Текст книги "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Если я пожелаю послать за этим, как его имя – Иезекия?..
– Прежде всего, не надо называть его Иезекией. Нам, не иудеям, лучше использовать греческое имя.
Я ушла с твердым намерением побеседовать с этим Эпафродитом. Может быть, бог Яхве благосклонно пошлет мне как раз того человека, который так нужен во главе казначейства? Иногда боги дают нам именно то, в чем мы нуждаемся – когда мы готовы принять их дары.
Иезекия – то есть Эпафродит – получил мое предложение и выразил готовность встретиться. При его великой занятости он выделил для этого час в полдень, перед ритуалом умирания Адониса.
Что означал такой ответ? Я знала, что иудеи относятся к нашим «языческим» церемониям или с благочестивым ужасом, или со снисходительной насмешливостью. Судя по нарочито независимому ответу, Иезекия принадлежал к тем евреям, которые не одобряли правления Птолемеев, хотя в недавней Александрийской войне иудейская община поддержала Цезаря. Поразмыслив, я решила не придавать этому особого значения. Мне интересно побеседовать с человекомвне зависимости от его верований и политических предубеждений.
Когда он прибыл – точно в назначенный час – и вошел в комнату, я была поражена: за исключением статуй и иных произведений искусства, он оказался самым красивым человеком, какого я когда-либо видела. Неожиданность усугублялась и тем, что я была наслышана о нем как о замечательном счетоводе и приверженце порядка и ожидала увидеть невзрачного умника, без конца сверяющего весы и листающего счетные книги. Возможно, он этим и занимался, но его лучистые голубые глаза напоминали чистейшие, залитые солнцем воды, а львиная грива блестящих черных волос обрамляла лицо, походившее на классический портрет Александра. Рубиново-красное одеяние усиливало впечатление, делая его красоту и вовсе неотразимой.
Я воззрилась на него.
– Я думала, ты старик, – вырвалось у меня.
– Мне сорок пять, – ответил он на безукоризненном, явно выученном в Афинах греческом языке. – Хотя, наверное, для тебя я и вправду стар, ведь тебе всего двадцать два… всемилостивая царица, – беззаботно добавил он.
Выглядел он гораздо моложе.
– Мне сказали, что тебя следует звать Эпафродитом, – промолвила я. – Откуда у тебя такое имя?
– Мне дала его матушка, – не без удивления ответил иудей. – Боюсь, царица, она слишком увлекалась эллинской поэзией. Имя означает «Красавец».
От очевидных комментариев я предпочла воздержаться – надо полагать, он их наслышался в избытке.
– А что означает Иезекия? – спросила я и тут же добавила: – Сразу предупреждаю, что ваш язык мне знаком.
– О, так не желаешь ли ты, чтобы и наши дела велись на еврейском языке? – спросил он весьма серьезным тоном, и мне пришлось заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что это шутка. – Иезекия обозначает «мощь Господня».
– Нет, боюсь, мой еврейский не настолько хорош, чтобы разбираться в расчетах, – ответила я. – Он годится для того, чтобы поддержать беседу, но не для серьезных дел. Однако затруднений возникнуть не должно – твой греческий идеален, что тебе, разумеется, прекрасно известно.
– Я слышал разговоры о том, что ты знаешь еврейский, – промолвил он, – и удивлялся. Теперь, когда ты подтвердила это сама, могу лишь спросить: зачем он тебе понадобился?
– Я вообще люблю изучать языки, да и даются они мне легко. Видимо, у меня к ним способности. Кроме того, я считаю, что возможность обходиться без переводчиков или контролировать их – большое подспорье для правителя.
– Мудрое решение. Перевод, даже самый правильный, не всегда полностью передает особенности сказанного, а выбор слов или акцентирование отражают пристрастия человека.
Он помолчал и добавил:
– Например, употреби я только что вместо слова «отражают» слово «изобличают», моя фраза приобрела бы несколько иной смысловой оттенок.
– Верно. Так вот, Эпафродит…
Я объяснила ему, что мне требуется: прежде всего, наведение полного порядка в казначейских документах и обеспечение контроля за расходованием средств, предназначенных для помощи населению.
– Задача серьезная, ваше величество, – без раздумий ответил он, – и ей необходимо посвятить себя целиком. На другие дела времени не останется, а между тем их у меня немало.
– Почему бы тебе их не отложить? Положение чрезвычайное.
