Текст книги "Смерть в Галерее"

Автор книги: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Доротея! – Фрэнсис вскочила с кровати, полная тревоги и раскаяния. – Прости меня, Доротея. Чем тебе помочь? Я совсем забыла, что ты уже не молоденькая. Отдохни, мы все сделаем сами.

– Это не от работы, работа – это пустяки. Вы сами сядьте, мисс. – Доротея тяжело дышала, и ее широкое морщинистое лицо побледнело. – Я сильна, как никогда. Так я и сказала племяннице, когда она приезжала вынюхивать, почему я не оставлю службу у мадам. Нет, я не об этом. Причина здесь, в моем сердце.

Она выразительно положила руку на мощную грудь, туго обтянутую строгим черным платьем.

– Она здесь, – повторила она и искоса посмотрела на девушку. – Я люблю мадам, – продолжила она после паузы. – Если бы она была моей матерью, я не смогла бы любить ее больше. Я с ней с юности, с пятнадцати лет. Я ее знаю. Она постарела на моих глазах.

Она молчала, и потрясенная Фрэнсис увидела, как слезы катятся из ее добрых глаз и медленно стекают по щекам. Слезы и морщины – невыносимое сочетание, но слезы Доротеи, этого оплота силы и здравого смысла, были для Фрэнсис чем-то совершенно ужасным. Слеза упала ей на руку, и она удивленно рассматривала маленькую каплю.

– Я совсем потеряла голову, – сказала она, сердито вытирая глаза. – Но, мисс Фрэнсис, милая, я так боюсь. Понимаете, уже не впервые она одна так бродит по дому.

– Что?!

– Тише, тише, милая, не волнуйтесь. – Теперь, когда слово было сказано, и секрет был раскрыт, Доротея была больше похожа на саму себя. – В этом ничего страшного нет, но я должна была об этом кому-то сказать, чтобы не сойти с ума. Я не могу об этом говорить с полицией, они придут и будут ее беспокоить, а она для этого слишком старая. Да я никогда бы и не сделала этого. Они до нее доберутся только через мой труп.

– Но, Доротея, что все это значит? Что ты хочешь этим сказать? Когда ты раньше видела, что она вот так бродит по дому? Ведь не той же ночью…

– Да, именно той ночью, когда умер мистер Роберт. Она бродила по дому в полной темноте. Она прекрасно знает дом, вы сами видите. Мы здесь прожили тридцать лет. Можно выучить дом за это время.

Фрэнсис резко села. Ее прекрасные глаза сузились, губы сжались.

– Будет лучше, если ты мне все расскажешь, – сказала она.

Доротея наклонилась к ней и понизила голос.

– Вы помните, как той ночью встретили меня перед дверью мисс Филлиды? – монотонно прошептала она, глядя на нее честно и прямо. – Вы тогда еще пожалели, что мадам сюда приехала, и я с вами согласилась. А потом я рассказала, что она очень рассердилась на мистера Роберта. Помните, я сказала, что она не хочет ложиться спать и сидит у камина, вспоминая прошлое?

– А-а, помню. Продолжай.

– Вот я и говорю. Я вернулась к ней, и мне показалось, что она немного успокоилась, но все-таки никак не соглашалась лечь в постель. Она придиралась то к тому, то к другому. Я ничего не могла с ней поделать. Через некоторое время я вышла и оставила ее одну. Это ее всегда раздражало, и я подумала, что хоть сейчас она придет в чувство. Я пошла на кухню за горячим молоком. Норриса не было, и я поговорила с миссис Сандерсон и Молли. Точно не помню, сколько я там пробыла, наверное, больше часа. Когда я вернулась со стаканом молока на подносе, то увидела, что везде темно.

– Кто потушил свет?

– Не знаю. Тогда я подумала, что это сам мистер Роберт. Вообще-то я думала не об этом, а только испугалась, что так задержалась. Я не стала включать свет в холле, потому что я здесь не хозяйка. Да я могла обойтись и без света. Я сотни раз проходила по этим ступенькам. Я прошла через площадку, толкнула дверь и сказала: «А вот и я», и ждала, что она мне в ответ скажет какую-нибудь колкость.

Она замолчала, и отблеск того страха все еще стоял в ее глазах.

– Ее там не было. Комната была пуста. Я не могла в это поверить. Весь последний год она была так слаба. Я думала, что переезд из Хэмпстеда будет для нее ударом. Я сходила с ума. Потом поставила молоко и опять вышла. Я просто не знала, что делать.

Она так ярко все описала, что Фрэнсис живо представила ее стоящей на пороге большой темной спальни.

– Понимаете, я испугалась, – быстро шептала Доротея. – Я знаю дом, но не людей, которые здесь живут. Каждую комнату здесь я знаю, как свои пять пальцев, но я не знаю, кого могу в этих комнатах встретить. В доме Уже был какой-то шум, и я не хотела, чтобы Шума было больше.

– Шум?

– Да, шум. Но это не совсем верное слово– Мистер Роберт днем совсем забылся, когда разговаривал с мадам. Бедный мистер Роберт, мне так было его жаль, когда я услышала о его смерти, но я бы никогда не простила его за то, что он ей сказал, если бы он остался жив. Вот я так стояла и думала, что же мне делать. А потом услышала, как она шла через холл. Я точно знала, что это была она. Ее шаги я бы узнала где угодно и когда угодно. Но я не верила своим ушам, потому что уже лет двадцать не слышала, чтобы она так ходила. Она шла быстро и уверенно, совсем как в молодости. Я подбежала к лестнице и тихо позвала ее, потому что не хотела поднять на ноги весь дом. «Это вы?» – спросила я. «А-а», – ответила она, а ее голос был такой молодой. Я подумала, что схожу с ума. Она днем так рассердилась, что, понимаете, это придало ей силы. Я спустилась, нашла ее и мы вышли на свет. Она была совершенно спокойна, совсем не дрожала, как вечером. Она была спокойна, упряма, и ее рассудок был в полном порядке. И именно тогда она приказала мне дать телеграмму.

– Она приказала именно тогда?

– Конечно, – Доротея вцепилась в колено своей слушательницы. – Так я и узнала адрес. Я вам говорю, той ночью она помолодела лет на десять. Но потом ей, бедняжке, пришлось за это платить. Она была такой, как раньше, умной и решительной. Она вспомнила, что адрес, который был на телеграмме мистера Мэйрика из Гонконга, записан в черной записной книжке. И что лежит она в дорожном секретере. Тогда-то она и продиктовала мне текст телеграммы: «Немедленно возвращайся домой. Это жизненно важно. Габриель» – Вот что было там написано. Я пообещала ей, что на следующий день первым делом пошлю телеграмму. Поэтому утром я послала Молли на почту. Мадам была слаба, поэтому у меня совершенно не было времени диктовать телеграмму по телефону или сбегать на почту самой.

– Итак, Молли послала телеграмму? Поэтому о ней и узнал инспектор? И поэтому вы ее уволили, когда нашли Роберта? Доротея шмыгнула носом.

– Да, это было глупо, – сказала она. – Я потеряла голову. Когда его нашли, я потеряла голову. Я сразу вспомнила, как она тогда бродила по дому. Я не знаю, о чем думала, поэтому не спрашивайте. Я только чувствовала, что не могу допустить, чтобы ее, бедную, допрашивали. И самым простым мне показалось избавиться от девчонки, пока она ничего не успела вспомнить. В наше время было проще, никто ни о чем не спрашивал, и никто ничего не объяснял. Я забыла, что времена изменились. Поднялся такой шум, будто я увольняла не служанку, а члена парламента. И вместо того, чтобы все скрыть, я привлекла ко всему этому особое внимание. Я пришла и рассказала все мадам, а она, моя умная старушка, из всего Этого вытащила и меня и себя.

Тихий голос угас, и на минуту в комнате Наступила тишина. Фрэнсис собралась с силами и задала вопрос, который не давал ей покоя.

– Доротея, – осторожно начала она. – Сегодня ты весь день была рядом с Габриель?

– Да.

Старая женщина выпрямилась в кресле. Ее лицо напряглось, а губы слегка сжались.

– Я ее оставила только на четверть часа, – сказала она. – Она сидела и совершенно засыпала, или мне тогда просто так показалось. Ее в последние дни совершенно невозможно понять – она такая хитрая. Я знала, что ее там никто не побеспокоит, и я пошла убедиться, не забыли ли разжечь огонь в ее комнате. Она была такой расстроенной, и я не могла позволить себе привести ее в холодную комнату. Я вернулась так, как мы и пришли – через дверь мистера Мэйрика и по боковой лестнице. Я вышла через двор, а потом через кухню. Я немного поговорила с Норрисом и женщинами. Он сказал, что только что поднимался в комнату проверить камин, и я подумала, что он вполне мог все подслушать через ту дверь в шкафу.

Я не знаю, многое ли можно там услышать. Но мне показалось, что они просто сгорали от любопытства, потому что все время расспрашивали, о чем мы говорили с Лукаром, но я постаралась ничего не выдать. Я проговорила с ними, наверное, минут десять или пятнадцать, а может, немного больше. Когда я вернулась, они уже нашли мистера Лукара, и все началось.

– Бабушка спала, когда ты пришла?

– Нет, она бродила по комнате. Она была так же бодра и в таком же ясном рассудке, как сегодня. Я заметила в ней перемену. Похоже, все эти проблемы дают ей все новые и новые силы.

Доротея замолчала и задумалась. Через несколько мгновений она улыбнулась.

– Я совсем рехнулась, – сказала Доротея. – Она не могла. Это полная чушь. Даже если бы эту милую старую голову совсем покинул рассудок, и она решилась бы на что-то дурное, то все равно не смогла бы. У нее не хватило бы сил. Это с нами, мисс Фрэнсис, что-то не так. Мы сошли с ума. Мы так испуганы, и все так перемешалось в наших головах, что все мы рехнулись. Она не смогла бы этого сделать. Да и потом, чем?

Фрэнсис ответила не сразу. Цитата из детской книжки с картинками, которую она когда-то читала, запульсировала в ее сознании: «Но если лезвия достаточно остры, ими может использоваться даже ребенок, мой дорогой лорд Берлей».

– Могла ли она это сделать? – рассеянно Переспросила она. – Я хочу сказать, просто Предположим, что у нее хватило бы сил. Могла ли она это сделать? Можешь ли ты допустить, что она это сделала?

Это был риторический вопрос, который требовал резко отрицательного ответа. Но то, что сказала Доротея, ее поразило.

– Нет, если бы только она, конечно, не подумала, что настолько стара, что все это не имеет значения.

– Не имеет значения? – ошеломленно переспросила Фрэнсис.

– Что с ней потом будет. Старики такие смешные, мисс. Они уже так привыкают к мысли о смерти, что они начинают вести себя как-то странно, как люди, собирающиеся в эмиграцию. Она уже так убедила себя, что эта жизнь для нее закончилась, что живет уже вполсилы. Она на редкость небрежно относится к своему телу, как к старому выношенному платью. В сердце она все еще та же нетерпеливая любительница приключений. В сердце она все еще молода, вот она какая. Я не знаю, чего от нее можно ожидать.

– Но все-таки, она не могла это сделать?

– Нет, милая, слава Богу, не могла. – Доротея вытерла глаза одним взмахом широкой ладони. – Мне уже гораздо лучше, – просто сказала она. – Все это дурацкие фантазии. Когда начинаешь об этом говорить, сразу понимаешь, как все это глупо звучит.

– Но все-таки кто-то это сделал, – медленно сказала Фрэнсис.

– А? Да, да, кто-то это сделал, – равнодушно сказала Доротея. – Самое главное, с ней все в порядке, это все, что меня волнует. Она сейчас сидит у камина. Она сегодня вечером опять мило капризничает, и у нее прекрасное настроение. Я пойду посмотрю, как там дела у мисс Филлиды. Если мы приглашаем сегодня сиделок, нужно нам с миссис Сандерсон немного прибрать в комнате. Идите к бабушке, милая. Скажите ей, что я скоро приду.

Перемена, произошедшая в ней, удивила Фрэнсис. Признание облегчило не только ее душу, но и тело, потому что она легко и молодо вскочила на ноги.

– Итак, принимаемся за работу, – сказала она. – Лучше разместить сиделок в старой детской. Там очень тепло. Не беспокойтесь, милая, все будет сделано, как надо.

Фрэнсис проводила ее до двери. Они расстались на лестничной площадке, и Фрэнсис медленно и устало повернула в комнату Габриель. Конечно, Доротея могла теперь порхать по дому и перевернуть горы домашних дел. Что же касается Фрэнсис, то для нее открылись новые пугающие подробности. Почему Габриель бродила по дому в ночь, когда убили Роберта? Почему? И, в конце концов, где именно?

Она вошла в темный альков, где располагалась комната Мэйрика, и уже собиралась постучать, как вдруг услышала, что Габриель с кем-то разговаривает. Высокий тонкий голос звучал очень властно, и все было слышно очень отчетливо.

– Всю свою жизнь я поступала так, как считала лучше для семьи. И сейчас я не вижу причин менять свое поведение. Вам не кажется, что вы ведете себя как низложенный принц?

У Фрэнсис по спине пробежали мурашки. Насколько она знала, в комнате никого не должно было быть, кроме Габриель.

Она рывком открыла дверь и прямо перед собой увидела миссис Айвори. Она сидела лицом к двери в высоком черном кресле, накрытом громадной пуховой шалью. В комнате царил полумрак. В ее черных глазах и на кольцах играли отблески огоньков ярко горящего камина. За ее спиной неясные очертания мебели мягко уходили в теплый сумрак.

Сначала Фрэнсис показалось, что Габриель одна в комнате и разговаривает сама с собой. Она совершенно растерялась, не зная, как себя ведут в таких случаях. Как вдруг немного поодаль скрипнул стул, и навстречу ей поднялся мужчина.

– Дэвид!

Его внезапное появление было так неожиданно, что она сразу обо всем забыла и вскрикнула. Они оба резко на нее зашикали.

– Извините, – ответила она с обидой, которую всегда вызывает такое обращение. – Но я думала, что тебя…

– Арестовали, – вставила Габриель недостающее слово. – Но, кажется, его или отпустили, или он сбежал, – она посмотрела на него вопросительно, но он промолчал. Он стоял посреди комнаты, склонив голову и держа руки в карманах. Несмотря на небрежность позы, чувствовалось, что все тело его напряжено. Его лицо было серьезно.

Фрэнсис посмотрела в его сторону и обнаружила, что он задумчиво, без улыбки, рассматривает ее.

– Я как раз просил миссис Айвори закрыть дом, – сказал он. – Запереть. Выпроводить слуг. Если Филлида больна, пусть отправляется в клинику. Ты, Фрэнсис, можешь пожить в отеле. А сама миссис Айвори может вернуться в Хэмпстед. Нужно очистить дом.

– Что? Сегодня вечером?

– О Боже, да, это нужно сделать сегодня вечером.

– Но, Дэвид, мы не можем. – Возмутившись нерациональностью и непрактичностью предложения, Фрэнсис как-то не сразу поняла, Насколько оно странно. – Мы не можем, – Повторила она. – В любом случае, нам никто и не разрешит. Мы все должны оставаться здесь, пока инспектор Бриди не закончит осмотр в Галерее и опять не придет расспрашивать нас. У парадной двери стоит полицейский, и перед задней дверью тоже. Ты их видел, когда пришел?

– Нет… я… попал в дом другим способом.

– Я услышала, как кто-то стучится в дверь в шкафу. Я подумала, что это полиция, и впустила его. Он даже не удосужился объяснить, как оказался в кабинете моего сына. – В ее голосе не слышалось упрека. Замечание было сделано таким тоном, будто речь шла о каком-то мелком неудобстве, о котором воспитанные люди обычно не говорят прямо.

Фрэнсис посмотрела на маленький шкаф рядом с камином. Дверь была опять заперта. Задвижка была четко видна на фоне обивки. Дэвид с усмешкой проследил за ее взглядом, но промолчал. К прерванному разговору всех вернула Габриель.

– Совершенно невозможно, – сказала она, усаживаясь поудобнее. – А если бы и было можно, я бы все равно осталась. Я хочу кое-что узнать. – Ее голос дрогнул, и Дэвид обернулся к ней. На какое-то мгновение он, похоже, испугался, но потом увидел, как она все-таки стара и слаба, и его тревога понемногу улеглась.

– Я не думаю, что вы хотите превратиться в сыщика, миссис Айвори, – пробормотал он.

Некоторое время Габриель обдумывала его слова.

– Нет, – наконец, сказала она. – Но я очень любопытная старая женщина, и во всем этом ужасном деле одна вещь меня особенно поражает. Во-первых, Мадригал, бедный жалкий Мадригал, умирает от раны в груди. Потом этот гадкий маленький погонщик умирает точно так же. Любой разумный человек поймет, что оба преступления были совершены одним человеком – кем-то, кто и сейчас находится или в этом доме, или в Галерее по соседству. Это так очевидно. Любая женщина, которая не хочет смотреть правде в глаза, просто дура. Но мне кажется очень странной одна вещь – оба дома обыскивали сотню раз, но ни разу не удалось найти орудия преступления. Это мне кажется настолько странным, что я постоянно об этом думаю. И мне в голову пришла одна идея, которая поможет расставить все на свои места.

Изящное викторианское произношение и Изысканный тон придали ее словам особый Драматизм.

– Что это за идея, я не собираюсь говорить ни вам, ни кому-либо другому, – сказала она, – потому что, если я ошибаюсь, это может привести к серьезной и несправедливой ошибке. Поэтому я пока останусь здесь и выясню все сама. Что случилось, мистер Филд?

Взгляд Дэвида стал угрожающим. Он сухо сказал:

– Это очень опасное заявление. Вы еще кому-нибудь об этом говорили?

Габриель некоторое время всматривалась в его лицо, а потом быстро бросила взгляд на дверь в шкафу.

– Вы говорили? – спросил он, немного повышая голос.

– Нет, – сказала она. – Нет, не говорила. Но вы пришли ко мне с предложением, и я объяснила вам, почему не могу его принять. А сейчас, простите, я устала. Фрэнсис проводит вас вниз.

Она сказала это тоном, каким обычно отпускала своих подданных, властно и без объяснений. Он послушно повернулся, но остановился на полпути.

– Вы не должны, – сказал он. – Ради всего святого, подумайте об остальных.

Черные глаза сверкнули, и на мгновение они увидели, какой она была на вершине могущества, когда ее ум был во всем своем блеске, а ее жизнелюбие поддерживало сотни других людей.

– Еще один день, – сказала она очень тихо, чтобы нельзя было услышать через тонкую панель. – Еще один день.

– Что она имела в виду? – прошептала Фрэнсис, когда они вышли в альков. Дэвид предостерегающе взял ее за руку. Он остановился и прислушался. Фрэнсис стояла в тени алькова. Никого не было видно, но отовсюду раздавались звуки. Дом жил. Внизу были слышны голоса. Она узнала голос Годолфина. Ему отвечала незнакомая женщина. А потом заговорил доктор. Дэвид наклонился над ней.

– В доме есть пожарный выход? Говори тихо.

Фрэнсис замерла. Только сейчас до ее сознания дошел прозрачный намек Габриель на бегство Дэвида из-под ареста. Он увидел выражение ее лица, и его голос дрогнул.

– Извини, графиня, – пробормотал он, – ничего не поделаешь. Где здесь потайной выход?

– Здесь, наверху. – Она взяла его за руку и быстро повела в коней площадки к крутой лестнице, ведущей на третий этаж. Они шли молча, пока не оказались на крыше, в узеньком проходе в тени трубы. Наверху было очень темно. Свет шел снизу, предметы и их тени принимали причудливые очертания. Резкий ветер зло трепал их одежду.

Фрэнсис держалась за желоб.

– Иди прямо, – хрипло сказала она. Она дрожала, зубы у нее стучали. – Потом через парапет на крышу соседнего дома. Там только офисы. Все уже ушли, и никто тебя не услышит. Потом ты увидишь железную лестницу и спустишься позади дома. А потом придется прыгнуть с высоты примерно восьми футов. Если будешь осторожен, все будет в порядке.

– Хорошо. Спасибо. – Он не шевелился. В темноте не было видно его лица.

– Иди же, – сказала она. Дэвид легонько сжал ее плечо. Он долго молчал, а потом крепко обнял ее И прижал к себе.

– Поедем со мной.

– Куда?

– В Голландию. Один Бог знает, куда я тебя зову, но давай рискнем… С моей стороны это, конечно, чистейший эгоизм.

– Почему?

Он расхохотался.

– О, дорогая, – сказал он. – Ты прелесть! Ты едешь?

– Я не могу. Филлида больна. Габриель там одна. Нет, я не могу. Я должна остаться с ними.

Он отпустил ее.

– Да, – неожиданно сказал он. – Да, конечно. – А потом быстро и горячо добавил: – Фрэнсис, будь осторожна. Никого не слушай. Ни о чем не думай. И ради Бога, ничего не говори. Присматривай за Габриель. Не оставляй ее одну ни на минуту. Ты меня понимаешь?

– Да. Чего ты боишься?

– Я не боюсь, – спокойно сказал он. – Но ты именно так должна вести себя. Послушай меня. Забудь обо всем. Не думай ни о чем. Не пытайся все это разгадать. Успокой

Габриель. Уложи ее и оставайся в ее комнате. И обязательно запритесь изнутри.

– Ты едешь в Голландию?

– Я не должен был тебе этого говорить. Это типично мужская ошибка. Непростительная ошибка. Ты никому не должна об этом рассказывать. Никогда, что бы ни случилось. Обещай. Дай честное слово.

– Да, – твердо сказала она. – Да, конечно. Честное слово. – В темноте ее слова прозвучали, как клятва.

Дэвид медленно и неуверенно пошел дальше, но потом вдруг вернулся и, наклонившись, быстро поцеловал ее. И, несмотря на трогательность этого прощального поцелуя и какое-то пугающее облегчение, она почувствовала боль. В следующую секунду он уже отпустил ее и осторожно пробирался по крыше.