Текст книги "Елена Троянская"
Автор книги: Маргарет Джордж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Я вспомнила, как Агамемнон не так давно в Микенах демонстрировал оружие и доспехи.
– Надеюсь, ты ошибаешься, – только и сказала я, но сердце сжалось от предчувствия.
– Пойдем, я хочу на них посмотреть! – Гермиона потянула меня за руку.
Менелай шагнул к нам, его лицо озарилось радостью. Он раскинул руки нам навстречу. Оказавшись в его объятиях, я увидела Париса, который неподвижно стоял вполоборота. Одного взгляда на его профиль хватило, чтобы кровь в моих жилах сразу и вспыхнула, и похолодела. Парис еще здесь. Он не растаял с наступлением утра. Это не сон.
– Познакомься, это наши почтенные гости, – сказал Менелай, чуть отступив назад, чтобы я оказалась впереди. – Парис, сын царя Приама, и Эней, царевич Дардании и сын…
– Прошу вас, не надо, – перебил Эней.
Он покраснел.
– Анхиса, – договорил Менелай и повернулся ко мне: – Елена, я рассказал гостям о своем путешествии в Трою, которое совершил в молодости. Скажите, крепость и храм Афины на вершине – они все такие же?
О, как он старался быть любезным и приветливым! Ответил Эней, не Парис:
– Да, такие же. Храм со статуей Афины – мы называем ее Палладий – остается неизменным со дня постройки. Там мы устраиваем праздники в честь богини, совершаем жертвоприношения.
– А на горе все так же дует ветер? – Менелай рассмеялся. – Хотя куда ж он денется! Ветер не подвержен разрушению. Однажды, чтоб отдохнуть, я положил на землю тяжелый мешок. Это было на северо-восточном склоне горы. И что вы думаете – не успел я оглянуться, как ветер подхватил его, перевернул в воздухе и бросил на землю!
Парис рассмеялся.
– Да, этот ветер я помню, сколько живу в Трое!
Этот голос. Неповторимый голос. Я снова его услышала, и мое сердце возликовало!
– Ты живешь в Трое не так долго, чтобы тебе успел надоесть тамошний ветер! – раздался грубый голос: в разговор вмешался Агамемнон. – Я прав?
Если он рассчитывал смутить Париса своим выпадом, то просчитался. Легкая, как бабочка, улыбка скользнула по губам Париса, и он со смехом ответил:
– Да, ты прав.
И, повернувшись к нам, признался:
– Я родился царевичем, но узнал об этом совсем недавно.
– Как это случилось? – не унимался Агамемнон.
– В моей судьбе происходили внезапные перемены. Но давайте подождем, пока все соберутся. Эта история потеряет увлекательность от повторения.
Агамемнон что-то проворчал в ответ, затем наполнил вином золотой кубок.
– Надеюсь, чаши у всех полны? – многозначительно произнес он.
Гости стояли с пустыми руками. Менелай рассыпался в извинениях. Мне было невыносимо видеть его таким.
– Вина у нас предостаточно, и, если гости пожелают, они нальют себе, – сказала я, глядя на Агамемнона.
– Полагаю, пора вручить подарки, которые мы привезли, – проговорил Парис.
С этими словами он подал знак одному из своих слуг-троянцев.
– Я не смею принять более ни одного знака внимания со стороны великого царя Спарты и ее царицы, пока не засвидетельствую своего глубокого почтения к ним.
Два человека с трудом внесли в зал большой бронзовый треножник удивительной формы. Ножки имели вид орлиных лап, сжимающих земную сферу, а на узорной металлической подставке покоилось широкое блюдо для жертвоприношений.
– Под этим треножником ни разу не разводили огонь, – сказал Парис. – Он предназначен для вас.
Менелай сделал шаг вперед и погладил одну из орлиных лап. Я любовалась изящным изгибом блюда. Это было подлинное произведение искусства.
– Великолепно! – воскликнул Менелай.
– Я счастлив, что подарок порадовал царя.
– Троянские ремесленники славятся своим умением, – произнес Агамемнон голосом тяжелым, как вечерняя усталость, как общество скучного родственника, как битком набитый мешок.
– Да, мы гордимся искусством наших мастеров, – ответил Парис. – Оно к вашим услугам.
