Текст книги "Я больше тебе не враг (СИ)"

Автор книги: Маргарита Дюжева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Несмотря на отсутствие аппетита, я все-таки съедаю ужин. Мне нужны силы, чтобы выбраться из этой западни, и я должна думать не только о себе несчастной, о своей гордости и потрепанных страхах, но в первую очередь о ребенке. Он, наверняка, чувствует мое состояние и волнуется.

– Ничего, – кладу ладонь на живот, – все будет хорошо.

Уверенности нет, но я отказываюсь это признавать. Как-нибудь справлюсь.

В какой-то момент в доме становится тихо.

Я выжидаю еще немного, а потом выскальзываю из комнаты, оставив вместо себя подушку, укутанную одеялом. Так себе маскировка, но другой все равно нет, и остается лишь надеяться, что в потемках они не разберут подмены.

Спускаюсь по лестнице, молясь, чтобы не скрипнули ступени под ногой.

Внизу пусто. Мои тюремщики то ли на обход ушли, то ли еще куда. Не важно. Я игнорирую главный вход – слишком велика вероятность попасться кому-то на глаза. Вместо этого тихой тенью выбираюсь через заднюю дверь на крыльцо под узким навесом и тут же прыгаю за высокую ровную поленницу.

На улице уже темень, и начинает моросить дождь. А у меня ни фонаря, ни куртки с капюшоном, но зато огромное желание оказаться как можно дольше от этого места. Поэтому жду, слушаю, стараясь не поддаваться панике и не действовать опрометчиво.

Второго шанса у меня может и не быть, но от жути аж зубы сводит.

Главное решиться и сделать первый шаг. Кровь разгоняется все сильнее и сильнее, в груди гремит, в висках стучит. Становится горячо-горячо и дико страшно.

Я на миг закрываю глаза, выдыхаю, и делаю тот самый первый шаг.

Мелкими перебежками от сосны к сосне, отделяюсь от дома и ухожу все дальше. До тех пор, пока просветы между стволами не оказываются настолько узкими, что трудно что-то рассмотреть позади.

Дом по-прежнему в тишине. Но я не обольщаюсь, не теряю времени и иду дальше.

Мне нужно найти место, где можно перебраться через забор. Просто найти это гребаное место и уйти отсюда. Я нарочно обесцениваю задачу в собственных глазах, чтобы она не казалась такой страшной.

Подумаешь забор. Подумаешь в полтора моих роста, да еще и с проволокой поверху. Это ерунда, выход должен быть.

Я пытаюсь представить, как бы вела себя в такой ситуации Сашка. Она даже не дрогнула бы, просто бы делала все, что вытащить свою задницу из передряги. Я далеко не такая смелая и отчаянно-безрассудная как она. Скорее наоборот, но упрямо иду вперед. Мне ведь надо вытащить не только свою задницу, но и унести гнома, живущего под сердцем.

Не знаю, то ли позитивное мышление помогает, то ли у Вселенной прохудился мешок с трудностями, и она их не смогла до меня донести, но, вдоволь пошатавшись по кустам и зарослям крапивы, я действительно нахожу такое место.

Дерево упало. Не сосна, а что-то лиственное – в потемках не могу разобрать. Раздвоенный ствол повалился как раз рядом с забором, и с верхнего ответвления мне удается подняться вровень с колючей проволокой.

Конечно же обдираю ладони, и распарываю джинсы от колена и ниже, но в принципе удается перебраться без особых потерь.

Внизу мягкий мох. Я приземляюсь на него, как на подушку и тут же замираю, испуганно глядя наверх. Мне кажется, что сейчас раздастся звук тюремной сирены и появится мужик с ружьем.

Однако по-прежнему все тихо, если не считать собственного сердца, которое грохочет так сильно, что его, наверняка, слышно на другом конце леса.

– Меня не ищут, – повторяю про себя, как заведенная, – они не заметили.

Пробираться по лесу в потемках неудобно, поэтому выворачиваю к дороге и иду вдоль нее. Одна. Хрен знает где. Сашка далеко и нет возможности послать ей весточку, чтобы сидела и не высовывалась, иначе Кирсанов и до нее доберется.

Макс…

Я весь день запрещала себе думать о нем, гнала непрошенные мысли и сожалений, обрывала любые воспоминания, потому что тогда охватывала тоска, хотелось сесть в углу, обхватив голову руками и реветь. А мне нужно было быть сильной, нужно было сохранить способность трезво думать, держать руку на пульсе.

