом прямо в белье заталкивает под душ.
– Я не хочу.
– Хочешь! – нагибается вперед, и не обращая внимания на то, что его собственный дорогой костюм тут же темнеет от воды, крутит кран.
Прохладная вода моментально заливает мне голову и лицо. Я фыркаю, отплевываюсь, прикрываюсь ладонью:
– Хватит!
Макс не позволяет мне отодвинуться. Вместо этого врубает холодную, выбивая из меня дух.
Сдавленно пискнув, я прижимаюсь к стенке, пытаясь выбраться из-под колючих струй, но меня снова сдвигают в центр.
Потом вода становится горячей. И снова холодной.
Кирсанов полощет меня в контрастном душе до тех пор, пока я не начинаю вопить:
– Прекрати! Выпусти меня!
– Очнулась?
– Выпусти. Я сказала!
– Отлично! – он игнорирует мои вопли, берт с полки мочалку и щедро выдавливает на нее гель для душа. После чего сует мне в руки, – сама или мне тебя намылить?
Смотрит в упор, насквозь пробивая бешеным взглядом, и ждет моего ответа. И если я скажу нет, то скрутит в бараний рог и натрет так, что кожа лохмотьями начнет сползать.
– Сама, – забираю у него несчастную мочалку и отвернувшись лицом к стене начинаю вяло возить по рукам.
Кирсанов тем временем сдирает с себя мокрый пиджак и раздраженно швыряет его в корзину.
– Проворнее, – кажется, он вознамерился довести меня.
– Выйди, пожалуйста.
– У тебя пять минут. Потом я вернусь.
Когда дверь за ним закрывается, я обессиленно прислоняюсь лбом к гладкой плитке. Зачем он это делает? Не плевать ли ему на то, как я и что у меня? Или раздражает кислая физиономия? Тут, увы, помочь не могу. После всего произошедшего, опция «радость» у меня отключена, как совершенно бесполезная.
Не обманывает. Через пять минут, когда я уже мылю волосы, низко опустив голову, бывший муж возвращается с новым полотенцем и махровым халатом.
– Спустишься вниз.
– Я не хочу.
– Это не просьба.
Он разговаривает со мной отрывисто и жестко, и я уже давно перестала понимать, что происходит у этого мужчины внутри, потому что между нами такая стена, что не разобьешь и не перелезешь.
Я слушаюсь. Покорно делаю все, что он говорит. Мое внутреннее желе не в состоянии кому-то сопротивляться и отстаивать свое мнение. Да и мнения, как такового нет. Я сама себе напоминаю бездушного робота, выполняющего команды.
***
Когда выхожу из ванной меня по инерции ведет в комнату, но снизу доносится суровое:
– Не туда!
На автомате разворачиваюсь и иду на голос. Когда спускаюсь на первый этаж, Кирсанов сидит в кресле перед камином и задумчиво потягивает из широкого бокала. Между его креслом и соседним стоит столик, на нем тарелка и приборы.
– Я не голодна.
– Сочувствую, – он даже не оглядывается. Смотрит на огонь, расфокусированным взглядом, плавает где-то в своих мыслях.
Я топчусь позади и чуть с боку от него, не зная, что делать. Нет сил находится рядом, и уйти почему-то тоже не могу. Вместо этого просто таращусь на усталый профиль бывшего мужа. Он красивый…
– На мне что-то интересное нарисовано? – все так же монотонно спрашивает он.
Отрешенный голос приводит в чувство, я будто выныриваю из дремы и повторяю:
– Я не хочу есть.
– Придется. У тебя в животе мой ребенок, и я не дам тебе морить его голодом.
– У меня просто нет аппетита, я не хочу…
– Через не хочу. Вперед.
Его твердолобость раздражает, но очень быстро раздражение сдается под натиском апатии. Чтобы возмущаться – нужны силы, а их у меня нет. Поэтому сажусь на кресло, подкатываю столик ближе к себе и, наколов на вилку кусочек мяса, отправляю в рот.
Вообще не вкусно. Совершенно. Просто кусок пенопласта, сдобренный кетчупом, но я продолжаю упорно жевать, даже не смотря на то, что на глазах от усилий выступают слезы. Запиваю то ли компотом, то ли соком, то ли еще чем.