– Вот так взять и отложить? Ты вызвала меня к себе, ни о чем не предупредив, и хочешь, чтобы я все бросил и взялся за твое поручение? Если я оставлю свои нынешние обязанности, торговый порт придется закрыть. Между прочим, убытки понесут не только купцы, но в первую очередь твоя казна. Лучше поищи другого казначея.
– Пожалуйста! Помоги нам хотя бы проверить книги учета пошлин. Потом я найду кого-нибудь другого.
На протяжении разговора он продолжал стоять. Его одежды ниспадали прямыми складками почти до пола, открывая взгляду лишь дорогую обувь из кожи газели, а поза выражала сдержанное спокойствие.
– Кроме того, – продолжила я, – мне и в голову не приходило, что ты сразу после нашего разговора бросишь старые дела и возьмешься за новые. Однако в перспективе мне нужен знающий человек, способный справиться с одной из самых ответственных должностей. Меня, знаешь ли, всегда удручало – я бы сказала «забавляло», да в действительности это не смешно – желание людей иметь мудрых, честных, человеколюбивых царей, хотя их советниками они готовы видеть глупцов и невежд. Все сетуют на тупость, леность и нечестность чиновников, но стоит предложить такому обличителю взвалить бремя государственных забот на себя, как он тут же придумывает отговорку и предпочитает заниматься семейными делами. И кого же винить, если мудрые люди не желают послужить царю?
– Я не единственный, кто способен успешно вести дела, – упрямо заявил он. – Да и едва ли стоит отдавать денежные средства всего Египта на попечение александрийца.
– Деньги есть деньги, – сказала я. – Драхма – это драхма, хоть в Александрии, хоть в Асуане. Дело не в том, что ты александриец, а в том, что ты, как и весь твой народ, не одобряешь моего правления. Я знаю, ты испытываешь ко мне неприязнь.
В первый раз он позволил себе выказать какое-либо чувство кроме спокойной отстраненности.
– Нет, никакой неприязни. Хотя должен признать, что некоторые евреи действительно чувствуют пренебрежение к себе. Оно выражается в том, что власти всячески благоволят грекам. Правда, Цезарь… – Он сделал паузу, чтобы выделить имя. – Тот был щедр к тем, кто выказал ему приверженность в час нужды.
– Так ведь и я в то время была с ним! И разве теперь не час нужды? Эта та же война, только не между претендентами на власть, а между людьми и силами природы.
– Мы были рады помочь Цезарю.
Почему он уже дважды с таким нажимом произнес имя моего возлюбленного? Не потому ли, что не может в открытую задать вопрос: «Кто будет нашим настоящим правителем, ты или Цезарь?» Иудеи явно предпочли бы римского полководца.
– Если вы поможете мне, тем самым окажете уважение ему.
Он едва заметно покачал головой.
– Как так?
– Потому что Цезарь сражался, чтобы сохранить престол для меня. Разве не его стараниями я стала царицей?
– И матерью его ребенка.
У него хватило смелости сказать это напрямик.
– Да, матерью мальчика, который будет править Египтом после меня. И Цезарь будет доволен, рад, если ты поможешь мне… и его сыну.
– Пусть казначейские книги принесут в мой склад, – сказал он вдруг деловитым тоном купца, договорившегося о цене и готового ударить по рукам. – Взгляну, что к чему. Правда, не обещаю, что верну их к завтрашнему дню.
Я сделала все возможное, чтобы лицо не выдало моего изумления. Завтрашний день! Я надеялась на срок от семи до десяти дней, а о возможности выверить все за одну ночь никто не мог и мечтать. За исключением Цезаря… И этого Эпафродита, одаренного красотой Афродиты в мужском образе. Видно, боги судили так, чтобы около меня оказывались лучшие из лучших. Это возвышало, но имелся и недостаток: в сравнении с ними, с их нечеловеческой одаренностью и энергией, скромные возможности обычных людей начинали казаться ничтожными.
– Благодарю тебя, – сказала я. – Книги доставят туда к тому часу, какой ты назовешь.
Он вышел из комнаты, а я проводила взглядом его блеснувшее на полуденном солнце красное одеяние и подумала:
«Интересно, как они сработаются с Мардианом?»
Пришла зима с ее порывистыми ветрами и морскими штормами. Свой двадцать третий день рождения я отметила тихо, поскольку куда важнее для меня было другое: в тот же день моему Цезариону исполнилось шесть месяцев. Даже недолгая разлука заставляла меня скучать по нему, а когда мы были вместе, я могла часами любоваться, как он играет или просто спит. Это удивительно, но в глазах матери ее младенец являет собой самое завораживающее зрелище на свете.