Этот обмен любезностями был мне не по душе. Но он входил в обычай. Теперь Менелай должен вручить гостю свой подарок – что-нибудь не слишком тяжелое, чтобы удобно было взять с собой.
«Я дарю тебе Елену, мою жену. Согласись, что это прекрасное произведение искусства. Надеюсь, подарок порадует тебя». С этими словами Менелай берет меня за руку и подводит к Парису.
Эта картина, как живая, пронеслась у меня в голове за долю секунды. О, если бы все так и произошло – просто, без всяких хитростей. Ведь в конечном итоге все так и вышло.
Двое рабов вкатили большой бронзовый котел. Парис с Энеем выразили восхищение и радость.
– Этой бронзы также никогда не касался огонь, – объявил Менелай.
Согласно обычаю наивысшую ценность при обмене подарками имеют сосуды, никогда не бывшие в употреблении. Впоследствии, после вручения подарка, новый хозяин также не пользовался ими. Сосуды хранились как символ почета и уважения, оказанного царю. Таким образом, ценный материал и высочайшее мастерство затрачивались на изготовление предметов, совершенно бесполезных с практической точки зрения.
Затем последовали менее значительные подарки: мечи, кувшины, кубки.
– Но куда прочнее этой бронзы священные узы между хозяином и гостем. Сам Зевс дал людям законы гостеприимства, это законы чести и доверия, – провозгласил Менелай.
Парис и Эней склонили головы в поклоне.
– А теперь приступим к трапезе!
Менелай поднял руку, призывая гостей в другой конец зала, где был накрыт длинный стол. Обычно мы пировали за малыми столами, а при большом стечении гостей накрывали много столов. Длинный же стол в этот раз устроили потому, что отец хотел слышать все разговоры, не упустив ни слова.
Этот стол представлял собой длинную доску, положенную на скамьи. За него сели троянцы, нынешние царь Спарты с царицей и бывшие царь с царицей. Мои братья присоединились с небольшим опозданием, негромко извинившись. Мне выпало сидеть между Парисом и Менелаем. Я не смела возразить, хотя очень хотела, чтобы Парис сидел дальше от меня. Чем ближе ко мне он находился, тем труднее мне было сохранять самообладание.
– Мои сыновья, Кастор и Полидевк, – представил отец моих братьев.
– Знаменитые борцы! Знакомство с вами – большая честь, – сказал Парис.
– Парис тоже неплохой борец, – заметил Эней с противоположного конца стола.
– Ну что ты! – Парис покачал головой.
– Это правда. Как и то, что он вернул себе титул и наследство благодаря победе в кулачном бою.
– Вот как? Расскажи эту историю! – попросил Полидевк.
Парис поднялся и оглядел собравшихся. Он уперся костяшками пальцев в стол, и я почувствовала, как стол задрожал.
– Я обещал, царь Агамемнон, когда все соберутся, рассказать, как вернулся во дворец к отцу. Это только часть моей истории. Но если рассказывать всю историю целиком, то, боюсь, мы не скоро приступим к трапезе.
– От этого наш аппетит только выиграет, – ответил отец. – А если слушать на полный желудок, то можно заснуть. Прошу тебя, начинай свой рассказ.
Парис, должно быть, улыбнулся: я не видела его лица, но почувствовала улыбку по голосу.
Хорошо. Я постараюсь быть не таким многословным, как певцы, которые одну историю растягивают на несколько дней.
Он вздохнул и начал:
– Много лет назад главный царский пастух Агелай получил приказ убить меня. Мягкосердие не позволило ему воспользоваться веревкой или мечом. Он просто отнес меня на гору и оставил там. Вернувшись через пять дней, он обнаружил, что ребенок, то есть я, жив. Все это время меня кормила своим молоком медведица. Тогда Агелай отнес меня к себе домой в мешке – отсюда и пошло мое имя «Парис». Я стал расти вместе с его только что родившимся сыном, среди пастухов на горе Ида.
– Эта гора находится недалеко от Трои, там еще Зевс воспитывался [12]12
Гермиона ошибается: Зевс воспитывался на горе Ида, которая находится на острове Крит.
