Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Визитеры ахнули и разинули рты. Птолемей, судя по физиономии, был готов удариться в слезы, а жирный Потин в кои-то веки потерял дар речи и лишь растерянно качал головой, похожей на голову ибиса. Он вытаращился на меня, на царскую постель, сбитую после наших любовных игр, потом перевел взгляд на спокойно улыбавшегося невозмутимого Цезаря и все понял.
– Так нечестно! – взвизгнул Птолемей. – Нечестно! Что оназдесь делает? Это нечестно, нечестно!
Он повернулся и выбежал из комнаты.
– Великий Цезарь, – начал Потин дрожащим высоким голосом, – мы весьма удивлены присутствием…
– Остановите мальчишку, – приказал Цезарь своим солдатам, что несли караул у его дверей. – Остановите, пока не удрал!
Но это оказалось не так-то просто. В отличие от римлян мой брат знал все тайные ходы и лестницы дворца. Прежде чем его догнали, он успел выбежать во двор к ограде, отделявшей дворцовую территорию от города. Там всегда собиралась большая толпа, и сегодняшний день не был исключением. Из окна комнаты я видела, как он ринулся к собравшимся людям, сорвал с головы царский венец, злобно бросил его на землю и ударился в слезы.
– Меня предали! Предали, предали! – кричал Птолемей, пока не захлебнулся в истерических рыданиях.
Два рослых и крепких римских солдата – солнце играло на бронзовых пряжках их ременной амуниции – настигли его, схватили и потащили обратно во дворец.
Кровь застыла у меня в жилах. Я только что наблюдала не отрепетированную заранее – а потому еще более впечатляющую! – демонстрацию реальной власти. Простые римские легионеры, даже не задумавшись, обошлись с царем Египта, как с капризным деревенским мальчишкой. Если я лишусь благоволения Цезаря, точно так же поступят и со мной.
Позади слышался сбивчивый голос Потина, пытавшегося исправить положение.
– Прости его, он… не искушен в правлении, – скулил сановник. – Он не сумел скрыть своих чувств.
Цезарь стоял, положив одну мускулистую руку на спинку кресла. Он не удосужился подойти к окну и взглянуть, что там с Птолемеем. Он и так знал, что его приказ будет исполнен. И на Потина Цезарь смотрел так, что стало ясно: он не собирается утруждать себя ответом на мольбы советника.
– Великая царица, – обратился он ко мне смертельно спокойным голосом, которым говорил на людях. К этому голосу я уже начала привыкать, хотя знала, что по ночам он звучит совсем иначе. – Следует ли оставить этого мальчика твоим соправителем?
– Предпочла бы обойтись без него, – ответила я.
– Но разве не такова воля твоего отца? – неожиданно для меня напомнил Цезарь. – А ты, мне помнится, приняла титул «богини, любящей отца». Это обязывает. По вашим обычаям тебе следует сочетаться с Птолемеем браком.
Для меня мысль о любом союзе с мальчишкой была несносна, не говоря уж о том, чтобы он прикоснулся ко мне, как прикасался Цезарь.
– Мне этого не вынести, – прошептала я.
Тут два легионера ввели зареванного Птолемея, держа его за худенькие плечи.
– Ага! Вот и сам жених! – сказал Цезарь. – Вытри-ка слезы. Не годится плакать в день своей свадьбы.
Слезы Птолемея мигом высохли от удивления.
– Ч-что? – переспросил он, шмыгая носом.
– Как душеприказчик покойного царя, я обязан проследить за исполнением его завещания. Ты женишься на своей сестре Клеопатре, после чего вы будете править совместно, согласно освященной веками традиции.
Я не верила ушам – он говорил такое после всего, что случилось между нами! Как я могла довериться ему? Неужели я придумала себе Цезаря, а на самом деле он столь же коварен и жесток, как и его соотечественники? Это был удар.
– А потом совместными усилиями вы соберете и отдадите мне деньги. Возможно, вы помните, что я выкупил долг покойного царя Римской республике, – добавил он обыденным тоном.
Вот, значит, каков он. Им движет алчность.