В положенное время вода в Ниле пошла на убыль, но нанесенный половодьем ущерб оказался еще серьезнее, чем мы предполагали. Тем не менее благодаря принятым мерам обошлось без многочисленных жертв и массового голода. Зато взбухший Канопский рукав затопил Каноп вместе с пресловутыми садами наслаждений, так что некоторые питейные заведения уплыли – не исключено, что вместе со своими владельцами, а то и посетителями. Но содержатели злачных мест в помощи государства не нуждались: опыт показывает, что такого рода заведения всегда покидают последними, а восстанавливают первыми. В целом все было в порядке.
Как-то поутру в конце зимы я сидела, глядя на Цезариона, сосредоточенно и серьезно разматывавшего большой клубок шерсти, и ко мне явился Мардиан.
Мне всегда было приятно его видеть. Есть люди, способные поднимать настроение одним своим присутствием; мой Мардиан с его широкой квадратной физиономией и вечно имевшимся наготове острым словцом или проницательным замечанием как раз из таких.
– Донесение, – лаконично сообщил он, вручая мне свиток.
Потом он устроился на большой подушке и сосредоточил все свое внимание на Цезарионе.
Это было именно то, чего я давно ждала с нетерпением и тревогой. Мои агенты в Риме выяснили, что Цезарь выступил с войсками в Северную Африку, где и находился в настоящий момент.
Он отправился в поход во главе шести легионов – пять из них составляли зеленые новобранцы – и двух тысяч конницы. Но поход с самого начала не задался и сопровождался дурными предзнаменованиями. Сначала шторм оттеснил корабли на север, не дав высадиться в намеченном месте, а потом, уже при высадке, Цезарь споткнулся и упал ничком.
Я ахнула и словно услышала эти слова со стороны. Мардиан встрепенулся, вскинул голову, но я вернулась к чтению.
Упавший Цезарь схватил горсть прибрежного песка и воскликнул: «Ты у меня в руках, Африка!»
Да, его всегда отличала находчивость. Сам он не придавал значения предзнаменованиям, но среди солдат суеверных было много, и он это учитывал.
Силы противника – десять легионов! – состояли под началом Метелла Сципиона. Помимо численного превосходства мятежников воодушевляла убежденность в том, что Сципион, потомок Сципиона Африканского, победителя Ганнибала, не может потерпеть поражение в Африке. Цезарь, однако, и здесь предпринял ответный ход: он формально поставил во главе своей армии некоего ничем не примечательного малого, тоже принадлежавшего к роду Сципионов.
Все старые приверженцы Помпея собрались вместе, чтобы дать Цезарю решающий бой. В их лагере находились двое сыновей Помпея Великого – Гней и Секст, а также суровый и непримиримый республиканец Катон. Сципион пошел на беспрецедентный шаг и стал союзником – то есть принял власть – Юбы, царя Нумидии, что по римским понятиям было недопустимо. Римлянин на службе иностранного царя – это переходило все границы. Юба выставил против Цезаря боевых слонов и многочисленную кавалерию, в результате чего общее число всадников у мятежников достигло пятнадцати тысяч.
Сам факт зимней переправы оказался для противника неожиданностью, так что высадке Цезаря никто не препятствовал. Однако армия нуждалась в припасах, а все места, где можно было их раздобыть, контролировал неприятель. Это побуждало Цезаря как можно скорее начать сражение, несмотря на численное превосходство врага.
И вновь я невольно ахнула, что заставило Мардиана резко вскинуть голову.
Почему он так на меня смотрит? Ждет, когда я прочту самое страшное? Неужели?..
– Он мертв? – вырвалось у меня. – Я не могу читать, когда ты так на меня таращишься. Отвечай!
– Нет, госпожа, он не погиб, – заверил меня Мардиан. – Даже не ранен.
– Тогда, пожалуйста, перестань так на меня смотреть.
Я вернулась к донесению.
Осмотрительный Катон предостерегал союзников, ибо время работало на тех, в чьем распоряжении находились обозы и закрома, и против Цезаря – его солдаты уже кормили коней вымоченными в пресной воде водорослями. Цезарь попытался отбить припасы силой, но его отряд попал в ловушку. Благодаря отменной дисциплине и правильной тактике легионеры сумели избежать полного уничтожения и под покровом темноты вернуться в лагерь, но это была первая со времен Диррахия схватка Цезаря и Помпея, где Цезарь потерпел неудачу.
