Текст книги "Ты полюбишь вновь"

Автор книги: Марджори Льюти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава 6

Уже светало, когда Мэнди наконец задремала. Проснулась она от того, что кто-то тормошил ее. Комната была залита светом, а у постели стояла Эйлин с чашкой чая.

Случилось что-то страшное, непоправимое. Мэнди вдруг все вспомнила, и внутри у нее отозвалась тупая боль. Она взяла чашку, пытаясь улыбнуться Эйлин, но рот ее как-то странно искривился, и глаза наполнились слезами.

Эйлин подошла к окну и стояла, глядя в сад, пока Мэнди пила чай.

– Прекрасно. Спасибо тебе, Эйлин.

Мэнди поставила чашку на стол. Она уже вполне овладела собой.

Эйлин подошла, присела на край ее постели и сказала:

– Сегодня чудесное утро. Я подумала, ты захочешь пораньше пойти к соседям и забрать Пипа. Дик сегодня едет в Оксфорд, и я думаю, он захватит нас и высадит где-нибудь по дороге. Найдем какое-нибудь симпатичное местечко, устроим пикник.

Эйлин говорила спокойным добрым голосом, но Мэнди заметила следы усталости на ее лице.

Она села в постели, с трудом борясь с утомлением, разлитым во всем теле. Робина больше нет рядом. Все, что придавало смысл жизни, все эти годы, ушло вместе с ним. Однако жизнь продолжается. Есть еще Пип… и есть Эйлин, которая смотрит на нее такими тревожными заботливыми глазами.

– Да, по-моему, это очень хорошая мысль, – ответила она и рада была услышать, что голос у нее почти не дрожит. – Можно Болтер тоже взять с нами, правда? Пип будет счастлив. Кстати, представляешь, миссис Доббин говорит, что у Болтер будут щенки. Может быть, поэтому жена смотрителя выставила ее тогда из дома, как думаешь? Наверняка это будут какие-нибудь страшненькие полукровки, но Пип в восторге. Теперь он считает, что Болтер надо звать «миссис Болтер», раз такое дело, и хочет взять себе одного щенка… девочку, и дать ей имя «мисс Болтер»… Такой смешной.

Только где будет Пип и где будет она сама, когда родятся эти щенки?

Она выскользнула из постели, отворачиваясь от Эйлин, чтобы та не видела ее лицо, и спросила глухим голосом:

– Во сколько поедем?

– Успеешь собраться к одиннадцати? У Дика назначен обед в Оксфорде, а до того ему надо заехать еще в два места.

– Конечно успею. У нас еще час, успеем сделать бутерброды. А потом я схожу за Пипом. Думаю, все будет великолепно.

И как ни странно, день действительно прошел великолепно. Как оказалось, можно было будто отгородить часть себя самой, где зияла свежая рана, и жить другой частью.

Когда они тряслись по дороге домой в машине Дика, в голове Мэнди проплывали разные картины прошедшего дня: миссис Болтер бросается за воображаемыми кроликами, Пип, чье худенькое личико озарено счастьем, прихрамывает следом за ней…

Сейчас Пип сидел на переднем сиденье и как взрослый болтал о чем-то с Диком, между ними устроилась собака. На заднем сиденье размещались девушки и стояло несколько деревянных ящиков.

– Я все не перестаю мечтать, – вполголоса сказала Мэнди, – что когда-нибудь Пип выздоровеет и перестанет хромать.

Эйлин придвинулась к ней поближе и спросила:

– А на это есть надежда? Хоть немного?

– Доктора ничего определенного не говорят. Там у него что-то с нервами в позвоночнике. Они как будто надеются, что с возрастом все само собой выправится. Или… – она еще больше понизила голос, – или, наоборот, станет хуже. Я стараюсь об этом не думать. Но у него еще не было ни одного приступа с тех пор, как мы сюда приехали. Это уже что-то.

Эйлин положила руку на спинку сиденья и сказала с воодушевлением:

– А Саймон ничего не говорил, сколько Пип будет у него жить? Потому что… подожди, ничего не говори, выслушай меня сначала… я подумала, что было бы неплохо, если б вы с Пипом остались у нас до конца лета. Мэнди, я говорю серьезно и очень прошу тебя согласиться. Это не потому, что я такая добрая или сентиментальная. Пипу можно будет дать отдельную комнату, а ты будешь такой милой и продолжишь учить меня готовить. И сама сможешь побыть на солнце и свежем воздухе. Тебе это очень пойдет на пользу. Пожалуйста, Мэнди, подумай.

