Текст книги "Нецензурное убийство"

Автор книги: Марчин Вроньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Дела несколько осложнились в среду. Обеспечение транспортом раскопок в Замке прошло гладко. Сразу после десяти вечера грузовики с надписью: «В. Греляк – Перевозки», груженные еврейским золотом, выехали на Варшавское шоссе. И тут на Свержавина внезапно свалилась очередная работа на Влосчанской. Он не любил оставлять за собой два трупа в одном и том же городе.

Еще больше он не любил заводить новые знакомства, однако когда хотел, умел почти молниеносно завоевать дружбу случайных знакомых, особенно не слишком смышленых, как этот Гайец. Отвращение вызывали только эти уголовники, на которых так настаивал его нынешний шеф. Но он свое дело сделал и даже успел на представление в кабаре на Шпитальной. Показался еще и в нескольких ночных трактирах, дал щедрые чаевые танцовщице в «Под стрехой» и вернулся под утро в «Европейский», прикинувшись не менее датым, чем остальные вкусившие ночной жизни постояльцы отеля.

Зато в четверг все шло как по маслу. Правда, Ахеец не позволил себя купить, но этот вариант был предусмотрен. Пока профессор работал в замковой часовне, Свержавин успел сыграть роль электрика, а потом, в «Европе», пьяного недотепы. Идя в номер, увидел мента у номера Ахейца, а потому, даже не переодевшись, сунул в карман фальшивые паспорта и свои блокноты, после чего тут же направился в город – на всякий случай, подкрепить алиби.

В театре, как можно было прочитать в афише, вечерний спектакль давала «плеяда варшавских комиков и характерных актеров». Однако Свержавин уже не раз убеждался: мало что бывает столь претенциозно и провинциально, как гастрольные выступления третьеразрядных столичных актеров. Впрочем, если бывал в таких театрах, как Мариинка, Станиславского или Большой!.. Собственно, поэтому он и ушел, не дожидаясь конца первого акта.

Зато кабаре «Фраскатти» на Шпитальной снова показало класс. Правда, та изящная танцовщица, которую он в прошлый раз заприметил, не выступала. Зато сидя здесь, у самой сцены, перед всем залом, чтобы как можно больше людей его запомнили, он мог отметить, что и у остальных «гёрлз» все на месте. Они как раз исполняли очень забавный номер об уланах, высоко поднимая ноги наподобие породистой кобылки, когда Свержавин почувствовал, как кто-то похлопывает его по плечу.

Обернувшись, он увидел этого полячишку, своего назойливого заказчика.

– Наконец-то я вас нашел. Выйдем в холл, – потребовал тот.

Свержавин бросил взгляд на часы: было уже больше половины второго. Представление шло к концу, и близилась пора менее артистичной, хотя и столь же интересной части ночи. Он еще раз с долей сожаления посмотрел на танцовщиц, рысивших по сцене в коротких юбочках и кителях, увешанных причудливыми аксельбантами. Допил последний глоток шампанского и бросил банкноту на стол.

Когда они оказались у окна рядом с выходом, шеф рявкнул ему в ухо, не пытаясь казаться пай-мальчиком:

– Ты просрал дело! Ахеец жив, а в отеле полно полиции.

– Мы с вами гусынь не пасли, уважаемый, – заметил Свержавин, – а стало быть, повежливее. Впрочем, мы-то с вами не в кутузке. Полицию я и сам видел, но это не значит, что…

– На этот раз – значит, – оборвал его собеседник.

– Что провалилось? – по-деловому спросил русский.

– Это сейчас имеет столь же мало значения, как и ваши безупречные манеры! – фыркнул заказчик. – Вы должны завершить начатое. Я пригнал для вас автомобиль, стоит у театра. – Он указал рукой за окно, где бордовый «пежо», казалось, светится, как бордельный фонарь.

– Это что, рабочая машина?! – фыркнул Свержавин. – Да вы с ума сошли! С таким же успехом, пан, ты мог бы увесить меня игрушками, как рождественскую елку.

– Вы не поняли? – Собеседник схватил его за лацканы пиджака. – Если Ахеец жив, полиция знает о моей роли в… нашем предприятии. Вы их отвлечете, а я… я что-нибудь придумаю. Вы отвлечете их! И для этого такая машина – в самый раз.