А сейчас, при мысли о нем, у меня сбивается шаг и снова печет за грудиной.

Что же мы наделали?

Я так упорно считала его чудовищем, что сама превратилась в монстра. И теперь мы как два зверя, в одной клетке, готовые грызть насмерть.

Гадко и больно. И стыдно, и злость берет.

Кажется, эта дорога никогда не закончится. Я иду-иду-иду, не чувствуя под собой ног, не замечая ничего вокруг. Миную какие-то развилки, но даже не притормаживаю на них – внутренний компас ведет дальше, и я ему доверяю.

Радуюсь, что поела перед побегом, но жалею, что у меня нет питьевой воды. Зато нескончаемо моросит с неба. Одежда уже насквозь промокла, волосы сосульками по лицу. И кажется, что во всем мире не осталось никого кроме меня и этой нескончаемой, насквозь пропитанной горечью и дождем ночи.

Я продрогла и устала. Уже готова, как истинный туземец, свить себе гнездо из веток и лечь спать, прикрывшись лопухами. Но после очередного изгиба дороги, в глаза бьет свет фар, мигом разгоняя всю усталость.

Первая машина, которая попалась за все время пути.

Сначала подскакивает иррациональная радость. Надо же! В этом мире еще остался кто-то живой, кроме меня!

Но потом эта радость стремительно скатывается в ноль. Кому могло потребоваться ехать ночью в это богом забытое место? Может это маньяк? Или еще кто похуже?

Я соскальзываю с дороги в первые попавшиеся заросли, очень надеясь, что водитель не успел заметить мою унылую фигуру.

***

Меня передергивает, когда с сырых листов за шкирку падают крупные капли. Ерзаю, но остаюсь на месте, стараясь слиться с местностью.

Разве кто-то сможет заметить человека в темноте, в стороне от дороги? Конечно, нет…

– Черт! – невольно охаю, когда раздается визг тормозов, и сердце проваливается до самых пяток.

Никто меня не увидел! Никто! Я успела спрятаться.

Машина незнакомая, тонированная. Я не могу рассмотреть, кто сидит внутри, а этот пугающий кто-то не торопится высовываться наружу.

– Уезжай, пожалуйста! – шепчу онемевшими губами, но он глух к моим мольбам.

Машина продолжает стоять напротив моего укрытия, в свете фар неспешно танцует изморось. Дворники размеренно скользят по лобовому, и с каждым их подъемом и паданием у меня внутри обрывается невидимая нить, удерживающая от паники.

Страшно. Холодно. И так одиноко, хоть волком вой.

– Катись отсюда!

Я боюсь лишний раз пошевелиться, чтобы в потемках не запнуться за что-нибудь и не выдать своего присутствия. Если оно конечно для кого-то все еще является тайной…

Да, я все еще надеюсь на это. Тешу себя нелепыми мечтами, которые с треском разбиваются о нетерпеливый рев клаксона.

Снова вздрогнув, я зажимаю себе рот ладонями, чтобы не заорать, и снова вода за шкирку и сердце где-то на уровне коленок.

Проходит еще одна мучительно медленная минута, и водительская дверь распахивается.

Я жмурюсь и порывисто опускаю взгляд, включая режим страуса. Если я не вижу, то и меня не видят. Оно же так работает? Должно работать, иначе мне хана.

Хотя…

Мне и так хана.

Даже не надо смотреть, я по шагам узнаю человека вышедшего из машины.

Бывший муж неторопливо обходит ее спереди. Привалившись спиной к стойке, достает из кармана кожанки пачку. Зубами вытягивает одну и, щелкнув зажигалкой, закуривает.

Этот звук как выстрел в темноте леса.

Я не могу рассмотреть его лица. Вижу только красный тлеющий огонек.

Раньше Макс не курил. Даже не баловался, считая это самой дебильной привычкой на свете. Теперь же молча затягивался, небрежно стряхивая пепел на дорогу.

Я до рези в глазах всматриваюсь в широкоплечий силуэт и давлюяь ощущением неправильности. Могла ли я когда-то подумать, что буду вот так сидеть ночью в сырых кустах и бояться покинуть свое укрытие, потому что на другой стороне меня поджидал Кирсанов?