Мэнди почувствовала, как слезы защипали глаза.

– Эйлин, у тебя такое доброе сердце. Спасибо тебе, но я не могу. Мне нужно найти новую работу. К тому же Пипу надо возвращаться в школу. Кстати, надо написать об этом Матроне. О боже… – Она откинула со лба темные волосы. – Мне еще столько надо продумать. Но самое главное, Эйлин, и это мне надо сделать непременно, – снова встать на ноги и быть независимой. Ведь ты меня понимаешь?

Эйлин поморщилась:

– Наверное, да. Хотя, на мой взгляд, ты можешь прекрасно стоять на ногах и у меня на кухне, не хуже, чем в любом другом месте. Во всяком случае, пока.

– На самом деле ты уже прекрасно справляешься со всем сама, врушка. Да, да, пора признаться – ты уже стала превосходной хозяйкой и отлично готовишь!

– Отлично! Какая отчаянная лесть! Ну хорошо, Мэнди, голубка, поступай как знаешь, но никогда не забывай, что я здесь. Ты ведь, считай, вся моя семья, сама знаешь.

У Мэнди перехватило горло, и она сказала дрогнувшим голосом:

– Это самое прекрасное из всего, что мне когда-нибудь говорили.

После чая она с трудом увела Пипа обратно в «Дауэр-Хаус».

– Сегодня помоемся по-быстрому, дорогой. Ты и так уже спишь на ходу.

У миссис Доббин, как всегда, все уже было наготове, и вместе они вымыли и уложили полусонного мальчика в постель за рекордно короткий срок.

Мэнди наклонилась над ним:

– Спокойной ночи, Пип. Хороший был день? Ты доволен?

Тонкая ручка обвила ее за шею.

– Самый лучший. Просто самый-самый лучший. Мэнди, а когда родится моя мисс Болтер?

– Я точно не знаю, маленький. Об этом надо спросить миссис Доббин, она наверняка знает.

Пип глубоко вздохнул:

– Ладно. Мэнди…

– Да?

– Знаешь, сегодня можешь не оставлять мне ночник. Я ведь уже не маленький, чтобы спать с ночником, правда? Выключи его, ладно?

– Ну, стесняться этого не надо, но если он тебе не нужен, я его выключу.

– Нет, не нужен, – последовал твердый ответ, и она погасила ночник.

– Спокойной ночи, Мэнди. И закрой дверь, пожалуйста.

Она сделала, как он просил, и, почти спотыкаясь, вышла из комнаты и спустилась по лестнице.

Саймон, видимо, приехал, пока Мэнди укладывала Пипа. Он позвал ее, когда она проходила мимо открытой двери его кабинета:

– Мэнди, на минуточку. Хочу вам кое-что сказать.

Во рту у нее сразу пересохло, когда она зашла к нему. Она уже не помнила, что наговорила ему вчера, – только то, что была очень зла и, наверное, нагрубила.

Он стоял спиной к камину, сжимая зубами свою короткую трубку. Когда девушка вошла, он вынул трубку изо рта и, держа ее в руке, молча глядел на Мэнди. Она поняла, что Саймон пытается угадать ее настроение, слегка выпрямилась и отчаянно заморгала ресницами. Она могла бы объяснить, что слезы, которые он сейчас видит у нее на глазах, – из-за Пипа, а вовсе не из-за глупой жалости к себе.

– Не хотите ли присесть? – предложил он, и голос его был на редкость мягким. – Я хотел вас спросить… какие у вас сейчас планы, Мэнди? Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я думаю о Пипе. И о себе, кстати, тоже.

Забившись в угол кожаного дивана, она подняла на Саймона глаза, пораженная его словами. Какое отношение могут иметь к нему ее планы?

Он пододвинул вращающееся кресло на колесиках и сел рядом с ней.

– Помните, когда мы с вами встретились первый раз, на свадьбе, я собирался на собеседование с секретаршей?