– Не нравится мне этот план. – Русский снова глянул на «пежо». Автомобиль блистал, как хер собачий, но казался надежным, быстрым, и явно мог с места развить большую скорость. – Если вы не врё… не ошибаетесь, я должен отыскать профессора.

– Если я попадусь, то ты, пан, можешь со своим гонораром распрощаться. И покрывать я никого не намерен. – Он ослабил галстук. – А кроме того, вас тоже уже могут разыскивать. Поедешь, пан, по городу, а когда увяжется «хвост», уведешь его, пан, на задворки. И… – Заказчик едва заметно улыбнулся. – И вернешься, пан, по Быхавской, обязательно проехав мимо угла с Гарбарской. Это важно. Знаешь, пан, где это?

– Знаю. Что дальше?

– Там кое-кто ими займется. Выстрелы, надо думать, вас не испугают. Потом попрошу вас повернуть на Гарбарскую и помочь ребяткам. Ну а сопляки будут уверены…

– …что это их таинственный усатый шеф, – догадался Свержавин. – Да-да, – добавил он, увидев удивленную мину заказчика. – Вы меня недооцениваете. Я в вашем захудалом городишке уже несколько дней, а мне этого достаточно, чтобы знать, о чем говорит за водкой здешняя братва. Также полагаю, что вы не показывались им ни днем, ни при хорошем освещении…

– Если вы и впредь будете столь сообразительны, мы справимся. Ну, давайте, мне некогда!

– Понятно. Ключи!

И теперь Свержавин до предела выжимал педаль газа, мчась в направлении Наленчува. Он до сих пор не мог понять, каким образом Ахейцу удалось ускользнуть. Мысли блуждали своими путями, но никуда не вели.

Он даже вспомнил, как тридцать лет назад отец поколотил его, когда он, заболтавшись с соседскими мальчишками, ввалился в церковь через несколько минут после того, как поп начал службу. Да, точно так же он опоздал и в последнее воскресенье…

– Не рыпайся, сопляк! – рявкнул Свержавин на одного из бандитов, который как раз опустил окно и выставил револьвер. У юного хулигана рука аж дрожала от возбуждения.

– Сниму шофера, и они всмятку! – загоготал парень. – А чо? На спор?

– На спор, что, если авто дернется, ты можешь влепить пулю в наше заднее колесо. В лучшем случае попусту израсходуешь патрон, а другого не родишь. И запомни, сволочь, стрелять надо тогда, когда имеешь шанс попасть.

* * *

Наленчувское шоссе бежало на запад, то карабкаясь в гору, то спускаясь вниз. Оно было пустым, только облетевшие деревья выплывали из рассветной мглы прямо по сторонам, порой в опасной близости от объезжающей выбоины машины.

Кудреля тихо матерился себе под нос, когда преследуемый «пежо» исчезал за поворотом – благодаря маленьким размерам он ловко лавировал между дырами в покрытии, помнившем еще царя. Однако на прямых участках «CWS» быстро догонял бордовое авто.

– У вас есть атлас автомобильных дорог? – спросил Мачеевский.

– В «бардачке», – ответил водитель, не отрываясь от шоссе.

Трасса была обозначена красным пунктиром: «второстепенная дорога, в большинстве случаев пригодна для автомобилистов», однако таковой она оказалась лишь в теории. Или в «меньшинстве случаев». Под Томашовице они въехали на полностью раздолбанный участок, гравий хрустел под колесами, машина то и дело подпрыгивала, проваливаясь в колеи. Водитель снова врубил сирену. Они промчались по поселку со скоростью больше сорока километров в час, сопровождаемые бешеным лаем дворняг. По дороге попался местный полицейский на велосипеде, но прежде чем он прислонил свой транспорт к плетню и снял перекинутую через плечо винтовку, оба автомобиля успели проскочить мимо.

Зыга изучал карту, пытаясь предугадать, что станут делать беглецы.

– Вонвольница, там он наверняка подастся влево, на Незабитув. На Пулавское шоссе, похоже, не сунется. Холера, надо бы предупредить тамошний участок. Вернуться в поселок? – спросил он шофера.

– Лучше позвонить со станции в Мотыче. Если поторопятся, может, успеют перекрыть шоссе. Делов-то – две телеги поставить, и всё!

