Текст книги "Елена Троянская"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
– А я боялась, что ты рассердишься! – говорила женщина.
После некоторого молчания мужской голос ответил:
– Я счастлив! Так счастлив, что не нахожу слов. Наконец-то боги улыбнулись мне. Надеюсь, они пошлют мне сына.
Чей это голос? Неужели Менелая?
– А может, даже двух сыновей! В моем животе без труда уместится двойня.
Женский голос, пожалуй, мне незнаком. Или я его где-то слышала?
– Ну, это слишком большое счастье! Я буду рад и одному!
Да, это Менелай. Ошибка исключена.
Вода в пруду заволновалась, кусты раздвинулись, мелькнули рука, спина. Ничего не соображая, я отпрянула в надежде, что меня не заметят. К счастью, кусты снова сомкнулись, спрятав любовников.
Я вернулась на тропу и побежала, чтобы догнать Гермиону с Парисом. Менелай. Менелай с какой-то женщиной. С какой? Должно быть, она из дворца. Служанка. Девушка, которая прислуживала на пиру, которая подарила Менелаю в плавание шкатулку с замком.
Вместо негодования оттого, что меня предали, вместо ужаса или боли: «Как он смел! За что?» – я почувствовала облегчение, будто камень свалился с плеч. Теперь я свободна. Менелай со своей рабыней освободил меня. Неужели это тоже подстроила Афродита? Как хорошо боги читают в наших душах!
Я бежала без остановки, пока наконец не догнала Париса и Гермиону. Тогда только я остановилась и перевела дыхание.
– Как быстро ты бегаешь! – сказал Парис, глядя на меня. – Туника развевается за тобой, такая белая на фоне темных деревьев. Ты похожа на лесную нимфу.
– Мама бегала быстрее всех, – похвасталась Гермиона и уточнила: – Давно, в молодости.
– И как давно это было? – подмигнул мне Парис. – Много лет назад?
– Перед свадьбой, в пятнадцать лет, я участвовала в соревнованиях и победила. Но после свадьбы мне уже не приходилось…
Я пожала плечами.
– Ты и теперь победила бы всех! – сказал Парис.
– Не знаю.
Мы вместе шли по тропинке. Менелай! Он не выходил у меня из головы. Все мои представления о нем перемешались, перепутались.
Внезапно меня охватила злость на него. Как он посмел так усложнять нашу жизнь? И тут вдруг я расхохоталась. Парис с Гермионой оглянулись. Я сама сгораю от желания, страсти, любви к чужеземному царевичу и обвиняю Менелая в том, что он усложняет нашу жизнь!
Случалось ли какой-нибудь царице воспылать безумной страстью к чужеземцу? Ни одного имени не приходило в голову, но моя голова в тот момент не очень хорошо работала. Страсть Федры к пасынку Ипполиту – которую тоже разожгла жестокая Афродита – не выходила за рамки семьи. Мне не вспомнилось никаких случаев, похожих на мою, пока не свершившуюся, историю. Бедняжка Федра сама покончила с собой, Ипполита убил Посейдон. Но я не покончу с собой, и Парис останется жив. Зачем нам умирать?
– Иди скорее! – махнула мне рукой Гермиона. – И прекрати так глупо смеяться, мама! Если ты не замолчишь, я не покажу тебе черепах.
– Хорошо, моя родная. Ты, однако, забралась далеко от дворца, – ответила я и поспешила за дочерью.
– Мне нужно по-настоящему секретное место. А дяди охотятся по всему лесу, поэтому надо было найти уголок, куда они не заберутся. Тут никто не охотится. Это каменистое место, которое нравится только черепахам.
– Да, они любят камни, – подтвердил Парис. – Возле Трои водится много черепах.
– Возле священной горы Парнас тоже много больших черепах, они посвящены Пану, – важно сказала Гермиона.
Моя девочка казалась такой взрослой и умной. Мое дитя… Но достаточно ли она взрослая и умная, чтобы пережить то, что нам предстоит? Хорошо, что она разумна и развита не по годам, но все же…
– Мы должны там побывать. Я давно мечтаю повидать знаменитый Парнас. Сколько всего я мечтаю повидать! – грустно сказал Парис. – Мне кажется, живи я целую вечность – и мне не надоест, потому что на свете всегда останется то, чего еще не видел.