[Закрыть],– вставила Гермиона, которая прилежно изучала жизнеописания богов. – На ней много священных источников и красивых цветов.
– Ты права, царевна. Вот почему я был счастлив там. Я пас коров и…
– Еще совсем мальчиком обратил в бегство шайку похитителей коров и вернул похищенных животных, – перебил Эней, кивнув нам. – Он слишком скромен. Он не расскажет всей правды.
– Пожалуйста, не перебивай, а то мы никогда не доберемся до конца. Я обнаружил, что неплохо управляюсь с быками. Они меня слушались. Я устраивал бои быков, победителя украшал цветами, а проигравшего – соломой. Меня часто приглашали судить состязания – у меня была репутация справедливого и неподкупного судьи. И вот однажды моего лучшего быка царь Трои потребовал привести во дворец. Он предназначался в награду победителю погребальных игр, которые царь устраивал ежегодно в честь своего умершего сына. Я рассердился. Я любил этого быка, взял его теленком, вырастил и выдрессировал. Почему царь Трои хочет отнять его? Я решил отправиться в город вместе с быком, принять участие в играх, победить и получить своего быка обратно.
Парис наклонился – он по-прежнему стоял – и сделал большой глоток вина.
– Агелай, которого я считал своим отцом, пытался удержать меня. Я не понимал почему. Он не хотел, чтобы я шел в Трою, говорил, что про быка нужно забыть. «Желание царя – закон, сынок», – твердил он, но больше ничего не объяснял. Я не послушал его и отправился в Трою. Поляну перед городскими воротами превратили в площадку для состязаний. Я никогда не видел такой подготовки: мы всегда бегали босиком по лугам на склонах гор, а тут поле было размечено, каждому участнику выделялась своя дорожка. И все же я был так зол, что не отступился и принял участие в соревнованиях. И прибежал первым. Злость придала мне сил: у меня словно выросли крылья. Игры завершались кулачным боем перед царским троном. Раньше я никогда не боролся, но, как уже сказал, злость толкала меня вперед. Я вошел в круг и одержал победу. Не думаю, что смог бы повторить тот результат. Не понимаю, как мне удалось победить тогда: я ни разу не тренировался, не знал приемов.
– Он победил не столько благодаря мастерству, сколько благодаря силе духа, – опять вмешался Эней. – Это были честные состязания. Париса признали победителем погребальных игр. И он уже собирался получить своего быка в награду, но сыновья Приама, Гектор и Деифоб, обнажили мечи и попытались убить Париса. Их оскорбило, что они проиграли какому-то пастуху, простолюдину с гор. Тогда Агелай бросился к Приаму с криком: «О царь, этот юноша – твой сын, которого ты считаешь умершим!» Позвали царицу Гекубу. Агелай показал ей погремушку, которая была когда-то при Парисе, и та признала своего сына. Так все открылось. Я имею в виду то, что Парис – сын царя Приама, а Агелай только воспитал его. Когда весть об этом дошла до жрецов Аполлона, те объявили, что Париса следует предать смерти, иначе Троя погибнет. На это Приам ответил: «Пусть лучше падет Троя, чем погибнет мой прекрасный сын!»
– Как будто у него и без того мало сыновей, – проворчал Агамемнон.
Даже если Парис услышал его слова, он не обратил на них внимания.
– Эней, дорогой мой двоюродный брат, я вижу, ты не дашь мне досказать мою историю. Может, оно и к лучшему.
Парис сделал еще глоток вина.
– Я не стану больше отвлекать наших любезных хозяев от трапезы.
Он сел и поставил кубок на стол.
– А почему твой отец, царь Приам, хотел избавиться от тебя? Почему тебя бросили в горах?
Конечно, этот грубый, бесцеремонный вопрос задал Агамемнон.
Слуги внесли подносы с угощением – вареная козлятина, тушеная баранина, жареная свинина, – и мы продолжили разговор, уже наполнив тарелки.
– Потому что…
Тут вошла вторая вереница слуг, неся колбасы с пряными травами, кувшины с медом, горшки с дикими фигами, персиками и, наконец, блюда с козьим сыром и орехами.
Между соседями по столу завязалась непринужденная беседа о приятных пустяках. Но голос Агамемнона опять перекрыл негромкие разговоры:
– Так ответь же, славный царевич, почему твой отец приказал выбросить тебя из дворца?