Скажи мне кто такую ересь, и я бы рассмеялась ему в лицо. Теперь совсем не смешно. Совершенно.

– Долго будешь там сидеть?

Его голос звучит глухо и совершенно инородно на этой пустой дороге. В нем нет эмоций, только усталость.

Я не отвечаю. Меня здесь нет. Тебе просто почудилось.

– У тебя есть время пока тлеет сигарета, – Макс равнодушно ставит перед фактом, и меня подгибаются колени. Будто кто-то разом выкрутил батарейки, лишив остатков сил.

Он не отпустит. Не уедет. Не простит.

Я непроизвольно кладу руку на свой еще плоский живот:

– Прости. Сегодня мне не удалось.

Возможно завтра, или на следующей неделе. Все, что я могу – это пообещать не сдаваться и не опускать руки.

Кирсанов больше не разговаривает. Продолжает курить, с каждой затяжкой выпивая мое время.

Смысла отсиживаться больше нет. Я отлипаю от сырого ствола, за которым пыталась спрятаться от судьбы и выхожу из своего укрытия. Неуклюжая, мокрая, жалкая. Ноги скользят по траве, зуб на зуб не попадает. Не от холода – я его совершенно не чувствую, а от нервов. Они вывернуты настолько, что тронь и порвутся.

Кирсанов лениво наблюдает за моим бесславным приближением, и его молчание серпом вспарывает кожу. От него страшнее тысячи слов или грозных криков, потому что оно неживое.

Макс делает последнюю затяжку и бросает окурок под ноги. Я как ненормальная смотрю на отчаянно тлеющий огонек, но мужской ботинок безжалостно гасит его.

Спиной оттолкнувшись от машины, Кирсанов выпрямляется, и я чувствую себя рядом с ним совершенно крошечной. Ему ничего не стоит раздавить меня, прихлопнуть как надоедливую муху.

Все так же не произнося ни слова, он распахивает передо мной дверь. И это ни черта не галантность, а приказ.

Делаю вдох, настолько глубокий, будто пытаюсь запастись кислородом на всю жизнь, и сажусь в салон.

Кругом черная кожа, пахнет новьем и дорогим освежителем воздуха. Но мне не до восторга по поводу его очередной тачки. Я вжимаюсь в сиденье, пытаясь стать как можно незаметнее. Макс тем временем обходит машину и садится на водительское. Тут же в просторном салоне становится тесно. Я отодвигаюсь еще сильнее, боясь случайно соприкоснуться с Кирсановым.

Он не смотрит на меня. Заводит машину и резко набирает с места.

Я стараюсь не пялиться на его руки, охватывающие руль, на угрюмый непроницаемый профиль. Стараюсь не дышать.

Почему ты молчишь? Скажи, что мне конец, скажи, что накажешь, что я зря сбежала! Что угодно скажи, потому что молчание сводит меня с ума.

Я даже готова первая заговорить с ним, только не знаю с чего начать. У нас больше нет тем для разговоров.

Путь, на который у меня ушло несколько часов Макс покрыл за пятнадцать минут. Мне казалось, я так далеко ушла, но и глазом моргнуть не успела, как впереди снова маячит моя тюрьма.

Когда ворота распахиваются, нас уже встречают те двое, которые должны были меня сторожить. Они совершенно не удивляются, когда я выхожу из машины, словно заранее знали, что у меня нет шансов уйти.

Глава 4

Меня забирает один из охранников, а Кирсанов остается на улице со вторым. Я всеми силами стараюсь не оборачиваться, но извращенное любопытство оказывается сильнее. Поэтому бросаю взгляд через плечо, пытаясь сделать это незаметно, но вместо бывшего мужа вижу грудь сопровождающего. Он такой высокий и широкий, что загораживает весь обзор. На грубо очерченном лице ноль эмоций – я всего лишь работа, причем не слишком приятная.

С досадой скрипнув зубами, отворачиваюсь и покорно иду дальше.

Надо что-то придумать, как-то выбраться из западни, в которую угодила, но пока нет идей. В голове вообще пусто, и не получается заставить себя трезво мыслить. Виной тому бешеная смесь гормонов и чувств, которые не хотят подчиняться контролю. Меня штормит, бросая из состояния «это конец, надо лечь лапками кверху и сдаться» в состояние «я вам всем тут устрою».