Равнодушно ковыряюсь в тарелке, но почему-то ее содержимое не убывает, будто кто-то невидимый подкладывает куски в тот момент, когда я моргаю.
Кажется, этот мучительный ужин продолжается уже несколько часов, и мне этой тарелки хватит еще на целую неделю. На самом деле проходит от силы десять минут.
– Я больше не хочу, – поднимаю взгляд и обнаруживаю, что Кирсанов наблюдает за мной. Выражение лица у него странное, но мне неохота разбираться в чужих эмоциях.
Просто отодвигаю тарелку от себя:
– Я пойду?
– Нет.
– Я хочу спать.
– Ты спишь весь день.
– Ну и что, – жму плечами. Во сне хотя бы не так тошно, как в реальности. Там тихо и пусто. Даже сновидения и те не спешат ко мне в гости.
Его взгляд становится цепким, будто что-то пытается рассмотреть во мне, что-то понять. Мне все равно, пусть смотрит.
Измученную тишину разрывает гул входящего сообщения. Телефон Максима лежит на столике, ближе ко мне и я, невольно опустив взгляд, читаю на заблокированном экране часть сообщения.
Ты забыл у меня…
Что он забыл не показывает, но зато я прекрасно вижу имя отправителя. Это Мария.
А мне даже не больно… Мертвые не чувствую боли.
Я просто отворачиваюсь и, пока Кирсанов переписывается с другой женщиной, смотрю на огонь. Он такой красивый – с ярко алыми язычками и оранжевой сердцевиной, завораживает настолько, что невозможно отвести глаз.
Мысли словно вареные мухи ползают в голове, причиняя едва уловимый дискомфорт.
Интересно, какая она эта Мария? Наверное, тоже красивая. Мне почему-то кажется, что она непременно должна быть блондинкой с огромными кукольными глазами и мягкими губами. У нее тихий смех и скромная улыбка, а еще мягкий голос. Она наверняка, относится к Кирсанову как к богу и преданно заглядывает в его холодные темные глаза, которые в ее присутствии становятся не такими уж и холодными. Вечная мерзлота принадлежит только мне, с остальными он прежний.
Мне снова не больно. И это странно.
Я будто вижу все со стороны. Неинтересная серия затянувшегося сериала, но под рукой нет пульта чтобы переключить канал. Все ощущения скручены на минимум и не могут пробиться сквозь плотную пелену апатии, которая окутывает меня все сильнее.
Что-то сломалось во мне, перегорело, но я не хочу ничего менять. Мне все равно.
– Таисия!
Вяло вздрогнув, я оборачиваюсь к Максу. Кажется, он что-то до этого говорил, но я не услышала ни слова.
– Что?
Он смотрит на меня неотрывно и почему-то хмурится.
– Прости, я не услышала, – улыбаюсь. Эта улыбка живет отдельно от меня, она неживая, ненастоящая. Сплошной силикон, которым я пытаюсь обмануть бывшего мужа.
– Где ты?
Я теряюсь от этого вопроса, вяло хлопаю глазами, силясь осознать, чего он от меня хочет, а потом жму плечами:
– Здесь.
Мне не верят, потому что волчий взгляд становится еще более пронзительным.
– Я говорю, иди, собирайся. Надо пройтись.
Это еще зачем? Я не хочу ни ходить, ни бродить, ни совершать какие-либо еще бессмысленные телодвижения.
– Давай завтра…
– Сегодня. Сейчас, – произносит с нажимом, не оставляя мне шансов на отказ. Я понимаю, что любое возражение разобьется о стену его упертости, поэтому киваю и молча поднимаюсь со своего места.
Уже оказавшись в своей комнате, испытываю дикий соблазн запереть дверь изнутри и лечь. Смятая кровать манит к себе. Стоит только закрыть глаза и станет легче. Непременно станет…
– Мне долго ждать? – и снова голос Кирсанова выдергивает меня из липкой паутины.
– Иду.
Наша прогулка похожа на вечерний выгул собачонки уставшим хозяином. Без слов, неспешно, несколько кругов вокруг дома. Я не чувствую холода, но Кирсанов почему-то требует, чтобы накинула на голову капюшон. Накидываю. Требует плотнее застегнуть куртку. Застегиваю.
