Текст книги "Нецензурное убийство"

Автор книги: Марчин Вроньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Лужа на полу и мокрые брюки…

Что-то здесь было не так. Но что и зачем? Он не имел представления.

Посмотрел в спину удаляющемуся Ахейцу, потом опустил взгляд ниже.

«Лужа! – внезапно дошло до него. – Дождя не было весь день!»

– Пан профессор! – окликнул он.

– Я сказал, что не буду с вами разговаривать! – прокричал тот со злостью, даже не обернувшись. От номера его отделяло уже не больше десятка шагов.

– Стоять, полиция! – крикнул Мачеевский, поставив все на одну карту. Это могла быть ошибка посерьезнее, чем попытка прижать Липовского. Но эта лужа и эти брюки… могли ничего не значить… Если он ошибся, то закончит постовым, патрулирующим улицы, и ежедневно будет проклинать ту минуту, когда поверил интуиции вместо инструкций.

Ахеец только ускорил шаг, но Зыга догнал его прежде, чем тот успел вставить ключ в замок. Схватил профессора и отшвырнул к стене.

– Как вы смеете! Да вы знаете, кто я такой?!

Младший комиссар отобрал у него ключ и внимательно осмотрел. Стальной, с латунным кружком и выгравированным номером 121.

– Прошу прощения. – Мачеевский успокаивающим жестом положил Ахейцу руку на плечо. – Уголовная полиция. Есть подозрения, что вам угрожает…

– Вы в этом городе что, все с ума посходили!

Зыга сделал шаг в сторону номера, но по-прежнему не знал, как быть дальше. Внезапно на глаза ему попалась лампа, стоявшая на круглом столике у лестницы.

– Хоть бы вы были правы, – тихо сказал он. – Фалневич, проследи. К двери приближаться нельзя.

Он подбежал к лампе, выдернул шнур из гнезда, следующим резким движением вырвал его из основания лампы. Оглянулся назад. Разъяренный профессор бросал по сторонам гневные взгляды, а молчаливый Фалневич прижимал его своим массивным телом к стене.

Мачеевский сделал глубокий вдох и вернулся к двери, держа кабель обеими руками.

– Холера! – проворчал он себе под нос.

Дома, когда приходилось менять лампочку, он выключал пробки, в комиссариате обращался к Вичлеку, который что-то соображал в электричестве.

Он дважды прощупал провод по всей длине, проверяя, не повреждена ли где-нибудь изоляция. Нет, не повреждена – отель заботился о своем оборудовании. Мачеевский надел перчатки, опустил вилку в лужу под дверью, а другой конец поднес к замку…

Он еще не успел коснуться замка проводом, когда на пол посыпался сноп искр, почти как из сварки. Свет во всем отеле резко померк, долгую минуту лампочки беспокойно мигали.

Младший комиссар смотрел на профессора, сдвинув шляпу на затылок. Оба они за эту секунду покрылись потом с ног до головы. Ахеец отер лоб платком из бутоньерки, Зыга – рукавом пальто.

– Спасибо. – Профессор чуть склонил голову.

– Фалневич, – проговорил Мачеевский каким-то чужим голосом, – прежде всего приведи сюда какого-нибудь электрика, а потом Зельного. Пусть разыщет того пьяного, который облил профессора водой. После этого – бегом на угол Костюшко, там должен ждать Флорчак. А вы, пан профессор, будьте добры ответить мне на несколько вопросов. Потому что, согласитесь, на несчастный случай это не похоже. – Младший комиссар уже пришел в себя и добавил: – Сегодня у нас, правда, тринадцатое, но не пятница.

* * *

– Усатый… – пробормотал Мачеевский.

– Да, он живет в отеле, – добавил профессор, вытирая брюки полотенцем. – Был совершенно пьяный. Вы думаете?…

Зыга медленно кивнул. Все начинало складываться воедино: показания Кисло из Косьминека, покушение на убийство Ахейца, ну и этот усатый тип, который прошел мимо них по коридору. Он вовсе не выглядел пьяным.

Мачеевский подошел к телефону, попросил соединить с комиссариатом и распорядился о розыске высокого, крепкого сложения мужчины с усами, возраст около сорока. Прекрасно понимая, что под данное описание подходит множество посетителей ночных заведений.