Парис не ответил, его рот был занят: он жевал мясо.
– А, молодой человек, не пытайся увильнуть от ответа! – проговорил Агамемнон с притворной шутливостью.
Парис спокойно дожевал, проглотил и произнес:
– Если вам угодно знать, я расскажу. Боюсь только, это привнесет печальную ноту в наш веселый пир. Моему появлению на свет предшествовало дурное предзнаменование. Матери приснилось, будто у нее родится пылающий факел. Сон истолковали так, что я стану причиной гибели Трои. Этого предсказания и попытались избежать.
Я услышала в голосе Париса легкую дрожь. Будь проклят Агамемнон, который вынудил его произнести эти слова – слова, которые причиняли ему страдание.
– Так вот почему Приам сказал: «Пусть лучше падет Троя, чем погибнет мой прекрасный сын!» Теперь понятно, – произнес мой отец и вытер рот. – Отдаю дань мужеству твоего отца!
– А ты бы разве иначе поступил, окажись я на месте Париса? – поддразнил его Кастор.
Отец засмеялся.
– Не знаю. Возможно, разумнее было бы отнести тебя в Тайгетские горы, как поступают другие родители с неудачными детьми.
– Тогда тебе следовало бы отнести нас обоих, – заметил Полидевк. – Мы с братом не выносим разлуки друг с другом.
– Такое случается совсем не часто, – сказал Агамемнон. – Царские семьи в наше время не обрекают своих детей на смерть. Только в самых крайних случаях.
Он сделал большой, долгий глоток, медленно опустил кубок на стол, откинулся на спинку стула и стал разглядывать Париса.
Матушка, сидевшая рядом с Агамемноном, обратила взор на гостей.
– А вы женаты? – весело спросила она.
Но я поняла, что вопрос был не таким уж невинным и относился более к Парису, нежели к Энею.
– Да, госпожа, я женат, – ответил Эней. – Я имею честь быть мужем Креусы, дочери царя Приама.
Он вежливо наклонил голову, и его черные волосы блеснули, как вороново крыло, в полосе света от факела.
Матушка приподняла бровь.
– Вот как! Значит, ты зять самого царя! Но кажется, было предсказание, что твои потомки…
– Довольно предсказаний на сегодня! – воскликнул Парис, подняв руку в предупредительном жесте. – От предсказаний портится аппетит, мы не сможем воздать должное отменным яствам и прослывем невежами!
Я почти не видела Париса. Он сидел рядом со мной, и, чтобы увидеть его, нужно было повернуть голову вбок. Едва я попыталась это сделать, как перехватила пристальный взгляд матери.
– А ты, Парис, женат? – не унималась она.
– Нет, не женат. Но каждый день молю Афродиту, чтобы послала мне жену по своему выбору.
Кастор рассмеялся и прыснул вином на стол. Попытавшись вытереть пятно, он только размазал его.
– У тебя неплохое чувство юмора, – задыхался Кастор.
– Он так часто повторяет эти слова, что сам поверил в них, – пояснил Эней. – Он всегда отвечает так на уговоры отца жениться.
– Он еще молод для брака, – проговорил Менелай, и я вдруг осознала, что это были его первые слова за время ужина. – И настолько умен, что сам это понимает.
– Сколько тебе лет, Парис? – спросила матушка все с той же напускной веселостью.
Почему она невзлюбила его?
– Шестнадцать, – ответил Парис.
Шестнадцать! Он на девять лет моложе меня!
– Не муж, но мальчик! – заметил Агамемнон. – Хотя именно в этом возрасте у пастухов принято обзаводиться семьей.
– Он не пастух! – не удержалась я.
– Но я был пастухом, и очень неплохим, – быстро ответил Парис. – Прекрасное время, моя жизнь в горах. Кедры отбрасывают синие и пурпурные тени, дует южный ветер, кругом водопады и поляны цветов. Воспоминания о тех днях, когда я пас стада, согревают мне душу.
– А эта гора, она очень высокая? – спросила Гермиона.
