Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава 5
Вскоре мне удалось выбраться к Мардиану. Я нагрянула к нему во время занятий, и, хотя мой приход вызвал большое оживление и любопытство, урока геометрии – этой наукой особенно славилась Александрия – наставник не прервал, и мне пришлось дожидаться окончания. Группа состояла по большей части из мальчиков, хотя среди учеников я приметила и девочек – пять или шесть. А также знакомого мне Олимпия.
Он склонился над каким-то папирусом и изучал его с таким воодушевлением, что казалось, он сейчас проглядит в нем дырку. За прошедшее время Олимпий заметно подрос и утратил детскую округлость, что запомнилась мне после нашей встречи на том давешнем пиру… неужели прошло уже пять лет? Теперь его лицо похудело, а большие глаза стали еще более заметны. Ему, наверно, уже исполнилось четырнадцать.
По окончании урока я ожидала, что Мардиан поздоровается, но он словно не замечал меня, продолжая разговаривать с кем-то из товарищей. Наконец, не выдержав, я сама подошла и спросила напрямик:
– Мардиан, ты стыдишься нашего знакомства?
– Нет, что ты, царевна, – испугался он. – Просто я не решался претендовать на знакомство лишь из-за того, что наши пути случайно пересеклись. Было бы дерзко с моей стороны…
– Чепуха! – заявила я, хотя понимала, что многие на моем месте рассуждали бы именно так: случайная встреча – еще не основание для дружбы. – Разве мы с тобой не братья по Александру?
Не успев договорить, я поняла, что «братья» – не самое подходящее слово, поскольку ни он, ни я телесно не относились к мужскому роду. Однако с другой стороны, понятие братства означало нечто большее, чем физическое родство.
– Если ты этого хочешь, я тоже хочу, – промолвил он.
– Хорошо. Значит, договорились. – Я обняла его рукой за плечи. – Еще я хочу, чтобы ты показал мне своих животных. Потом я отведу тебя в наш царский зверинец. А потом…
Мардиан оказался отличным другом, и очень скоро я стала скучать по нему даже после недолгой разлуки. Наша дружба крепла день ото дня: мы вместе делали уроки, собирали цветы, сооружали из обожженных глиняных кирпичиков миниатюрные города, обнесенные стенами. Совместными усилиями мы соорудили колесницу, куда запрягли черных коз, и, исполненные гордости, катались в ней по дворцовой территории.
Придя к Мардиану в следующий раз, я попала на урок истории. Речь шла о Птолемеях. Увидев меня, учитель не на шутку встревожился и побледнел.
– Когда Птолемей Восьмой официально приветствовал Сципиона Эмилиана из Рима, он вышел ему навстречу в… То есть я хочу сказать, что его одеяние…
Бедный наставник мялся, и я пришла ему на помощь…
– Оно было прозрачным, – закончила я. – И это выглядело комично, поскольку царь был неимоверно толст и после каждых нескольких шагов останавливался, чтобы перевести дух.
Мне ли не знать историю своей семьи, даже с нелестными подробностями? Не стоило учителю смущаться и прерывать урок. Помянутого обжору, доводившегося мне прапрадедом, жители Александрии – они всегда мастерски придумывали прозвища – называли Фискон, то есть Пузырь.
– А высокомерный римлянин сказал следующее: «По-моему, мне удалось порадовать жителей города невиданным зрелищем: они увидели, как их царь ходит пешком. Для него это настоящее атлетическое упражнение».
Ученики рассмеялись.
Что поделать – мои предки всегда сносили унижения со стороны Рима, да и склонность к полноте, к слову, была нашей фамильной чертой. Впоследствии я стала строго следить за своим питанием, твердо вознамерившись сохранить стройность. Правда, женщины нашего рода меньше подвержены тучности, чем мужчины.
– Да, царевна, – суетливо кивал учитель.
Я уже сожалела, что вломилась на урок, и испытывала неловкость из-за того, что не могу вести себя как нормальный человек, не привлекая к себе внимания. Мне не следовало сюда приходить, но повернуться и уйти прямо сейчас тоже неправильно – это вызвало бы еще большее волнение. Пришлось остаться до окончания урока.
Потом Мардиан подошел ко мне в сопровождении Олимпия.