Если взяться за дело как следует, под утро в комиссариате будет толпа, как в венерической клинике, представил он себе картинку.

– Последний раз его видели в светлом пальто, – добавил Зыга. – И команду из следственного управления в отель «Европейский». Да, я знаю, что сейчас ночь. Выполняйте! – Он положил трубку. – А у нас с вами есть по крайней мере полчаса для спокойной беседы, – повернулся он к профессору.

– Вы любите лекции по истории, пан комиссар? – Ахеец поудобнее устроился в кресле. Младшему комиссару не понравилось его самообладание. Хотя, с другой стороны, профессор скорее был заинтересован в том, чтобы быть откровенным. И, странное дело, несмотря ни на что, он производил впечатление порядочного человека.

– Лекции – не особо. – Мачеевский закурил папиросу.

– Но Сенкевича вы читали?

– А как же, раз десять, не меньше, как, наверное, каждый в этой стране.

– Значит, вам проще будет понять причину. Вы, наверное, помните, что в 1656 году шведы дошли до Люблина и Замости с севера, а потом казацкое войско с востока.

– Да-да, а Замойский с Заглобой пожаловали Карлу-Густаву Нидерланды. Пожалуйста, переходите к делу!

– 11 октября до Люблина дошли вести о казацких отрядах в окрестностях Замости, – продолжал Ахеец, не реагируя на насмешки. – Местные жители, в особенности евреи, еще хорошо помнили грабежи шведов. Поэтому еврейская община заключила с кастеляном люблинского Замка некое соглашение. Как мы сказали бы на языке современной экономики, основали депозитный банк…

Зыга слушал сначала равнодушно, потом со все возрастающим интересом. Профессор так развивал интригу, что сам Сенкевич отстегнул бы за нее тридцать процентов своей Нобелевской премии. От первого известия о казаках до их появления под городскими стенами прошло неполных четверо суток, в течение которых в Замок тайно свозили сокровища из синагог, имущество раввинов и богатейших еврейских купцов и врачей. Кастелян, конечно же, понимал, что Люблин – не замойская крепость, но он хорошо знал замковые подземелья, которые, как все городские подземелья, уходили в глубину на большее количество ярусов, чем сами дома. Именно там и были укрыты сокровища.

– Казаки развлекались в Люблине меньше недели, и хотя награбили в общей сложности на пару десятков тысяч тогдашних злотых, их атаманы должны были понимать, что это на удивление мало для торгового и трибунальского города, – продолжал Ахеец. – Шестнадцатого октября они подожгли синагогу, на следующий день – Замок, и когда наконец уехали, а евреи обратились к кастеляну, чтобы он вернул доверенное ему имущество, тот, очевидно, показал им лишь руины и заваленные тоннами обломков входы в подземелья. Добра не отыскали. Получил ли сам кастелян оговоренный процент, неизвестно. Зато Замок не восстанавливали, и он разрушался все больше и больше. Вы можете об этом почитать хотя бы у Красицкого[54]54
  Игнацы Красицкий (1735–1801) – польский поэт, драматург и публицист. Крупнейший писатель эпохи Просвещения. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Помню-помню! – перебил Зыга. – «Разруха», «мерзости бесчестья» и так далее … Итак, вы хотите сказать, что кто-то обнаружил вход в эти подземелья?

– Не так сразу. Представляется, что на двести лет все это дело было предано забвению, особенно после пожара 1719 года, когда Замок сгорел дотла. Он превратился в развалины, которые вот-вот грозили обрушиться, и ничего более, однако же старосты Замойский, а потом Потоцкий вкладывали определенные суммы, что-то там якобы ремонтировали, что-то копали. Можно сказать: ради каприза, поисков древностей, но так ли на самом деле? У Станислава Сташица[55]55
  Станислав Сташиц (1755–1826) – польский просветитель, учёный, философ, публицист. – Примеч. пер.


[Закрыть] был протеже: изобретатель, люблинский еврей по фамилии Штерн. Быть может, Сташиц получил от него какую-то информацию, потому что, как только возник проект очистить весь замковый холм, а камни использовать для мощения дорог, он выступил инициатором ряда работ, даже в конце концов пригласил царскую комиссию, которая решила, используя остатки Замка, построить там тюрьму. Можно ли выдумать лучший предлог для поиска сокровищ, укрытых в фундаменте, чем новое строительство?