– Да, очень. Высокая и широкая, а ее окружает множество вершин поменьше. Конечно, она не так высока, как гора Олимп, на которую ни один смертный не в силах подняться, но ближе к вершине путника подстерегают и туман, и холод. Вполне можно заблудиться.
В этот момент гостям представили особенное блюдо. Хорошенькая служанка указала на котел, который ввезли на тележке, и объявила:
– Черная похлебка, которой славится Спарта!
Слуга шел за тележкой и разливал похлебку. Черная кровяная похлебка! Переварить ее может только желудок подлинного спартанца. Однажды чужестранец, попробовав ее, сказал: «Теперь я понимаю, почему спартанцы так храбро идут на смерть: им милее гибель, чем такая еда!»
Я с детства привыкла к этому очень питательному кушанью и не находила его вкус таким уж отвратительным, однако предпочитала миндальный суп. Черный цвет этой чечевичной похлебке придавала бычья кровь, а резкий вкус объяснялся тем, что в нее добавляли большое количество уксуса и соли. Слуга налил мне похлебки и посыпал сверху козьим сыром. От угощения исходил своеобразный запах, напоминавший тот, который ветер приносит с места только что совершенного жертвоприношения.
Дошла очередь и до Париса с Энеем. Все взоры устремились на них. Они улыбнулись, подняли чаши. Эней сделал глоток, и его лицо исказилось, как от боли. Он держал жидкость во рту и мучительно пытался проглотить, но горло свело судорогой. Парис поднес чашу к губам, выпил ее содержимое залпом, до дна – и поставил на стол пустую чашу.
– Что ж, по праву эта похлебка так знаменита! – сказал он.
Я поняла, что он выпил все одним глотком, чтобы не почувствовать вкуса.
Мать сделала знак слуге:
– Добавки царевичу Парису!
Слуга вновь наполнил чашу.
– Ваша щедрость не знает границ! – сказал Парис, поднял чашу и оглядел пирующих. – А как же вы? Почему я пью один?
Действительно, никто не попросил добавки, хотя мы могли бы выпить еще одну порцию – ведь мы привыкли.
– Хорошо, я составлю тебе компанию! – сказал Агамемнон и поднял свою чашу.
Выхода не было, и Парису пришлось выпить вторую порцию. Я чувствовала, как спазм сжимает его горло, но он справился.
– Великолепно! Молодец! – одобрил Кастор. – Он даже не поморщился.
– Наверное, ты привык к грубой пище, когда жил в пастушьей хижине, – заметила мать, – поэтому похлебка кажется тебе деликатесом.
– Нет, госпожа. Деликатесом она мне не кажется, но вкус своеобразный. А в хижине моего приемного отца питались хорошо – простой, но здоровой пищей. И чем проще, тем здоровее: ближе к плодам, которые боги посылают нам.
– Значит, ты чувствуешь себя в хижине как дома? – спросила мать; ее голос редко звучал так недоуменно и осуждающе.
– Я чувствую себя везде как дома, – ответил Парис. – И даже в такой далекой стране, как Спарта. Это счастливое свойство, не правда ли? Весь мир мой дом.
– Да, это счастливое свойство, – согласился Менелай. – Значит, ты никогда не почувствуешь себя изгнанником.
Наше внимание привлек шум возле очага. Я оглянулась. Менелай сказал:
– А вот и танцоры! Давайте подойдем поближе, посмотрим танец.
Десять мальчиков, одетых в короткие хитоны, выстроились в ряд, у каждого в руке был мяч. Первый поклонился нам и объявил название танца. Они приехали с Крита. При упоминании о Крите Менелай вздохнул: скоро ему предстояло отплыть туда.
Главный танцор хлопнул в ладоши, и мальчики начали быстро двигаться по кругу, то сходясь, то расходясь, то меняясь местами. Выполняя самые сложные и запутанные фигуры, они бросали друг другу мячи и на лету ловили их, так что танец превратился в разноцветную карусель. Их ловкость в движениях, во владении мячом поражала.
Мы, зрители, образовали свой круг, чуть больший, и я стояла напротив Париса. Его силуэт, почти невидимый в слабом свете факелов, то и дело мелькал среди танцующих.