– Может, и успеют, а может, и нет. Ладно, вперед!

За Томашовице пошли очередные резкие повороты в объезд крутых склонов оврагов. Покрытие было, однако, получше, и они выжимали почти до семидесяти в час. Мотор «CWS» рычал на высоких оборотах. Зыга сидел, вжавшись в спинку кресла, борясь с тошнотой.

– Может, попробовать сейчас, пан начальник? – Фалневич выглянул в окно и приготовился стрелять. Полицейский с автоматом тоже опустил стекло со своей стороны. В салон вместе с тяжелым и влажным воздухом ворвался пронизывающий холод.

– Нет, я не хочу месива на шоссе, – сказал Мачеевский.

Из-за очередного поворота они выехали на прямой участок дороги. Слева показалась железнодорожная насыпь, где-то впереди уже близко была недавно построенная станция в Мотыче. Внезапно сквозь рев мотора прорвался свист паровоза.

– Холера ясная! – закричал водитель. – Видите?

Впереди, чуть правее, со стороны Варшавы и Пулав, туман отчетливо сгущался. Нет – до младшего комиссара тоже дошло, что это был не туман, а клубы дыма от локомотива. «Пежо» отчаянно рванул вперед – видимо, его водитель тоже понял, что это последняя возможность прорваться через пути, пока дежурный не опустил шлагбаум.

– Даже если он успеет, нам не проскочить, – покачал головой шофер. – Никаких шансов, пан комиссар.

– Фалневич! – Зыга повернулся назад. – Как только затормозим, выскакивай и беги к дежурному, чтобы предупредил участок в Вонвольнице. Холера! – вспомнил он. – Будка на той стороне!

Уже виден был бело-красный, медленно опускающийся шлагбаум. Поезд приближался к станции…

Внезапно «пежо» подскочил на ухабе и чуть сбавил скорость. Совсем чуть-чуть, может, на пять – максимум десять километров в час, но водитель преследуемой машины должен был понимать, что, даже если прорвется через опущенный шлагбаум, перед локомотивом он проскочить не успеет. Вдобавок что-то случилось с механизмом рогатки. Вместо того чтобы ровно идти вниз, шест перескочил несколько делений и закачался, будто удочка в момент клева, как успел подумать Мачеевский.

Бордовое авто, взвизгнув покрышками, остановилось, и из него выскочил мужчина в светлом пальто. Он стремительно бросился в сторону поезда, первый вагон которого как раз миновал переезд.

– Выходим! – закричал Зыга, дергая ручку. – Стой, полиция! Стрелять буду! Стой, Леннерт!

«CWS» заблокировал дорогу. Кудреля вытянул ручник и встал с пистолетом в руке на широкой ступеньке, рядом с запасным колесом. Полицейский дал короткую серию выстрелов в воздух. Фалневич уже бежал к «пежо», целясь в заднее стекло автомобиля.

– Осторожно! – предупредил агента Мачеевский. – Леннерт вооружен!

Бандиты, оставшиеся в авто, как будто сдурели. До них далеко не сразу дошло, что шеф их подставил, а сам собирается вскочить на поезд и удрать.

Снова пронзительно засвистел локомотив. Мачеевский разглядел пригнувшийся силуэт человека, который уже тянулся рукой к поручню вагона третьего класса.

– Леннерт, бросай оружие! – закричал младший комиссар.

Усатый повернулся и, оценив, что еще успеет вскочить в поезд, присел на колено с пистолетом в вытянутой руке. Он выстрелил дважды.

Кудреля первый ответил огнем, прикрывая полицейского с автоматом, который бежал, пригнувшись, вдоль путей. Фалневич стоял, расставив ноги, на уровне задних колес «пежо», целясь в окно со стороны пассажира. Младший комиссар хотел погнаться за беглецом, но надо было помочь агенту. Подбежав к «пежо», он занял позицию по диагонали, у левого заднего колеса.

 – Бросай оружие! Руки вверх! – заорал он.

Краем глаза он отметил, что десятка полтора пассажиров поезда прилипли к окнам. Какая-то идиотка даже подсадила ребенка. А беглец, уже стоя на ступени вагона, выстрелил снова.

