Текст книги "Придуманная жизнь (ЛП)"

Автор книги: Мара Торрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Мара Торрес

(перевод Голубкова Вера)

Придуманная жизнь.

Эта повесть была финалистом премии Планета 2012

Аннотация

Что творится в твоей голове, когда человек, которого ты любишь уходит? И что ты

проделываешь со своей жизнью, когда должна все переосмыслить?Ты придумываешь ее?

Мир Наты переполнен вопросами, когда Бето ее оставил. Но время не останавливается, и те эпизоды ее собственной истории, которые она рассказала, приводят ее в место, где все снова возможно.

Что образует часть моей двойной жизни: реальность и выдумка.

Разрушена цепь, связывавшая часы и время.

Ливень закончился и теперь мы парим, две капли.

Ощутив на мгновение шлейф ветра, я чувствую себя лучше.

Я забыла опустить ноги на пол, и мне легче.

Летать. Летать.

Сладкое вступление в хаос, КРАЙНЕ ТЯЖЕЛО.

Часть 1.

Если не сейчас, то когда.

 

Глава 1. Жизнь.

 

Жизнь – паскудная штука. Не всегда, а сейчас. Я ведь не говорю, что жизнь была дерьмом

с тех самых пор, как я родилась. Я говорю о нынешних днях, неделях и месяцах. О тех днях, когда я распахиваю окно по утрам, и мне безразлично, цветет ли, растущая напротив слива, или отрухлявела.

Эти месяцы тусклы и бесцветны, они даже не черно-белые, а абсолютно гладкие. Как

листки календаря, как эти будничные рассветы, как эти вечера, которыми я бросаюсь на диван, пристально и внимательно разглядывая стену до тех пор, пока вся она не расплывется,

словно клякса. И я вынуждена моргать, потому что мой взгляд затуманился.

Я никогда не задумывалась над тем, что ты сказал в тот день – если не теперь, то когда,

если не ты, то кто же. Я никода не думала об этом. Я так люблю представлять себе, что однажды мы встречаемся с тобой в каком-нибудь городе. Не в том, где мы живем. Пожалуй, этот город должен находиться в другой стране, где не было бы ни единой возможности встретить тебя. В городе, где я не ждала бы тебя, а ты не ждал бы меня. Хотя сейчас я понимаю, что в последних словах – ты не ждал бы меня – пожалуй, больше логики, потому что ты не ждешь меня уже довольно давно... Ну вот! Теперь я драматизирую. Все, к черту, кончай драматизировать! Итак, мы оба находились в каком-то городке, где и встретились.

Пожалуй, в городе должно быть холодно и морозно. Подошел бы, ну например, Париж.

Да, Париж, это было бы прекрасно.

В общем, холодно, и я иду в шапке, потому что без шапки, с короткими волосами, у меня

мерзли бы уши. Я ношу вязаную шапочку. Ее связала мне на зиму бабушка. Уже отросшие волосы слегка выбились из-под шапки и спадают на лоб и шею. Я иду в джинсах и

высоких, до колен, сапогах. Тех самых кожаных сапожках, которые я себе прикупила, когда

поехала с тобой на тот концерт в Бильбао. На мне были босоножки, а когда по радио сказали,

что на севере скоро пойдет дождь, я заставила тебя развернуть машину и вернуться в центр,

потому что хотела купить себе сапожки. Они показались мне настолько красивыми и элегантными, что я надела их прямо в магазине и так и вышла на улицу. Я выглядела

довольно смешно и нелепо, потому что было невообразимо жарко и, как выяснилось, в Бильбао тоже. Двадцать два градуса. А поскольку у меня не было чулок, мне пришлось

остаться в полиэтиленовых носочках, которые мне дали для примерки, и мои ноги буквально

изжарились в них. Но это все неважно, это не тема для разговора. С тех пор прошло полгода,

и теперь сапожки кажутся старыми, хотя видно, что они хорошие. Хм, старые, но хорошие. В Париже ты не можешь носить что попало. В Париже ты обязан выглядеть превосходно. Так что в день нашей встречи на мне должны были бы быть надеты эти кожаные сапожки и зеленое пальто, доставшееся мне на Новый год. Как интересно! Сейчас, в зеленом пальто, я вижу себя с длинными волосами, а минуту назад представляла себя с короткими. Но всегда в бабушкиной шапочке. Видимо, фантазировать легко. Прошло время, и я представляю, что мы встречаемся в Париже через несколько месяцев, а, быть может, и лет.

