Текст книги "Нецензурное убийство"

Автор книги: Марчин Вроньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Итак, давай все сначала! – Анинская обмакнула перо в чернильницу. – Он тебе что-нибудь говорил?

Мачеевский кивнул агенту, и они вышли. В коридоре Зыга похлопал Зельного по плечу.

– Пропадаешь ты в полиции попусту. Есть кое-что от Фалневича, – перешел он к делу. – Едем в Двойку. А как по-твоему, эта девка что-нибудь знает?

– Э-э-э, все они ничего не знают, пан начальник, – махнул рукой агент. – Клиент как клиент. Мне нюх говорит, что они с этим ничего общего не имели. Но Наталька ее прижмет, глядишь, что-нибудь да выжмет.

Младший комиссар усмехнулся себе под нос. Старший сержант Анинская не походила на человека, у которого вообще есть имя. А уж тем более – Наталька! Во время налетов на подпольные бордели она не боялась входить ни в одну берлогу. Вроде бы в ходе одной такой акции лично обезвредила типа, который бросился на нее с ножом.

– Есть еще кое-что … – начал Зыга, когда они вышли в маленький дворик у парадного входа. Огороженный сзади главным зданием комиссариата, а с боков его крыльями, с газоном и клумбой, он был бы вполне приятным уголком, где можно посидеть и почитать газету. Был бы – если б не то, что даже типографская краска здесь пахла криминалом. И человек, открывая «Голос» в поисках кинорецензий, невольно натыкался, например, на такие откровения: «…Евреи являются рассадниками порчи. Торговля живым товаром, содержание тайных лупанариев и сводничество и т. п. болячки – в огромной степени дело рук евреев. А при этом – и прежде всего – эти практики, в которых специализируются евреи, значительно растлевают окружение, в котором они находятся…»

– Да, кстати: ты когда-нибудь видел еврея в борделе? – спросил Зыга, чьи мысли устремились за этой неожиданной ассоциацией. Возможно, у него уже была зацепка, которую он искал…

– Бордель – это как рай земной, пан начальник. Поляк и еврей, коммунист и националист, порой, случается, и ксендз… А вы кого-то конкретного имеете в виду?

Они перешли улицу и свернули направо, в сторону Литовской площади.

– А вот, например… председателя Гольдера?

– Председателя Липовского? Где ему, пан начальник. Жена, дети, дом, благотворительность и прогулки на свежем воздухе… К тому же выкрест, а значит, можно сказать: поляк, католик. А что за наводка? – вспомнил агент.

– Давай по очереди. Сначала завтрашний вечер, и даже не говори мне, что условился с какой-то барышней в кино. Мы идем в «Европу».

– У вас что, именины? – заржал Зельный.

– На попойку не рассчитывай. Скромное угощение за счет фирмы. Будешь следить за профессором Ахейцем и адвокатом Леннертом.

– Это же вроде… ваш друг? – Удивленный агент приподнял шляпу и тут же на всякий случай поправил прическу.

– У полицейского друзей не бывает… – начал Зыга и мысленно закончил: «…только знакомые и подозреваемые». – Я хочу знать, о чем они будут говорить. Ты парень симпатичный, а значит посидишь в зале. Фалневича пошлю в холл, а сам подожду внизу. Ага! – обрадовался он, заметив на стоянке такси. – Вот и пан Флорчак! Наконец-то что-то идет как надо. Он нам тоже может пригодиться.

* * *

Флорчак редко когда соблюдал ограничение до сорока в час, но во время быстрой езды на Фоксаль – а он был из числа тех, которым как кость в горле становилось новое название улицы «1 Мая» – они с Мачеевским успели договориться на следующий вечер. Таксист должен был ждать на углу Краковского и Костюшки, чтобы не бросаться в глаза посетителям ресторана и постояльцам отеля.

– Рассчитаемся как обычно, да, пан Флорчак? – спросил Зыга, высаживаясь из машины.

– А я разве жалуюсь, пан комиссар? – Шофер отпустил тормоз и поехал к вокзалу.

Два следователя вошли в комиссариат. За столом, огражденным барьерчиком, сидел молодой участковый и что-то писал чудовищно скрипящим пером. Перед ним раскачивалась, как еврей в синагоге, толстая женщина под пятьдесят и без конца твердила:

– Матерь Божия, Матерь Божия…

Полицейский поднял глаза на входящих, бегло оценил их взглядом, после чего указал на лавку под окном.