– Очень рада видеть тебя снова, – сказала я Олимпию. – Но почему ты ни разу не дал о себе знать, хотя учился здесь, под боком? Неужели царевна – пугало, от которого все стараются держаться подальше?
– Ну, главным образом я занимаюсь не здесь, а в Мусейоне, – ответил Олимпий. – Сюда я попал, чтобы выскользнуть из-под родительской тени. Думаю, ты понимаешь, как это бывает сложно. А в Мусейоне мой отец с его ученым именем отбрасывает очень длинную тень.
– Ну, мой толстый предок отбрасывает тень не меньшую! – сказала я со смехом. – Но выскользнуть из-под такого рода зонтика и вправду приятно.
– Так вы знакомы? – удивился Мардиан.
– Мы встречались давным-давно, – ответила я, – когда Александрию посещал Помпей. Нам обоим тогда захотелось побывать на пиру, хотя это было совсем не по возрасту.
– Уверен, Олимпий наповал сразил взрослых своими познаниями, – сказал Мардиан. – Он всегда производит такое впечатление.
– Теперь уже нет, – поправил его Олимпий. – Я вырос, и на меня больше не смотрят как на чудо-ребенка. Такими восхищаются лет до тринадцати.
– Да, – согласился Мардиан. – Всем нравится умный сообразительный ребенок, но то, что восхищает в малыше, утомляет в отроке.
– Ну а мне, – подхватил Олимпий, – вовсе не хочется никого утомлять.
После того случая мы стали проводить время втроем. Олимпий, хотя он никогда в этом не признавался, был одинок; возможно, сверстников отпугивали его глубокие познания и взрослая манера держаться. Его интерес к врачеванию не угас, и он готовился стать лекарем здесь, в Александрии, где медицинская школа была лучшей в мире. Одиночество не миновало и Мардиана, особенно по мере взросления, когда его отличие от других мальчиков становилось очевидным. Ну а я? Я была царевной с сомнительным будущим – объект любопытства, перешептываний и толков. От меня на всякий случай предпочитали держаться подальше.
А потом наступил день испытания, когда мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы выдержать его. Олимпий с гордостью объявил, что приобрел маленькую парусную лодку. Он приглашал нас на прогулку и надеялся, что для практики ему разрешат воспользоваться внутренней царской гаванью, где вода намного спокойнее.
– Считается, будто все греки подобны Одиссею как прирожденные кормчие. Но у меня этого таланта нет, – признался он. – Однако я все равно люблю воду.
Вода! Теперь передо мной встал выбор: преодолеть свой страх или признать, что он сильнее меня, и всю оставшуюся жизнь не покидать суши. До сих пор это не имело значения, поскольку на морские прогулки меня никто не звал, но настал час, когда нужно определиться.
– Конечно, – сказала я, – ты можешь практиковаться там, сколько хочешь. И привязать лодку у подножия дворцовых ступенек, что спускаются прямо в воду.
– Спасибо, – сказал он. – Уж поверь мне, я научусь управлять лодкой как можно лучше, чтобы не ударить в грязь лицом. Скоро я смогу тебя покатать.
К сожалению, я не сомневалась, что так оно и будет. Я успела понять: если Олимпий берется за дело, то осваивает его в совершенстве, а если что-то обещает, то непременно держит слово.
Лето было в разгаре, точно как… как в тотдень. Солнце ярко сияло над нашими головами, и вода в неглубокой бухте с песчаным дном стала убаюкивающе теплой. Морские волны были такими же, как тогда, – мягкие, сине-зеленые, с белой каймой пены.
– Идем.
Олимпий стоял по пояс в воде, удерживая качавшееся на волнах суденышко на швартовом тросе. Он ожидал, пока мы дойдем до лодки и взберемся на борт. Я посмотрела на воду, что плескалась у моих ног: здесь совсем мелко и, кажется, безопасно. Но ведь с каждым шагом от лестницы глубина будет увеличиваться. Я вспомнила, как людей учат плавать с помощью надутых шкур животных: бурдюки с воздухом не дают утонуть, и ты постепенно привыкаешь держаться на воде. Сейчас я жалела, что не пошла тем же путем, но было уже поздно.
– Ну же, давайте! – нетерпеливо звал Олимпий.