– Привет!

– Ну, блин, твою мать! Что ты здесь делаешь?.. Привет! – обнимаешь меня ты.

Нет-нет, постой, это не может быть так просто. Не может быть, чтобы мы вот так сразу,

неожиданно встретились в городе, а мне только и пришло бы в голову сказать всего лишь: “Привет!” Нет, нет, нет! А кроме того, ты никогда не сказал бы: “Ну, блин, твою мать!”, ты не

материшься, и крепкое словцо у тебя не в ходу. Сейчас я успокоюсь и сориентируюсь. Для начала определюсь с местоположением. На самом деле мне очень хотелось бы, гораздо больше хотелось бы, чтобы мы встретились в Нью-Йорке. Ну да, почему бы и нет? Да, Нью-Йорк – гораздо лучше, тем более, что мы были там вдвоем. Было бы до чертиков лучше, если бы мы встретились в городе, в котором побывали вместе, потому что, возможно, тогда мы оба подумали бы, что оказались именно там не случайно.

Все, что я написала раньше, вполне сойдет и для Нью-Йорка тоже, хотя в Нью-Йорке я

носила бы еще солнцезащитные очки, потому что там весь мир ходит в очках, даже если нет

солнца. Итак, оставляем то, в чем была, с длинными волосами, в шапочке и очках. Короче, продолжаю.

Я даже не представляю, во что был бы одет ты. Видимо, мне это неважно.

В Нью-Йорке мы могли бы столкнуться в окрестностях Центрального Парка. Воскресенье.

Я нахожусь там в командировке, по каким-то служебным делам, равно, как и ты. И поскольку воскресенье – выходной, мы можем ничего не делать, мы свободны. А теперь я должна найти

повод для командировки. Тебе-то легко. Ты находишься там с каким-нибудь проектом

архитектурной студии, а я? Какого дьявола делаю в Нью-Йорке я? Ладно, не важно, это я

придумаю. А сейчас я сосредоточусь на встрече.

Я захожу в магазинчик купить кофе и чего-нибудь перекусить. И мы с тобой сталкиваемся,

когда я выхожу оттуда с коричневым бумажным пакетом.

– Оба-на, ты только посмотри! Вот так, так… Но, что ты тут делаешь?

Мы обнимаемся и целуемся. Наше объятие было долгим. Какое-то время мы так и

стоим, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. Наши тела были так близки. Ты такой

худощавый, и я такая маленькая. Ты обнимал меня, сомкнув свои руки на моей спине и

уткнувшись лицом в шею. Я чувствовала твой запах. Запах твоего тела был такой же, как

всегда. Такой же как всегда, как всегда. Ну все, довольно, хватит!

– Ну надо же, кого я вижу! Человек, которого меньше всего ожидал встретить, – говоришь

мне ты.

– Черт возьми, и я!

– Что ты здесь делаешь?

– Я приехала, чтобы дать пресс-конференцию на конгрессе филологов, которую

организовал институт Сервантеса. Я провела в городе неделю. Но мы уже закончили.

– Какое совпадение! – говоришь ты, думая, что это на самом деле не случайное совпадение.

– А я приехал, потому что у меня был проект для одного клиента и еще тысяча разных дел на каждый день. Это было настоящее безумие, Ната, потому что эти нью-йоркцы просто чокнутые, они свихнулись… Хорошо еще, что мы тоже закончили. Слушай, а когда вылетает твой самолет?

– Завтра утром, а твой?

– Тоже утром. И… – Ты достаешь сигарету, закуриваешь, выпускаешь дым, улыбаешься и

спрашиваешь меня. – Ты с кем-нибудь, или выпьем вместе кофе?