Танцоры покинули зал, их место заняли певцы с лирами в руках. Поклонившись, они начали свое обычное предисловие: что они недостойны выступать перед такими высокими слушателями и тому подобное. Менелай нетерпеливо махнул рукой, чтобы скорее приступали к делу. Это непременное условие торжественного пира: за трапезой должны следовать развлечения, даже если все устали и не прочь пойти на отдых. Традиция требует развлечений, и чем выше положение гостя, тем обширнее должна быть развлекательная программа.
Певцы стояли прямо, как колонны, приподняв лиры и закрыв глаза. Один за другим они пели сладкозвучные песни об утренней заре, о вечерней заре, о красоте далеких звезд. Парис перебрался поближе ко мне, теперь нас разделяла только Гермиона. Я заметила, что она потянула Париса за руку и показала на лиру.
– Она сделана из панциря черепахи! – прошептала моя дочь.
– Да, конечно, – весело кивнул Парис.
– Это ужасно! Нельзя убивать черепах! – Гермиона говорила слишком громко.
Парис наклонился к ней и жестом показал: «Тише!» – но она не унималась:
– У меня есть ручные черепахи. Люди не должны убивать черепах из-за панциря!
– А как же тогда прекрасная музыка? – спросил Парис.
– Ну и что! И ради музыки нельзя убивать!
Парис опустился на одно колено.
– А где живут твои ручные черепахи? Покажешь мне?
– Они живут в секретном месте.
– Но ты откроешь мне секрет? Я ведь почетный гость.
– Да… Я храню этот секрет только от певцов, потому что не хочу, чтобы они украли моих черепах и наделали из них лир.
– Значит, договорились? Завтра?
– Хорошо. – Гермиона важно кивнула. – Встретимся в полдень, и я покажу тебе.
– А можно, я тоже пойду с вами? – спросила я.
Я ничего не знала об этих засекреченных черепахах.
– Нет. Ты дружишь с певцами, можешь разболтать им.
– Я не дружу с певцами. И никогда не разговаривала с ними.
– Позволь маме пойти с нами, – вступился за меня Парис. – Даю честное слово, она никому ничего не расскажет.
– А ты откуда знаешь? Ведь ты не она!
Я – это она, беззвучно шепнули его губы.
– Ну хорошо, – смилостивилась Гермиона. – Если тебе так хочется, чтобы она пошла…
Наконец-то певцы допели свои бесконечные песни, и мы смогли закончить вечер. В заключение чужеземцы произнесли небольшую речь, затем их примеру последовали отец, Менелай и я. Я просто поблагодарила. Поблагодарила богов за то, что они послали нам таких гостей.
XXIII
На следующее утро я наблюдала за Менелаем, который выбрал хитон и гиматий из числа принесенных слугой – остальные отложил, чтобы взять на Крит, – и стоял с понурым видом, пока слуга одевал его.
– У тебя плохое настроение потому, что ты не любишь морские путешествия, или потому, что огорчен смертью деда?
– И то и другое.
– Ты должен радоваться, ведь старец завершил свои дни в мире и покое. Помнишь народную мудрость: никого нельзя назвать счастливым, пока он не умер?
– Я помню. Судьба человека переменчива, причем внезапно. А мы неуклонно приближаемся к могиле, уповая сойти в нее без особых страданий.
С улицы доносились весенние звуки: пение птиц, веселые детские голоса.
– Прошу тебя, не будь таким мрачным. Жизнь – это не только страдания и стремление избежать их. Говорят, самый лучший способ отомстить смерти – прожить каждый день сполна, наслаждаясь каждым мгновением.
– Моя дорогая жена, с каких это пор ты стала философом? – улыбнулся Менелай.
С тех пор, как приехал Парис. Я пытаюсь осмыслить это событие, осознать, что происходит со мной…
Я улыбнулась в ответ и пожала плечами.
Менелая ждал трудный день: нужно было подготовиться к отъезду. Вошли его слуги и служанки. Одна из них – хорошенькая девушка – принесла маленькую шкатулку с замком, которая, по ее словам, не пропускала влагу.
– В плавании пригодится, – с улыбкой сказала она.
Я хотела поинтересоваться, почему служанка, которая работает на кухне, дарит подарки царю, но в этот момент получила записку от матушки: она просила меня прийти.