Я вообще делаю все, что он хочет. Мне все равно.
Когда он, наконец, отпускает меня, я возвращаюсь в комнату и заползаю под одеяло. Только уснуть сразу не получается. Я все думаю, думаю, думаю о той самой Марии, с которой теперь Максим. И чем больше этих мыслей в голове, тем сильнее в душе ворочается что-то темное. Оно мучает меня и в тоже время подсказывает выход, единственно возможный в нашей ситуации.
Глава 14
Максим
Утро выдается пасмурным, но безветренным и относительно теплым для середины осени. На часах всего шесть и дом еще утопает в обманчиво спокойном мраке. Мне больше не хочется спать, поэтому я встаю, натягиваю спортивный костюм, кроссовки и отправляюсь на пробежку. Выйдя на крыльцо, киваю бдительному Михаилу, который проводит обход территорий, и, подняв повыше воротник, удаляюсь за дом. По отсыпанной тропке, петляющей среди сосен-великанов, я бегу все дальше и дальше, слушая как мелкий гравий шелестит под моими ногами.
В голове пока нет мыслей – я их старательно избегаю, потому что в последнее время они все чаще сворачивают не туда, куда надо, и в них неизменно царствует бывшая жена.
Почему-то сейчас, когда все раскрылось, когда выяснилось, что все ее авантюры и мстительные потуги не стоили и выеденного яйца, я не испытываю ни злорадства, ни удовлетворения. Только усталую горечь. Все так глупо, так нелепо, что опускаются руки и хочется сказать, да гори оно синим пламенем. А еще лучше свалить в какую-нибудь глушь, взять удочку и сидеть у реки, тупо пялясь на ленивый поплавок.
У меня даже не получается злится на Таисию. Дура она. Ду-ра. Наворотила черт знает чего на пустом месте, нас обоих наизнанку вывернула, а теперь мучается. Вот стоило оно того? Нет. Можно было сделать по-другому? Да. Легче от осознания этого? Ни хрена.
Таська так сильно любила свою драгоценную Алену, так слепо верила ей, что позволила собой манипулировать. Думала, что держит все ниточки в своих руках, а на деле оказалась, что ее саму на этих нитках, дергают, как безвольную марионетку. Насмешка судьбы. Жаль, что оценить не могу, чувство юмора сдохло.
Пробегав полчаса, я возвращаюсь домой, принимаю душ и спускаюсь на кухню, чтобы чего-нибудь перехватить. Каково же мое удивление, когда буквально следом за мной появляется Таисия.
– Проснулась? – обожаю тупые вопросы.
Она кивает, но выглядит странно. Губы искусаны до такой степени, что алым полыхают на бледном лице, под глазами тени, будто не спала ночью. И вместе с тем во взгляде светит угрюмая решимость.
– Все в порядке?
– Да.
Врет. Я это чувствую, как никогда остро, но не успеваю ничего сказать, как она спрашивает:
– Завтракать будешь?
У кого-то проснулся аппетит?
Однако уже через пять минут, убеждаюсь в том, что ни черта ничего не проснулось. Таисия делает нам глазунью, кофе из кофемашины и пару бутербродов. Садится напротив меня и упорно ковыряется в тарелке, хотя прекрасно видно, что ей кусок в горло не лезет. Но она не сдается – черпает вилкой понемногу и отправляет в рот, жует методично двигая челюстями, с трудом глотает. Потом все заново.
В этом надсадном упрямстве есть что-то страшное, что-то чему я пока не могу дать определения.
– Что случилось?
В ответ рассеянная улыбка. Слишком механическая, чтобы ее можно было назвать не то, что искренней, а хотя бы живой.
– Все хорошо.
– Таисия.
Она дожевывает то, что успела положить в рот, потом делает пару глотков из прозрачной кружки и салфеткой промакивает губы.
Все это время я наблюдаю за ней. Не знаю, чего ждать, но дурные предчувствия ширятся в геометрической прогрессии.
– Максим, – сипло произносит она, и у меня сердце сжимается от того, как безжизненно звучит ее голос, – скажи, у тебя с той Марией…
Морщусь. Мария – это вообще не тот элемент, о котором хотелось бы говорить.