Ясно и понятно, что все это только в моем воображении, потому что, вероятно, я никогда

не буду на конференции филологов в Нью-Йорке. Для этого я должна была бы слишком многое изменить в своей жизни, да, изменить. Для начала, я должна была бы стать

филологом, а не публицистом. Должна была бы давать конференции по всему миру, а не работать в мадридском агентстве. К тому же, ты никогда не предложил бы выпить с тобой кофе. Я даже думаю, что если наша встреча и вправду случилась бы, ты сделал бы вид, что в упор меня не видишь. А если бы избежать меня не удалось, к примеру, мы столкнулись бы нос к носу, или ударились лбами, ты сочинил бы какую-нибудь отговорку, чтобы не остаться со мной. По крайней мере, сейчас, когда ты не способен ответить ни на один мой звонок, когда тебе не приходит в голову набрать мой номер хотя бы раз, чтобы спросить, как я. Ладно, все – к черту! Это всего лишь моя выдумка, книга, и я могу выдумывать, что пожелаю, даже если хочу думать, что в этот самый момент ты роняешь бумажный пакет, полный круассанов, встаешь на колени и говоришь мне, что я – любовь всей твоей жизни, что мы счастливы по гроб жизни. Если бы я захотела, то могла бы представить себе подобную картину, вот только на хрен все это! Будем хоть немножко реалистами: мы встретились в Нью-Йорке и пошли вдвоем в Центральный Парк, чтобы перекусить на газоне.

Оказывается, сегодня мой день рождения, и я не могу продолжать, время подходит. Так

что на сегодня хватит, я вырубаю комп, принимаю душ, одеваюсь и ухожу. Завтра, если мне захочется, я продолжу эту историю, а не захочется, то на нет – и суда нет. Пока.

Глава 2. Социальная адаптация.

 

Едва подойдя к месту встречи, я сразу же отчетливо поняла, что хотя я и пытаюсь это скрыть, у меня на лбу написано: «социально адаптирующаяся». Я единственная заявилась на каблуках. У Риты туфли на платформе, а Карлота пришла в кроссовках. Они сказали мне, что теперь не так, как раньше (до тебя, надо понимать), что сейчас – чем проще, тем лучше. Я пробурчала, что они могли бы и предупредить меня об этом, и тогда я не потеряла бы весь вечер, раздумывая над тем, что мне надеть. “Конечно, – хором сказали подружки, – могли бы, но не парься, и так все отлично, ничего не произошло”. “Да, все просто зашибись, ничего не случилось, – выговаривала я им, – вот только все аж издалека обращают на меня внимание, и я чувствую себя не в своей тарелке”.

Но тема обуви тут же позабылась сама собой, поскольку мы приступили к еде. Мы ели, пили и смеялись до упаду. Когда мы досмеялись до того, что у всех потекла тушь с ресниц,

то мотанули в “Гараж”, одно заведеньице, расположенное на территории парковки на площади Премонстратов, рядом с улицей Гран Виа. Это местечко, куда мои подружки, помимо суббот, наведываются на всю ночь и по четвергам, до тех пор, пока не приходит время бежать на работу. Название “Гараж” для этого маленького заведеньица очень верное, поскольку расположено оно на самом деле внутри гаража. Иногда девчонки произносят название на французский манер “Гараже”, с этим мягким “же” в конце слова. “ Пошли в “Гараже”, – говорят они. Ума не приложу, почему они так говорят. Я спросила у них, но они ответили, что и сами не знают, почему постоянно чередуют “ Гараж”и “Гараже”, да просто так, от нечего делать.

– Подожди, послушай, как это говорит Карлота, – сказала Рита. – Ну, давай, Карлота,

скажи.

– Гаражник. Идем к гаражнику.

Смеясь, мы направились в “Гараж”, причем вошли туда, не заплатив, поскольку знакомы с

его владельцем.