– А как же. Археологические раскопки, – заявил Мачеевский.

– До этого мы тоже дойдем, – кивнул Ахеец. – Тюрьма построена, от старого Замка сохранились только донжон и часовня, и, вероятнее всего, никто ничего не нашел. Не буду занимать ваше время рассказами о полихромной живописи в часовне, под предлогом которой в это втянули и меня, но есть еще один важный момент. Итак, в мае 1907 года группа заключенных бежала из тюрьмы в Замке через сточный канал. Это было достаточно известное дело, возможно, оно даже дошло до вашего слуха.

– Да, – вспомнил Зыга. – Я что-то об этом слышал. Члены боевого отряда ПСП и уголовники. Кажется, двадцать человек.

– Больше сорока, – поправил профессор. – Двадцать один уголовник и двадцать политических. Среди них были те боевики, которые нападали на железнодорожные кассы.

– Помню, в Ухруске и Дорохуске. Только какое отношение к этому имеют царские рубли?

– На первый взгляд, почти никакого, пан комиссар, но те, кто грабит кассы, обычно разбираются в деньгах. Для этой истории важны двое из них: некий шестнадцатилетний в то время паренек и убегающий вместе с ним Вацлав Костек-Бернацкий.

– Комендант Брестской крепости[56]56
  В 1930 г. В. Костек-Бернацкий был назначен комендантом Брестской крепости, которая в те годы служила тюрьмой для политзаключенных, противников Пилсудского. – Примеч. пер.


[Закрыть]? – удивился Мачеевский.

– А как же, о нем еще пишут: «брестский негодяй», «палач», «душитель оппозиции», «верный пес маршала» и так далее. В свободное время – писатель. Тогда они были во второй группе беглецов. Вошли в канал последними и так же, как остальные, спустились на дно замкового колодца, а потом произошло нечто странное. То ли они заблудились, то ли изменили намерения, но вместо того чтобы идти в сторону реки, свернули в боковое ответвление стока, слегка отвалили щебень и открыли одну из каверн под холмом, почти под часовней. Однако повели себя благоразумно: не стали играть в кладоискателей, взяли в карманы немного монет и вскоре догнали остальных беглецов. Добрались до Наленчува, где их укрывал Жеромский[57]57
  Стефан Жеромский (1864–1925) – польский писатель, драматург, публицист, политический деятель. – Примеч. пер.


[Закрыть], а сегодня… Ну что же, полковник Бернацкий – комендант Брестской крепости, а тот паренек, Радослав Серокжевский, – начальник департамента в министерстве Вероисповеданий и общественного просвещения. Министерстве, отвечающем за национальное наследие! – язвительно добавил Ахеец, по-профессорски поднимая палец. – Поэтому я не удивлялся, пока речь шла только о надзоре за реставрацией фресок, я ведь историк искусства. Однако когда дошло до раскопок, вдобавок проводившихся в наистрожайшей тайне и финансируемых филантропами-предпринимателями…

– …вы встретились с Биндером, – перебил Зыга. – Почему именно с ним? В Люблине не нашлось более порядочных журналистов? А впрочем, такое дело! Почему вы искали контакты с прессой в Люблине, а не в Варшаве?

– Есть две причины. Первая – это председатель Липовский, который заверил нас обоих, что статья не будет удалена цензурой. Что он вложит в это средства. Однако я не деловой человек…

– Да, и я где-то это уже слышал, – поморщился Мачеевский. – Извините, продолжайте, пожалуйста.

– Я не деловой человек, поэтому не вижу той тонкой разницы, которая существует между переговорами и договором как таковым. Липовский, будучи неофициальным финансовым представителем еврейской общины, которая, сами знаете, несет в данный момент крупные расходы в связи со своим учебным заведением, мог либо бороться за возвращение ценностей, либо выговорить удовлетворительную… назовем это так: компенсацию. Она оказалась настолько удовлетворительной, что Липовский переменил мнение. А вторая причина в том, что Биндер, пан комиссар, был по-своему честен. Я счел, что это может стать для меня хорошей страховкой, но не предвидел, что эти люди так беспощадны. А ведь должен был… Вы можете мне не верить, но мне искренне больно, что этот человек погиб из-за моей информации. Мне следовало, как только это случилось, уехать за границу. Вы догадываетесь, какими суммами меня соблазняли? Не знаю, сколько зарабатывают офицеры полиции, но допускаю, что, если бы собрать все ваши заработки до самой пенсии…

– Не продолжайте, пожалуйста! – рявкнул Мачеевский. – Я представляю себе, о чем речь. И тем более не понимаю, почему вы не взяли. Так было бы проще и безопасней.