– Нельзя быть одновременно и судьей, и кредитором, – заметила я. – Выбери, что ты предпочтешь: роль арбитра или сбор денег.
– Кому-то, может быть, и нельзя, а мне можно, – ответил Цезарь, невозмутимо глядя на меня. – Я предпочту и то и другое. Так что рекомендую начать свадебные приготовления, а потом мы устроим праздник примирения. – Он махнул рукой Потину. – Займись этим. Это будет грандиозное торжество, которое состоится в… что там за зал с золотыми стропилами и порфирными колоннами? Надо пригласить никак не менее двух сотен гостей. Там должны быть представлены все чудеса Александрии. Танцовщицы. Удивительные фокусы. Золотые блюда. Розовые лепестки на полу. Впрочем, ты в этом разбираешься лучше меня. Главное, пусть народ видит, что мы обнимаемся и любим друг друга.
Потин и мой брат застыли, словно их мумифицировали и обвили пеленами, как Осириса.
– Ну? – нетерпеливо промолвил Цезарь. – Я же сказал, что надо делать.
Мумии склонили головы и удалились.
Я развернулась к Цезарю.
– Как ты мог? Я думала, мы союзники!
Мне хватило ума не закричать: «Ты называл себя моим мужем!»
Неужели он забыл об этом?
Но я знала, что Цезарь ничего не забывает.
Все во мне кипело от негодования. Какое коварство, какое низкое предательство! Я отдала ему себя, стала игрушкой его мимолетного желания – и только ради того, чтобы снова сделаться пленницей?
Однако как бы ни бурлил во мне гнев, я не позволяла ему взять верх. В моем сознании оскорбленные чувства вели спор с рассудком.
Я прибыла из Ашкелона, рискуя жизнью, чтобы получить аудиенцию у Цезаря. И мне это удалось. У меня состоялась приватная беседа с ним, и он согласился восстановить меня на троне вопреки брату и его советникам. Они казались мне опасными врагами, но в присутствии Цезаря они повели себя, как нашкодившие мальчишки. Им ясно дали понять, что сами по себе они ничего не значат. Выходит, я получила то, за чем пришла, – признание и политическую поддержку. Рассчитывать и надеяться на большее из-за одной ночи с моей стороны просто глупо.
Цезарь стоял, опершись на спинку кресла и склонив голову, так что я видела его лысеющую макушку. При свете дня Амон уже не был богом. И я не богиня – обычная женщина, которой нужен мужчина. Так повелось испокон веку, хотя для меня это было ново.
– Так оно и есть, – сказал Цезарь.
Мне потребовалась секунда, чтобы понять его ответ – и на мой молчаливый крик, и на произнесенные вслух слова.
– Тогда сделай меня единственной царицей! – воскликнула я. – С какой стати должна я его терпеть?
– Это ненадолго, – заверил он. – Но на данный момент необходимо. Должно сработать.
– Почему? – воскликнула я.
Он смерил меня долгим внимательным взглядом.
– Клеопатра. Как мне нравится звучание твоего имени!.. Ты прекрасно знаешь почему. И ты знаешь, что нам, властителям, порой приходится следовать букве закона. Хотя бы для того, чтобы потом отбросить его суть.
– Значит, публичное примирение неизбежно? – Я понимала, что говорю, как обиженный Птолемей, но ничего не могла с собой поделать.
– Да, – лаконично ответил он. – Вы с Птолемеем будете объявлены соправителями, противостоящие армии можно распустить, Потина освободить от… – Он остановился, будто только что припомнил незначительную мелочь. – Говорил я тебе, что отправил в изгнание Феодота? Такова моя награда.
Отправил в изгнание… влиятельнейшего вельможу… прогнал в мгновенье ока… Да, прихлопнуть человека для него проще, чем мне – убить муху, причем на его сандалии даже пятнышка не останется. Один щелчок, и человек исчез навеки, словно его и не было.
Я радостно рассмеялась.
– Ну наконец-то, моя Клеопатра, – промолвил Цезарь, быстро подошел ко мне и заключил в объятия. – И уж конечно, никакой Птолемей не будет твоим настоящим мужем. Им буду я. Как и обещал.