Как же мне было там хреново. Карлота и Рита затерялись среди людей сразу, как только

мы вошли, оставив меня у стойки одну одинешеньку. Я не знала, что делать, поэтому заказала бокал и начала покачивать плечами в такт музыке, чтобы никто не заметил, как мне тяжело. Я сунула руку в карман брюк, потому что мне показалось, что от этого мне станет лучше. Вскоре подошли подруги: “Ната, подружка, с тобой все в порядке?”. И я выдаю им в ответ: “В чем дело? Что происходит? Разве не видно? Неужели не видно, что я, как тряпка, потому что меня бросил мой парень, мой любимый парень, а я должна снова таскаться по этим чертовым, поганым забегаловкам только потому, что вы не дали мне остаться дома, там, где я хочу, лежа на кровати, рыдать, пока не охрипну?” Так я подумала. Подумала, но не сказала. Подружкам я сказала по-другому: “Да все нормально, девчонки, не переживайте вы за меня так! Со мной все в полном порядке, просто я хочу побыть здесь немножечко одна.” Когда они снова направились на танцплощадку, Рита вдруг повернулась и сделала жест, который я поначалу и не поняла. “Вытащи руку из кармана, это просто ужасно!” – прокричала она. “Да-да, спасибо... Прости.” – я вытащила руку. Рита подмигнула мне и улыбнулась, и я ей тоже. Я понимаю, что внушаю ей жалость, да в глубине души я и сама жалею себя, ведь за эти три года многое изменилось, а я ничегошеньки не знала.

Вот, например, раньше в песнях имелись слова. Пусть я никогда их не знала и не

понимала, ведь они были на английском. Я всегда придумывала слова, и они казались мне знакомыми. Теперь же все не так, все иначе. Я не понимаю, о чем люди оживленно говорят: “Пошли в то классное местечко, там охренительно зажигают”. Мне не понятно, что в песнях нет слов ни английских, ни испанских, ни даже арамейских. Но что меня особенно поражает, так это то, что все их знают, люди их знают. Народ ритмично танцует, а когда диджей делает паузу и поднимает руку, как бы призывая к молчанию, то все оказываются в тишине, вспотевшие, сдерживающие дыхание, с высоко поднятыми бокалами. Но вот диджей неожиданно опускает свою руку и снова заводит всех. Проходит всего полсекунды, но поскольку в эти полсекунды музыки не было, и никто не слышал ни единой ноты, то все вокруг уже нетерпеливо орут: “Гони хи-и-ит” и принимаются прыгать, мотая головой из стороны в сторону. Меня это так напрягает. Меня достало то, что теперь я поняла, почему никто не ходит на каблуках, достало, что я не умею двигать головой, как они. Меня затрахало смотреть, как они танцуют под эту музыку без слов, потому что я тоже, тоже так хочу. Я хочу быть такой же, как все они, такой же, как все эти люди, суперсчастливые субботними вечерами, потому что в их жизни нет Альберто. Лучше сказать, что в их жизни нет “отсутствия Альберто”. Никто из них, танцующих себе здесь, обменивающихся дружескими, ни к чему не обязывающими поцелуями в губы, не кажется расстроенным. А вот я огорчена, и мне хочется уйти домой. Ведь у них, у всех, своя жизнь, и только лишь у меня жизнь была его: его дом, его песни, его фильмы, его рестораны, его отдых, его народ. Его, его. Его! Какое

странное, необычное слово. Одно это слово само по себе ни о чем не говорит. Как и я. Раньше я тоже была только “его”, теперь я и вовсе ничто и ничья. Словом, я сдалась,

оставила бокал на стойке бара и пошла домой.

Я почти не вспоминаю о поездке в Нью-Йорк, потому что придумывать что-то, измышлять

– далеко не лучшая идея, словом, полная хрень, ведь потом в какой-то момент ты запутываешься, и в голову уже ничего не приходит.

Думаю, что я буду спать. Завтра воскресенье. А с тех пор, как ты ушел, мне нечего

делать по воскресеньям.

Премонстраты (Mostenses) - монашеский орден, основанный святым Норбертом Ксантеном

Глава 3. Еще одно дерьмовое воскресенье.

Прошел месяц с того времени, как я писала последний раз, и есть два варианта: или моя

жизнь действительно дерьмо, или же она дерьмо каждый раз, как я пишу, поскольку я пребываю в унынии. Хотя, если приглядеться, то моя жизнь не так уж плоха. Конечно, она меня мучает, и нужно признать, что в эти последние месяцы я каждый раз включаю компьютер для того, чтобы написать разные грустные вещи. Дело в том, что, по словам психолога, я уже вылечилась. А раз я вылечилась, то она, в буквальном смысле слова, выгнала меня с консультации. Я настаивала:

– Так когда же я должна прийти снова?