– Черт! – рявкнул Зыга. – Осторожно, поезд!

Полицейский с автоматом повалился в сухие стебли у насыпи.

«Ранило!» – подумал младший комиссар.

Но нет, в следующее мгновение полицейский встал на колени и дал две короткие очереди. Усач в светлом пальто выронил пистолет, выпрямился и весь изогнулся вперед, словно хотел непременно разглядеть последний вагон…

– Леееннееерт! – воскликнул Зыга. Хотел было броситься к нему, но остановился. Он должен был страховать Фалневича.

Усатый упал со ступеньки, скатился с насыпи. В этот самый момент дернулась ручка «пежо». Открылась задняя дверца, и из авто вышли двое парней, подгоняемые окриками Фалневича.

– Откуда у вас авто? – подскочил к ним Зыга.

– Угнал, – пожал плечами тот, что повыше.

У Мачеевского дернулась рука. Ему хотелось заехать бандиту дулом револьвера.

– На колени! – рявкнул он.

– Я здесь, могу принять! – услышал Зыга позади себя голос Кудрели.

Младший комиссар признательно кивнул ему и побежал к железнодорожным путям. Полицейский стоял там, опустив автомат и утирая пот со лба.

* * *

– Я хотел только дать очередь по ногам, пан комиссар… – стал оправдываться полицейский, но Зыга его не слушал.

Он медленно подошел к телу. Светлое пальто отчетливо выделялось среди серого сухого чертополоха, а может крапивы – холера его разберет, какой травой поросли усыпанные гравием пути. Мужчина лежал на животе, а в нескольких метрах от его левой руки Мачеевский разглядел пистолет.

«Левой!» – сообразил он. Он знал Леннерта по рингу, и ему лучше, чем кому-либо другому было известно, что тот не левша. Но какой рукой он держал оружие, холера, этого Зыга не замечал!

Он прикоснулся к шее лежащего. Потом опустился на колени, схватил его за правое запястье, хотя прекрасно знал: если на шейной артерии пульс не прощупывается, то на руке точно не может быть. Убит, вот и все! И действительно, пульса не было, зато пальцы Мачеевского нащупали часы. На правом запястье – значит, скорее всего левша…

Зыга ухватил тело за воротник и перевернул. Глаза мертвеца были закрыты, а лицо, которым он при падении ударился о камень, полностью залито кровью. Распознать черты было невозможно. Внимание привлекали только пышные усы, как, с позволения сказать, у маршала Пилсудского. Зыга протянул руку и дернул за них раз, другой…

– Что вы делаете, пан комиссар? – спросил удивленный полицейский с автоматом.

– Это не он, – прошептал потрясенный Мачеевский. Потянул за усы снова и снова, еще сильней. – Правда! Это не Леннерт.

– Я не очень понимаю, пан комиссар…

– Позовите полицейского агента Фалневича.

Он отвернулся от тела. Увидел, что с перрона маленькой станции на него смотрят несколько человек. Железнодорожник, не зная, можно ли в такой ситуации поднимать шлагбаум, медленно пересек одни рельсы, потом другие…

– Я здесь, пан начальник, – пропыхтел Фалневич.

Мачеевский глянул на агента.

– Взял в наручники этих, из машины? – спросил он.

– Так точно, взял. А это… Ага…

– Узнаешь? – Зыга поднялся.

– Зельный бы вернее знал, но… – Фалневич заколебался. – Да, пожалуй, тот самый, который облил Ахейцу костюм. Точно!

– Ну конечно! – Мачеевский потер лоб. – А не тот ли это постоялец из «Европейского», который проходил мимо нас в коридоре? Помнишь, прямо перед приходом профессора?

– Он, – кивнул агент. – Морда, правда, как сырое мясо, но это он, пан начальник.

Младший комиссар принялся обыскивать карманы мертвеца и то и дело вытаскивал очередной паспорт или удостоверение личности. Даже не открывая их, протянул документы Фалневичу.

– Я пошел звонить.