Конечно, устроить я ничего не могу, потому что на меня одну приходится три мужика. Двое из которых – просто цепные псы, готовые по команде вцепиться в горло, а третий ненавидит так, что волосы дыбом становятся. Но и сдаваться страшно.

Мне бы телефон, хоть на минутку.

– Давай живее, – охраннику кажется, что я слишком медлительная, поэтому берет под руку и бесцеремонно тащит вверх по лестнице.

Я не вырываюсь. Во-первых, это бессмысленно, во-вторых, не хочу провоцировать. Поэтому позволяю завести себя в уже знакомую комнату. Здесь все так же, только подноса с грязной посудой нет, и кто-то вытащил подушку из-под одеяла, разоблачая мою маскировку.

Что ж откуда начала, туда и вернулась. Все тоже самое за исключение одного – теперь я грязная, сырая и продрогшая. На зубах скрипит песок, а в кроссовках неприятно хлюпает.

Я уже подумываю о том, а не раздеться ли, и не обмотаться ли в одеяло, потому что зубы отбивают звонкую дробь, но снова раздаются тяжелые шаги и на пороге появляется другой охранник:

– Идем.

Он отводит меня в гостевую ванную комнату на втором этаже и перед тем, как закрыть за собой дверь, демонстративно смотрит на часы:

– У тебя пятнадцать минут.

Стоит ему уйти, как я дергаю задвижку, запираясь изнутри, и поспешно стаскиваю с себя одежду. Холодная мокрая ткань противно липнет к телу, я путаюсь в штанинах и чуть не валюсь на пол, но вовремя хватаюсь за стену, удержав равновесие.

Руки трясутся, ноги ходят ходуном, в животе дикий киш-миш. А за дверью такая тишина, что не по себе. Страшно. Я боюсь, что сейчас люди Кирсанова ворвутся и вытащат меня в чем мать родила.

Я хочу верить, что он не такой… Но потом вспоминаю то, что сама сделала и места для иллюзий не остается. Мы все не такие, пока не случается что-то, что стирает грани этичного и не толкает нас на опасный путь. Я свой уже прошла, теперь его очередь.

Я забираюсь в душевую кабину и включаю воду. Теплые струи кажутся обжигающими, но постепенно кожа привыкает, и я делаю еще горячее, потому что холод внутри не проходит. Он, наоборот, ширится, захватывая каждую клеточку.

Я тру себя с еще большим остервенением, приговаривая, что мне нельзя болеть. Никак нельзя.

Разбираю волосы. Тут уже не до бальзамов и масок, просто успеть бы смыть грязь.

Мои внутренние часы настойчиво сигналят, что пятнадцать минут уже на исходе, поэтому торопливо смываюсь и выскакиваю из кабины. Хватаю из стопки махровое полотенце и только успеваю им обмотаться, как раздается стук в дверь:

– Две минуты!

– Черт, – хватаю еще одно полотенце и обматываю им волосы. Адреналин шпарит по венам, заставляя содрогаться всем телом.

В полотенце чувствую себя голой, поэтому сдергиваю с крючка синий халат. Он явно рассчитан на взрослого здорового мужчину, поэтому утопаю в нем до самых пят. И только успеваю затянуть пояс, как раздается неумолимое:

– Время вышло!

Кто-то с той стороны пытается открыть, но задвижка не пускает. На миг мелькает малодушная мысль, а что, если спрятаться тут и не выходить? Но разве убогая щеколда сможет защитить от демонов?

Я проворачиваю ее, и дверь тут же распахивается.

Верзила смотрит на меня сверху вниз, взглядом пробегает от тюрбана на макушке, до голых пальцев на ногах, и скупо произносит:

– К хозяину.

***

Это последнее, чего мне хочется. Но кого волнуют мои желания? Уже никого.

Тюремщик провожает меня в кабинет на первом этаже, и уходит, тихо закрыв за собой дверь. Я же остаюсь один на один со своим ночным кошмаром.

При моем появлении Кирсанов не оборачивается. Как стоял лицом к окну, заправив руки в карманы, так и продолжает стоять. Я же топчусь возле самого порога, опасаясь сделать лишний шаг. Вообще боюсь шевелиться. Может, если стоять тихо-тихо, он не заметит? Не услышит, как стучат зубы у него за спиной.