– Что ж, не обижайтесь… Вы тоже честный. Простите, я ни в коем случае не равняю вас с Биндером! – быстро добавил Ахеец. – Хотел бы только заметить, что, вероятно, любой на вашем месте именно так и подумал бы, но не сказал. Мне, естественно, пришло в голову, что я могу взять деньги, обеспечить себе спокойствие и средства к существованию до конца дней. Однако я немного узнал этих людей и прекрасно понимаю, что они бы этим не удовлетворились. Я был бы у них на крючке, и они нашли бы способ меня погубить, а сами остаться вне подозрений. Видите ли, тут речь идет о суммах, из-за которых удавится любой. Если евреи в 1656 году позволили ограбить себя на несколько десятков тысяч, то сколько они должны были спрятать? В десять, двадцать, а может, и в сотню раз больше! А ведь здесь речь идет не о стоимости чистого золота, эти предметы имеют сегодня музейную ценность! – Профессор повысил голос. – Тут речь идет о сотнях миллионов!

– Вы видели эти драгоценности? Они все еще там? – оживился Зыга.

– Видел часть из них в каверне рядом с фундаментом часовни. Вчера их вывезли.

– Кто?! Говорите!

– Ящики запечатывали сам пан староста и юрист Товарищества промышленников.

– Адвокат Леннерт?! – Мачеевский стиснул кулаки так, что даже костяшки побелели.

– Адвокат Леннерт, – кивнул профессор. – Староста представил его как друга семьи.

– Естественно, официально вы никаких показаний давать не будете?…

– Зачем бы я стал создавать вам такие проблемы? Доказательств нет, а мы с вами на пару в лучшем случае угодили бы в Твурки[58]58
  Психиатрическая больница в окрестностях Варшавы. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– А о чем вы разговаривали с ним сегодня?

– Что же, Леннерт уговаривал меня принять… более чем соответствующий гонорар. Хотел, чтобы я с ним поехал в дом, который он заканчивает строить в этом новом загородном районе…

* * *

Зыга обвел фонариком колонны замковой часовни. Десятки нацарапанных имен и дат: 1863, 1905, 1926… Дал знак Фалневичу и Зельному, и те вышли вместе с недовольным смотрителем. Их с трудом пустили на территорию тюрьмы; охранники требовали письменного указания. Двери открыли, только когда узнали профессора.

– Здесь. – Ахеец осветил своим фонариком отверстие в полу в нескольких шагах от алтаря.

Мачеевский еще раз огляделся. В тусклых лучах электрического света нарисованные на стенах драпировки словно бы колыхались от ветра, со всех сторон смотрели удлиненные византийские лики святых, печальные и как будто испуганные. Бородатый Ахеец с расстояния нескольких метров выглядел как один из них; он точно так же знал все, но и не думал давать официальных показаний. Одетые в измятые халаты и в резиновые сапоги, они спустились по приставной лестнице в узкий и мокрый коридор. Сначала он уходил вбок – если Зыга верно определил направление, под внутренний двор. Потом туннель повернул и, сделавшись более наклонным, увел их в сторону склона холма.

– Осторожно! – предупредил Ахеец.

Младший комиссар посветил под ноги и вперед. Через два метра коридор пересекала трещина почти в метр шириной.

– Кто сюда спускался?

– Я и Леннерт. Подержите, пожалуйста.

Ахеец протянул следователю свернутую веревочную лестницу, а конец зацепил за крюк, торчащий в стене.

– Вы первый, профессор.

– Разумеется, – кивнул Ахеец. – Я понимаю ваши опасения.