Теперь Цезарь укрепился в лагере на приморском плоскогорье Руспина, ожидая прибытия остальных сил.
– Итак, – заключила я, – он ждет. Исход борьбы еще не определен.
– Да, – подтвердил Мардиан, – главное еще впереди.
Я снова обратилась к письму. В следующих строках говорилось, что в противовес Юбе Цезарь заручился поддержкой двух царей Мавритании, Бокуса и Богуда. Поговаривали, что он высмеивал Сципиона, называл его прислужником нумидийца и утверждал, будто римский полководец не смеет надевать в присутствии Юбы алый плащ военачальника. Противники не оставались в долгу: они говорили, что Цезарь спит с женой Богуда, наставляя рога собственному союзнику.
– Что? – воскликнула я, и Мардиан снова вскинул голову. Тут-то я поняла, почему он держался настороже. – Это правда? Насчет Цезаря и той африканской?..
Я попыталась совладать с собой и не сорваться на крик.
– Я… Я… – забормотал Мардиан, заикаясь.
– Я знаю, ты можешь все выяснить! У тебя везде шпионы!
– Я… я не знаю точно, но по первоначальным сведениям – да, правда.
Тут Цезарион закатил клубок шерсти под стол и решительно пополз туда. Боль, которую я испытала, глядя на него, невозможно описать.
– Еще одна царица, – с трудом выговорила я. – Вижу, у него теперь вкус к царским постелям.
Гнев душил меня, едва позволял говорить. Но я заставила свой голос не дрожать.
– Ты можешь идти, Мардиан, – сказала я наконец. – Буду признательна, если ты точно выяснишь, что именно там происходит. Я знаю, что всегда могу на тебя положиться.
Я встала и быстро вышла из комнаты.
Мне требовалось побыть одной. Я чувствовала себя так, будто получила удар тяжелым тараном.
Снаружи дул ветер, и облака гонялись друг за другом по небу, словно мечущиеся демоны. Будь сейчас ночь, я задвинула бы все занавески и приказала никому меня не тревожить в ближайшие часы.
«Пропади пропадом дневной распорядок и все дела!» – думала я, направляясь в самую дальнюю комнату.
Там меня встретила Хармиона, и я жестом велела ей остаться. Служанка мне была сейчас не нужна, но она заметила выражение моего лица, а я не хотела, чтобы по дворцу поползли слухи и сплетни.
В комнате, где мы столько времени провели вместе с Цезарем, мои чувства обострились. Каждая вещь напоминала о нем, и если еще недавно воспоминания были сладостными, то сейчас они ранили: так бывает, когда видишь вещи дорогого тебе человека, покинувшего наш мир. Эти занавески он раздвигал, когда глядел на гавань; на этот маленький столик он часто клал руку; этой мозаикой он восхищался; эту лампу он зажигал, чтобы изучать свои документы. Невинные предметы превратились в банду головорезов, вознамерившихся извести меня болью.
Притворяться перед собой не имело смысла: в глубине души я знала, что сегодняшнее известие – правда. Цезарь не изменился.
И не глупо ли с моей стороны на такое надеяться? Порой мне казалось, что наши дни в Египте изменили его. Но этого не произошло.
Эвноя, так ее зовут. Имя звучит по-гречески. Но она супруга мавританца. Мавританка? Берберка? Сколько ей лет? Она молода? И что она делала вместе с мужем на войне?
Но это не имеет значения. Более того – даже если слухи лгут, это не имеет значения. Я уже предала Цезаря, поверив в его неверность.
Я стояла у окна и глядела на волнующееся море. На миг я сжала в кулаках тонкие занавески, вообразив себе, что это он, и тяжело вздохнула: сама не знаю, что бы я предпочла – задушить его или сжать в объятиях. Я отошла от окна и, полностью опустошенная, тяжело опустилась на кушетку. Плотная темнота легла мне на плечи и окутала, словно мантия. Я сидела совершенно неподвижно, закрыв глаза и мечтая, чтоб все это исчезло. Не знаю, сколько минуло времени, но когда по прошествии минут или часов я снова открыла глаза, ненавистное знание оставалось со мной.
В последних числах марта во дворец прибыл запыленный гонец, проделавший путь от Мероэ, что за Пятым порогом Нила в Нубии, дабы передать срочное сообщение. Оно предназначалось лишь для моих ушей. Начальник дворцовой стражи согласился провести гонца ко мне, но отнесся к нему с подозрением и приказал заковать в цепи.