И он, опустив голову, двинулся вдоль рельсов. Все шпалы были одинаково грязные, пропитанные пылью и смазкой. И одна повторяла другую, так что, шагая мимо них, можно заснуть на ходу. Но Мачеевскому не удалось бы сейчас заснуть даже в чистой постели, потому что его криминальная головоломка только что рассыпалась. Если это не Леннерт прикидывался Усатым, если Усатый действительно существовал, то о чем все это говорит? Может, он чересчур легкомысленно поверил Ахейцу?…

Он уже почти дошел до переезда. Поднял глаза на дежурного и рефлекторно вынул из кармана полицейскую бляху, хоть этого и не требовалось: железнодорожник видел с ним полицейских в форме.

– Есть здесь телефон? – спросил Зыга.

– Только внутренний, железнодорожный, пан начальник. Такой, обычный, у заведующего есть, но он вчера сломался.

– По внутреннему можно вызвать Люблин?

– И Люблин, и Пулавы, что пожелаете, пан начальник, – улыбнулся железнодорожник.

– Отгоните машины на обочину, ну и этих туда же, – приказал Зыга Фалневичу, а сам закурил папиросу и двинулся за железнодорожником.

Пока тот накручивал диск аппарата, Мачеевский оглядывал тесную внутренность будки. Ее опутывали перекрещенные провода, ведущие к «Детефону»[63]63
  Портативный детекторный радиоприемник с наушниками, производившийся в Польше в 1930–1939 гг. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Дешевые радионаушники были подключены к самодельному усилителю, а тот, в свою очередь, к старой, засиженной мухами граммофонной трубе. Из нее плыл чуть искаженный голос:

…тренние часы имела место перестрелка на окраине Люблина, которая завершилась лихими автогонками по улицам города. Полицейский автомобиль с воем сирены пересек Варшавскую заставу и устремился в погоню за бандитами по шоссе на Наленчув и Казимеж Дольный. Как выяснилось, преступники удрали на «Пежо 201», который перед этим угнали у известного в Люблине юриста, представителя Товарищества промышленников Станислава Леннерта. А тот, отправившись рано утром пешком на условленную встречу в конторе одной из фабрик в предместье Пяски, узнал свою собственность, выезжающую из-за ближайшего здания. Пытаясь вернуть похищенное авто, он подстрелил одного бандита из револьвера, а другого нокаутировал метким боксерским ударом и сдал в полубессознательном состоянии в руки властей. Полицейские искренне поблагодарили пана Леннерта за отвагу и неколебимую позицию, а нам удалось из неофициальных источников узнать, что пан адвокат в молодые годы был вице-чемпионом округа по боксу и занимается этим истинно мужским видом спорта по сей день. Как выяснил…

– Люблин на связи, как вы просили, – сказал железнодорожник, но Зыга нетерпеливо отмахнулся, чтобы не мешал.

…Это был телефонный репортаж нашего корреспондента, командированного в Люблин, напоминаем, в связи с загадочным убийством местного журналиста. Говорит Польское Радио Варшава. Через несколько секунд – музыкальная пятнадцатиминутка со скрипичным трио и…

– Езус Мария! – покачал головой железнодорожник. – Ну и дела!

Мачеевский ничего не сказал. Папироса погасла у него во рту.

* * *

Зыга вошел в кабинет коменданта, перечитывая рапорт Томашчика. У него не было сомнений, что одну копию уже вертел в своих коротких пухлых пальцах староста Сальвич, а другие – редакторы газет. Так возникла официальная версия событий минувшей недели. А люди – они всего лишь люди, и больше верят первой новости, чем второй. Тем более что вторая была бы куда как более запутанная…

Мачеевский упрекал себя в том, что недооценил этого пройдоху из бывшей политической полиции. На что он рассчитывал? Что прикрикнет на Томашчика, и тот испугается? А добился только того, что, пока он подставлялся под пули и чуть было не сдох в канаве, всё уже успели разыграть с благословения заинтересованных учреждений и Польского радио. Леннерт стал героем, а несчастный идиот Гайец – психопатическим политическим убийцей, провинциальным Элигиушем Невядомским[64]64
  Элигиуш Невядомский (1869–1923) – польский художник, преподаватель и художественный критик, борец за независимость Польши, убивший первого президента Польши Габриэля Нарутовича. – Примеч. пер.


[Закрыть], у которого тараканы в голове. Это звучало логично и подходило всем: журналистам, потому что придавало повседневной грязи прямо-таки кинематографический глянец, а староству – потому что было политически грамотно.

– Вот и вы, – кивнул старший комиссар Собочинский.

– Прошу прощения, пан комендант. Я хотел как можно быстрее отправить в Варшаву отпечатки убитого шефа банды. В нашей коллекции таких нет. Ну и его многочисленные фамилии. У нас он не был отмечен, – добавил Мачеевский.

– Садитесь, пожалуйста.

Не глядя на Томашчика, Зыга занял место напротив него. Политический следователь откашлялся и педантично выровнял стопку бумаг перед собой.

– Как я уже говорил пану коменданту, считаю своим долгом сделать заявление относительно последних событий. Не знаю, должен ли младший комиссар Мачеевский… – он нервно поправил очки, – присутствовать…

– Пан младший комиссар Мачеевский должен присутствовать. Особенно – пан младший комиссар Мачеевский, – подчеркнул Собочинский. – Ему не хватило времени написать формальный рапорт, а потому тем более он должен высказаться.

Томашчик снова откашлялся.

Зыге очень хотелось спросить, не болит ли у того горло, но он сдержался. Скрестил руки на груди и слушал.

– Пан комендант, – снова начал Томашчик, – я, разумеется, отдаю себе отчет, что, по мнению младшего комиссара Мачеевского, а может, и по вашему мнению, я к вам сюда с луны свалился. Но при этом я имею некоторый опыт в политической работе, и то, что здесь творится, для меня непостижимо. Как такое возможно, что при оперативных действиях есть раненые и убитые, что убит главный подозреваемый, без показаний которого у нас нет шансов докопаться до истины? Ну и этот угнанный «пежо»! Хозяин сам заменяет полицию, дает в морду преступнику, но по крайней мере действует результативно. О подобной результативности наверняка мечтают и некоторые из нас… – Он понизил голос и многозначительно поглядел в сторону Мачеевского. – К сожалению, результатом их действий является единственно погоня с дешевыми эффектами. А точнее говоря – с дорогими эффектами, потому что вся люблинская полиция должна за это краснеть от стыда. Ну, и настоящее чудо, что во время погони ни было жертв среди гражданского населения, потому что вы сами, пан комендант, понимаете…

– Довольно, – перебил его старший комиссар. – Все мы понимаем язык фактов, а для ваших комментариев придет время потом. Что вы на это скажете, младший комиссар Мачеевский?

Зыга поднял голову и обвел взглядом кабинет. Пилсудский грозно хмурил брови на портрете рядом с гербом, Собочинский нервно постукивал наконечником пера по столешнице, Томашчик торжествовал победу.

– Заявляю: ничего. – Зыга снова посмотрел на воинственный лик маршала на стене, а потом – в глаза Собочинскому. – Не в первый и наверняка не в последний раз мне придется подвергнуться оценке пана коменданта. Я незамедлительно напишу рапорт и положу его вам на стол. Вам – потому что, если говорить о том, что думает о моей работе пан Томашчик, то, полагаю, что… – он снова глянул на портрет, – что, перефразируя любимого Вождя, а ныне премьера, ему бы кур пасти, а не следствию меня учить!

– Вон! – рявкнул старший комиссар. – Оба – вон! Пан Мачеевский, рапорт через час! А вы, пан Томашчик… тоже лучше мне на глаза не попадайтесь.

* * *

Куря в коридоре папиросу, Зыга видел, как Леннерт прохаживается по двору комиссариата, осматривая свой автомобильчик со всех сторон. Когда они возвращались в Люблин на трех авто: «CWS», «пежо» и тюремный фургон, Мачеевскому досталось вести машину адвоката, потому что, не считая старшего сержанта Кудрели, водительские права имелись только у него. По дороге было столько деревьев, в которые он мог врезаться, и хотя бы подпортить фасон кузова…

Леннерт еще раз обошел свою бордовую игрушку. Явно удовлетворенный, даже пожал руку полицейскому, подписал расписку и задним ходом выехал за ворота.