Каверна имела около четырех метров в высоту. Книзу она несколько расширялась, так что вдвоем в ней можно было стоять вполне свободно. Зыга стал оглядывать стены, думая о невидимых отпечатках пальцев, которые он снял бы с них, если б предвидел эту экскурсию и подготовился к ней. Хотя, с другой стороны, что бы они могли доказать? Товарищество промышленников участвовало в финансировании исследований, а значит, его щедрые члены-благотворители должны были иметь право осматривать результаты работ.

– Замковый холм оседает, – сказал ученый, – и бывает, что сам открывает фрагменты подземелий. Именно так произошло здесь. Если бы попытаться пробить туннель вот туда, вдоль склона, мы, наверное, нашли бы нечто большее, но это уже горные работы, а не археологические. Здесь было семь сундуков, частично присыпанных грунтом.

Мачеевский водил фонариком вслед за лучом профессора. В конце концов обреченно опустил его. Внезапно на земле что-то блеснуло. Зыга наклонился и поднял платком серебряную монету.

– Шустак Вазы[59]59
  Шустак (шестигрошевик) – серебряная монета в 6 грошей, чеканенная с 1528 года в соответствии с монетным уставом польского короля Сигизмунда I Вазы (1506–1548) с чистым весом 4,6 грамма серебра при общем весе 5,3 грамма. – Примеч. пер.


[Закрыть], – махнул рукой Ахеец. – Хлам, хоть и в хорошем состоянии. Коллекционер заплатил бы какие-то пятьдесят, максимум сто злотых, если был бы на этом завернут.

Зыга покрутил монету в руках, прикидывая, не положить ли в карман. Благоразумие победило, и он швырнул ее под ноги.

– Если уж мы вместе сошли в ад… – усмехнулся Мачеевский, – то у меня к вам предложение, профессор. Показания дать вы должны в любом случае, без этого не обойдется. Однако не пугайтесь, не все, что было произнесено между нами, должно остаться и на бумаге. По крайней мере не в этой ситуации…

* * *

Старший сержант Вилчек жил на Конпеловой. Летом это было вполне уютное место, после работы он мог искупаться в Быстрице или в близлежащем озере. Зато осенью – хоть беги от тоски: делать нечего, только маленькая второсортная забегаловка на Пшемысловой. Однако она не входила в список увеселительных заведений, которые могли в частном порядке посещать полицейские. Ну и «Христианская корчма», существенно дальше, на Бернардинской площади; туда ходить разрешалось, только зачем?

Вернувшись со службы, Вилчек, как каждый день, переоделся в старую одежду, принес жене уголь из подвала, загнал двух сорванцов готовить уроки, после ужина поиграл со старшим сыном в шахматы, и так шло до позднего вечера. Он закурил последнюю папиросу и тихонько включил радио. В конце концов лег спать.

Был, наверное, уже третий час ночи, когда его домочадцев разбудил громкий стук в дверь.

– Что за холера, Вуйчик, что ли, опять дверью ошибся, или еще что? – пробормотал разбуженный Вилчек и поплелся в прихожую.

На пороге стоял его начальник Мачеевский.

– Прокатишься во Львов, – сказал он безо всяких преамбул. – Полиция угощает.

– А почему во Львов, пан комиссар?

– Потому что до Парижа, Вилчек, билеты кончились.

Агент удивился, что младший комиссар швыряется служебными фондами. Всего несколько дней назад он чехвостил Гжевича за пользование пролеткой!

Внезапно они услышали, как скрипнула дверь спальни. Из нее выглянула жена Вилчека в бигуди, и неприветливым взглядом окинула Зыгу.

– Добрый вечер, пани. – Мачеевский приподнял шляпу. – Извините, что разбудил вас.

– Аля, это пан комиссар Мачеевский, – представил ночного гостя Вилчек.

– Пан комиссар? – удивилась женщина. Прикрыла рукой бигуди. – Что-то случилось?

– Ничего особенного, – успокоил ее Зыга. – Но ваш муж должен срочно отправиться в служебную командировку по неотложному делу. Посоветуйтесь друг с другом, не нужно ли чего-нибудь купить во Львове. Я жду в машине.

Меньше чем через четверть часа Вилчек сбегал со второго этажа с маленьким чемоданчиком в одной руке и списком покупок в другой. Под мышкой давила поспешно пристегнутая кобура с револьвером. Задержался на минуту, чтобы ослабить ремни. Увидел стоящее у ворот такси.