Она кивнула.

– Так вот, я ее взял, – мрачно продолжал Саймон. – Она была уже шестая за последние четыре месяца. Видимо, надо было заранее предупредить ее, что ближайший кинотеатр здесь в десяти милях, а автобус ходит, мягко говоря, нерегулярно. Но по опыту я знаю, что если сразу сказать им об этом, девушка не то что через неделю сбежит – она вообще не поедет сюда работать. Возможно, вы заметили, что, пока вы здесь были, я обходился без секретарши?

– Я как-то не обращала внимания, – призналась Мэнди.

– Ну конечно, зачем? – В голосе его чувствовалась сухость. – Тем не менее это так. Последние несколько недель я засиживаюсь далеко за полночь, пытаясь сам разобрать всю корреспонденцию. Печатаю я на машинке одним пальцем и почти весь день провожу в поле, так что частенько засыпаю прямо посередине письма. Однако не подумайте, что я пытаюсь вызвать у вас жалость.

Она встретилась с ним взглядом:

– И что вам нужно?

Его тонкие губы изогнулись.

– Разве не ясно? Прошу вас поработать на меня. Для начала – шесть фунтов в неделю. Если вам понадобится жилье – его готова предоставить сестра миссис Доббин, она живет в деревне, и я уверен – зная старую добрую миссис Доббин, – что по части чистоты вы останетесь довольны. Но разумеется, если хотите, можете по-прежнему жить у Барраттов.

– Нет, нет, это совершенно невозможно.

– Я почему-то так и думал.

Мэнди не знала, что стоит за этими словами, но выражение лица у него осталось непроницаемым.

Он помолчал немного, потом тихо сказал:

– Как вы наверняка успели подумать, я преследую чисто эгоистические мотивы. Но у меня остался еще козырной туз в рукаве. Задумывались ли вы о будущем Пипа?

Она закусила губу:

– Разумеется. Вы очень добры, что приютили его у себя… но не подумайте… мы, разумеется…

– Разумеется, мы… – резко оборвал он ее. – Никаких «разумеется».

Он резко развернулся на кресле к столу и вынул из пачки письмо:

– Это от Матроны из вашего приюта. Прочитать? – И, не дожидаясь ответа, быстро, проглатывая слова, прочел:

– «Уважаемый сэр Саймон, большое спасибо за ваше письмо. Не могу вам передать радости и облегчения, с какими я узнала, что Пипу стало намного лучше. Вы сделали и делаете для него много больше, чем мы, при всем нашем старании, можем сделать для него здесь, в приюте. Вы относитесь к нему с особой заботой, он чувствует себя нужным и любимым, что незаменимо для ребенка с таким тяжелым прошлым, какое было у Пипа. К тому же, как я полагаю, свежий воздух и деревенская жизнь как нельзя лучше скажутся на его здоровье. Как вы просили, я связалась с директором школы, и он, по настоятельному совету врача, согласился отпустить Пипа из школы до конца лета. Мы очень благодарны вам за ваше любезное предложение оставить Пипа у себя до сентября».

Он остановился, поднял на Мэнди глаза, затем стал читать дальше, но уже медленнее:

– «То, что Мэнди всегда рядом с ним, очень много значит для мальчика. Она всегда была для него спасительным якорем. Прошу вас, передайте от нас привет Мэнди. Непременно буду писать вам и впредь».

Саймон молча пробежал глазами последние несколько абзацев и положил письмо на стол:

– Ну что? Убедил я вас?

Мэнди быстро соображала. Она была бы бесконечно рада навсегда покинуть это место, связанное с такими тяжелыми воспоминаниями, оказаться подальше от этого человека с холодным взглядом. Но был еще Пип… Пип, который стал другим, Пип, который попросил ее закрыть на ночь дверь и выключить ночник.

– Но вам ведь ничего не известно о моих секретарских навыках, – произнесла она.

Он заметно расслабился:

– Дорогая моя, если вы в состоянии напечатать «Большая рыжая лисица прыгает…». Через что она там прыгает, не знаю…

– Ленивую собаку, – механически добавила Мэнди.