Смотреть на него невыносимо. Меня так крутит, что каждый вдох через силу. Я будто ворую кислород, рывками втягивая его в легкие.

Все те же широкие плечи, обтянутые серым свитером, все тот же коротко стриженный затылок, даже одеколон остался прежним. Его запах кажется самым вкусным на свете, потому что ассоциируется с тем временем, когда были вместе.

Жаль, что самого времени уже не вернуть.

Я бесшумно переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как холод поднимается по икрам. Но это мелочи, по сравнению с тем потоком злой стужи, что идет от Кирсанова.

Раньше я не знала, что рядом с ним может быть, как на Северном полюсе.

– Я очень внимательно тебя слушаю, – все так же не оборачиваясь, произносит он. Словно ему невыносимо смотреть на меня, словно боится, что если взглянет, то выдержка даст трещину, и тогда зароет меня под одной из сосен.

Я тяжело сглатываю и едва шевелю губами:

– Мне нечего сказать.

– Громче.

Горло внезапно перехватывает спазмом, и даже прокашлявшись, я не способна на что-то больше, чем жалкий сип:

– Мне нечего тебе сказать.

Кирсанов неспешно разворачивается ко мне лицом. Руки по-прежнему в карманах, взгляд волчий, исподлобья. Поза вроде спокойная, но в мимолетных жестах, в движении плеч, повороте головы сквозит угроза. Он как тигр, который вроде как сытый, но в любой момент готов выпустить когти.

Макс закрыт о меня полностью, на все замки, на поверхности только чёрствая корка. Наученный горьким опытом, он ставит между нами такую каменную стену, через которую я бы не пробилась, даже если бы захотела. Но я и не хочу. Я не готова увидеть демонов, которые беснуются на той стороне. Мне хватает отблеска их диких танцев в его глазах.

– Совсем нечего сказать? – Кирсанов пытливо прищуривается.

Большой, хищный, пугающе отстраненный.

Хочется прикрыться, положить руки на напрягшийся от волнения живот, но я ловлю уже пришедшие в движение конечности и принудительно обнимаю себя за плечи. Я не имею права выдавать свое состояние. Ни взглядом, ни жестом нельзя натолкнуть его на опасные мысли.

– Можешь начать с того момента, когда решила, что я – главное зло на твоем пути.

У меня немеют пальцы. Я не представляю, сколько ему известно, и как он до всего этого докопался, а спрашивать об этом – чистой воды самоубийство.

Поэтому нервно дергаю плечами:

– Ты и так все знаешь.

– Знаю, – кивает Максим, усиливая мое смятение, – но не понимаю. И мне чертовски хочется разобраться с тем, какого х…

Не договаривает, но и так ясно.

– Ну разберешься, и что дальше?

– А дальше… дальше все зависит от тебя. Ты же у нас девочка умная, – серые глаза недобро сверкают, – должна это понимать.

Глядя на него, я понимаю только одно – пощады можно не ждать. Этот Кирсанов вряд ли знает что такое милосердие.

***

– Я…

Тяжелый взгляд придавливает все сильнее. Привычное красноречие изменяет, и я не могу найти подходящих слов.

– Что ты? – вскидывает брови, – жалеешь? Извиняешься? Не знаешь, как так вышло?

У меня перед глазами молнией проносится видение того, как комья сырой земли падают на крышку гроба. Слышу это звук так отчетливо, будто все происходит прямо здесь и сейчас.

Алена ни в чем не была виновата. Это он ее сломал.

– Я сделала то, что была должна сделать.

Взгляд стремительно темнеет, становясь непрогляднее ночи, царившей за окном:

– Значит, была должна, – Кирсанов делает шаг ко мне.

Мне стоит огромного труда, удержать себя на месте.

– Из-за тебя…

– Я в курсе, что ты винишь меня в смерти своей подружениции.

Его равнодушие так цинично, что у меня перехватывает дыхание.

– Если бы ты не был таким черствым, она бы жила!

– Если бы я не был таким черствым, тебя бы уже отскребали с пола, – парирует он, подходя ближе.

У меня мурашки по рукам и спине, толпами, волосы шевелятся на затылке. А на языке горечь:

– Алена была прекрасной девушкой. Наивной. А ты воспользовался этой наивностью!

– Она была обычной, – припечатывает Макс, – Не слишком интересной и совсем не запоминающейся.