– Ната, ты не должна больше приходить. Ты мне сказала, что приходила только для того,

чтобы излечиться от расставания с Альберто, так вот уверяю тебя – ты здорова. Мы закончили с тобой курс терапии. Думаю, ты достаточно благоразумна для того, чтобы быть уверенной в том, что не захочешь быть с ним. Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе. А во-вторых, потому что ты и сама больше никогда не захочешь встречаться с Альберто.

В общем, я поблагодарила ее и, распрощавшись, ушла. Едва выйдя от психолога, я

отправила тебе СМС-ку: “Бето, я пишу тебе только для того, чтобы сообщить, я уже

закончила курс терапии, излечившись от тебя. Целую”. Ты мне не ответил.

Тогда я подумала, что, если я могу послать тебе сообщение, не успев еще даже

спуститься по лестнице консультации; если могу снова писать тебе, хотя ты даже ничего не отвечаешь на мои послания, которые я строчила тебе с тех пор, как мы расстались; если я способна думать о тебе, несмотря на то, что ты ни разу не спросил меня, как я, чтобы, по крайней мере, хотя бы узнать, жива ли я еще, или вскрыла себе вены; и если ты все еще не выходишь у меня из головы несмотря ни на что, то, пожалуй, единственное, в чем я абсолютно уверена, так это в том, что я НЕ излечилась. Похоже, я просто вышвырнула деньги на терапию впустую. Отлично!

“Потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”, – сказала

терапевт. И добавила “во-первых”. “Во-первых, потому что сейчас слишком мала вероятность того, что он вернется к тебе”. Она ляпнула это, пристально глядя на меня и не моргнула. Она не дала мне возможности возразить, а я могла ей ответить: “Ты-то

откуда знаешь?”

Откуда ей знать! Она незнакома с тобой. Что бы я ни говорила о тебе на сеансах,

сколько бы ни рассказывала, она никогда тебя не видела. Она не знает ни того, какой ты, ни того, какими были мы. Она понятия не имеет, как мы любили друг друга. Она не видела тебя в тот самый день, когда ты сказал мне, что мы должны поговорить, потому что тебе нужно

сказать мне что-то очень важное. Она не видела, как ты плакал, как обнимал меня под дождем, сказав, что никогда никого так не любил, и именно поэтому ты должен оставить

меня. Потому что мы причиняем друг другу боль, потому что это было невыносимо, ведь мы

только и делали, что спорили. Мы были так далеки от начала, так далеки от того, чтобы

переживать друг за друга, от того, чтобы почувствовать, что этот мир был наш, только для нас двоих. Она не слышала твоих сомнений: “Если не теперь... если не ты…” Она не

слышала, как ты сказал “на время”. И не слышала, как ты назвал меня “любимая”.

– Любимая, это только на время. Если сейчас мы расстанемся, то дадим себе шанс

соскучиться друг по другу, узнать, что мы хотим в жизни.

“Любимая”, – сказал мне ты. Любимая.

Глава 4. Без предупреждения.

Сегодня ночью я не могла больше сдерживаться и, прежде чем лечь спать, помчалась к

тебе домой. Я появилась там без предупреждения. Я влезла в окно, удобно расположилась на

твоей постели в гостиной и стала смотреть, что ты делал. Ты поднялся с софы, включил

айпад, завел музыку, закурил сигарету и направился в кухню налить себе бокальчик. Я

улыбнулась. Оказывается, ты не слишком-то изменил свои привычки, с тех пор, как перестал

быть со мной. Вернувшись из кухни, ты подошел к компьютерному столику, ввел пароль,

уселся в кресло и достал из ящика одну из своих тетрадок. Я смирненько продолжала сидеть на своей кровати, не производя ни малейшего шороха, тихо наблюдая за тобой. И лишь когда

ты полностью погряз в своих схемах и чертежах я заговорила.

Я рассказала тебе, что уже четыре месяца я живу, споря и воюя со всеми, пытаясь

объяснить им, что я знаю, что ты меня любишь, хоть ты и не со мной. Четыре месяца я терплю, проглатывая то, что мне говорят. То, что ты сказал мне тем вечером, было всего лишь дешевой отговоркой, говорят мне, ведь никто не бросает свою половинку, пока любит, а поскольку ты не знал, что сказать, то и ляпнул это свое “на время”. Альберто, тебе никто не

верит, кроме меня, только я верю тебе.