– Ждать здесь. Сейчас закончу.

Зыга осознал, что комендант Собочинский, однако, кое в чем относительно его внешности был прав. Он вздохнул и вытащил из кармана металлический служебный значок.

– Но у нас назначено, – язвительно пробурчал он.

– Извините. – Участковый отложил ручку. Баба удивленно смотрела на стоящего рядом с ней мужчину с угловатым небритым лицом и сломанным носом. Беззвучно повторив еще раз: «Матерь Божия», она умолкла.

Участковый отворил калитку и кивнул прибывшим на дверь. Узкий коридор вел к следующей, которую заслонял собой высокий статный полицейский. Зыга подошел к нему, не убирая своей бляхи.

– Пан комиссар Мачеевский? – удостоверился полицейский.

– А что, не похож? – буркнул Зыга.

В небольшом кабинете, развалившись на стуле, сидел за столом полицейский с нашивками прапорщика, начальник комиссариата Шевчик. Посреди комнаты Фалневич поднимал только что опрокинутый стул. Рядом вставал на четвереньки паренек в клетчатом пиджаке и рваном свитере в елочку. Его расстегнутая рубашка-апаш живописно мела выкрашенные коричневой краской доски пола.

– Что с ним? – спросил Мачеевский.

– Ничего, пан начальник, – пожал плечами Фалневич. – Очень неудачно споткнулся и…

– Растяпа! – неодобрительно проворчал Зыга, придавив ногой апаш поднимающегося паренька. Хулиган снова чуть не зарылся носом в пол. – И что-то там пропел?

– К сожалению, пока ничего, – скривился агент. – Но время еще детское…

Бандит поднял взгляд от стоптанных ботинок младшего комиссара. Увидел здоровяка с несвежей физиономией и сломанным носом. Подумал, что уж этот-то круто перейдет к делу, однако мент тут же утратил к нему интерес. Пожал руку прапорщику и присел на подвинутый ему стул. Закурил.

– Мы обнаружили при нем вот это. – Шевчик насадил на карандаш застежку ремешка золотых часов. – «На десятую годовщину свадьбы – любящая Хелена», – прочитал он выгравированную надпись. – Ты женат? – обратился он к пареньку, которого Фалневич как раз усаживал на расшатанный стул. – И уже десять лет?! Даже цыган так рано не женится!

– Звать тебя как? – спросил Зыга.

– Игнаций Кисло alias[46]46
  кличка (лат.).


[Закрыть] Мелкий, шестнадцать лет, три класса начальной школы, безработный.

– Безработный, – повторил младший комиссар. – А часы с пособия?

– Это не мой «косиор», – нехотя взвыл Мелкий. – Я нашел, шел вернуть…

– А от участкового сбежал, чтобы он часы не украл. – Фалневич поправил пальто, как будто случайно заехав парнишке локтем в ухо.

– Шел вернуть, – повторил Мачеевский то ли утвердительно, то ли вопросительно. – Так тебе, наверное, интересно узнать, кто часики потерял, а? Тебе не повезло, потому что это некий типчик, который получил пером в почку. А где нашел? Здесь поблизости?

Паренек кисло кивнул.

– Это тоже чрезвычайно любопытно, потому что того типа убили в другом месте. У него было еще что-нибудь? – повернулся Мачеевский к прапорщику.

Шевчик показал лежащие на столе две банкноты по десять злотых, немного мелочи и пружинный нож. Зыга кивнул прапорщику, и они отошли к подоконнику. В зарешеченное окно виднелся грязный двор с чахлым деревцем и переполненными помойными баками.

– На ваш взгляд, он? – спросил младший комиссар.

– Нет, кореша, – решительно заявил Шевчик. – Но ему прекрасно известно кто. Округа всегда все знает. Когда был взлом табачной лавки, несколько недель весь Косьминек вместо махорки курил египетские, высший сорт. «Нашел», «в магазине перепутали»…

Прапорщик хотел еще что-то добавить, но его прервал телефонный звонок.

– Это вас. – Он передал трубку Мачеевскому.

– Да? – спросил Зыга.

– Салют, Зыга, два вопроса, – услышал он голос Крафта. – Я послал Гжевича в ломбарды, и подтвердилось. Ежик оставил часы на Кармелитской в среду, забрал в понедельник. Ростовщик обратил внимание на его бумажник, бабло едва в нем помещалось.

– Ну-ну, делает успехи, – заметил Мачеевский.

– Гжевич? Да. Кроме того, вернулся Вилчек. Проверил тебе этого свидетеля… – Генек зашелестел бумагами. – Адама Гайеца. Расспрашивал о связях с Биндером и с Ежиком, но пока ничего конкретного. Хочешь подробности?

– Раз ничего конкретного, то нет. Что-то еще? Потому что я занят.

– Нет, до завтра.

Мачеевский положил трубку и снова пригляделся к задержанному. Фалневич и Зельный прохаживались за его стулом так, чтобы, не поворачивая головы, он мог видеть только одного. Хулиганский взгляд парня контрастировал с его по-детски пухлыми щечками. Зыга заметил, что он все с большим трудом изображает из себя взрослого бандита. Один верный ход – и расколется.

Младший комиссар развернул стул и уселся верхом.

– Можешь дальше косить под идиота, – сказал он. – Сейчас нам надоест, и мы вместе с каким-нибудь полицейским отвезем тебя в район. И ручки пожмем на прощание. Ты не особо красноречив, а значит, недолго продержишься, убеждая дружков, что никого не заложил.

– На коленях в комиссариат приползешь, как на Ясну Гуру[47]47
  Место паломничества. На Ясной Гуре в монастыре паулинов хранится чудотворная икона Ченстоховской Божией Матери, которая официально считается покровительницей Польши. – Примеч. пер.


[Закрыть] какую, – добавил прапорщик. – Если сумеешь…

Мелкий сначала буркнул, что часы выиграл в карты у друга соседа, а потом из него постепенно вытянули, что какой-то Усач задал шайке мокрую работу на Жмигруде, что в ней принимал участие Куцый, он же Сташек Бигай. Однако об убийстве Биндера на Краковском Предместье шпана не имела понятия, остальной Косьминек тоже нет, разве что по слухам. Мелкий раскололся полностью, говорил о взломах складов на железнодорожной ветке, об избиениях и кражах, но это были не те дела, которые интересовали Зыгу. Наконец они добрались до той точки, дальше которой тот уже действительно ничего не знал.

– Ну ладно, в кутузку щенка! – Мачеевский встал и, пожав руку Шевчику, двинулся к двери.

– А, чуть не забыл! – Зельный внезапно повернулся к Мелкому: – Ты имеешь право подать жалобу, если тебе не понравился ход допроса.

– А как бы… на кого? – спросил обалделый шпаненок.

Агент наклонился к его уху и показал пальцем на Мачеевского.

– Это дон Хуан Педро де Гонзага, – объявил он театральным шепотом. – Торговец живым товаром.

Выходя из кабинета начальника комиссариата, Зыга давился от сдерживаемого хохота. Зельный и впрямь попусту тратил время в полиции.

* * *

Свержавин поднял взгляд от страницы карманного блокнота, испещренной поспешными записями, полными одному ему понятных сокращений. На полу лежал развернутый план Люблина, на котором были нанесены чернилами актуальные уточнения, десятки чисел и какие-то странные символы.

Стук повторился.

– Вы ошиблись, я в номер ничего не заказывал! – крикнул Свержавин, потянувшись под подушку, где держал пистолет.

– Свои! – послышался из коридора знакомый голос.

Он подошел к двери, приоткрыл. Потом нехотя отворил полностью.

– Мы не договаривались.

– Не договаривались?! – фыркнул незваный гость в светлом пальто, протискиваясь внутрь и тщательно запирая за собой дверь. – Приходит биржевой кризис к президенту Гуверу, а президент ему в ответ: «Мы не договаривались»! Возникли непредвиденные обстоятельства, пан Свержавин.

Прибывший оглядел комнату, перешагнул план города, поднял со стула автомобильную карту и сел. Вынул папиросу, закурил, после чего замер с зажигалкой в руке, ища взглядом пепельницу.

– Сюда. – Свержавин указал на небольшую латунную посудину в форме старомодного треножника. – Вы опять будете искушать меня еще большими деньгами ценой большего риска?

– А для чего еще вы здесь?! – рявкнул мужчина в светлом пальто.

– Не в таком тоне! – Свержавин стиснул кулаки.

– Вы, очевидно, забыли, что только благодаря моим друзьям не торчите в Монтелупо. И что ваши… гонорар зависит от успеха всего предприятия. А есть некто, кто может его затруднить.

– Журналист?