У меня к щекам приливает румянец. Я дымлюсь, едва совладав с яростью, вспыхнувшей в ответ на его слова.

– Какой же ты…

– Какой? – чуть склонив голову на бок, спрашивает Кирсанов. Ждет. Будто, ему действительно интересно узнать мое мнение.

– Она страдала из-за тебя!

– Я разве ей что-то обещал? Или она увидела во мне прекрасного принца, готового весь мир бросить к ее ногам?

Она и правда видела в нем принца. Сколько бы мы с Сашкой не пытались вправить ей мозги – все без толку. Как дурочка грезила о нем, думала, что стоит только рассказать о ребенке, как все изменится.

– Она была беременна.

– Подтверждение есть? Того что от меня?

Его слова, как оплеуха. Я аж задыхаюсь от возмущения.

– Как ты можешь? Знаешь, как она ждала тебя?! Надеялась, что одумаешься!

В его глазах ноль отклика.

– Я не мог одуматься, потому что в душе не ведал, что там у нее происходит.

– Врешь! Она писала тебе. А ты игнорировал. Просто кинул ее в черный список, потому что притомила, и забыл! А она мучилась, – меня трясет. От ярости, от обиды за Аленку, оттого что он стоит рядом, равнодушный, как скала, и смотрит на меня сверху вниз. – Да, сердцу не прикажешь, оно само выбирает кого любить, а кого нет.

Почему мое выбрало именно его?! Зачем?!

Кирсанов мрачнеет еще сильнее.

– Я все понимаю. Но ты мог ее спасти. Тебе это ничего не стоило, ты бы даже не заметил этих копеек. И твой сын был бы с матерью, а не с чужими людьми.

– Повторяю, – Макс цедит сквозь зубы, – я ничего не знал. Ни о ребенке, ни о каких-то там проблемах. У нас не те отношения были, чтобы потом отслеживать, как там дела у бывшей. Разошлись и все.

– Даже сейчас отпираешься? – я горько усмехаюсь, – разочаровываешь, Кирсанов. Я видела те письма, которые она отправляла. Я даже сама пыталась тебя найти, но она до последнего держала твое имя в секрете. Боялась причинить тебе неудобства. Берегла.

– Надо же, какая странная девица. Жаловаться жаловалась, а подробностями не делилась. Удобно.

– Ты издеваешься?

– Не-е-ет, – тянет он, – я пытаюсь разобраться. То есть у тебя были только слова твоей драгоценной подружки о том, что какой-то козел бросил ее бедную, несчастную с пузом. При этом ни подтверждений того, что пузо от меня, ни доказательств того, что она действительно со мной связывалась, но ты вышла на тропу войны.

У меня печет глаза:

– Ты не видел, как она угасала. Не видел, как мучалась. Как страдала от мысли, что ребенок останется один.

– И даже в такой ситуации не призналась вам со Змей кто я, где я? Может, была не уверена, что я имею отношение к ее беременности?

Рука сама взлетает кверху, чтобы отвесить пощечину, но Кирсанов перехватывает ее, больно сжимая запястье.

– Да как ты смеешь!

Он сжимает еще сильнее, и у меня из брызжут слезы…

– Она всегда знала, где меня найти. И если думала, что я загнал ее в черный список, то позвонила бы с любого другого номера. Разве не так бы поступил любой нормальный человек попавший в беду и действительно нуждающийся в помощи? Я бы помог, без проблем. Но вместо этого она предпочла роль жертвенной овцы.

– Нравится изображать из себя рыцаря, когда уже все закончилось, да? – я пытаюсь вырвать руку из его захвата, но Макс удерживает, а потом и вовсе дергает так, что врезаюсь ему в грудь.

Больно до одури! Не физически, а в душе. Его прикосновения опаляют, заживо сдирая кожу. Мы враги, но я умираю от желания просто прижаться к нему и закрыть глаза.

Бой сердца, такой злой и такой знакомый, чувствуется даже через одежду. И мое собственное, едва дергаясь в конвульсиях, тянется за ним, пытается подстроиться, поймать общую волну.

– Равнодушное чудовище!

– Мммм, надо же, – отодвигает от себя. Одной рукой продолжает удерживать, а второй хватает за подбородок, вынуждая запрокинуть голову и смотреть в глаза, – И как тебе жилось с этим чудовищем? Как спалось в одной постели все это время?