– Бето, – сказала я, вскочив на кровати на колени, – сейчас я скажу тебе одну вещь,

которую до сих пор не говорила никому, и которая тебя успокоит: я виновата. Это я виновата в том, что ты ушел. Ты был прав, сказав, что все у нас было не так, как раньше. Этот последний год был очень трудным для нас обоих, потому что я устроилась в рекламное

агентство. Я отлично понимаю, что все стало усложняться именно с этого момента. Эта работа стала для меня глотком свежего воздуха, местом, наполненным людьми, с которыми

у меня имелось много общего. И было неважно, что я проводила с ними очень много

времени, поскольку мне нравилось то, что я делала… Когда я думаю о…

Неожиданно ты повернулся, и я испугалась. Я подумала, что ты увидел меня. Ты

посмотрел сколько времени на часах, висящих на стене, обнял себя за плечи, словно

замерз, и поднялся. Закрыв окно в коридоре, ты сменил музыку и снова сел в кресло,

продолжив свои дела. Я же продолжила свое.

– Тогда ты тоже начал так поступать, Бето. Ты перестал спрашивать меня, в котором часу

я пришла, просто ты стал приходить домой позже меня. Иногда гораздо, гораздо позже,

почти под утро, на рассвете. Сначала я не спала, дожидаясь тебя, но потом я так уставала, что ложилась в кровать, и когда ты приходил, я уже наполовину спала. Ты входил в

комнату, неторопливо раздевался и, прежде чем выключить лампу на ночном столике, тихо

говорил, что у тебя был очень тяжелый день, и ты устал. Ты целовал меня и отворачивался. Я ничего не говорила тебе, потому что тоже хотела, чтобы ты отвернулся, и мы могли бы

поспать до следующего дня, пока не протрезвонит будильник. Тогда у нас было бы время

пойти поужинать, заняться любовью, снова и снова наслаждаясь друг другом. Но одной ночью больше, одной меньше – какая разница? Я все так же люблю тебя. Или сильнее? Я люблю тебя сильнее. Но какого черта! Есть в нашей с тобой истории что-то, что я не поняла. Почему ты не сказал мне, что чувствуешь себя одиноким? Почему, если тебе было так грустно, ты не рассказал мне об этом раньше, чтобы мы могли все уладить? Не понимаю, почему ты не подсел ко мне как-нибудь вечером и не сказал: “Ната, со мной происходит то-то”, или “Ната, я не знаю, что со мной творится”, или “Ната, с нами что-то происходит. С нами что-то творится, и я хочу поговорить об этом”. Ты никогда ничего мне не говорил. Когда мы спорили и ругались, то потом обнимались, просили прощения друг друга и говорили, что было, то прошло. И не было на свете ничего важнее нас самих… Поэтому я и была спокойна.

Я сказала тебе, что скучаю и хочу снова вернуться к тебе, поскольку не смогу жить без

тебя. Эти месяцы, когда я должна была вернуться жить к себе домой, те самые месяцы, что я провела не в твоей мансарде, были самыми печальными за всю мою жизнь. И, поняв, что с нами произошло, однажды я осознала, что оставила тебя в стороне, но я готова начать все сначала. Я хочу, чтобы ты никогда больше не почувствовал себя одиноким, никогда в жизни. И если тебе нужно время, то не беспокойся, не переживай, потому что я буду ждать тебя.

– Обещаю тебе, любимый. Я обещаю, что буду ждать тебя.

Любимый. Я тоже назвала тебя любимым. Меня прервал внезапный звонок твоего

мобильника. Ты оторвался от своих чертежей, отодвинул кресло от стола, встал и пошел к

подлокотнику софы, на которой лежал трезвонящий телефон. Ты ответил, но я не смогла

узнать, с кем ты разговаривал. Ты не назвал имени, а только сказал: “Привет, ну как прошло?” Вероятно, это был кто-то с работы, так что я решила, что лучше мне уйти. Я не

хотела, чтобы ты застал меня в пижаме посреди гостиной на кровати со скомканными простынями.