К тому же Мардиан любезно пропустил меня вперед. Хорошо еще, что на мне была лишь короткая, выше колен, туника и мои ноги не могли запутаться в ткани. Собравшись с духом, я опасливо шагнула в воду одной ногой, потом спустила другую и двинулась дальше. Теперь вода плескалась уже у моих колен.
Я ощущала тягу течения, хотя и не сильную; мягкий песок под моими ступнями подавался, отчего они погружались глубже. Пришла волна, слегка приподняв меня и снова опустив. Мне это не понравилось: чувство было такое, словно меня колышет на сильном ветру.
– А ты не можешь чуть побыстрее? – раздраженно спросил Олимпий. – Я уже устал удерживать лодку.
Я попыталась идти быстрее. Но вода уже была мне по пояс, и чтобы не потерять равновесие, пришлось раскинуть руки. Чем глубже я погружалась, тем более холодной становилась вода. Она уже доходила до груди, но тут, к счастью, я достигла лодки. Оставалось лишь в нее забраться.
Это было на удивление трудно. Вода ощущалась плотной, я словно вязла в ней, а волны, хоть и не сильные, колыхали меня туда-сюда, заставляя терять равновесие. Наконец (как раз в тот момент, когда нахальная волна обдала мое лицо фонтаном брызг) я ухватилась за крепкий деревянный борт, перелезла через него и оказалась на палубе. Мардиан появился сразу после меня; он и не подозревал о моих страхах. Когда мы оба забрались в лодку, Олимпий перевалился через нос с линем в руках.
– Ну, наконец-то. А я уж думал, вы никогда не дойдете! – Он строго посмотрел на меня. – Смешно, конечно, но можно подумать, будто ты никогда и ног в море не мочила!
Он рассмеялся, ибо подобная мысль казалась ему нелепой.
К счастью, продолжать Олимпий не стал. Он пристроился у рулевого весла и занялся парусом. Он поймал налетевший западный ветерок, и нас развернуло вправо; лодка накренилась, и я вцепилась в борт, ощущая неожиданно возникшую в желудке свинцовую тяжесть. А вот мои приятели, судя по улыбкам на их лицах, явно были в восторге.
Что поделать: люди разные, и то, что для одного – приятная прогулка, для другого может стать тяжким испытанием. Даже близкие друзья не всегда догадываются об этом.
Олимпий правил вглубь гавани, где дрейфовали более крупные суда. Я глянула вниз и со страхом заметила, что дно под нами исчезает. Поначалу я смотрела, как пятна солнечного света играли на песке, видела рыб и морские водоросли, но потом все это стало уходить в глубину и теряться в тенях.
Я почувствовала, как холодная волна паники поднимается к моему горлу, поскольку наш курс явно повторял маршрут того давнего плавания, и мы приближались к месту, где приключилась беда. Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на легком плеске воды о борта.
Неожиданно Олимпий вскрикнул: лодка взлетела на гребень большой волны и ухнула вниз. Так, словно на лошади перескакиваешь высокий барьер и падаешь. Лицо мое окатили брызги, я слизнула с губ морскую соль и сильно сглотнула.
Мы плавали долго, не один час, то приближались к более крупным судам, то удалялись от них. Олимпий пребывал в упоении. На меня он совершенно не обращал внимания, за что я, надо сказать, была ему весьма признательна. Мардиан же неотрывно глядел через борт в воду, надеясь усмотреть кальмара, морского ежа, а то и дельфина. Волны хлестали ему в лицо, но ему было все равно.
Ни навеса, ни каких-либо ограждений на суденышке Олимпия не имелось, как и оравы слуг, которые кричат и прыгают вокруг. От этих воспоминаний я была избавлена. Но вот яркие цвета, звуки и запахи моря нахлынули на меня, как в прошлый раз. Однако я больше не была беспомощным младенцем в чужих руках. Теперь у меня самой хватало сил, чтобы держаться прямо и совладать с новым испытанием.
Наконец – наконец-то! – Олимпий повернул лодку к дворцовому причалу. Солнце уже прошло половину пути к закату; начался прилив, он тянул нас к берегу. К качанию на волнах мы привыкли, Олимпия это уже не повергало в восторг, а меня – в ужас. Я справилась со своим страхом.
– А теперь давайте поплаваем! – неожиданно объявил Олимпий.
Он бросил в воду привязанный к веревке камень, который должен был служить якорем. Груз, булькнув, пошел ко дну, веревка натянулась и дернула лодку влево.
Только этого не хватало – а я-то думала, что все вот-вот закончится! С морской прогулкой кое-как обошлось, но купание… Ведь я не умела плавать!
Олимпий нырнул за борт, чисто и аккуратно вошел в воду и исчез на глубине. Мой желудок сжался в ком, хотя я и знала, что мальчик сейчас вынырнет. Или, скорее, я надеялась, что он вынырнет. Так и произошло: Олимпий появился на поверхности с другой стороны лодки и обдал нас с Мардианом стеной брызг.
Мардиан, уже промокший до нитки, издал негодующий вопль и спрыгнул через борт, как пущенный из катапульты камень, отчего на мою бедную голову обрушилось еще больше воды. Потом оба мальчика начали в воде схватку с криками и плеском, стараясь в шутку потопить друг друга. Лишь спустя некоторое время они заметили, что я сижу в лодке.
– А ты чего ждешь? – крикнул Олимпий. – Можно подумать, ты боишься окунуться!
Он хотел лишь поддразнить меня и, конечно же, подумать не мог, что сказал чистую правду.
«Глубоко ли тут? Накроет ли меня с головой?» – гадала я, всматриваясь через борт в волны. Слишком темно, не разглядеть дна.
– Давай прыгай! – звал Мардиан. – Вода не холодная!
Он с явным наслаждением барахтался рядом с лодкой.
Я же испытывала ужас и отвращение – коварная стихия затихла, таилась в засаде, дожидаясь возможности поглотить меня. Никто не отнимет у нее добычу!
– Один раз ты ускользнула от меня, – слышалось в шепоте волн. – Но не навсегда. Разве ты не знаешь, что вода – твой рок?
И тут на меня нахлынуло странное чувство. Я бы не решилась назвать его храбростью, хотя, возможно, это и есть храбрость отчаяния и безысходности.
Да, вода ждет. Она мой враг. Но я буду бороться и попробую захватить ее врасплох. Этого она не ожидает.
Без дальнейших раздумий (способных остановить мой порыв) я прыгнула через борт. В то же мгновение, как я зависла в воздухе над голубой бездной, меня разом охватили ужас и восторг. Вода устремилась мне навстречу, а я бросила свое тело, как плевок в ее враждебное лицо. Мы столкнулись. Вода расступилась под моим ударом, и я, стукнувшись о дно, отскочила вверх. В момент прыжка я задержала дыхание и, только когда моя голова снова оказалась над поверхностью, разинула рот и стала жадно глотать воздух.
Я нелепо молотила руками по волнам и уже снова стала погружаться, однако – о чудо! – не с головой, так что могла дышать. Нащупать ногами дно не удалось, но тут я почувствовала, что движения рук поддерживают меня, и инстинктивно скоординировала их с движениями ног, чтобы оставаться на поверхности.
– Ты изящна, как гиппопотам на суше! – поддразнил меня Мардиан. – Перестань так бултыхаться! Привлечешь морских чудовищ!
– Ты прекрасно знаешь, что никаких морских чудовищ здесь нет, – возразил Олимпий, но я заметила на себе внимательный взгляд его темных глаз.
Может быть, плескалась я и впрямь не слишком изящно, но утонуть уже не боялась: враждебная, внушавшая ужас стихия неожиданно покорилась мне. Это всего лишь теплая колеблющаяся вода. Я испытала такое облегчение, будто тело и впрямь сделалось невесомым. Поражало даже не то, что я справилась со страшным испытанием, а то, как легко оно далось.
С заходом солнца мы вернулись к причалу и привязали лодку. Наша мокрая одежда прилипала к телу, и теперь я видела, насколько Мардиан отличается от других мужчин. Олимпий в свои неполные пятнадцать лет был крепко сбитым и мускулистым. Мардиан же вытянулся в рост, но его конечности – и руки, и ноги – казались непропорционально длинными. В нем совсем не ощущалось той мужественности, что уже была заметна в Олимпии. Мускулы Мардиана оставались вялыми, плечи узкими и сутулыми.
Олимпий поблагодарил нас за то, что мы составили ему компанию, и направился домой, в греческий квартал города. Близился закат, и заходящее солнце придавало мягким волнам багряный оттенок, так что покачивающиеся на якорях корабли отбрасывали на воду пламенеющие отражения.
– Ты ведь никогда раньше не плавала, правда? – тихонько спросил Мардиан.
– Правда, – призналась я. – Но я как раз собиралась научиться, давно пора.
Я обхватила свои колени руками и положила на них голову. Из-за промокшей одежды стало чуточку холодно, но я знала, что туника скоро высохнет.
– Конечно, ты не умела плавать, и это не удивительно, – вновь заговорил Мардиан. Мне захотелось, чтобы он заткнулся. – Ты, наверное, всячески избегала воды.
Надо же, какой догадливый!
В ответ я лишь пожала плечами и с наигранной беззаботностью сказала:
– Мне не с кем было учиться: старшие сестры слишком взрослые, младшая – слишком мала.
– О, будь у тебя желание, ты нашла бы и возможность. – Он помолчал и добавил: – Думаю, если у тебя возникнет какое-то желание, ты всегда сумеешь его осуществить. – В его голосе послышалось восхищение. – Как ты решилась вот так прыгнуть! Неужели не боялась утонуть?
– Еще как боялась, – призналась я. – Но ничего другого мне не оставалось.
– Значит, ты хотела поплыть, – не отставал он. – Тебя ведь никто не заставлял, да и не мог заставить. Кстати, у тебя очень хорошо получилось. В первый раз, когда я пытался плавать, я тонул три раза!
– Я не только хотела, но и была обязана, – сказала я. – Моя мама утонула здесь, в этой самой гавани.
Он побледнел.
– Я знал, что она умерла. Но я не знал как. Прости.
– Я была рядом с ней.
Он побледнел еще сильнее, краски совсем схлынули с лица.
– И ты… помнишь?
– Только цвета, звуки, запахи. И чувство утраты. И воду, что забрала ее.
– Почему ты не сказала Олимпию? Он бы никогда не стал принуждать…
– Я знаю. Но, по правде говоря… Сколько еще могла бы я жить в Александрии, в морском порту, не осмеливаясь ступить на корабль?
Он склонил голову, тщательно подбирая слова, и наконец произнес:
– Да сохранят боги наш город в его славе и свободе.
– И да вернется мой отец-царь, и да взойдет он вновь на трон! – подхватила я и тут же осеклась, сообразив, что произнесла запретные слова, которые кто-то мог подслушать. – Ну а пока я должна сохранять веру и справляться с тем, что ослабляет меня или вредит мне. Согласись, боязнь воды – не лучшее качество для александрийской царевны.
– Ты одолела это препятствие, – промолвил юный евнух, явно потрясенный случившимся.
– Не без колебаний, – призналась я. – Пусть останется между нами, чего мне это стоило.
Хорошо иметь друзей, живущих без тревог и забот взрослой жизни. К нам, обитателям детских покоев дворца, это, увы, не относилось. Мы четверо находились под охраной и бдительным присмотром, с нас не сводили глаз и обо всем, что бы мы ни делали, докладывали их фальшивым величествам. Я, как старшая, пользовалась большей свободой, однако мое поведение привлекало к себе больший интерес и вызывало большие подозрения. Арсиноя, верная своей капризной природе, постоянно цеплялась к охране и затевала всякого рода разбирательства; судя по их полнейшей бессмысленности, только для того, чтобы лишний раз привлечь внимание к своей персоне. Это казалось мне большой глупостью: ведь если ты считаешь, что тебя окружают враги, лучше держаться как можно более незаметно.
Два маленьких Птолемея были слишком малы, и от них заговоров пока не ждали. Мальчиков интересовали лишь мячики и деревянные игрушки.
А я вступила в тот возраст, когда мое тело стало меняться, что неизбежно привлекало ко мне внимание. Теперь меня, как взрослую девушку, могли использовать в политических целях. Я всегда отличалась стройным телосложением, лишнего веса не набирала, а если мне и случалось поправиться, то быстро худела снова за счет своей подвижности. Лицо мое было продолговатым, с тонкими детскими чертами.
Но примерно в то время, когда отец уехал в Рим, во мне начали происходить перемены. Сначала я перестала прибавлять в росте, а мои руки и ноги пополнели. Щеки округлились, угловатая худоба уступила место округлостям, а вместе с тем добавилось силы. Мячи я теперь бросала куда дальше, чем раньше, могла самостоятельно передвигать мебель и делать многое из того, что еще недавно было мне не по силам.
А мое лицо! Нос, как будто по собственной воле, начал удлиняться, а мои маленькие губки превратились в большой рот. Правда, прежний красивый изгиб губ сохранился. Лицо, что смотрело на меня из полированных серебряных зеркал, уже казалось взрослым. А взрослое лицо может таить взрослые мысли. Предательские мысли?
Эти перемены застали меня врасплох. Раньше я никогда не присматривалась к тому, как меняются черты по мере созревания и взросления. Думая о том, как выглядел тот или иной человек в детстве, я воображала себе его миниатюрную версию. Например, наш неприятный наставник Феодот – как мне казалось – всегда был таким же, только с возрастом усох. Теперь я гадала о том, как изменюсь в итоге, и внимательно наблюдала собственное преображение. Результат меня тревожил – к нынешней своей внешности я привыкла, а какова будет новая?
Конечно, мне хотелось стать красивой, об этом мечтают все девушки. Ну а если не выйдет, то хотя бы миловидной. А вдруг я окажусь мерзкой уродиной? Какая несправедливость: дожив до двенадцати лет, превратиться из милой девочки в неведомо кого!
Как-то раз я случайно услышала, что один купец говорил о будущем ребенке своей жены. Его спросили, на что он надеется, и я ожидала услышать про здорового или умного малыша. Вместо этого – никогда не забуду! – купец сказал:
– Если родится девочка, я уповаю на то, что она не будет некрасивой.
Я долго задавалась вопросом, родилась ли у него девочка и не оказалась ли она некрасивой.
И вот теперь я (когда никто не мог меня застать за таким занятием) всматривалась в зеркала, пытаясь разглядеть свое будущее лицо.
Мои грудь и талия тоже менялись. Поначалу то был лишь намек, но через год после отъезда отца перемены стали явными. Мне хотелось, чтобы грудь перестала увеличиваться, потому что это был самый очевидный, бросавшийся в глаза признак взросления. Я стала надевать плотную нижнюю одежду под широкие платья, чтобы утягивать грудь, когда направлялась на встречу со старшими сестрами-царицами: я хотела сохранить облик невинного ребенка как можно дольше. Но в моих покоях эти пелены приходилось снимать: ходить стянутой неприятно и даже болезненно.
Сложность моего положения заключалась и в том, что рядом со мной не было взрослой женщины, которая могла бы помочь и что-то подсказать. Охранники мужского пола, приставленные ко мне сестрами, для этой цели определенно не годились.
Конечно, в нормальной семье младшая сестра поговорила бы со старшими. Но у нас в первую очередь все были Птолемеями, а женщинами и сестрами – во вторую и третью.
И тут пришло то, на чем кончается детство, – главный признак женственности, означающий способность к вынашиванию детей. У меня это впервые случилось летом, когда мне минуло двенадцать, а отец отсутствовал уже больше года. Я была готова к этому и не подумала, что умираю или болею, как думают порой невежественные девочки. Суть события была мне ясна. Если меня что-то и встревожило, то лишь внезапно обрушившееся понимание: слово «ребенок», общее для мальчиков и для девочек, более ко мне не относится.
Я стала женщиной, и, помимо всего прочего, это означало возможность вступления в брак. То есть теперь меня могут выдать замуж за какого-нибудь чужеземного царя и отослать из Египта. Там пойдут дети, тревоги за них… А ведь я совсем недавно сама была ребенком и не успела по-настоящему почувствовать себя взрослой.
Это пугало меня больше всего: больше, чем незаконное правление моих сестер, больше, чем Рим, даже больше, чем смертоносная вода гавани. Природа сделала меня взрослой, а природу не уговоришь и не разубедишь.
Только Исида, моя добрая хранительница и мудрая наставница, могла меня понять. В первые дни после произошедшей во мне великой перемены я долгие часы проводила в храме у моря, глядя на статую богини.
Исида была воплощением этих тайн, совокупностью женского начала – женственности и материнства. Неудивительно, что женщины преклонялись перед той, в ком воплощалась сама их суть. Я могла лишь молить ее защитить меня в пугающем путешествии в страну взрослой жизни.