Он прищурил глаза и улыбнулся:

– Наверное. Так вот, если вы в состоянии проделать это, ну и еще сосчитать до пяти, то для начала вполне хватит. А я думаю, вы способны на большее, не так ли?

К своему удивлению, Мэнди вдруг с детской гордостью подумала, что Саймон удивился бы, узнав, сколько всего она умеет.

– Да, – сказала она. – Гораздо большее.

– Отлично. – Он встал. – Итак, по рукам. Испытательный срок – три месяца… то есть до сентября. Миссис Доббин договорится со своей сестрой насчет жилья. А что касается меня, то чем раньше вы начнете, тем лучше. Вы только посмотрите сюда.

Он указал на большой, заваленный бумагами стол. Мэнди окинула взглядом гору писем и бумаг, но, увидев фотографию Николы Марсден, быстро отвела глаза. Если бы не Никола, Робин был бы сейчас с ней. Но потом она с болью подумала: «Нет, все равно это случилось бы – раньше или позже».

– Я начну завтра с утра, – сказала она.

– Превосходно. – Саймон протянул ей руку, и она, неожиданно для себя самой, подала ему свою. Его пожатие было твердым и дружеским. Ей вдруг пришло в голову, что с ним, наверное, легче будет ладить как с начальником.

Так оно и оказалось. Он был вдумчив и заботлив и благодарен ей за все, что она для него делала. С самого начала дел оказалось так много, что за целый день – во всяком случае, во время работы – у Мэнди не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы грустить и жалеть себя.

Саймон настоял, чтобы время от времени она выходила проветриться в сад. Он входил размашистым шагом в кабинет, высокий, загорелый, в вельветовых брюках и темно-красной рубахе, сжимая в крупных белых зубах трубку. И все небольшое помещение сразу словно наполнялось его мужской притягательностью.

– Так, вы здесь что-то засиделись, – говорил он. – Пора вам выйти на солнышко.

Он вел ее в сад или на плантации с посадками роз, показывая что-нибудь. Некоторые ранние сорта уже зацвели. И Мэнди с нетерпением ждала того момента, когда все эти обширные пространства наполнятся буйными красками и ароматом. Многое из того, что рассказывал Саймон, было для Мэнди непонятно, хотя она постепенно узнала о таких вещах, как прививки и почкование, мульчирование и подрезка, и порой помогала ему недолго по саду, прежде чем возвращаться домой к ужину.

Как-то ранним вечером в начале июня она помогала Саймону подвязывать кусты роз. Ее пальцы ловко и осторожно касались ствола молодого растения.

Саймон, работавший рядом, обернулся и одобрительно посмотрел на нее:

– А у вас уже начинает получаться, Мэнди. Смотрите, вот здесь еще нужно подвязать.

Девушка села на пятки, привязывая к ветке веревку. Она любила смотреть, как Саймон возится с розами. Он становился совершенно другим человеком: никакой позы, никакой задиристости – просто человек, занимающийся любимым делом. Мэнди хотелось подольше продлить этот момент, и она начала расспрашивать его о новой розе и истории ее появления.

– О, это очень давняя история. – Саймон взглянул на нее, чуть прищурившись от лучей заходящего солнца. – Как-нибудь, когда у вас будет свободных часов пять-шесть, я расскажу вам про весь процесс. Но если приблизительно, вы выбираете для своего гибрида материнскую и отцовскую особь, потом семечко прорастает. В первый год появляется несколько отростков – с них вы и начинаете. Года через три у вас получается первый настоящий цветок, и тогда будет ясно, стоит ли продолжать. Если нет – вы выбрасываете его на помойку и начинаете все снова. Но если он подает надежды, вы продолжаете с ним работать, пока у вас не получится довольно устойчивое, крепкое растение. Тогда шесть цветков вы посылаете в Испытательную палату Национального общества разведения роз. И через три года испытания вы можете получить сертификат на свой цветок.

Он вдруг прервал себя и взглянул ей в лицо:

– Что такое, Мэнди, вам все это скучно?

– Нет, совсем нет. Я просто думала… впрочем, это не важно.

– Скажите, что такое, – попросил Саймон, кладя руку ей на плечо.

– Так, ничего, – прошептала она. – Я просто подумала… надо же, даже роза знает своих родителей.