Машина рванула с места, не успел еще Вилчек захлопнуть дверцу. Он с трудом втиснулся на задние сиденье, на котором, сдавленные, как сельди в бочке, сидели Зельный, какой-то бородатый тип в очках, Фалневич – ну и теперь еще он.

– Это пан профессор Ахеец. – Мачеевский перегнулся через спинку переднего кресла и указал на бородача. – Вилчек, сопроводите пана профессора до Львова и будете следить, чтобы у него волос с головы не упал, ясно?

– Так точно.

– Сегодня он чуть было не стал «убитым паном профессором». Только что дал показания в комиссариате. Это важный свидетель, понимаешь? Никто не знает, куда мы едем, но береженого… Сами понимаете, Вилчек.

– Так точно, а…

– Больше вам ничего знать не следует, – перебил его младший комиссар. – Избегать толпы, ни на шаг не отходить от профессора, оружие под рукой. Как у вас с боеприпасами?

– Полный барабан и десять запасных.

– Должно хватить, но вот вам еще десять. – Зыга потянулся в карман и протянул агенту горсть патронов.

Автомобиль тем временем переехал через мост и повернул на улицу Фоксаль.

– А здесь, Вилчек, – младший комиссар сунул сыщику несколько банкнот, – у вас сто… двести злотых на всякий случай. Расписываться в получении не требуется, только рот на замок, ясно?

– Так точно, пан комиссар, – подтвердил агент, сжимая в руках почти месячный оклад, причем со служебной прибавкой.

Пан Флорчак затормозил перед вокзалом. Фалневич остался в машине, остальные вбежали по лестнице в здание. Поезд Варшава – Рава Руска – Львов уже пыхтел на первом пути.

– Нет времени, билет купите у кондуктора. – Зыга дал Вилчеку еще одну банкноту.

Он огляделся. Вокзал жил, хотя почти весь город уже спал. В запотевшем окне теплого зала ожидания младший комиссар заметил спящую бабу, к которой украдкой придвигался какой-то подросток. Однако тут же отскочил, притворившись, что просто задремал, когда на лавку рядом сели два разговаривающих о чем-то солдата. Баба тоже открыла глаза. Недовольно скривилась, что ей помешали спать, даже и не догадываясь при этом, что обязана им нетронутым узелком с деньгами.

На перроне людей почти не было. В незаполненную еще электричку до Хелма садилась какая-то пожилая супружеская пара. Укутанный паром из локомотива железнодорожный рабочий простукивал молотком колеса пульмановского вагона скорого поезда на Львов. Какой-то усталый машинист в расстегнутой шинели медленно шагал к залу ожидания.

– Помните о телефоне. – Мачеевский подал Ахейцу руку.

– Gentlemen’s agreement[60]60
  Джентльменское соглашение (англ.).


[Закрыть], – кивнул профессор. – До свидания.

Зыга и Зельный подождали, пока не раздался свисток начальника станции и не прозвучало объявление кондуктора: «Прошу зайти в вагон! Закрыть двери!» Колеса паровоза несколько раз прокрутились на месте и с усилием рванули состав. Заскрежетали колодки, поезд тронулся, оставив на перроне редеющее облако дыма и пара.

– О каких бабках шла речь? – спросил Зельный и тут же предупредительно оговорился: – Если, конечно, можно поинтересоваться, пан начальник …

– Я предпочел не спрашивать, вероятно, сто, может, двести тысяч…

– На всех? – удивился агент.

– Нет, какое там! Для профессора.

– Двести тысяч, пан начальник! – тоскливо вздохнул Зельный. – Если б что, говорю сразу, я бы взял.

– Помечтать можно! Но о том, что слышал, язык держать за зубами, понял?

– Зуб даю, пан начальник! – Зельный состроил оскорбленную мину.

Зыга засмеялся, вспоминая разговор с Закшевским в камере и то, что тогда подумал о своем лучшем сыщике.

– Пошли! – двинулся Мачеевский. – Пан Флорчак ждет.

– Еще одно, пан начальник, – задержал его агент. – А скажите, когда вы выбили из комендатуры фонды для Вилчека? И каким чудом?!

– Как это каким? – усмехнулся младший комиссар. – Ахеец дал. Только зачем Вилчеку об этом знать?