Матушка сидела у себя в комнате, окруженная мотками крашеной шерсти. Вокруг нее стояли плетеные корзины на колесиках, в каждой лежали мотки одного цвета: голубого, розового, красного, желтого и пурпурного. Пурпурную краску получали из тех самых моллюсков, которые собирал Геланор. Я вспомнила тех моллюсков, которых принесла Менелаю: он на них посмотрел, теперь они уже мертвы. Я наклонилась и взяла в руки клубок шерсти, темно-зеленой, как кипарис.
– Какую историю ты хочешь выткать? – спросила я у матери.
– Незаконченную историю нашего рода, – ответила она.
Ее лицо с годами стало круглее и мягче, но сегодня его черты снова заострились.
– И где ты остановилась?
Я подошла поближе к ткацкому станку, чтобы разглядеть рисунок.
– Я остановилась у той черты, за которую не смела переступать, – ответила мать и огляделась, чтобы удостовериться, что мы в комнате одни. – А ты должна остановиться у своей черты. Если не хочешь спутать все нити в нашем семейном узоре.
Моя первая мысль была: она все знает! Вторая мысль: она ничего не может знать, потому что нечего знать, все происходит только у меня в сердце и в воображении. А туда никому не дано заглянуть. Моя третья мысль была: что отвечать на это? Я дала самый простой и пустой ответ:
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Мать встала со стула.
– Не надо, Елена. Ты говоришь с Ледой. С Ледой, а не с матерью – ты понимаешь разницу?
Да, я понимала разницу. Леда – имя, навечно связанное с Лебедем. Я кивнула. Я была разоблачена. Но к счастью, разоблачена матерью, которая пережила подобное, и прежде, чем произошло непоправимое. Ничего вообще не произошло! Так я успокаивала себя.
– Зевс – это другое дело, – говорила мать. – С Зевсом муж вынужден примириться, с Зевсом не поспоришь. Но…
Мать покраснела и продолжила:
– Кто бы мог подумать, что мне придется говорить с дочерью об этом… Изменять нелегко, даже с Зевсом. После этого наша жизнь с отцом – с Тиндареем – стала иной. Он пытался забыть, старался не обращать внимания, но разве это возможно? Скажи, ты сама могла бы не обращать внимания на подобные… поступки мужа?
– Не знаю, – призналась я, хотя понимала, что женщинам полагается не обращать внимания на такие вещи.
– Вот видишь! А тут – не Зевс, всего лишь Парис! Совсем мальчик, и к тому же чужеземец, и, возможно, враг. Я понимаю, он может ослепить женщину, но ты, Елена! Ты должна сохранять ясность ума.
Благодаря Афродите у меня не осталось ума, подумала я. Одни только чувства. Я слабо улыбнулась.
– Да, я знаю, что ты не питала… страсти к Менелаю. В прошлом Афродита разгневалась на Тиндарея. Возможно, она решила отыграться на его дочери. Таковы боги. Но я прошу тебя, принеси ей жертвы, постарайся добиться ее благосклонности. Она услышит твои мольбы и выполнит твое желание.
Нет, жестокая богиня выполняет только собственные желания. Повинуясь непонятному капризу, она призвала меня и наделила своей сокровенной природой. Она исполнила свою прихоть. Теперь я страдаю. Но как сладостны эти страдания! Я вздохнула. Мать проницательно посмотрела на меня.
– О Елена, прошу, не губи себя с этим мальчиком!
Мне хотелось сказать: по крайней мере, он человек, а не… птица! Но я придержала язык. Вместо этого я обняла мать, крепко прижала к себе.
– Мама, – прошептала я, – как плохо, что мы с тобой так похожи. И как хорошо.
– Нет, Елена, нет… – почти беззвучно выдохнула она.
Скажи, а ты хотела бы, чтобы в твоей жизни этого не было? Это главный вопрос.
Да, Елена, хотела бы! Это сломало всю мою жизнь!
– Но тогда и меня не было бы.
Меня поразила эта мысль. Будь на то воля матери, меня выбросили бы из жизни – по сути, как Париса.
Так Парис стал причиной того, что тесные узы, связывавшие меня с семьей, порвались – сначала только в душе. Пока только внутренне я простилась с матерью. Внешне все было по-прежнему гладко, словно фиги катались в меду. Но в душе все изменилось, прежние чувства переродились.