Он наклонился, поцеловал меня и заговорил так тихо, что мне едва удавалось разобрать слова.
– Мы с тобой родственные души, ты и я. Я знаю это. Я чувствую. Наконец-то нашлась женщина мне под стать, так что едва ли я захочу с тобой расстаться. Мы как две половинки граната – каждая идеально подходит к другой.
Я прильнула к нему. Я поверила ему, потому что хотела верить и считала, что поняла истинное значение его слов.
Пир приготовили на славу. Потин выполнил приказ Цезаря и устроил празднество для всех видных людей: сановников двора, главных писцов и библиотекарей, государственного казначея, жрецов Сераписа и Исиды, командующего македонской гвардией, послов, а также самых прославленных придворных лекарей, поэтов, риторов, философов и ученых. Над залом сверкали позолоченные стропила, а пол устилали лепестки роз, доставленных морем из Кирены – там растут лучшие розы, издающие самый нежный и тонкий аромат.
Стиснув зубы, я вытерпела брачную церемонию, прошедшую в верхних дворцовых покоях, продуваемых ветром с моря. Мы с Птолемеем принесли все положенные официальные обеты (я бормотала слова невнятно, надеясь, что это лишит их святости и силы) в присутствии Цезаря, Потина, Арсинои и младшего Птолемея. Как только обряд был совершен, я удалилась, чтобы переодеться к пиру.
Теперь Цезарь не может упрекнуть меня в том, что я не исполнила свою роль, думала я. Самое неприятное дело сделано.
В моих покоях меня встретила преданная Хармиона. Я не сознавала, как соскучилась по ней, пока не увидела знакомое лицо и не услышала, как она мурлычет себе под нос, складывая шелковые мантии и туники в мой гардероб.
– Ваше величество! – воскликнула она, не в силах одновременно задать тысячу вопросов, что были написаны на ее лице.
– Хармиона! О Хармиона! – воскликнула я и бросилась к ней.
Она смотрела на меня, сдерживая смех, и только тогда я сама обратила внимание на свой наряд – весьма непритязательный.
– Мне не хватило времени переодеться, – пояснила я. – Вчера меня доставили сюда на лодке и пронесли во дворец, завернув в ковер.
– Эта история уже известна всему городу. На улицах только о тебе и говорят. Как же я рада, что ты цела и невредима! А ведь до недавнего времени троица гнусных прихвостней твоего брата, эти напыщенные индюки, распускали слухи, будто тебя нет в живых.
– От троицы осталась пара, – сказала я.
– Цезарь?.. – Вопрос Хармионы застыл в воздухе.
– Выслал Феодота, – сказала я. – Он больше нас не побеспокоит.
– А ты видела Цезаря? – деликатно спросила она.
– Как известно всему городу, – сказала я ее же словами, – меня доставили прямо к нему в том самом ковре.
Она рассмеялась.
– Наверное, он был потрясен до глубины души.
– Может быть, но ничем потрясения не выказал. Ну, это долгая история, и я расскажу ее, когда будет время. А сейчас мне нужно по-царски нарядиться для пира, устроенного внизу. Постарайся сделать меня красавицей, достойной царства.
«Сделай меня красавицей, достойной любви», – хотелось мне сказать.
Но если имеешь дело с Цезарем, то приходится иметь дело с царствами, коронами и странами. Любовь, если она вообще приходит, следует за ними.
И вот я стояла у входа в огромный церемониальный зал, прислонившись спиной к прохладным панелям черного дерева. Я надела жемчуга из Красного моря и чувствовала себя окутанной лунным светом. Хармиона искусно вплела жемчужины в мои ниспадавшие по шее волосы, а самые крупные и ценные я вдела в уши, и они покачивались всякий раз, когда я двигала головой.
Тело мое было обернуто в полупрозрачный и струящийся, как дымка, шелк из Сидона, на ногах красовались плетеные сандалии из посеребренной кожи. Я стояла неподвижно и вдыхала аромат лотоса, которым Хармиона натерла сгибы моих локтей и то место на шее, где пульсирует жилка. На протяжении всего дня я чувствовала, что мое тело стало другим. Оно словно напоминало: то, что случилось, реально и необратимо.
Музыканты мягко перебирали струны лир и выдували на флейтах нежные мелодии. Звуки отдавались эхом от полированных каменных стен.
Потом послышался другой звук – топот сапог. Шли солдаты. Придворная гвардия или легионеры Цезаря? Когда в зал вошли вооруженные люди, я узнала римские плащи и копья.
Цезарь пришел в сопровождении своих воинов, однако на сей раз предпочел надеть не облачение полководца, а белую с пурпурной каймой тогу римского консула. Должно быть, он встретился с цирюльником и брадобреем, ибо щеки его были гладко выбриты, а волосы аккуратно подстрижены. Мне он казался великолепным, как Аполлон, хотя я видела, что он немолод, невысок ростом и словно придавлен грузом власти над целым миром.
«Позволь мне помочь тебе нести это бремя, – подумала я. – Оно слишком тяжкое для одного человека».
Римляне приблизились, и Цезарь выступил вперед. Он пристально глядел на меня, и я поняла, что он видит меня преображенной, не похожей на ту низложенную царицу, с которой он провел ночь.
Цезарь протянул руку, я молча приняла ее, и мы вместе направились к огромному церемониальному столу. Столешница была изготовлена из огромного ствола дерева с Атласских гор, а ножками служили слоновьи бивни. Цезарь не смотрел на меня, но я ощущала его внимание. Наконец он склонился ко мне так близко, что от его дыхания покачнулась одна из моих сережек, и прошептал:
– Сегодня длинный день, и мне кажется, будто я снова и снова впервые встречаю тебя, каждый раз в новом обличье. Какое из них настоящее?
Я повернула голову, не наклонив ее; получилось величественно и царственно.
– И я видела много Цезарей, – сказала я. – Какой из них настоящий?
– Ты узнаешь после пира, – ответил он, не сводя с меня темных оценивающих глаз. – Ибо ты прекрасна, дитя Венеры.
– А разве ты сам не дитя Венеры?
Как ни удивительно, но по материнской линии род Цезаря действительно восходил к Венере.
– Да, – шепнул он мне на ухо, обдав его теплым дыханием. – Как я уже говорил, мы с тобой сродни друг другу. Может быть, дело как раз в том, что в нас обоих есть частица этой богини.
В этот момент появился Потин. Он медленно пробирался к своему месту, жесткое полотно одеяний топорщилось на его жирном теле, и он походил на толстый ходячий свиток папируса. Потин напомадил и завил волосы, а в ушах его болтались огромные серьги, оттягивавшие мочки.
За ним шел Птолемей в облачении древнего фараона. А следом из дальнего конца зала с достоинством шествовали Арсиноя и младший Птолемей.
Все взгляды мгновенно обратились к Арсиное. Исполненная грации плавная походка, мерцающий шелковый наряд, зачесанные наверх в греческом стиле темные волосы – даже Елена Троянская не могла бы сравниться с ней красотой.
Я увидела, что к ней обращен и взор Цезаря. Глаза его расширились. Он не шелохнулся, но я уловила его возбуждение. А ведь Цезарь и восемнадцатилетняя Арсиноя до моего появления провели вместе во дворце не меньше двух недель. Что происходило между ними? Они никак не показали, что знакомы, но это ни о чем не говорило. Арсиноя была настолько хороша, что ее прелесть никого не оставляла равнодушным; она внушала либо желание, либо зависть. Ну а Цезарь… я узнала его натуру.
Сестра заняла свое место на царском ложе, улыбаясь полными подкрашенными губами. Ее яркие голубые глаза буквально вбирали, втягивали Цезаря в себя. Арсиноя рассылала свои стрелы столь недвусмысленно, что это, на мой взгляд, граничило с непристойностью. Я ненавидела ее!
Зал наполнился гостями, и их приветствовал Цезарь. Затем к ним обратилась я, и Птолемей произнес несколько заученных фраз ломким, срывающимся голосом. Потом Цезарь снова встал и воскликнул:
– Давайте же в знак ликования наденем праздничные венки и гирлянды, ибо я возглашаю, что на этой земле вновь воцарился мир! Царица Клеопатра и царь Птолемей согласились жить в сердечном согласии, править совместно и единодушно!
Цезарь поднял гирлянду из лотосов, васильков и роз, накинул себе на шею и возгласил:
– Возрадуемся вместе!
Меня порадовало то, что он говорил о единении, но не о браке. Я чувствовала, что эта тема неприятна и ему; развивать ее он стал бы лишь в случае крайней необходимости.
Слуги сновали по залу с подносами, раздавая гостям цветочные гирлянды. Соприкосновение с теплой кожей усиливало аромат, и скоро благоухание наполнило зал.
Потом Цезарь поднял усыпанный драгоценными камнями кубок со столь же драгоценным фалернским вином, призывая всех выпить в знак ликования.
Сам он, однако, – я заметила это по неподвижности его кадыка – пить не стал, а лишь подержал чашу у губ, поставил и поманил к себе слугу с хрустальным сосудом, наполненным ароматной водой для омовения рук.
Неожиданно Цезарь снова воздел руки, а когда взоры собравшихся обратились к нему, произнес:
– И вот еще что. Я уполномочен объявить, что в знак дружбы Рим возвращает дому Птолемеев остров Кипр. Управлять им будут царевна Арсиноя и царевич Птолемей.
Брат и сестра медленно встали. Изумленные гости приветствовали их радостными восклицаниями, хотя сами новоявленные правители пребывали в изумлении. Впрочем, я уже поняла, что такова манера Цезаря: и на поле боя, и вне его он ошеломлял всех, с кем имел дело.
Он посмотрел на меня, и по едва уловимой перемене выражения глаз и собравшимся вокруг рта морщинкам я смогла прочесть молчаливое послание: «Я говорил тебе, что после пира ты узнаешь меня лучше».
– Разве волен Цезарь своей властью дарить владения Рима? – холодно осведомилась я.
– Да, – ответил он. – Тебя это устраивает?
– А должно? Ты ведь отдал остров не мне.
– Я отдал его тебе, под твой протекторат. В подарок от меня.
Сердце мое забилось так сильно, что некоторое время я не могла говорить. Я понимала: Цезарь сделал смелый жест, который повлечет за собой бурю негодования в сенате.
Началась трапеза. Блюда сменялись, и я не могла не восхититься нашими придворными поварами, сумевшими за короткое время, без предварительного уведомления, приготовить роскошное угощение. Помимо обычной жареной говядины, козлятины и утятины нам предложили пурпурных моллюсков, медуз, рыбные пироги, мед из Аттики и орехи из Понта.
Правда, Цезарь ел мало, а к вину почти не прикасался, предпочитая воду с розовыми лепестками.
– Ты не пьешь, – заметила я, кивнув на его кубок.
– В юности я выпил столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь, а теперь вино вызывает у меня лишь головокружение и иные странные проявления. Я больше не состою в свите Бахуса.
– И ешь ты мало, – продолжала я. – Еда тоже вызывает у тебя странные проявления?
– Кажется, ты за мной следишь, – сказал он. – Не добавила ли ты в еду и вино чего-нибудь такого, что я непременно должен съесть, а?
Только шутливое окончание фразы дало мне понять, что он шутит.
– Ты очень подозрителен, – сказала я, отправив в рот кусочек еды с его тарелки. – Позволь мне развеять твои опасения.
Потин при виде подобного нарушения этикета нахмурился, зато Цезарь рассмеялся – вернее, почти рассмеялся.
Когда на блюда с фруктами разложили гранаты, Цезарь взял большой плод и медленно разрезал его пополам, открыв ярко-красную середину, сочившуюся багряным соком.
– Ты видишь, как прилегают все зернышки, – сказал он. – Но когда плод разламывают, он истекает кровью.
Цезарь вручил мне другую половину, не сводя глаз с моего лица.
Я взяла фрукт, взглянула на сочащийся срез и промолвила:
– Чтобы избежать этого, – я продемонстрировала перепачканные соком руки, – не надо разделять целое.
Сторонние наблюдатели думали, что наш обмен репликами касается только граната. Цезарь улыбнулся.
По завершении трапезы в зал вбежали акробаты. Их умащенные маслом тела блестели и двигались так стремительно, что глаза не поспевали за ними.
– Я видел, как наносит удар змея, – сказал Цезарь, – но не представлял себе, что человек способен двигаться столь же быстро.
Потом появились нубийские танцовщики, рослые, худощавые и мускулистые. Они исполнили замысловатый танец под неистовый ритм барабанов и погремушек.
Эта музыка заглушила все прочие звуки. Я не заметила, как Цезарь подал знак своим солдатам, однако увидела, что Потин неожиданно поднялся с ложа. Правда, грохот барабанов не позволил мне спросить, в чем дело. Когда шум стих, Цезарь с невозмутимым видом жевал кардамоновое печенье.
– Где Потин? – спросила я.
Арсиноя и Птолемей тоже нервно ерзали на своих местах.
– В данный момент он, скорее всего, обезглавлен.
– Что?
– Выйдем! – призвал Цезарь и схватил мое запястье так крепко, словно оно попало в челюсти льва.
Ему удалось поднять меня на ноги, а со стороны казалось, будто я встала по собственному желанию. Он повел меня к маленькой двери между колоннами, выводившей в открытую галерею.
Оттуда тянуло морским воздухом, особенно свежим после насыщенного благовониями зала. Ветер крепчал, волны в гавани вспенивались белыми бурунами.
– Там, – сказал Цезарь, увлекая меня за угол.
Повернув туда, я увидела Потина – или то, что от него осталось, – распростертого на ступеньках. Будь у него голова, он свесил бы ее вниз, а сейчас там струилась кровь из обрубка шеи. Над ним стоял римский солдат с окровавленным мечом. Он держал за напомаженные кудри отсеченную голову с тяжелыми серьгами в ушах.
– Помпей, ты отмщен! – сказал Цезарь. – Убери падаль, – приказал он солдату.
Я потеряла дар речи и некоторое время лишь переводила взгляд с обезглавленного трупа на невозмутимого Цезаря.
– Теперь я увидела, как жалит змея, – наконец прошептала я.
– Нет, теперь ты увидела, как предотвращают змеиный укус, – возразил Цезарь. – Сегодня днем мой брадобрей поведал мне о заговоре, затеянном Потином: ночью меня собирались убить. Мой брадобрей – человек неприметный, но очень ценный, у него много ушей. В итоге, – Цезарь пожал плечами и указал на залитые кровью ступеньки, – змея убита как раз во время броска.
– Во время броска? По-моему, ты убил его во время обеда!
Почему-то мысль о смерти с набитым мясом и дарами моря животом особенно меня ужасала.
– Нет, именно во время броска, – возразил Цезарь. – Ибо изменник уже приступил к осуществлению своего плана. Он послал сообщение Ахилле, чтобы тот привел армию и взял нас в осаду. Пока Потин якобы мирил тебя с Птолемеем, отвешивал поклоны и целовал твою руку, его гонец спешил за войсками. Их прибытие означало бы конец для нас обоих.
Теперь мне стало не по себе. Неужели мою безопасность способен обеспечить только Цезарь, которому – до сих пор – удавалось думать быстрее, наносить удары проворнее и сильнее, чем его противники? Но даже Цезарь должен иногда отдыхать и расслабляться…
Я разразилась слезами – это был единственный способ снять напряжение, кроме крика. Кричать я не могла, не то люди бросились бы бежать из пиршественного зала. Цезарь положил мне руку на плечо и увел оттуда.
– Мы не вернемся на пир. Теперь даже мне трудно сделать вид, будто ничего не случилось.
Мы пошли в мои – наши – царские покои. Цезарь приказал удвоить охрану, назначил в караулы самых преданных ему солдат. В самой дальней комнате он опустился на скамью. Прожитые годы явственнее проступили на его лице, морщины сделались глубже. Он осунулся и словно потускнел; лишь золотой перстень на его пальце оставался ярким.
Я встала рядом и обняла его.
– Я думала, будто знаю мир, но теперь вижу: он еще безжалостнее, чем я себе представляла.
– Когда осознаешь это впервые, – устало отозвался Цезарь, – чувствуешь себя сокрушенным. Но потом наступает утро, восходит солнце, тебе пора приниматься за неотложные дела, и… – Он вздохнул. – Ты с удивлением понимаешь, что это доставляет тебе удовольствие.
Но дела сегодняшнего дня вымотали его настолько, что он тяжело привалился к стене. Я стояла позади, целовала лысеющую макушку Цезаря, потирала ему виски, а потом прижала к себе его голову. Властитель мира закрыл глаза и сидел неподвижно.
Между тем свет снаружи померк и наконец погас. Темнота прокралась в комнату, накрыв все предметы сумрачным покрывалом, а Цезарь так и оставался неподвижным. Лишь его дыхание поднимало и опускало мой руки.
Что побудило его взять меня в союзники? Я не могла понять. Почему меня, а не Арсиною или Птолемея? Гораздо проще иметь дело с ними. А теперь, поддержав меня, он окружил себя пеленой забот.
Он мог бы явиться сюда, принять голову Помпея, подтвердить право Птолемея на трон и вернуться в Рим. Это куда легче для усталого полководца. Но он доверился мне – по той же самой необъяснимой причине, по которой и я доверилась ему. Мы мгновенно разглядели друг друга, узнали друг в друге себя.
Цезарь шевельнулся – похоже, он задремал, прислонившись ко мне. Я была глубоко тронута: никакие слова не стали бы большим доказательством его доверия.
– Мой дорогой, – сказала я, – давай как следует отдохнем. Охрана надежна, так что, думаю, сегодня ночью в нашей постели тебя никто не потревожит.
Он позволил мне поднять его, отвести к кровати, посадить на постель, снять тогу, свернуть ее и отложить в сторону, развязать сандалии и помассировать ему ноги.
– Как хорошо у тебя получается, – пробормотал Цезарь, глядя на меня сонными глазами. – Тебе по плечу любая роль. Ты великолепна и как царица, и как служанка.
Я мягко подняла его ноги на матрас и накрыла блестящим шелковым покрывалом.
– Отдыхай, – сказала я. – Даже Геракл после двенадцати подвигов нуждался в отдыхе.
Он закрыл глаза и повернулся на бок с глубоким вздохом удовлетворения? усталости? облегчения?
Я прилегла рядом с ним в темноте, накрывшись покрывалом. В комнате воцарилась тишина. Но я знала, что и во дворце, и на улицах Александрии сейчас шумно. Наш покой, как младенца, лелеяла римская стража.
В самой середине ночи я почувствовала, что Цезарь потянулся ко мне. Сна у него теперь не было ни в одном глазу, а я своих глаз и не смыкала. Должно быть, он почувствовал, что я не сплю, и тихо повторил ранее сказанные слова:
– Я говорил, что после пира ты узнаешь обо мне больше.
– Ты решил судьбу Потина уже тогда? Уже отдал приказ? – так же тихо спросила я, повернувшись к нему.
– Да. И что теперь? Можешь ты любить такого человека?
– Люблю еще сильнее, чем раньше, – ответила я. – Ты сделал то, что необходимо, и не дрогнул.
И правда – если раньше я просто восхищалась им, то сейчас испытала благоговейный трепет.
В ответ он прижал меня к себе, к мускулистому и поджарому телу солдата, восстановившего силы за время недолгого сна – и поцеловал. А потом мне показалось, что все его сдерживаемые желания – тяга к еде, сну, вину – сошлись вместе в неукротимой, неутолимой страсти.
Цезарь был славен тем, что любое сражение превращал в шедевр воинского мастерства, образец безупречной стратегии и тактики. То же самое можно сказать о нем как о любовнике. В ту ночь он обладал мною снова и снова. Каждое соитие возносило меня на вершину блаженства, и он делал невозможное, превосходя себя самого. В ту ночь Цезарь окончательно пленил мое тело и мою душу – всю меня, без остатка.