Я сидела за мраморным столом, где когда-то раскладывал свои карты Цезарь. Мне пришлось свыкнуться с воспоминаниями, и теперь я садилась за его стол всякий раз, когда приходилось разбирать документы. Сегодня, например, я просматривала бесконечные столбцы цифр, вышедшие из-под пера Эпафродита – тот взял на себя почти все обязанности казначея, хотя неустанно повторял, что не настроен заниматься этим. Таковы мужчины – их словам верить нельзя!
Услышав о прибытии гонца, я отодвинула документы в сторону. Жизнь моя в последнее время протекала крайне однообразно, сопровождаемая чувством постоянного страха. Я боялась, что с африканского театра военных действий поступят дурные вести и на смену однообразию придет беда.
Да, беда! Смерть или поражение Цезаря стали бы для меня трагедией, ибо я продолжала любить его и буду любить всегда. Я приняла это как неизбежность, как свой рост или цвет глаз, и смирилась. Цезарь есть Цезарь, и ничего тут не поделаешь. Он – моя боль, но и величайшее счастье.
– Что ж, пусть этот человек приблизится к престолу и сообщит свою новость, – сказала я, хотя и не сидела на троне.
Огромные двери распахнулись на смазанных маслом бронзовых петлях, и в комнату размашистым шагом вошел рослый нубиец. Он держался прямо, несмотря на тяжкие оковы. Его ввели два дворцовых гвардейца.
– Всемилостивейшее величество царица Клеопатра, я посланник восхваляемой и могущественной кандаке Аманишакето, владычицы царства Мероэ.
Он чеканил слова, как командир перед строем.
– Снимите с него цепи! – приказала я. – Не думаю, что мне бы понравилось, если бы моего гонца заковали. Мы должны проявить уважение к кандаке.
Я знала, что «кандаке» – это титул, равнозначный царице, ибо меройский язык в некоторых отношениях весьма сходен со знакомыми мне египетским и эфиопским. Меня всегда интересовало царство Мероэ, южный сосед моей державы.
Стражники поспешно стали снимать с гонца цепи. Он сбросил их, словно стряхивающий воду журавль, и стал еще выше ростом.
– Путь по Нилу к престолу вашего величества занял у меня много дней, – промолвил нубиец. – Я преодолел все пять порогов, дабы прибыть из страны страусов, гиппопотамов и львов в твой город у моря, – произнес он по-египетски, но со столь сильным акцентом, что мне нелегко было его понять. – Я доставил тебе в дар золото, слоновую кость и леопардовые шкуры…
– Которыми так славится ваша страна, – вставила я.
– Короб с ними у меня забрали, чтобы обыскать, – сказал он. – Не сомневаюсь, дары будут поднесены, когда твои слуги убедятся, что все в порядке. Но мое послание строго секретно. Стражи должны удалиться.
Такое требование показалось мне чрезмерным: царица не должна оставаться наедине с незнакомым человеком.
– Один из них останется, – возразила я. – Кроме того, я пошлю за своим главным советником Мардианом.
– Нет. Кандаке приказала сказать одной тебе.
– В таком случае я не смогу услышать твое сообщение и получится, что весь этот долгий путь проделан тобою понапрасну. Мой советник заслуживает доверия, на то он и советник. И мыслимое ли дело, чтобы царица осталась без охраны при чужестранце?
Нубиец задумался, пытаясь найти решение. Я видела, что этот человек чтил каждое слово своей госпожи и за тысячу миль от нее стремился выполнить приказ столь же ревностно, как перед ней. Счастлив правитель, имеющий таких слуг.
– Ты можешь говорить по-эфиопски, – предложила я. – Ни стражник, ни советник ничего не поймут.
Лицо гонца расплылось в широкой улыбке.
– Очень хорошо, ваше величество, – промолвил он, радостно кивая.
Из-за произношения его эфиопский был еще менее внятным, чем египетский, но смысл я улавливала.
– В чем заключается срочное послание? – спросила я.
– Суть в следующем: в Мероэ захвачен в плен человек, выдающий себя за царя Египта Птолемея Тринадцатого.
– Что? – В первый момент я так растерялась, что не нашла других слов.
– Ему лет семнадцать, он почти взрослый. Воины кандаке захватили его, когда он собирал армию. Этот человек потребовал аудиенции, получил ее и в присутствии правительницы поклялся, что он твой брат, истинный владыка Египта, бежавший в Нубию после неудачного сражения с силами Цезаря. Сейчас мы содержим его под стражей, и моя кандаке желает узнать, что думаешь обо всем этом ты.
Самозванец! Я видела моего бедного брата мертвым, видела его продавленный золотой панцирь и струйки болотной воды, вытекавшие из ноздрей. Мне ли не знать, что царь Птолемей Тринадцатый покоится в Александрии, в мавзолее Птолемеев.
– Что тут думать, – сказала я. – Его необходимо казнить!
– Боюсь, мы не можем этого сделать, пока не установим, кто он такой.
– Как это можно установить? И какое это имеет значение? Он совершенно точно не тот, за кого себя выдает. Я знаю, что мой брат мертв. Самозванец заслуживает казни.
– Тогда ты должна приехать, посмотреть ему в лицо и сказать, что он самозванец.
– Что? Путешествие в Нубию? Пусть он приедет ко мне! Пришлите его сюда, и я разберусь, – сказала я.
– Нет, это невозможно, – возразил посланец. – Ты должна понимать, что путь до Египта долгий, и как бы мы ни охраняли пленника, ему может представиться возможность бежать. Стоит просочиться единому слову, как повсюду поползут слухи, и у него появятся сторонники. Так бывает всегда – кто-то поверит в законность его притязаний, кто-то решит, что на нем можно нажиться. Вот почему я не хотел, чтобы кто-нибудь в Александрии услышал об этом. Даже ничтожный намек не должен достичь чьих-либо ушей. Ты уверена, что они не понимают по-эфиопски?
Он беспокойно оглянулся на стражника и явившегося на зов Мардиана, что стоял у дальнего конца стола, не сводя с нас глаз.
– Клянусь, – заверила я нубийца.
– Ты отправишься со мной? – спросил он. – Я готов подождать, но настоятельно прошу не затягивать с решением. Чем меньше времени пройдет между его пленением и… урегулированием вопроса, тем лучше.
Нубиец был абсолютно прав. Чем дольше ложный Птолемей общался с людьми – со стражей, с другими узниками, с кем угодно, – тем он становился опаснее.
– Хорошо, – отчаянно согласилась я. – Похоже, у меня нет выбора. Но мне необходимо придумать официальное объяснение тому, с чего это вдруг царица собралась в путешествие, какого не предпринимал никто из ее предшественников – ни фараоны, ни Птолемеи. Это ведь не прогулка в Каноп!
При этом я понимала: обоснование неожиданного путешествия желательно придумать прежде, чем закончится наша беседа. Мне нужно преподнести ее как некое следствие переданного гонцом сообщения. Причем преподнести убедительно: вон с каким любопытством смотрит на меня Мардиан.
Итак, зачем бы мне вдруг поехать в Мероэ? Какая причина может сорвать с места царицу? Желание увидеть собственными глазами… что именно? Новый торговый путь в Индию? Затерянный город? Может быть, предпринять научную экспедицию? Я могу взять с собой географов и математиков из Мусейона – тех, что бесконечно придумывают опыты по измерению изгиба земли. Да, конечно, только зачем им я – этот вопрос они легко решат сами. Да и купцы, заинтересованные в новых торговых путях, обойдутся без царицы. Охотникам на слонов и леопардов я ни к чему. Ни один из предлогов не подойдет.
Молчание затягивалось, Мардиан не сводил с меня испытующего взгляда. Когда я заговорю, мне придется объявить о причине неожиданного путешествия – разумеется, о такой причине, что будет оглашена публично. А приватно, наедине, я скажу ему правду. Но сейчас лучше воздержаться: шпионы могут оказаться за любой дверью.
– Моя сестра, прославленная кандаке Аманишакето, протянула мне руку дружбы, – произнесла я наконец, когда молчание слишком затянулось. – Я желаю лично отправиться к ее сказочному двору в Нубии и увидеть то, чего никогда не видел ни один из моих предков. По пути я буду вести переговоры и заключать соглашения с народами, живущими вдоль берегов Нила. Я твердо намерена расширить влияние державы Птолемеев в новом направлении. Возможно, наше будущее связано именно с Югом, а не с Востоком или Западом, с Африкой, а не с Азией и Галлией. Большая часть Азии и вся Галлия уже захвачены Римом, так что путь туда закрыт. Нет надежды вернуть то, чем владели в тех краях наши предки, но за другими горизонтами лежат другие манящие земли. Я должна увидеть их воочию.
Я произнесла это по-эфиопски, потом по-гречески, и по выражению лица Мардиана поняла, что сказанное прозвучало неправдоподобно. Но что еще я могла придумать?