– Вот мы и пришли! – закричала Гермиона.
Мы свернули с тропинки и оказались возле невысокой изгороди, сделанной из ветвей и бревен. Гермиона перегнулась через нее, ее голос зазвенел от радости:
– Ах вы проказницы!
Она перебралась через загородку и исчезла. Мы же с Парисом не могли оторвать глаз друг от друга. Мое зрение не могло насытиться его обликом, моя душа жаждала только его. Парис тоже смотрел на меня и тоже молчал. Мы не нуждались в словах.
Головка Гермионы появилась над загородкой.
– Вот он, мой герой, полюбуйтесь! Его зовут Храбрый вояка.
Гермиона держала большую черепаху, панцирь у которой был в шрамах и царапинах. Я посмотрела на животное. Ему явно не нравилось, что его бесцеремонно разглядывают. Но маленькие, широко посаженные черные глазки смотрели на нас с олимпийским равнодушием. «Мне глубоко безразлично все, что вы делаете», – словно говорил этот взгляд. У меня мелькнула мысль: может, и правда в этом создании обитает бог? Разве боги не так же глядят на нас?
– А почему ты назвала его Храбрый вояка? – спросил Парис.
Он искренне заинтересовался.
– Он все время воюет с другими черепахами, – ответила Гермиона. – Они бодаются, как бараны, и стараются опрокинуть друг друга. А этот всегда ищет, с кем повоевать, и всегда выходит победителем.
– Тебе следовало бы назвать его Агамемноном, в честь дяди.
– Или Ахиллом! – сказал Парис. – Он очень молод – не старше меня, – но уже прославился силой и храбростью как великий воин.
– Откуда ты знаешь об Ахилле? – спросила я.
Неужели Ахилл – тот самый сердитый мальчишка, который приезжал вместе с Патроклом во время сватовства?
– О, в Трое все очень интересуются военными подвигами. Это всеобщее увлечение троянцев. Ахилл же прославил свое имя даже за морем.
– Не понимаю чем. В детстве он был отвратительным мальчишкой.
– Из отвратительных мальчишек получаются лучшие воины. Вот почему я никогда не стану великим воином. Я был недостаточно отвратительным мальчишкой.
Парис рассмеялся, и в его смехе была вся нега летнего полдня. В него я влюблена или в его юность, светлую красоту, способность наслаждаться солнечной стороной жизни? Есть такие люди, редчайшие люди, которые своим существованием обещают дать ключ к сокрытой от нас радости бытия.
– А там еще есть другие, – сказала Гермиона. – Посмотрите!
Мы перегнулись через ограду и увидели внутри загона живой ковер из черепах. Они различались по размерам – от маленьких, как масляная лампа, до больших, как метательный диск. Желто-черный рисунок на панцире у всех был разный, не встречалось двух черепах с одинаковым узором на спине.
– Почему ты так любишь их? – спросил Парис. – Признаюсь тебе, я никогда не думал, что с ними можно дружить.
Он легко перепрыгнул через ограду и наклонился, чтобы рассмотреть одну, весьма почтенную с виду, особь.
– Не знаю… – ответила Гермиона. – Одну я нашла в саду, и она была такая… не знаю, как сказать… успокоительная. Я могла часами сидеть и наблюдать за ней. Она казалась такой… мудрой. Как будто ничто на свете не может ее огорчить или взволновать. Я тоже хочу быть такой!
Я хотела спросить: «А что тебя так огорчает или волнует?» – но Парис опередил меня:
– Мы все хотим быть такими.
– И даже взрослые? – удивилась Гермиона.
– Да. Особенно взрослые, – ответил Парис.
Гермиона собрала для черепах большую кучу цветов и листьев. Животные медленно подползли и принялись жевать, двигая кожистыми челюстями. Это было так забавно, что мне стоило большого труда не рассмеяться. Я сказала:
– Не обижайся, дорогая. Но мне эти создания кажутся потешными.
Гермиона погладила черепаху по панцирю.
– Не бойся, я никогда не позволю сделать из тебя лиру.
Обратно мы шли не спеша, как положено на прогулке. Я продолжала думать о Менелае и девушке-рабыне, меня занимал вопрос: как давно начались их отношения? И удивление, и гнев прошли, осталось только любопытство. Афродита могла овладеть им, как овладела мной. Возможно, она все еще сводит счеты с отцом, вымещает свою неутоленную обиду. Мы никогда не узнаем правды. Мы можем только принять свою судьбу. Противиться не в нашей воле.