Она пожалела об этих словах, едва произнесла их. Они показались ей сентиментальными и жалкими, проявлением слабости, с которой Мэнди давно уже научилась справляться.

Саймон неторопливо закончил подвязывать куст, потом встал.

– Да, это так, – сказал он наконец, – но можно посмотреть на все иначе. Все эти роскошные экзотические розы появились на свет от диких роз. Специалисты утверждают, что розы даже древнее человека. Так что так ли уж важно знать своих непосредственных родителей? Все эти розы… все-все… – и он обвел рукой убегающие вдаль поля с мириадами низких кустов, – всех их надо скрещивать с дикими природными розами, чтобы растение было крепким и здоровым.

Она не могла ничего ответить. Его глубокое понимание и сочувствие невыразимо тронули ее.

Саймон раскурил трубку, прежде чем снова заговорить, потом спросил, безо всяких эмоций:

– А вы даже представления не имеете, кто могли быть ваши родители?

Протянув обе руки, он помог ей подняться, и они вместе пошли к дому.

Мэнди покачала головой:

– Нет, меня даже не оставили на крыльце чужого дома. Однажды меня обнаружили в зале ожидания вокзала Виктория. У меня до сих пор сохранилась шаль, в которую я была тогда завернута, и к ней была приколота записка с именем «Мэнди». Матрона говорит, что шаль была чистая и довольно дорогая, а почерк на записке она назвала «образованным». От этого мне намного легче. Я ужасный сноб, правда?

В горле у нее клокотал смех. В этот момент тот факт, что она сирота, показался Мэнди просто забавной шуткой.

Саймон задумчиво покосился на нее:

– Наверное, вы были хорошенькой малышкой. Странно, что вас никто не прихватил.

– Не удочерил, вы имеете в виду? Меня взяли в семью, когда мне было полгода. Но пока оформляли документы, глава семейства заболел, слег и потерял работу. И я снова оказалась в приюте. В тридцать девятом меня тоже брали «на испытательный срок», но потом началась война, и те люди решили, что во время войны приемный ребенок им ни к чему, и я опять вернулась. А когда война закончилась, я была уже слишком взрослой, и никто не хотел меня брать. И теперь я даже рада этому. В приюте ко мне все были очень добры.

– Трудно представить, чтобы кто-нибудь не был к вам добр, Мэнди.

Она поняла, что Саймон говорит о Робине, и боль снова кольнула ее. Слезы навернулись ей на глаза, и она закусила губу. Именно сегодня Мэнди было важно, чтобы Саймон не презирал ее за слабость.

Но он не смотрел на нее. Прикрыв глаза от солнца рукой, он спросил:

– Это не Никола там идет?

Девушка в белом платье шла в их сторону по зеленой траве. Подойдя поближе, она помахала им, и Мэнди увидела, что это действительно Никола Марсден.

– Саймон, милый мой, как я рада тебя видеть Я не могла больше сидеть в Лондоне с отцом в такую чудную погоду. Мне просто нужно было домой. А это твоя новая секретарша? Мэнди, да? Ты писал мне о ней. Привет, Мэнди, мы, кажется, виделись недавно, впрочем, совсем мельком. Надеюсь, он еще не замучил вас работой до полусмерти?

Она стояла, протягивая ей руку, красивая девушка с золотистыми пшеничными волосами, пушистым ореолом окружавшими лоб, с глазами, такими же голубыми, как медальон с ляпис-лазурью, который висел у нее на шее. И очень приятная. В ее улыбке была непоказная приветливость и живой интерес.

Они с Мэнди пожали друг другу руки, и все втроем двинулись к дому. Никола щебетала Саймону что-то общих друзьях, о спектаклях, которые она видела в Лондоне, но Мэнди шла молча, гадая, знает ли эта девушка про их с Робином отношения. Если Саймон написал ей про то, что взял ее, Мэнди, в секретарши, то уж наверняка должен был упомянуть и про ее размолвку с Робином.

Никола сама по себе оказалась для нее загадкой. Робин говорил, что она злобная, мстительная, охотница за мужчинами. Но Мэнди никак не могла этому поверить, теперь, когда сама познакомилась с ней. Но с какой стати Робину было врать? И если он не боялся мести Николы, то зачем ему понадобилось бежать? Все-таки она должна это выяснить, даже если правда окажется слишком тяжелой.

Они остановились у ворот дома.

– Не хотите зайти? – Саймон обвел взглядом обеих спутниц.

– Нет, не сейчас, в другой раз, – ответила Никола. – Я просто зашла сказать, что вернулась. Папа будет дома в пятницу, так что не придешь ли к нам на ужин? Если хочешь, я зайду к тебе завтра. Мне много надо тебе рассказать.

Голубые глаза, устремленные на Саймона, просили… умоляли.

Мэнди быстро вставила:

– Да, мне тоже пора идти. Меня ждут к ужину.

– А вы идете в деревню? Ну так идемте вместе – предложила Никола.

Они молча шли по проселочной дороге. Наконец Мэнди набралась храбрости и спросила:

– Вы встречались с Робином Маршем, когда были в Африке, так?

Никола вздрогнула:

– Да, я знакома с ним. – Она помолчала, затем порывисто добавила: – Саймон говорил мне, что у вас с ним вышла размолвка. Мне очень жаль, Мэнди.

– Благодарю. – Мэнди прокашлялась и продолжала: – Вы не будете против, если я кое-что спрошу у вас? Это довольно личное, но мне очень важно это знать.

– Я расскажу вам все, что знаю, – просто ответила Никола.

Мэнди пожалела, что заранее не продумала этот разговор. Но, начав, она уже не могла остановиться.

– Робин рассказывал мне, что жил у вас в бунгало, когда выздоравливал после болезни. И он сказал, что вы… вернее, что он… О боже, в общем… не знаю…

Никола спокойно вставила:

– Не знаю, что он вам сказал, но могу рассказать, как все было, с моей стороны. Возможно, вам следует это знать.

– Да, пожалуйста, – прошептала Мэнди.

Они остановились на мосту через реку и присели на каменный парапет, глядя вниз на мерцающую воду.

– Вначале Робин показался мне очень милым, обходительным и остроумным, – медленно заговорила Никола. – Мы проводили вместе много времени, когда он выздоравливал. Потом… он начал ко мне приставать. Но я не придавала этому большого значения. В конце концов, я была единственной девушкой на много миль вокруг – его можно было понять. Но я не уступала ему, потому что… – Ясные, голубые глаза вдруг потускнели. – В общем, потому что я тогда любила другого.

Саймона? – заподозрила Мэнди, вспомнив выражение радостного ожидания на лице Николы, когда она шла к ним через поляну.

– Но он, кажется, решил, что я просто изображаю из себя недотрогу, – продолжала та. – Отношения наши стали накаляться. Он даже предлагал мне выйти за него замуж.

– О… – Мэнди не могла удержаться, чтобы не вздрогнуть.

Никола кивнула:

– Я знаю, жестоко вам это говорить, но если бы такое произошло со мной, я хотела бы знать всю правду. Мне кажется, вы со мной согласитесь.

– Прошу вас, продолжайте, – попросила Мэнди.

Никола бросила веточку вниз, в бегущую воду, и смотрела, как она проплывает под мостом. Затем она сказала:

– В конце концов я решила уехать. Я поехала к моей давней подруге, ее зовут Клэр. Она замужем за одним из менеджеров отца и жила в поместье в нескольких милях от нашего… там все недалеко, впрочем. Когда я к ней приехала, она была в ужасном состоянии. Ее замужество оказалось неудачным, и она как раз собиралась возвращаться домой, в Англию. Разрыв случился давно, это была очень некрасивая история, и в ней был замешан… Робин Марш.

Она искоса посмотрела на Мэнди и с сочувствием спросила:

– Вы уверены, что хотите выслушать все до конца?

Мэнди молча кивнула, не в силах говорить.

– Дело было так. Робин работал одно время в том поместье, где жила Клэр. Конечно, там было очень скучно и нечем заняться, особенно женщине, сами понимаете. Клэр очень хотела детей, а их все не было. Потом получилось так, что муж Клэр уехал на несколько дней по делам, а вернулся внезапно, поздно вечером… когда Клэр его не ждала… в общем… – она пожала плечами, – думаю, дальше все понятно. Нужно только добавить, что, когда я в следующий раз увидела Робина Марша, я выложила ему все, что я о нем думаю. С тех пор он меня сильно невзлюбил.

Они медленно дошли до коттеджа, где жила Мэнди. Около калитки Никола остановилась и задумчиво сказала:

– Наверное, вам было больно все это услышать.

– Да, больно. Но зато теперь мне все понятно. Когда все время спрашиваешь себя: «Почему? Ну почему?» – это гораздо мучительнее. Когда ищешь ответа и не можешь найти и бесконечно ходишь по кругу.

– Да, – откликнулась Никола. – Я понимаю.

В голосе ее была такая горечь, что Мэнди даже на время забыла о своих бедах.

– Спасибо, что все мне рассказали, мисс Марсден, – сказала она. – Вам, наверное, тоже было нелегко это сделать.

Девушка улыбнулась:

– Ради бога, никакой «мисс Марсден». Теперь мы будем с вами часто видеться, раз вы работаете у Саймона. До свидания, Мэнди.

И она быстро пошла по тропинке.

Мэнди медленно побрела к дому. Теперь она не сомневалась, что Никола любит Саймона… Саймона, чье сердце решительно противится семейной жизни.

Какой несправедливой бывает жизнь, думала Мэнди.

Розы расцвели словно сговорились – в один день, все разом. Маленький розарий Саймона и обширные поля кругом стали живым морем цветов. Иногда Мэнди даже думала, что сама по себе эта красота заживляла в ее душе болезненную рану. Уложив Пипа спать, она обыкновенно выходила в наполненную ароматами темноту летней ночи и бродила, наслаждаясь миром и покоем этих мест.

В офисе ей приходилось много работать. Начали поступать заявки на осенние поставки роз, они шли сплошным потоком, каждый день приезжали посетители, желающие осмотреть розы в цвету. Мэнди нашла конторские дела в полном запустении и принялась заново налаживать делопроизводство. Саймон очень одобрительно смотрел на ее инициативы, но не вмешивался, оставив все на усмотрение Мэнди и признаваясь, что совершенно не разбирается в конторских делах.

– Какое счастье, что ты появилась так вовремя, Мэнди, – говорил он ей. Они как-то незаметно перешли на «ты». – Торговля так быстро растет, я сам ни за что бы не справился.

Говоря это, он подписывал письмо. Теперь его кабинет, оснащенный двумя металлическими картотеками и специальным столиком с пишущей машинкой, стал больше походить на современный офис.

Он крутанулся на стуле и сказал:

– Сегодня утром я получил письмо от Прайса. Я почти обещал ему поехать завтра в Сент-Олбанс, в Испытательный комитет. Скоро мне должны сообщить, получит ли моя новая роза сертификат. В любом случае полезно будет послушать, что Прайс имеет мне сказать.

К этому времени Мэнди уже все знала о знаменитом Испытательном комитете Национального общества по разведению роз – туда посылали новые сорта со всей страны, там их испытывали в течение двух или трех лет, прежде чем выдать сертификат или отказать в его выдаче. В случае успеха новый сорт показывали на выставке, и тогда он мог пойти в массовую продажу. Мистер Прайс был пожилым и очень опытным селекционером, чье мнение Саймон высоко ценил.

– Я могу выехать утром пораньше и вернуться затемно, чтобы успеть вечером еще поработать в саду. Как ты думаешь, ты управишься одна в офисе? У нас на завтра никто не назначен?

Мэнди посмотрела свои записи:

– Люди из Уилесдена. Потом еще делегация из Женского института. «Брэдиз» должны позвонить насчет компоста для семян. А железнодорожникам нужны инструкции по поводу пустых ящиков.

Саймон занялся двумя последними делами, затем сказал:

– Гомер с удовольствием поводит старушек из Женского института, это у нас ежегодная традиция. После того, как им покажут плантации, миссис Доббин обычно подает им чай с пирожными на лужайке перед домом. А ты можешь заняться покупателями из Уилесдена. Выйди к ним, поболтай немного. Если они будут что-нибудь заказывать, примешь заказ. В каталоге все пронумеровано и расставлено по названиям. Только будь осторожней с «миром». Его у нас вечно не хватает, столько заказов! Он быстро расходится. Я мечтаю когда-нибудь вывести такую розу, как «мир».