– Нет, на этот раз была утечка из полиции. Значит, слушай! Есть один человек, который сегодня ночью собирается повеситься. Однако ему надо немного помочь…

* * *

Манек осмотрелся на углу Желязной и Крентой. Всего в нескольких окнах домов, где жили рабочие, тускло мерцал огонек лампы, остальные жильцы либо экономили на керосине, либо уже спали, чтобы на следующий день не опоздать на работу. Мама Манека тоже не раз разорялась, чтобы он пошел куда-нибудь на железную дорогу или на кирпичный завод, иначе, если бандиты его не убьют, то он сам закончит в тюрьме. Но у него была работа – легкая, хорошо оплачиваемая и… увлекательная. И он не должен был беспокоиться, что проспит, потому что вставать никогда не надо было раньше полудня.

Манек неспешно направился в глубь Крентой. Его сразу окружила тьма, но среди здешних складов и заборов он передвигался свободно. Жаль, только среди здешних. Когда пару дней назад Куцый показал им этот проход на Жмигруде («Здесь айда в ворота, через внутренний двор, в подвал, по лестнице вниз, два раза налево, наверх и оказываешься, курва, на Замойской»), Манека заело, что Бигай такой бывалый даже в центре.

Сейчас парень миновал склад, рядом с которым рвался на цепи старый беспородный пес. Сторож сразу же приковылял, успокоил пса лаской и загнал в конуру.

– Добрый вечер, пан Новик, – поклонился Манек.

Инвалид пробурчал что-то себе под нос, поднимая руку к потрепанной фуражке.

Манек подошел к низкому, погрузившемуся почти по самые окна в землю каменному дому, который после наводнения, случившегося несколько лет назад, до сих пор еще слегка попахивал гнилью. Дверь в сени была приоткрыта. Никто, однако, перед ней не стоял. Лишь заглянув внутрь, парень заметил огонек папиросы.

– Что, Граба, мороза боишься? – спросил Манек, когда при взмахе руки огонек осветил лицо сидящего на ступеньках коренастого головореза со шрамом на щеке.

– А что? Снег падал, не хочу чахотку подхватить.

Они пожали друг другу руки.

– Уже почти все здесь, – добавил Граба.

– А ты чего на лестнице? Ты что, дворник? – пошутил Манек.

– Ну, дворник, не дворник… – Коренастый пожал плечами. – Куцый Цельку лапает, а меня злоба душит.

Манек серьезно кивнул. Каждый из них не раз был готов лопнуть со злости, что Бигай берет себе, что хочет. Но так ведь было всегда, пора бы привыкнуть. Тем более что корешам честно отстегивал долю, а если на него находило, то и добавлял чего. Но любовь есть любовь! Какая разница, что Целька и Граба разбежались уже месяц как, но когда кто-то обрабатывает твою бывшую, завсегда злоба душит.

Через узкую кухню, заставленную бутылками, они прошли в большую комнату, в которой стояли две кровати, стол, шкаф, пара стульев и табуреток, все разномастные. Бигай сидел на койке и чесал волосатую грудь. Потом хлопнул Цельку по заднице и загоготал:

– Ну доброй ночи, барышня!

Она взяла пальто и вышла, стараясь не смотреть на Грабу. Манек заметил, что у девушки новое платье в модную встречную складку. И чулки… похоже, что шелковые, как у лучшей курвы.

– А где Мелкий? – Куцый потянулся за папиросой.

– Холера его знает. Запил где или еще что, – пожал плечами Манек. – Я его сегодня не видел. Что это за новая работа? – спросил он, изо всех сил стараясь говорить безразлично.

– Американская. – Бигай подмигнул корешам. Показал на литровую бутыль на столе. – Пускай кто-нибудь разольет. А Мелкий, – он харкнул на пол, – все равно годится только кур щупать.

Они уселись за стол вшестером: Куцый, Манек, Граба, двое братьев Борковых и Здун.

– Утром мы поболтали с Усатым… – начал Бигай и в нескольких словах рассказал, в чем должна состоять завтрашняя работа.

Манек аж водкой захлебнулся, когда услышал, что они нападут на какого-то клиента из такси, которое приедет со стороны Десятки – нового района, где разные фраера из города ставили себе виллы. План был, как обычно у Усатого, четко продуманный. Сначала он проедет мимо них на бордовом автомобиле (Манек тут же подумал: «Курва, как выглядит бордовый цвет?!», – но Куцый сказал это так, как будто бы знал), и только потом появится такси с клиентом.

Под конец Куцый потянулся под топчан и вытащил старый чемодан, а из него – обернутые тряпками револьверы.

– Пушки?! – Здун, который уже давно беспокойно вертелся на жестком табурете, чуть не задохнулся. Табурет заскрипел, как будто вот-вот развалится. – Курва, Куцый, не моя специальность! Я честный вор.

– А кто позавчера ходил со мной на мокрое дело? – напомнил ему Бигай.

– Ходил, не ходил, не я ж его пырнул! – вскочил с места Здун, после чего добавил спокойнее: – Припугнуть фраера перышком можно, даже пушкой, но чтобы… Но, курва, Куцый, это какой-то нехилый ловкач. Он нас замочит.

– Ты не задарма работаешь, – буркнул Манек.

– А сам он что? Такой крутой и сдрейфил?!

Они заткнулись, когда Бигай отставил стакан и тоже встал.

– Не нравится тебе, отчаливай! – заорал он. – И молись, корешок, потому как – если что, буду знать, кто нас сукам продал! Только не пожалей… – Он повернул барабан револьвера и оттянул большим пальцем курок.

– Ну ты чего, Куцый? Я это так только … – Здун сел и выпил. Однако не помнил, когда в последний раз водка настолько у него не шла.

– Ладно. – Бигай вытер губы. – Кончаем лакать. А Усатый не сдрейфил, он сам сегодня на мокруху идет. Мы должны отвлечь внимание.

– Что ж ты раньше-то не сказал… – проворчал удивленный Граба.

– А чего языком молоть? Усатый говорил, что один фраер сегодня ночью повесится, – загоготал Куцый. – Мы ему только помощь окажем…

Четверг, 13 ноября 1930 года

Даже бокс не доставил Мачеевскому удовольствия. Особенно такой бокс! Однако он понимал, что с покалеченной рукой Леннерту трудно драться лучше. Когда тот несколько раз скривился от боли, наткнувшись правой перчаткой на защиту Зыги, младший комиссар перестал боксировать и отбивать удары и только уклонялся. Если б это был хотя бы технический поединок, а то – просто тебе боксерская школа для юных гимназистов! Хорошо, что тренер Шиманский ушел в другой конец зала и этого не видел.

A у младшего комиссара было большое желание кому-нибудь как следует врезать.

– И как? Дошло до тебя что-нибудь после нашего разговора? – спросил вдруг Леннерт. Он сменил ритм, сохраняя дистанцию, и атаковал левым боковым. – Говорю тебе, притормози, не то через пару лет с тебя вообще толку не будет. А тут еще кризис надвигается… Ух! – Он снова наткнулся. – Последний звоночек, чтобы ухватить пару злотых. Через год даже ментам могут прибавки урезать. Я знаю, что говорю.

Зыга стиснул зубы и вошел в ближний бой. Работая корпусом, бил раз за разом по ребрам. Ощутив исходящий от Леннерта жар, запах пота и одеколона, он взбесился, как хищник, почуявший кровь.

Это продолжалось не больше минуты. Адвокат сразу перевел в клинч, и им пришлось разойтись. Скривившись, Леннерт потряс пару раз правой рукой.

– Что ты сегодня такой психованный? – рявкнул он.

Мачеевский хотел, в свою очередь, спросить, почему приятель не упомянул ему об Ахейце. Хотя, с другой стороны, он что, должен был? Если Леннерт принимал участие в финансировании работ в Замке, то, естественно, его связывали с профессором какие-то дела. И он не Дух Святой чтобы знать, что Зыга интересуется Ахейцем.

– Извини, – буркнул младший комиссар.

– Что «извини»?! – крикнул Леннерт. – Боксируй, еще не время чаевничать!

Теперь уже Мачеевский следил за собой, чтобы отделить борьбу от собственных мыслей. А мысли копошились у него в голове, как белые червячки, откормленные перед рыбалкой. Вся эта неделя, это расследование… а шло бы оно! Даже Руже не позвонил… Все перестало складываться, когда он наткнулся на Гольдера.

Это очень по-польски, спохватился он, все валить на еврея. Холера, с любым другим он был бы осмотрительнее, а к этому заявился, совсем как идиот. На что он рассчитывал? «Ай, вай, помилуйте, пан начальник?!»

Он испытывал оборону Леннерта короткими ударами. В конце концов тот дал себя запутать и опустил защиту. Зыга атаковал. Юрист мог отбить удар, но предпочел на шаг отступить. Наверное, берег руку.

– Стасек, а ты хорошо знаешь этого… – начал Зыга, но не успел добавить: «Ахейца», потому что внезапно получил тычок правой в ребра.

– Удар! – Леннерт отскочил и с минуту стряхивал боль с раненной ладони. – Может, закончим в следующий раз? Как ты насчет субботы?

– Конечно! Пусть будет суббота, – пробормотал Мачеевский.

* * *

Когда младший комиссар, опоздав не больше чем на пять минут, вошел в кабинет, его уже ждал Вилчек.

– Что это ты так рано на инструктаж? – спросил Зыга.

Агент нерешительно посмотрел на Крафта, потом снова на Мачеевского.

– Ну говори, что там. Гайец обнаружил, что ты его ведешь?

– Хуже, пан начальник, – вздохнул Вилчек. – Этот Гайец повесился. Вы сами велели деликатно, поэтому вчера я на самом деле почти ничего не выяснил, кроме его адреса и нескольких знакомых. Хотя знакомых у него немного, нелюдим. Сегодня я должен был к этому вернуться, только вот он утром не явился на работу и…

– Откуда ты узнал?

– Был рапорт из Двойки. Мне сказали, когда пришел на службу.

– Кто туда выехал?

Крафт заглянул в бумаги, которые получил на входе от дежурного. Он еще не успел их просмотреть.

– Не угадаешь! – Он покачал головой. – Томашчик. Два часа назад.

Мачеевский сел. Это уже ни в какие ворота не лезло. Томашчик хотя бы из чистой вредности скорее приказал бы вытащить Зыгу из постели, чем сам взялся бы за типично криминалистскую, рутинную работу. А если даже не Зыгу, так кого-нибудь из сыщиков.

– Почему он? – спросил Крафта Мачеевский.

– У него было дежурство, – сказал заместитель. – Согласно графику. В диспозиции с шести утра был еще Гжевич. Факт, мог бы отдать приказ, чтобы Гжевича выслали, но поехал сам.

– Вот именно… – задумался Зыга. – Шерлок Холмс из Гжевича никакой, но Томашчик этого еще не знает. Ну и вообще, чтобы составить обыкновенный протокол, особого ума не надо.

– Может, комиссар Томашчик самоубийц любит, – пошутил Вилчек, почесывая свой рябой нос.

«Самоубийц любит», – мысленно повторил Мачеевский и вдруг ударил кулаком по столу. Невероятно, он, должно быть, получил по голове от Леннерта, если только сейчас это замечание помогло ему разглядеть смысл новой мозаики. А ведь она была очень простая! Томашчик схватил Закшевского, Закшевский слил ему, что видел Гайец. Услышав это, Томашчик наверняка весь покрывается холодным потом, потому что знает о ком-то, кто будет весьма недоволен появлением неожиданного свидетеля. Хватается за телефон, и через пару часов Гайец погибает.

– Кто еще знал, что ты его ведешь? – повернулся к Вилчеку младший комиссар. Тем временем в голове у него, как шестеренки какого-то механизма, прокручивались факты и фамилии: Биндер, Ахеец, Ежик, Гольдер, теперь Томашчик… Тут машина застопорилась: в шестеренках явно не хватало пары зубцов. Клозетная порнография из «Выквитной» не проясняла, кого предупредил политический следователь. Ахейца, Гольдера?! Томашчик больше всего ассоциировался у Мачеевского с Ежиком; эти двое, несомненно, были из одного теста, но с цензором поговорить бы уже не удалось – разве что с помощью спиритического сеанса.

– Кто знал?… – задумался агент. – Ну, вы, комиссар Крафт, я… Больше никто… Да, пожалуй, что никто.

– Никто?! – рявкнул Зыга. – Уж я этого коммуниста прижму! – Он схватил с вешалки пальто и шляпу.

– Но в чем дело? – только и успел спросить заместитель.

– Еще не знаю. Буду через час!

* * *

– Салют, Юзек. – Мачеевский расстегнул пальто и сдвинул шляпу на затылок. Дверь камеры закрылась у него за спиной.

Закшевский сидел на табурете за старым столом, который, наверное, служил заключенным еще при царе, и что-то писал химическим карандашом на бумажном бланке.

– Салют, – кивнул он. – У тебя был очень удивленный вид, когда мы встретились в комиссариате.

– Крыло, правда, северное, зато отдельная камера… – Младший комиссар огляделся, как гость, оценивающий только что снятый номер в отеле. Посмотрел в зарешеченное окно. – О, с видом на синагогу! Даже бумагу и карандаш тебе выдали. Сам видишь, какие мы гуманисты. В Советах ты как политический подбирал бы уже зубы с пола.

– Буржуазная пропаганда! – рявкнул поэт. – Почитал бы лучше, что пишет Джордж Бернард Шоу.

– Старая российская школа, – поморщился Зыга. – Ему показали то, что сами хотели. Слыхал, наверное, про потемкинские деревни? Но я не ради пустой болтовни… – Он подошел к столу. – Что ты там калякаешь?

– Я не хотел болтать с Томашчиком, и он мне велел самому написать показания. Ну, вот я и подарю ему мой поэтический манифест.

– Покажи.

Среди перечеркнутых слов, нарисованных быстрыми штрихами голых женщин и воистину дадаистических узоров Мачеевский вычитал несколько законченных строф:

 
ты у нас добрый поляк
жена трое деток служба
как же тебе далёки
слова затишье пред бурей
но когда со сжавшимся сердцем
вздрогнешь под браунинга дулом
поймешь о чем скулили
эти мои стишки
 

И дальше – написанное в уголке страницы, наверное, отрывок другого стихотворения:

 
с пясков с косьминека с броновиц
увидишь выходим все разом
полиция не поможет
дрожите буржуи!
 

– В пен-клуб тебя никогда не примут, – пробормотал Зыга.

– А ты в этом особо разбираешься! – махнул рукой Закшевский.

– «Дулом – стишки»? Или это: «полиция не поможет»?! Как ты низко пал, Юзек. Коммунизм из тебя все мозги высосал.

– Ты сюда рецензировать пришел? – спросил задетый за живое поэт. Сгреб бумаги и перебрался на нары.

– Два вопроса. – Младший комиссар сел рядом с Закшевским. – Во-первых, извини, что мне не удалось тебя отсюда вытащить. Но каким образом Томашчик сумел тебя схватить?

– Моя вина, моя вина, моя величайшая вина, – ударил себя в грудь арестант. – Как в варшавском шлягере о Фелеке Зданкевиче. – И принялся напевать, немного меняя слова:

 
Ложись, мой Юзек, ведь ты же пьян,
Ложись, мой Юзек, ведь ты ж устал,
Ложится Юзек и сладко спит,
А его баба стучать бежит,
Бай-рум, та-ри-ра бай-рум…
 

– Что-то ты слишком веселый для арестанта! – резко оборвал его Зыга.

Закшевский умолк и волком уставился на младшего комиссара.

– А что тебя волнует? – спросил он наконец. – На меня женщина настучала, твоей вины тут нет. А если тебе от меня что-то надо, то тут говорить не о чем. Мы квиты.

– Не до конца!

Мачеевский внезапным броском повалил поэта на нары и придавил его к стене. Закшевский пытался отбиваться вслепую, но с лицом, втиснутым в пыльное одеяло, не мог шевельнуться, терял дыхание.

– Меня интересуют твои столь меткие ассоциации, Юзек, – неспешно продолжил каверзным голосом младший комиссар. – Настучала и счастлива. А ты на кого настучал, что у тебя рожа такая довольная, а?!

– Ку… ва, Зы… а… – задыхался арестант, – ты чего?

– Это я спрашиваю: «Ты чего»! Ты чего, радость моя, настучал Томашчику? Пшёл вон, чума тебя забери, я подозреваемого допрашиваю! – рявкнул он, услышав, что вертухай шуршит под дверью.

– Так точно, пан комиссар! – Глазок с тихим скрежетом закрылся.

– Ни… чего… – выдавил Закшевский.

– Ничего? Как спортсмен спортсмену?

– …сти, ку… ва, задуши…

Мачеевский немного ослабил хватку.

– Гайец мертв, – сказал он. – Его убрали через день после нашей встречи. Если это ты стукнул про него Томашчику…

– Зыга, ты себе по башке стукни! Лучше дубинкой… Чтобы я стучал Томашчику?! – Поэт был не просто в бешенстве – он был оскорблен до глубины души.

– Ладно. – Младший комиссар, отпустив его, встал. – А ты уверен, что у тебя как-то не сорвалась с языка его фамилия? Случайно.

– Я опытный конспиратор, сам ведь знаешь, – сказал с горделивой ноткой Закшевский.

Мачеевский обошел молчанием, что он думает о конспиративных навыках люблинских коммунистов. Слишком много он слышал от отца и дяди о прежней ПСП[48]48
  Польская социалистическая партия, существовала в 1892–1948 гг. – Примеч. пер.


[Закрыть], чтобы заверения редактора «Нашего знамени» могли произвести на него впечатление. Да и сам принимал участие в его шпионских играх на Кравецкой.

– Может, он так тебя укатал, что ты совсем сдурел?

– Сам ты сдурел! – распетушился арестант. – Хоть он меня и допрашивал несколько часов, я все время повторял одно и то же. Сам слышал. Он: «Твоя фамилия?» – а я: «Дзержинский». И дальше в том же духе, пока ему не надоело. Я получше твоего знаю, что либо имеешь обдуманную отмазку и этого держишься, либо все время запираешься. А чтобы о Гайеце? Да ни в жисть! Тогда мне пришлось бы колоться, что со мной был ты, потому что все равно б выяснилось.

– Об этом лучше даже не думай, Юзек. Храни тебя Господь! – посоветовал сладким голосом Зыга. – Итак, заключая научно, не ты?

– Не я. Зуб даю.

Младший комиссар едва заметно улыбнулся. В устах Закшевского эта блатняцкая клятва звучала натуральнее, чем когда ее произносил Зельный. Несмотря на то что, в отличие от прилизанного агента, поэт учился в люблинском университете и какое-то время вращался в снобистских артистических кругах, но в душе он был самый натуральный хулиган. И если уж зарекался «зуб даю», это должно было быть чистой правдой.

– Холера! – буркнул Мачеевский. «А значит, утечка от нас», – мысленно добавил он.

– Чего ты так, Зыга? – Поэт был настолько удивлен, что даже на минуту забыл о своей обиде. – Ну, допустим, нашего Гайеца убрал не Томашчик?

– А это уже, Юзек, не твоя забота. Лучше вообще забудь о встрече с Гайецом. Не затем, чтобы меня покрывать, – это дружеский совет. Ради твоей безопасности. Руку? Насколько я знаю, отель у тебя здесь только на двое суток, а как выйдешь, дам тебе реванш на ринге.

– Руку. – Закшевский протянул ладонь. – Если б ты все же что-то мог сделать… Факт, камера по первому разряду, но скука тут страшная.

– Понятия не имею, но подумаю. Только тогда ты снова станешь моим должником, – добавил он и стал колотить в дверь. – Надзиратель!

В тюремном коридоре раздались шаги вертухая. Тявкнул отворяемый засов.

* * *

Еще из Замка Мачеевский по телефону велел Крафту вызвать в комиссариат Фалневича и Зельного, хотя согласно служебному графику они начинали только с двенадцати. Когда они явились, младший комиссар запер дверь кабинета изнутри.

– Что-то случилось, пан начальник? – спросил обеспокоенный Фалневич.

– Здесь все время что-то случается, – буркнул Зыга. – Здесь не часовня, а следственный отдел. Вилчек, вспомни полностью вчерашний день. Час за часом. С кем говорил, кто тебя видел? Каким образом, в конце-то концов, младший комиссар Томашчик дознался, что мы ведем Гайеца?

Агент перечислил начальника канцелярии на сахарном заводе, дворника, a с помощью записей в блокноте воспроизвел даже весь путь на Пяски и обратно.

– Я ни с кем об этом задании не говорил, пан начальник, Богом клянусь! – бил он себя в грудь. – Вернулся, написал рапорт и сразу отдал его комиссару Крафту.

– Пан начальник, может, мы с Фалневичем прижмем Дудажа? – предложил Зельный.

– А может, я подам официальный запрос Томашчику? – постучал себя по лбу Зыга. – Вы двое поедете со мной на место. Вилчек, какого пса, не хочу вас ничем обидеть, но вы явно допустили где-то ошибку, что-то недоглядели… Что есть, то есть. Ну и?

– Пан комиссар… – вмешался неуверенным голосом Крафт, нервно оглядываясь на агентов. – Помните, я вчера вам по телефону звонил? В Двойку, – напомнил он. – Тогда на минуту заглянул Томашчик. Мог услышать.