Я стояла в тени колоннады, окружавшей передний дворик. Колонны отбрасывали короткие полуденные тени. Я теребила браслеты, расстроенная словами матери.
Гермиона подошла в сопровождении своей любимой служанки, Низы. Как всегда, при виде дочери я повеселела. Ее длинные кудри, выбившиеся из-под ленточки, ее всегда готовые к улыбке губы – все это наполняло меня радостью. Дитя моего сердца. Может ли дочь понять, что она значит для матери? Может, я несправедлива к своей матери. Может, она и не согласилась бы вычеркнуть из своей жизни встречу с Зевсом, а вместе с тем и меня. Но зачем она так сказала? Чтобы задушить мое чувство к Парису?..
– Парис! – закричала Гермиона, обрадованная встречей с ним гораздо больше, чем со мной.
Он ведь немногим старше ее. Мальчик! Мать называла его мальчиком.
– Здравствуй, моя маленькая подруга! – Здороваясь, Парис опустился на колени перед Гермионой, склонил золотоволосую голову. – Мне не терпится увидеть этих черепах, которых ты так любишь.
– Здравствуй, Парис! – сказала я.
Не вставая с колен, он поднял голову. Наши глаза встретились. Его были янтарного цвета, цвета темного меда, пронизанного солнцем.
– Мы вместе отправляемся в экспедицию, – сказал Парис и встал с колен.
– Да, Гермиона поведет нас.
Я перевела дыхание. Гермиона должна быть с нами. Если нам придется бежать – Гермиона должна быть с нами. Не знаю, почему мне пришла в голову мысль о бегстве.
Бежать из Спарты? Но я царица. Царицы не пускаются в бега. Почему мне пришла в голову эта мысль? Парис ведь не предлагал мне бежать.
Но что еще остается? Он не может на правах гостя жить здесь вечно.
Нет-нет, это невозможно! Я даже затрясла головой, в ужасе от собственных мыслей.
– Мама, ты совсем как одержимая! – засмеялась Гермиона. – Без всякой причины подпрыгиваешь, трясешь головой!
«Одержимая». Да, я одержимая.
Парис рассмеялся звонко.
– Веди нас, мне хочется поскорее увидеть твоих питомцев.
Парис занял место за спиной у Гермионы и оглянулся на меня.
Дорога через царский лес была такой же таинственной, как и сам черепаший питомник. Вершины высоких деревьев смыкались и перешептывались над головой. Первые весенние цветы пробивались сквозь землю, светлея в укромных уголках, где им предстояло раскрыться и отцвести вдали от чьих-либо глаз. Я отпустила Париса с Гермионой вперед, мне хотелось, чтобы они подружились. Я мечтала, чтобы Парис понравился дочери.
Но для чего? Елена, для чего? Какой в этом смысл? Однако грозный зов Афродиты звучал все громче в моей душе, звучал как… водопад, шум которого доносился из леса.
Я замедлила шаг и огляделась в поисках источника этого шума. Звук падающей воды всегда зачаровывал меня. Впереди в лесном полумраке виднелся грот. Странно, что никогда раньше я не замечала его во время лесных прогулок.
Повеяло прохладой. Водный поток мощной струей бился среди камней, образуя овальный водоем, по поверхности которого расходилась рябь. Все вокруг было зеленым, черным и белым: зеленая листва, черная вода, белые брызги пены. Вдруг раздался тот особый плеск, который издают человеческие тела, погружаясь в воду.
Так это приют двух любовников! Я смутилась и тут же посмеялась над собой. Неужели я до сих пор так невинна и наивна? Если шевельнусь, то вспугну их. Исполненная великодушия, я не хотела мешать. Я решила дождаться удобного момента и тихо уйти. Присев за кустарником, я затаила дыхание. Меня только беспокоило, что тропинка, по которой ушли Гермиона с Парисом, дальше разветвляется, и я не буду знать, куда они свернули. Скорее бы уж эти любовники заканчивали свои дела. Я ругала себя за то, что отстала от Гермионы и Париса. Голоса приблизились ко мне, усиленные эхом над водой.