Мачеевский безжалостно раздавил окурок в плевательнице. Когда останки в светлом пальто оказались только мнимым трупом Леннерта, Зыга начал подумывать, не является ли, часом, юрист, хоть и явно замешанный в афере с раскопками в Замке, всего лишь пешкой. Вдобавок – пешкой, которой хотят пожертвовать. Однако когда Мачеевский услышал о нем по радио, а особенно – когда увидел, как тот забирает свою машину, все сомнения исчезли. Он сам когда-то ходил с подобной довольной рожей – когда он, а не Леннерт, стал чемпионом округа. Теперь и адвокат имел повод быть довольным собой: не каждый день выпадает случай оставить с носом всю полицию. Ну, или почти всю…

– Пан комиссар… – услышал он позади голос Гжевича.

Обернулся и увидел, что агент явно собирается загрузить его какими-то бумагами.

– Не сейчас.

Зыга вошел в кабинет. С минуту он боролся с искушением запереть дверь на ключ.

– Если я могу что-нибудь для тебя сделать… – Крафт отодвинул бумаги.

– Спасибо, Генек, но зачем такой трагический тон? – усмехнулся младший комиссар. – Меня еще никто с работы не вышвырнул. Где Фалневич?

– Ждет. – Крафт показал на стенку, за которой работали криминальные сыщики. – Что с рапортом?

– Ничего, передал старику. Завтра с утра совещание всего городского руководства. Ты тоже считай себя приглашенным. А если в самом деле хочешь мне помочь… – Мачеевский понизил голос.

– Да?

– Вымани куда-нибудь Томашчика. Не важно, под каким предлогом, но он должен исчезнуть из-за своего стола на каких-то пятнадцать минут. А потом, будь так добр…

– …и тут же об этом забудь? – спросил заместитель.

– Именно так, – потер руками Зыга.

– Порядок. – Крафт встал. – Фалневич даст тебе знать, когда будет чисто. Ах да, еще одно! – вспомнил он. – Знаешь, кто будет заканчивать дело Биндера?

– Не воеводские? – удивился Мачеевский.

– Воеводские, но не из нашей прокуратуры. Завтра приезжает из Варшавы делегированный судебный следователь. Гричук?… Гриньский?…

Зыга стиснул кулак. Он слышал только об одном судебном следователе с похожей фамилией, и это был последний человек, с которым ему хотелось бы встретиться. Вернее, он с 1920 года постоянно думал, что очень хотел бы встретиться с этим человеком, только не по работе, а в темном переулке.

– Может, Гриневич? – спросил он.

– Ну конечно! – Генек хлопнул ладонью по столу. – Гриневич. Может, это хоть какой-то шанс?

– Не рассчитывай, – буркнул Мачеевский.

Оставшись один, он со злостью пнул столик со старой печатной машинкой. Лязгнули металлические литеры, отъехала вбок каретка. Зыга принялся кружить по пустому кабинету. Инстинктивно ощупал правый внутренний карман пиджака. Там у него лежал последний туз: серый конверт из банка Гайеца. Он в очередной раз мысленно прокрутил способ, каким решил разыграть это последнюю раздачу.

– Чисто, – шепнул Фалневич, открывая дверь.

– Пан или пропал, – пробормотал себе под нос Мачеевский.

* * *

Было начало пятого, когда Зыга и Фалневич вышли вместе из комиссариата. Агент поднял воротник, но это нисколько не помогло. Его пробирал озноб не только от ветра, но и от влажности и недосыпа.

– Может, зайдем куда-нибудь в кабак? – спросил Фалневич.

– Нет, мне надо с тобой серьезно поговорить. Можем поехать ко мне, только у меня там бардак.

– Я живу недалеко, на Конопницкой, – предложил агент.

Они миновали банк Гольдера и пошли в сторону театра. Глядя на старую водонапорную башню на площади, Мачеевский пожалел на миг, что не выхлопотал работу в какой-нибудь, например, Варшаве, о чем ему постоянно долбила Зофья. Факт, у него было бы больше шансов встретить Гриневича, но, как видно, и Люблин не свободен от таких опасностей. Вдобавок здесь, куда ни пойди, он всюду натыкался на места, которые вызывали у него не лучшие ассоциации. А казалось бы, более чем стотысячный город на холмах, можно сказать, маленький Рим…

Они в молчании свернули на Окоповую, там у одного из уличных торгашей, торчащих у военного госпиталя, Зыга купил папиросы и спички. Прошли улицу Орлюю, застроенную невысокими каменными домишками с причудливо изогнутыми в балюстрадами балконов в стиле модерн. Мачеевский отметил с удовольствием, что по крайней мере эта улочка ни с чем у него не ассоциируется. Он не мог вспомнить ни одного преступления, которое бы тут произошло.

– Ну вот, пришли. – Фалневич показал подъезд, и они поднялись по деревянной лестнице на третий этаж.

Оказавшись в квартире агента, Зыга остолбенел, враз забыв о своих невеселых мыслях. Ему казалось, он знает досконально не только город, но и прежде всего своих сыщиков. И уж точно даже предположить не мог, что его поразит чем-нибудь педантичный, ворчливый Фалневич.

Тем временем, большую часть стены в небольшой комнатке занимал огромный аквариум. Он был размером почти что с ванну, а внутри плавало несколько откормленных разноцветных рыбок. Самая роскошная была даже похожа на своего хозяина: красномордая, с такими же толстыми губами.

– Садитесь, пан начальник. – Агент указал на стул. – Кофе?

– Да, пожалуйста, – сказал Зыга, не отрывая глаз от аквариума. – Холера, Фалневич, на эту большую за пять минут можно поймать нехилую щуку!

– Это китайский карась, породистый вуалехвост, пан начальник, – возмутился агент. – Я его из Крулевской Хуты привез.

Мачеевский попытался представить себе Фалневича, как тот трясется из Силезии в пассажирском вагоне, а в руках всю дорогу крепко держит стеклянную банку с карасем. Наверняка выскакивал на промежуточных станциях сменить карасю воду. Нет, этого типа Зыга никоим образом не мог себе вообразить в роли рыбьей няньки.

Вуалехвост с любопытством прижался глазом к стеклу. Только тогда младший комиссар разглядел длинный раздвоенный хвост, который скорее мешал, чем помогал плавать. Как рыболов, Мачеевский привык к рыбам совсем другой формы, более похожим на раскрытую ладонь, чем на сжатый кулак. Но в этой, хоть она и выглядела диковинно, было что-то симпатичное. Она двигалась так, будто хотела дать кому-то по морде. И все время шевелила губами, быть может, безмолвно повторяя: «чёрт-чёрт-чёрт-чёрт» или «хам-хам-хам». Она то и дело срала или пыталась выдернуть какое-нибудь растение.

Через несколько минут Фалневич принес кофе.

– Они размножаются? – спросил Зыга, полагая, что, может, агент подрабатывает породистыми вуалехвостами на прибавку к скромному полицейскому жалованью.

– Икру мечут, только у меня времени нет мальками заниматься. Съедают. Но так полюбоваться можно… Успокаивают.

– Я их ловлю, это тоже успокаивает. Однако я не о том. Слушай, Фалневич… Папиросу?

– Что случилось, пан начальник? – спросил наконец сыщик.

– Пока ничего, но случится. Я хотел сказать вам обоим, но Зельный в больнице… Он не должен ничего знать. Слушай, Фалневич, завтра кто-то один вылетит со страшным треском: или Томашчик, или я. Если Томашчик, то тут вообще говорить не о чем. А если я, то для полной ясности: никаких глупостей! Мне не поможете, себе навредите. И мне от этого никакого толку не будет. В конце концов, если я вылечу, всегда неплохо иметь знакомых в полиции.

Обжигаясь пальцами о стакан, он отхлебнул большой глоток кофе. Фалневич сварил паршивый, зато крепкий.

– Не спросишь, что можешь для меня сделать? – буркнул Зыга. – Комиссар Крафт спросил.

– Так ясно, что если я что-то могу, шеф… Ну, я это сделаю, ясно.

– Ничего особо сложного, зато очень важное. Завтра ты должен быть в комиссариате не позже половины девятого, за час до совещания руководства. Томашчик наверняка заявится около девяти. У него не должно быть времени, чтобы просмотреть бумаги перед совещанием. Хоть бы тебе пришлось нассать на ковер, не дай ему просмотреть этот холерный акт.

– Будет сделано. – Фалневич одним глотком осушил почти полстакана.

Мачеевский перегнулся к нему.

– Но если все-таки не получится, сразу с этим ко мне, сам ничего не предпринимай. А потом исчезни и никому на глаза не попадайся, ясно?