Моя дочь шла рядом с высоко поднятой головой. Я похвалила ее:
– Отлично, Гермиона. Именно так ходят царицы, не правда ли, Парис?
Парис приподнял голову.
– Да. Но у моей матушки походка не такая энергичная. Конечно, она уже немолода. Совсем немолода. И родила девятнадцать детей.
Даже в голове не укладывается!
– Девятнадцать! – восхищенно повторила я.
Интересно, как Парис в глубине души относится к своим родителям, зная, что в свое время они вынесли ему смертный приговор? Как он сумел принять это, простить, забыть? Я бы не смогла. Мне причинило невыносимую боль всего лишь сожаление матери о встрече с Зевсом, хотя, возможно, она и не стала бы переписывать свое прошлое, будь у нее такая возможность.
– Правда, быть Гермионе царицей или нет, зависит от того, выйдет она замуж за царя или нет, – проговорил Парис. – Если она выйдет за владельца черепашьего питомника, то станет Повелительницей черепах!
Гермиона рассмеялась в ответ на его слова.
– Нет, она будет царицей! – возразила я. – В Спарте титул наследует дочь. Ее муж становится царем благодаря ей. Именно я сделала Менелая царем.
Вот так-то, моя милая рабыня. Не думай, что твой сын унаследует трон от Менелая. И Менелай не сможет передать свой титул сыну рабыни.
– Интересный у вас обычай. Редкий, – заметил Парис.
Возвращаясь во дворец, мы прошли мимо платанового деревца Гермионы. Оно уже подросло и летом даст хорошую тень, когда листья, пока маленькие, раскинутся в ширину. Но буду ли я тогда здесь, буду ли сидеть под ним?
Дворец не изменился, но изменился мой взгляд: я вдруг стала смотреть на него глазами постороннего гостя, глазами Париса. Массивные ворота… Колонны… Тень от них пересекает двор… Все так знакомо с детства, но кажется чужим.
Подготовка к отплытию Менелая на Крит завершилась. Заканчивался девятый день пребывания Париса и Энея в Спарте, и обычай не требовал, чтобы Менелай долее откладывал свой отъезд.
Менелай. Девушка-рабыня. Я часто мысленно рисовала ее образ, но без всякой обиды. Что ж, оказалось, Менелай не является верным супругом, каким я его считала. Возможно, он тоже устал ждать, когда Афродита благословит наш брак. Не мне обвинять его.
Шторы раздвинулись, и вошел Менелай. Он был грязный и потный. Сбросив на ходу хитон и сандалии, направился в ванную.
Мне не хотелось разговаривать с ним, я боялась выдать себя. Я только кивнула, когда он проходил мимо. Когда он скрылся в ванной, я позвала своих служанок, чтобы одеться к ужину – последнему ужину в честь гостей. И несмотря на это, меня совершенно не волновал мой наряд. Сгодится любой. Единственное, что меня заботило, – это украшения. Их я выбрала с особой тщательностью из числа самых любимых: ожерелье из кусков янтаря, золотые наручные браслеты со сценами охоты, длинные золотые серьги филигранной работы.
Солнце заходило за горизонт, в залы заползли, как ящерицы, синие сумерки, но свет зажженных ламп вспугнул их. Мы собрались за столом меньшего, чем в первый раз, размера. Другой конец мегарона, погруженный в темноту, напоминал пещеру. Никаких певцов, никаких танцоров. Только отец, мать, братья, мы с Менелаем, Эней и Парис.
– Какой ответ ты повезешь своему отцу в Трою? – спросил Менелай.
Парис пожал плечами и сказал:
– Твой брат и ты дали разные ответы. Но ни твой брат, ни ты не хотите, чтобы мы встретились с Гесионой. Отец огорчится, когда узнает об этом.
Парис поднял тяжелый золотой кубок и стал рассматривать украшения на нем, словно они имели огромное значение.
– Это подлинная цель вашего приезда? – уточнил Менелай.
– А какая у нас еще может быть цель? – удивился Парис.
– Мой брат полагает, что вы лазутчики.
Парис и Эней дружно рассмеялись.
– Зачем бы мы стали лично приезжать, чтобы шпионить? – почти в один голос сказали они. – Как вам известно, лазутчиков на свете хватает, и притом опытных. А мы слишком заметные фигуры для этого.
– Да! Но ни один из этих лазутчиков не получает приглашения за царский стол.
Я желала, чтобы Менелай поскорее замолчал. Его слова звучали тяжело, грубо. Впервые я заметила семейное сходство между ним и Агамемноном.
– За этим столом ведется меньше откровенных разговоров, чем на рынке или на палубе корабля, – возразил Эней. – Царский стол – не то место, где разглашаются тайны.
– Я пригласил вас в свой дом. Я позволил вам видеть то, чего ни один лазутчик не видит, – твердил свое Менелай.
Хоть бы он замолчал!
– Вы пировали в обществе моей жены – честь, которой добиваются многие! – не унимался мой муж. – Вы видели ее лицо, слава о котором идет по всему свету!
– Ты говоришь обо мне, как о породистой свиноматке! – сказала я.
Я рассердилась на него, на его неуклюжие угрозы и нелепые похвальбы. И в это безобразие он пытается втянуть меня. Я перегнулась через стол и, глядя прямо в глаза Энею – Парис сидел рядом со мной, – сказала:
– Наполни свой кубок!
Эней поперхнулся и отодвинулся, смутившись, как сделал бы любой воспитанный человек на его месте.
– Елена! – окликнула мать.
Я выпрямилась и посмотрела на нее.
Менелай закашлялся и поднял кубок.
– Я только хотел сказать, что допустил вас в святое святых – в свою семью.
– Да, – ответил Парис. – Это правда.
Он разлил немного вина из своего бокала и что-то рисовал пальцем на столе, как ребенок. Я посмотрела, что он нарисовал. Красными винными буквами было выведено: «Парис любит Елену».
Мое сердце оборвалось. А если кто-нибудь заметит? Я приподняла левую руку и смахнула буквы, под пристальным взглядом матери. И в то же время его безрассудство привело меня в восторг.
Краем глаза я увидела, как Парис слегка подвинул к себе мой кубок – тот самый, свадебный подарок Менелая, – и медленно отпил из него, приложив свои губы к тому месту, которого касались мои. Я застыла в полной неподвижности, от ужаса только переводила глаза с одного лица на другое.
– Мы незамедлительно возвращаемся в Трою, – объявил Эней: он все видел. – Корабль ожидает нас в Гитионе.
– Разве не в Микенах? – спросил Менелай. – Я думал, вы высадились в Микенах.
– Это так, мы высадились в Микенах, – заговорил Парис. – Но наши люди обошли Пелопоннес и бросили якорь в Гитионе: он ближе. Теперь нам не нужно возвращаться в Микены.
– Я тоже отплываю из Гитиона, – сказал Менелай. – Да, мне уже пора. Простите, но должен покинуть вас.
Он выждал ровно девять дней и ни часом дольше. Его пунктуальность вдруг вызвала у меня досаду.
Он осушил прощальный кубок, сказал несколько слов и показал жестом, что все должны вместе с ним встать из-за стола.
Я обернулась, чтобы сказать официальные слова прощания Парису, и увидела, как он одними губами беззвучно прошептал: «Священная змея». Я прикрыла глаза в знак того, что поняла его. Он назначил мне свидание у алтаря, где обитала священная змея, хранительница нашего дома.
Я царственным шагом вышла из зала вслед за Менелаем и направилась за ним в его покои, чтобы попрощаться. Он шел так быстро, что я отстала.
Я, напротив, шла очень медленно. Во дворце было тихо, ни единого звука.
Я вошла в его комнату, неожиданно темную, хотя в дальнем углу горели одна или две масляные лампы. Из смежной комнаты донесся тихий шепот. Я замерла на пороге, стараясь не выдать своего присутствия, и прислушалась, я понимала, что там происходит, просто хотела получить еще одно подтверждение утреннему открытию и еще одно доказательство правильности собственного решения.
Голоса затихли – говорившие прервались для поцелуя, для ласк. Обычный разговор не обрывается на полуслове – только разговор влюбленных.
Потом шепот возобновился.
– Я так не хочу отпускать тебя… Открытое море… Береги себя… Ты принес жертвы Посейдону? – говорил женский голос, который я слышала у водопада.
– Нет, это ты береги себя! Ты носишь моего сына…
Я заглянула в дверной проем и увидела их: Менелая и эту женщину, ту самую рабыню, которая подарила ему шкатулку.
Я вошла в комнату. Я ничего не сказала, только резко опустила тяжелую штору за спиной, и этот звук заставил их вздрогнуть. Два испуганных лица обратились ко мне. Менелай оттолкнул женщину – было ли у нее имя? – от себя. У него вид был испуганный, у нее – недовольный.
– Елена! Это совсем не то, что ты думаешь! – выпалил он.
Я молчала.
– Клянусь тебе, она ничего для меня не значит!
Бедный, глупый Менелай! Как жестоко, как низко с его стороны сказать такое при ней! На мгновение я встала на ее сторону. Но в принципе, я не испытывала никаких чувств.
Женщина отпрянула, прошептав:
– Как ты мог?
Она бросилась, рыдая, к двери в другом конце комнаты и выскользнула через нее. Менелай не побежал за ней, даже не посмотрел ей вслед.
Он не сводил с меня глаз, протягивал ко мне руки.
– Елена, любимая, бесценная, умоляю тебя… Поверь, это ничего не значит. Умоляю, прости меня…
Я стояла, как колонна перед дворцом. Разве я могла отдаться в его протянутые руки, если мое прегрешение против него было более значимым? Я полюбила Париса, сгорала от страсти к нему, хотя мы почти не касались друг друга. Менелай же делил ложе со своей возлюбленной, но его верность мне осталась непоколебимой. Кто из нас больший изменник? И если сейчас я обниму Менелая и «прощу» его, то что он подумает потом о моем безмерном лицемерии?
– Елена, умоляю! Не смотри на меня с таким каменным лицом, я не вынесу. Все будет хорошо, я продам ее, отправлю далеко, не знаю… Все это не имеет значения по сравнению с тобой…
Я по-прежнему молчала, но не из расчета, а потому, что не в силах была говорить. Мое молчание усиливало его отчаяние.
– Ты для меня дороже всего в мире, дороже мира. Даже боги – да простят они меня – не значат больше, чем ты… Я отдам тебе жизнь…
Он все тянул ко мне руки. Мне следовало откликнуться на его мольбы, позволить ему обнять меня, но я не могла. Не могла притворяться. Я должна быть честной перед самой собой.
– Менелай, тебе пора. Корабли ждут. Ты должен ехать.
Я повернулась и пошла прочь. Больше я ничего не могла поделать.
– Пусть корабли ждут! – крикнул он. – Дед уже мертв, некуда спешить.
Теперь он готов был пожертвовать обычаем.
– Твой брат Агамемнон плывет вместе с тобой. Нельзя нарушать порядок из-за личных… недоразумений. В добрый путь. Да хранят тебя боги!
Я слабо улыбнулась ему и пошла прочь.
Лишь бы он не догонял меня. Лишь бы скорее уехал. Я почти бегом миновала наши комнаты и вышла во внутренний двор, чтобы спрятаться от Менелая. Но шагов за спиной не послышалось.
Он тоже был не прочь отложить выяснение отношений до лучших времен.
Никто из нас не знал тогда, что «лучшие времена» наступят без малого через двадцать лет, и снова мы встретимся только в Трое, озаряемые всполохами пожара, пожирающего великий город.
XXIV
Я долго стояла во внутреннем дворе, прислонясь к цветущему дереву. Слышала, как слуги вынесли вещи, как вышел Менелай. Я думала, он задержится, будет искать меня. Но нет, он быстро прошел, его шаги вместе с шагами его спутников стали удаляться – они спускались под гору.
Святилище со змеей… Теперь я свободна и могу идти, куда захочу. Никто не задаст мне вопросов, что бы я ни делала. Я пересекла двор и пошла в глубь дворца, туда, где находилось маленькое святилище. Там никого не было.
Я испытала облегчение. Мне требовалось посидеть и подумать в одиночестве. А если мне предстоит побег, то я должна объяснить хранительнице нашего рода, почему я это делаю и почему не могу взять ее с собой.
Разве могу я покинуть свой дом? Он является частью моего существа. Я присела на каменную скамью и задумалась в ожидании. Мерцающий огонь лампады освещал алтарь. На полу лежал кусок медового пирога и стояло блюдце с молоком. Но змейки не было видно.
Я ощутила, как в мою душу опускается безграничный покой. Это неизбежно. Что бы ни случилось, это неизбежно. Как странно говорить о том, что еще не свершилось, «это неизбежно». Но я чувствовала глубоко внутри свою правоту. Возможно, все было предрешено еще до моего рождения.
Шорох, легкое движение. Появилась змейка. Она выползла из-за алтаря и, приподняв головку, осматривалась.
Я очень любила ее. Она рассталась со своей прежней жизнью в Эпидавре и начала новую, связанную со мной, с моей семьей. Так и я расстанусь с прежней жизнью. Змейка меня наверняка поймет. Я наклонилась и прошептала ей об этом. Она посмотрела на меня, мелькнул ее раздвоенный язык. Она благословила меня.
– Я даже не знаю, что в тебе мне нравится больше всего.
Это Парис стоял в углу маленькой залы.
– Наверное, то, что со всеми существами ты обращаешься как с равными.
Я поднялась и упала ему на руки. И потом ничего – только объятия и поцелуи. Я наслаждалась ощущением его рук, его тепла, его тела.
Наконец он отвел меня на расстояние вытянутых рук, не отпуская, и сказал:
– Елена, что же нам делать? Все зависит от тебя. Я хочу увезти тебя в Трою, но решение принимать тебе. Ты все теряешь, я все приобретаю. Поэтому я не могу решать за тебя.
Как странно – никогда не обсуждая ничего, мы оба пришли к мысли о бегстве. Остаться здесь или убежать, чтобы быть вместе с ним?
– Я не отпущу тебя! – закричала я и вцепилась в него.
Пусть весь мир провалится, пусть Спарта обратится в прах, но не может моя жизнь протекать вдали от него.
– А как же Гермиона? – спросил он. – Ты не только жена, но и мать. Жену можно поменять, а мать нет. Поверь мне, я знаю.
– Мы возьмем Гермиону с собой!
Да, вопрос решается просто.
– Но ты сказала, что она должна стать следующей царицей Спарты. Как ты можешь лишить Спарту царицы?
Он рассуждал более взвешенно, чем я, – или чувствовал себя более виноватым, чем я.
– Мы спросим у нее, пусть решает.
– Елена, – мягко сказал Парис, глядя на меня своими золотистыми, медовыми даже в ночном свете глазами, – ей только девять лет. Можно ли заставлять ее делать такой выбор? Любой ребенок ее возраста захочет ехать с матерью. Это не значит, что позже она не пожалеет о своем решении.
– Но…
– Ты не вправе взваливать на ее плечи тяжесть такого выбора. От него зависит вся ее жизнь.
– По-твоему, мы должны сбежать украдкой, даже не попрощавшись с ней?
– Попрощаться – да. Но не проси ее принимать решение. Со временем она возненавидит тебя за это.
– Но как я могу покинуть своего ребенка?
– Потому что ты любишь ее и не станешь подвергать ее жизнь опасности. И Спарту ты тоже любишь и не оставишь без царицы.
– Она не поймет меня!
– Со временем она все поймет. – Он прижал меня к себе. – Со временем. Как и я понял со временем своих родителей.
Неужели? Они ведь желали ему смерти!
– Елена! Если ты решишь бежать, нужно это сделать не откладывая. Когда Менелай узнает, поднимется… суматоха. Мы должны уехать как можно скорее вслед за ним, чтобы иметь в запасе побольше времени. У меня все готово. Это нужно сделать сегодня ночью.
– Нет! Не сегодня! Только не по следам Менелая.
– Именно по его следам… Но он же поплывет в другом направлении.
О всемогущие боги! Сегодня ночью, когда отец и мать спят, спят мои братья и Гермиона…
– Какой срок ни назначь, все равно покажется слишком рано, – сказал Парис. – Мы никогда не бываем готовы к переменам.
Я удивленно посмотрела на него.
– Тебе же только шестнадцать. Откуда ты все знаешь?
– В мои шестнадцать лет уместилось много событий и перемен. Когда-то мне пришлось расстаться с благополучной жизнью. Не по своей воле. Но благодаря этому у меня больше опыта, чем у тебя.
– Ты расстался с семьей. Но тебе не приходилось покидать ни родины, ни жены.
– Это так. Но я расстался с образом жизни, к которому привык. Расстался с представлением о себе – оказалось, я совсем другой человек. А что касается жены… Жену я не покидал, только подругу, которая любила меня: ей не нашлось места во дворце. Елена, порой бывает трудно сделать выбор. Я знаю многих людей, которые пытаются усидеть на двух стульях, но не всегда это возможно. Вопрос простой: я или Менелай? Я не могу взывать к твоей верности. Твоя верность принадлежит мужу. Я могу обратиться только к той силе, которая свела нас: Афродита и ее волшебство – или колдовство.
Змейка заскользила по полу и приблизилась к нашим ногам. Она обвилась вокруг них, соединив нас кольцом. Я чувствовала ее холодную гладкость.
– Священная змея вынесла свое решение, – сказала я. – Она сообщает нам, что наш союз подлинный.
– Я знал это. Я только хотел, чтобы ты тоже это поняла.
Мы расстались. Парис пошел будить Энея, а я – прощаться. Если бы это было обычное путешествие, нас бы при ясном дневном свете после торжественного прощания отвезла до Гитиона колесница в сопровождении царского эскорта. Но в нашей ситуации мы вынуждены были под покровом ночи украсть колесницы, а потом мчаться на полной скорости, чтобы до зари прибыть в Гитион и отплыть. Ни остановок, ни отдыха по пути мы не могли себе позволить.
Удастся ли Парису с Энеем раздобыть колесницы и лошадей, не вызвав подозрений у стражи? Это предстояло сделать им самим. Я вздрогнула. Если их схватят, то обвинят в воровстве, и они должны будут понести наказание.
– Удачи! – шепнула я Парису, сжав его руку. – Нельзя допустить провала. Другой возможности у нас не будет.
– Задача не из простых. Мы с Энеем даже не знаем план расположения конюшен и сарая для колесниц. К тому же нельзя шуметь.
– Не думай о трудностях. Забудь о них на мгновение, иначе потерпишь неудачу. Думай только о победе и о нашем будущем. Пора, любимый.
Я показала, в каком направлении ему нужно идти, и он бесшумно исчез, его тень мелькнула в лунном свете.
Лунный свет. Он нам в помощь или в наказание? С одной стороны, нам не понадобятся факелы, дорога будет хорошо видна. С другой стороны, и мы будем хорошо видны на дороге, спускаясь с горы и двигаясь вдоль реки. Это значит, что любой страдающий от бессонницы житель Спарты, выглянув в окно, сможет рассказать нашим преследователям, в каком направлении мы поехали.
Луна, круглая и яркая, горела посреди неба, как белый фонарь. Все предметы, окутанные зловещим холодным светом, казались твердыми и острыми. Они отбрасывали короткие тени. Удивительно, но все казалось чище, чем днем.
Дворец… Каждая плитка на полу, каждая завитушка на двери, каждый выступ на крыше был в моей памяти. И вот я видела все это в последний раз. Мне хотелось погладить каждую колонну, каждую дверную ручку и сказать «Прощай!».
Все замерло, затаило дыхание. Я посмотрела на входной портик огромного здания.
«Ты вернешься сюда. При лунном свете».
Откуда в моем сознании возникли эти слова? Их словно кто-то прошептал. Змеи Асклепия… Может, это второй их дар – способность различать очертания будущего? Нет, лучше не надо. Это не столько дар, сколько проклятие.
И все-таки твердая уверенность возникла и осталась: я вернусь сюда, снова пройду по этой дорожке. Кроме этого – ничего. Никаких картин будущего.
Не обращай внимания, сказала я себе. Это все миражи, призраки будущего. Сегодня время действия, время поступка.
Я проскользнула – бесшумно, как змея, – в покои родителей. Они крепко спали. Охранники перед входом в спальню тоже спали, я не потревожила их. В лунном свете я хорошо видела лица отца и матери. Они ровно дышали во сне, укрытые теплыми шкурами – ночи стояли еще холодные.
Я склонилась над ними, долго всматривалась в их лица, потом закрыла глаза, чтобы запечатлеть их образы в памяти, и снова смотрела, чтобы лучше запомнить.
Мне хотелось их поцеловать, но я боялась разбудить их. Сердце болело.
– Прощайте, отец и матушка, – мысленно сказала я им. – Не презирайте меня, не переставайте любить меня.
Оставаться долее не было сил, я вышла. Я направилась в комнату Гермионы. Я хотела так же молча попрощаться, но когда увидела дочь, то поняла, что расстаться с ней выше моих сил.
Я склонилась над дочерью и смотрела, как безмятежно она спит, с легкой улыбкой на губах. Она была так прекрасна и так неотделима от меня, как моя душа. Я не расстанусь с ней.
Я коснулась ее плеча и шепнула:
– Гермиона!
Она медленно открыла глаза и посмотрела на меня.
– О мамочка… – спросонок пробормотала она.
– Гермиона, – я старалась говорить как можно тише, – ты хочешь отправиться в путешествие?
Он вздохнула и повернулась на другой бок.
– Не знаю… В какое путешествие?
Она еще не проснулась.
– Мы с Парисом хотим поехать к нему на родину. Посмотреть Трою. Это далеко, за морем.
Она попыталась сесть, но продолжала клевать носом и снова упала на постель.
– Надолго вы уезжаете? – спросила она.
– Не знаю. Если отправляешься в путешествие, нельзя наверняка сказать, надолго ли. С путешествиями всегда так. Обычно они продолжаются дольше, чем предполагаешь.
– Ой, нет. Тогда я не хочу ехать.
Неужели? Это немыслимый ответ, она не могла ответить так.
– Но, Гермиона, я очень хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Нет, нет. – Она упрямо затрясла головой. – Я не хочу никуда уезжать. Тут у меня и друзья, и черепахи. О черепахах надо заботиться. И не хочу я в Трою. Какое мне дело до Трои? – Она улыбнулась и закинула руки за голову.
Но, Гермиона, я буду очень скучать по тебе. Ты должна поехать со мной.
– А папа? Он тоже едет в Трою?
– Нет.
– Ну, тогда другое дело. Тогда ты скоро вернешься, – рассмеялась она.
«Нет, – хотела сказать я. – Нет, Гермиона, не вернусь». Но не посмела.
– Гермиона, прошу тебя, поедем!
– Дай мне хотя бы подумать! Почему ты будишь меня среди ночи и задаешь такие вопросы?
– Потому что нужно ехать немедленно.
– В темноте?
– Да. Это из-за корабля, он ждет.
Она обняла меня.
– Но, мамочка, я не могу ехать немедленно. К тому же в темноте… Я не хочу.
– На небе полная луна. Все прекрасно видно.
– Мама, я не хочу ехать ни в какое путешествие. Неважно, полная там луна или нет. – Ее голос прозвучал очень твердо.
– Тогда обними меня. – Я старалась, чтобы мой голос не дрожал, а слезы не катились из глаз. Больше мне нечего было сказать. Оставалось лишь попрощаться и прижать ее к сердцу в последний раз.
Нет, это не последний раз. Я увижу ее снова, снова обниму ее. Только она будет взрослой женщиной, старше, чем я сейчас.
Провидение будущего, таинственный дар, который я получила. Все-таки дар, а не проклятие! Теперь я знала, что снова увижу дочь. Больше я ничего и не хотела, это все, что я желала знать.
– До свидания, любовь моя, – прошептала я, прижимаясь щекой к ее щеке.
– Ну, мама… зачем так переживать. – Она свернулась калачиком и тут же уснула.
В слезах я вышла из комнаты. Прислонилась к залитой лунным светом колонне и стояла, пока в глазах не перестало двоиться из-за слез.
Наверное, Афродита притаилась за соседней колонной, ибо я услышала ее ласковый шепот: «Что тебе еще нужно? Ты встретишься со своей дочерью. Ты не навсегда разлучаешься с ней. Отправляйся же на поиски счастья с Парисом».
«Жестокая богиня! – думала я в ответ. – Для тебя, как и для всех бессмертных, время – ничто. Для нас же, смертных, время – это все, что у нас есть. Двадцать лет, десять лет – для вас мгновение, а для нас огромный срок. Время изменяет нас. Гермиона больше не будет маленькой девочкой, взъерошенной и теплой со сна, которая обнимает меня и бормочет о черепахах. Но ты, богиня, не понимаешь этого. Для тебя это не имеет значения».