Мэнди посмотрела на него, карандаш застыл в воздухе.

– Это все?

– Пока да. Если еще что-нибудь появится, придется тебе заниматься этим самой.

Она быстро опустила голову, но Саймон заметил, что она тайком улыбнулась.

– В чем дело, Мэнди? Я сказал что-то смешное?

– Нет, разумеется, нет. – Девушка начала складывать бумаги в ящик стола.

– Ну-ка, выкладывай, в чем дело, Мэнди.

Саймон принялся набивать трубку. Сегодня он был как будто в очень благодушном настроении.

– Просто… я просто вспомнила твои слова, когда мы в первый раз встретились.

– О, должно быть, я наговорил немало глупостей в свое время, готов признать, что ж такого. Или я сказал что-то особенно глупое?

– Ты говорил, что научился никому не доверять, кроме себя. Так что я могу чувствовать себя польщенной, что ты уезжаешь и оставляешь на меня все дела.

Она пожалела о сказанном, не успев договорить. За секунду до того, как Саймон наклонил голову к зажженной спичке, она увидела, как застыло его лицо. Мэнди беспомощно смотрела на его густые темные волосы, пока Саймон раскуривал трубку. Ну почему ей обязательно надо ляпнуть что-нибудь не то, и как раз в тот момент, когда отношения у них стали вроде бы налаживаться?

Она нервно накрыла пишущую машинку чехлом и встала.

– Мэнди… прошу тебя, присядь на минутку.

В голосе его послышалась повелительная нотка, и девушка послушно села. В серых глазах, смотревших на нее, снова сверкнула знакомая неотразимая искорка.

– Ты, должно быть, считаешь меня жестким и циничным, не так ли? – спросил Саймон. – А тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, почему я таков?

Она упорно смотрела в стол перед собой.

– Я думала… может быть, из-за несчастного случая с ногой и из-за того, что тебе пришлось продать ферму? Эйлин говорила что-то об управляющем, который довел тебя до разорения.

– И ты решила, что у меня настолько дурной характер, что я позволил себе затвердеть душой из-за таких вещей?

– С какой стати мне судить? – Она приподняла подбородок.

– Ах нет, конечно нет, простите, мисс, я забыл. Вы же не судите людей, так ведь?

Мэнди вдруг показалось, что он вмиг постарел, осунулся. Она прикусила язык, чтобы не выпалить какую-то колкость в ответ.

– На самом деле произошло кое-что еще, – продолжал он. – Кое-что, о чем никто больше не знает. Может быть, ты сможешь составить обо мне более объективное мнение, если я скажу, что человека, который развалил мое хозяйство, пока я два года лежал в больнице, я считал своим лучшим другом? И что он забрал не только большую часть капитала – все, что смог выжать из моей фермы, но прихватил с собой и… и девушку, которая обещала стать моей женой?

Она ахнула:

– Не может быть!

– Может, еще как. – По контрасту с ее ужасом Саймон говорил с ледяным спокойствием, даже слегка усмехнулся своей циничной усмешкой. – Мне кажется, тебе следует об этом знать, Мэнди. По некоторым причинам мне не хотелось бы, чтобы ты дурно обо мне думала. И… к тому же… теперь мы товарищи по несчастью, не правда ли?

Возникла короткая пауза. Потом Мэнди произнесла:

– Спасибо, что все рассказал мне.

Он отвернулся. Если бы на его месте был любой другой человек, а не Саймон Деррингтон, она подумала бы, что он смутился.

– Знаешь, ты заслуживаешь откровенности, – снова заговорил Саймон. – В конце концов, во многом благодаря тебе я стал другим человеком.

– Благодаря мне? Другим человеком?

– Да, и не смотри на меня с таким изумлением. Это истинная правда. То, как ты повела себя в этих… прискорбных обстоятельствах… заставило меня пересмотреть многое в моем собственном характере. И знаешь, мне не очень-то понравилось то, что я увидел. Теперь мне кажется, что я поступил более чем глупо, повернувшись спиной к жизни только потому, что два человека, пусть и близких мне, предали меня. Так что, как видишь, мне есть за что тебя благодарить.