Возвращаясь обратно к себе домой я поставила тот подаренный тобой диск с песнями,

которые мы сделали нашими. Он крутился без остановки, раз за разом. Придя домой, я вытащила все наши фотографии и записи о путешествиях, старые тетрадки и разглядывала их под играющую музыку до тех пор, пока не засомневалась, доставил ли мне этот диск удовольствие, или убил меня. Думаю, что второе. “Привет, ну как прошло?” У тебя. У тебя. “А кто прошло у тебя?” Было почти двенадцать вечера, когда позвонили. Я затаила дыхание.

Глава 5. Вещи не такие, какими кажутся.

Прошел еще один месяц. Теперь я уже не такая грустная, не такая измученная, как в тот

последний раз, когда я писала. Я не жду тебя снова, не слушаю песни с твоего диска, не

читаю сообщения, которыми мы обменивались, когда были вместе. Я не разглядываю фотографии и тетради. Я собираюсь работать, снова проводить выходные с подружками, знакомиться со многими людьми. Я знаю, что надеть, идя в бар, а что – на праздник. Я уже никогда не ухожу самой первой, и больше не посылаю тебе никаких сообщений, с тех пор, как написала, выйдя из консультации, а ты мне не ответил. Я ни с кем не разговариваю о тебе. Все думают, что я излечилась, и это почти правда.

Глава 6. Жизнь в доме.

Сегодня день матери. Вчера я была в центре Мадрида со списком вещей, которые хотела

бы купить.

Блузка.

Коротенькое платье.

Топики одна-две штуки.

Брюки.

Скраб.

Шампунь.

Антицеллюлитный крем.

Подарок для мамы и еще один дпя бабушки. Обязательно!

Я вернулась домой, неся четыре пакета, в которых лежали: черный топик, такой же, как

большинство тех, что у меня были; куртка с коротким рукавом несколько спортивного

покроя, которую я никогда не стану носить; красное платье, которое я сразу же и надела;

гель, который сушит кожу, но офигительно пахнет ванилью; шампунь, тоже пахнущий

ванилью. Для мамы и бабушки в пакетах ничего не было.

Так что сегодня утром я встала с кровати и пошла покупать льняную юбку и жакет для

мамы. Размер я подобрала на глазок, но была спокойна, потому что все смотрится на ней хорошо. Если же нет, то она преспокойненько попросит у меня чек, чтобы поменять вещи, хотя это был подарок. С этим у нее нет проблем. На самом деле, у нее вообще почти нет проблем, она вполне счастливая женщина. И, кроме того, она – худенькая, что, видимо, является одной из основ счастья. Одно дело быть доброй, и совсем другое быть худой. Быть худой означает спокойненько надеть себе шорты и сесть на стул, совершенно не думая о том, что ляжки растекутся по сиденью. Это означает, что примерив джинсы, не нужно просить у продавщицы пять других моделей. Это означает, что ты можешь покупать себе бикини, и особенно, стринги, зная, что они не будут валяться в самой глубине бельевого ящика. Да, быть худой означает все это, и даже больше, так что я всю свою жизнь провела, сидя на диетах. Я не помню ни одного дня, в который я в той, или иной степени не соблюдала бы режим. Скажу иначе, я не помню ни одного дня, в который я начала бы есть и есть все то, что мне хотелось, не чувствуя себя виноватой, и не думая о том, сколько дней потратится потом на похудание. Господи, вся жизнь с теорией компенсирования: от шоколада к салатику-латуку.

Я не люблю салат-латук и нахожу его малопривлекательным со всех сторон. Я никогда не

держу его в доме, впрочем, в последнее время в моем доме вообще ничего нет. Я всегда считала, что день, когда у меня не будет апельсинового сока, был бы для меня ударом,

настоящим потрясением, потому что, встав с постели, мне необходимо позавтракать. Если я

не позавтракала, я – никто, поэтому и думала: “Ты представляешь, что однажды я встаю с постели, а сока нет?” Ведь уже столько месяцев в моем холодильнике нет ничего вкусного.

Это уже давно не тот холодильник, открыв который не знаешь, что и выбрать – глаза

разбегаются. В нем есть все, начиная от плавленого сыра, и кончая заварным кремом.