Краснею до кончиков волос, злюсь, пытаясь вырваться, но Макс держит так, словно я не сильнее бабочки.

***

– Мучилась, наверное, бедняга, – на мужских губах появляется циничная ухмылка, – шутка ли два года трахаться с чудовищем.

Я чувствую, как пылают мои щеки.

– Макс…

– Хотя ты девка целеустремленная. Ради дела на что угодно готова. Хоть в глаза улыбаться, а за спиной травить, хоть бабу другую подложить, хоть самой ноги раздвигать.

Дергаюсь, снова пытаясь вырваться, но его хватка не слабеет ни на миг.

– Что-то не так, милая? Я в чем-то ошибся.

Я не знаю, каким образом, он все выяснил, но меня это пугает до коликов. Поэтому ляпаю первое, что приходит в голову:

– Если бы я на самом деле хотела тебя отравить, то давно бы это сделала!

– Ммм, мне сказать спасибо за то, что пощадила? Надо же, какая великодушная дева мне досталась. Повезло.

– Отпусти! – снова вырываюсь, и снова без толку. Сжимает больно и безжалостно.

– Э, нет, дорогая. Я теперь тебя никуда не отпущу. Будешь рядом, и будешь расхлебывать все, что наворотила. Это, конечно, не то долго и счастливо, о котором я раньше мечтал, но тоже неплохо. Тем более, ты мне очень крупно задолжала.

– Я ни копейки себе не оставила. Все перевела в приюты…и на счет твоему сыну!

Да, мы с Санькой поклялись, что не оставим Алениного сына на произвол судьбы. И когда он подрастет, то получит все причитающееся от горе-папаши.

– Значит, буду считать это своего рода алиментами, – недобро ухмыляется он, – Что скажешь?

Я ничего не могу сказать. Меня разрывает от эмоций.

Это не тот Макс, которого я любила. Это другой. Жестокий и презирающий меня так сильно, что это презрение чувствуется кожей.

– Ну что встала, как не родная. Раздевайся.

– Кирсанов!

– Не строй из себя недотрогу. Тебе не привыкать ради дела ноги раздвигать. Разве нет? – ядовитая насмешка разрывает душу. В ней нет ни намека на сомнения.

– Не смешно! – я пячусь от него так, словно передо мной не бывший муж, а сам черт, выбравшийся из Преисподней.

– Разве кто-то смеется? У меня не настолько развито чувство юмора, дорогая. Это ты у нас спец по «розыгрышам».

Боже… Эти глаза… В них такое полыхает, что не понятно, как я еще вообще не сгорела дотла.

Кирсанов делает шаг ко мне, а я отшатываюсь. Неуклюже, некрасиво, обеими ладонями вцепившись в халат на уровне груди.

У меня сейчас инфаркт будет.

Он же не собирается…не станет…

– Не приближайся ко мне!

Голос подводит, наполняясь истеричными нотами.

– Что не так, малыш? – Обращения, которые раньше были ласковыми, теперь звучат как издевка. – неужели испугалась?

Он передо мной, не впритык, но близко, позади закрытая дверь. Я чувствую себя в западне, и да, мне страшно. Я в жизни так не боялась, как сейчас, глядя в черные глаза бывшего мужа.

– Не смей до меня дотрагиваться!

– Надо же, как грозно, – тянет он, делая еще один шаг ко мне, – и кто же мне помешает?

Не торопится, не сомневается, не жалеет.

– Просто не подходи.

Я выскальзываю из капкана между ним и дверью, и отскакиваю в другой конец комнаты. Встаю так, чтобы между нами был тяжелый стол, будто эта никчемная преграда может меня спасти.

Макс улыбается. Кажется, его даже забавляет моя реакция. Только улыбка совсем не добрая, и я невольно шарю взглядом по столу в поисках чего-то для обороны. На краю, под листами лежит нож для бумаги. Я хватаю его, выставив перед собой.

Кирсанов вскидывает брови:

– Уже интересно.

– Не подходи.

Он полностью игнорирует мои слова. Обходит стол, останавливается на расстоянии вытянутой руки. При желании я могла бы до него дотянуться, но у меня нет сил даже переместиться на другую сторону. Все, что могу, это сжимать свое никчемное оружие.

Я заслужила его гнев. Заслужила его ненависть и ярость. Я все сделала, чтобы разрушить его жизнь, и он вправе требовать реванш. Только Аленку это уже не вернет, и разбитое вдребезги сердце не склеит.

– Ударишь? – еще ближе. Нависает надо мной, не отрывая пронзительного взгляда. – Бей, раз собралась. Хуже, чем в прошлый раз все равно не сделаешь.

Нож дрожит в моей руке, а зубы отбивают такую дробь, что слышно на весь дом.

Пожалуйста, кто-нибудь, перекиньте меня в прошлое! Туда, где не было вот этого всего. Сотрите память, перезагрузите, выкорчуйте даже зачатки воспоминаний, потому что это невыносимо.

Мгновение. Кажется, я просто моргнула, а Кирсанов уже сминает мое запястье с такой силой, что я вынуждена разжать кулак. Нож с пластиковым звуком падает на пол, а я сжимаюсь, закрыв глаза, и жду неминуемой боли. Возмездия за все, что натворила.

Правильно говорят, что ожидание смерти, хуже самой смерти. Секунды текут так медленно, что это сводит с ума. Я задыхаюсь, проваливаюсь в пропасть. То место, где его ладонь сдавливает мою руку, полыхает неистовым пламенем. По венам пульсирует чистая боль и отрава.

– Проваливай, – Кирсанов отталкивает меня. Так резко, что я едва удерживаю равновесие. Хватаюсь за спинку высокого стула, чтобы не упасть, – Меня тошнит от одной мысли о том, чтобы к тебе снова прикоснуться. Смотрю на тебя и выворачивает наизнанку оттого, каким идиотом был.

Я поднимаю на него измученный взгляд. Не идиотом…ты просто верил мне.

– Пошла вон! – срывается Макс.

И я сбегаю. Несусь так, словно за мной черти мчатся, и ворвавшись в свой закуток без сил падаю на кровать.

Глава 5

Макс

Как сложно все…

Как, вашу мать, все сложно!

Я не знаю, что с ней делать!

Пока искал, ловил – думал, о том, как насажу голову на пику и выставлю посреди двора, чтобы по утрам любоваться. И вот она передо мной. Мелкая, испуганная в моем халате и с покрасневшими от холода пальцами на ногах, и единственное мое желание – это схватить ее за плечи, трясти и орать: какого хера ты наделала? Я же весь мир был готов тебе отдать, все к ногам бросить, а ты…

Смотрит, а у меня кишки в узел от этого взгляда сворачиваются. И в груди, сразу за гребаными ребрами так дробит, что легкие не справляются.

Ненавижу ее до судорог. До красных всполохов перед глазами и зубовного скрежета. Ненавижу, но забыть не могу. От тоски, безысходности, от того что все похерили, хочется волком выть и на стены бросаться.

Но что самое страшное, глядя на то, как переступает с ноги на ногу, судорожно сминая ткань на груди, понимаю, что до сих пор люблю ее. Но это не та любовь, которой можно гордиться. Она злая, измученная, ощерившаяся острыми иглами и жаждущая крови.

Я хочу причинить ей боль. Столько же, сколько испытал сам, когда узнал правду. Даже больше. В десятки…в сотни раз больше! И не могу. Потому что это ОНА. Хуже, чем болезнь, смертельнее, чем отрава.

Я вижу неприкрытый страх в широко-распахнутых глазах. Зараза боится меня, знает, что за все содеянное я могу ее вздернуть на первом же попавшемся суку. Имею полное право. Понимает, не глупая.

– Сука, – тру висок.

Месяц потребовался на то, чтобы полностью придти в себя, но у меня все еще иногда болит голова. То монотонные удары, то гул, то просто сдавливает. А еще я хреново сплю. То не добудишься, то просыпаюсь посреди ночи и, как сова, пялюсь в потолок. Спасибо бывшей жене.

Думал, что станет легче, когда поймаю ее? Как бы не так!

Хуже стало. К головной боли добавилась нестерпимая боль внутри. Без четкого места и привязки. Просто болело, ныло, вытягивало все силы.

Я не могу смотреть на нее, не могу спокойно дышать, зная, что она в этом же доме, за несколькими стенами. Ничего не могу. Мои внутренние демоны все еще жаждут кровавой расправы, но я устал. И я сейчас не про физическую усталость. Про другое, глубинное, про то, что выматывает своей безнадежностью и мраком.