(Заварной крем! Вероятно, уж лет десять, как я его не покупаю!) Вот-вот, пусть в моем

холодильнике уже давно почти ничего нет, но сок есть всегда. А теперь оказывается, что уже несколько недель я его открываю, а сока нет. На всякий случай я заглянула в шкафчик, вдруг

там завалялся пакетик, но там тоже нет. Я почувствовала себя несчастной неудачницей,

подумав: “Вот черт, кошмар, да и только, у меня все валится из рук из-за какого-то пустяка,

позарез необходимого мне по утрам”…Однако, к трем часам дня мне не хватало уже молока. Молока тоже не оказалось, несмотря на то, что я жутко его люблю Вернуться ночью домой, пойти и выпить стакан холодного молока, что может быть лучше! М-м-м! Какое удовольствие! А иногда, если захочется, с Кола Као, чтобы пить его глоточками с ложечки. А когда у тебя болит горло, ты ставишь в микроволновку стакан молока с медом, хотя и не любишь мед, но это – домашнее лечебное средство… Молоко означает, что не все еще кончено на этом свете. Оно означает, что когда в дверь звонит сосед, а если он, к тому же хороший, или, по крайней мере, нравится тебе, ты можешь пригласить его на чашечку кофе с молоком и выкурить с ним сигарету. Ты можешь выпить кофе даже одна и почувствовать, что жизнь прекрасна, как в рекламе: жизнь – это мгновение, пока поет Карла Бруни. Узнав, что молока не осталось, я подумала, что мне нанесен двойной удар. Я пролетела не только с соком, но еще и с молоком. Но вот прошли еще два дня, не осталось и туалетной бумаги. Я пришла поздно, потому что заходила пропустить пару рюмашек, и в собственном туалете мне пришлось вытираться салфетками “клинекс”, словно в каком-то баре. Всю ночь я думала: “Слава Богу, что ты была одна, что никто не смог прийти к тебе домой, потому что у тебя даже задницу вытереть нечем”. Чертовски грустно. Хорошо еще, что все уже прошло.

Вчера, когда я ходила за покупками с первым моим списком я позвонила своему другу,

Альвару, чтобы мы что-нибудь выпили и потрепались.

– Как здорово, что завтра воскресенье, – сказал он.

– Вот еще, все воскресенья – дерьмо, стереть бы их с календаря, к чертям собачьим, –

ответила я.

– Ну что такое ты несешь? Они – восхитительны, я от них в восторге! Это – самые лучшие

дни недели, детка, я так хочу, чтобы они поскорей наступали, чтобы поваляться на кровати под одеялом с моей девчонкой, включить телек и провести так весь вечер. На моем столе битком всякой всячины: две банки “Кока-колы”, банка пива, чашка кофе, коробка галет, пачка сухариков, тарелочка маслин… Воскресенья просто чудесны для того, чтобы накачаться всей этой гадостью.

Я посмотрела на него и подумала: “Черта лысого! Это ты можешь накачаться.”

А теперь, после семейного ужина по случаю празднования Дня матери, я пришла домой,

посмотрела фильм, почитала журнал, включила новую программу о путешествиях, в которой

не прекращая кричат и передвигают камеру. Я хочу прекратить все это, но не могу ни

выключить телевизор, ни сделать что-нибудь еще, потому что не могу пошевелиться от усталости и тоски.

Это первая глава, в которой я не упоминаю о тебе. Если бы я хотела, то могла бы

зачернуть последнее предложение, тогда ты и в самом деле исчез бы.

Карла Бруни-Саркози – итало-французская фотомодель и певица

Глава 7. Пляж.

Я поклялась самой себе не смотреть снова ни твои фотографии, ни твои сообщения, но

мне безразлично, что я изменяю себе самой, и сегодня я сделала нечто гораздо худшее. Я

нашла то видео, которое мы записали на пляже. Я вывела изображение на экран телевизора

так, что оно буквально затопило всю гостиную, погасила свет и включила воспроизведение.

Вот он, пляж Астурии. Немножко пасмурно, и море неспокойно. Поворачиваясь, ты

начинаешь снимать крупным планом панораму гор и кромку берега. Слышно твое дыхание и

мой голос, зовущий тебя откуда-то издалека: