Текст книги "Полька"

Автор книги: Мануэла Гретковска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Болтаем о фильмах и книгах. Почему в Польше нельзя снять фильм о мафии? За финансирование такого проекта не взялся бы ни один телеканал. Нет у нас и настоящих политических «Кукол». Ну, разве что раз в год, в шутку. Я наивно полагала, что Canal+ сможет пересадить на польскую почву «Гиньоль» – самые популярные французские «Новости», политические «Куклы» нового поколения интеллигенции. Одинаково беспощадные к левым и правым. На это не решится ни польский Canal+, ни любой другой частный канал – побоятся за свою концессию, контракты. Общественное телевидение тоже отпадает – эти опасаются и левых, и правых (хуков).

В «Экстрадиции», самом лучшем приключенческом сериале, политики, погрязшие в вонючих аферах, возникают из воздуха, из ничего. «Мозг» всего дела, управляющий марионетками, – три парня из детского дома, за спиной у которых никакого политического прошлого. Одного из них подобрали русские с военной базы.

Мало-мальски реалистический фильм о мафии не может не быть политическим, он неизбежно поставит под удар номенклатуру, реальных политиков реально существующих партий. Сценарии о прушковской мафии печатаются в газетах, достаточно это переписать и… в мусорную корзину. Снимать все равно некому.

Петушку видится фильм о Гудзоватом [82]82
  Председатель «Бартимпекса», бизнесмен, сотрудничавший с «Газпромом».


[Закрыть]. Немного бизнеса, немного метафизических эмпиреев. «Крестный отец», Достоевский и «Кукла» [83]83
  Роман Болеслава Пруса (1847–1912).


[Закрыть]. Взаимная страсть героя и сложенных в зеленую пирамидку долларов. Афера с «Газпромом», фамилия главного героя меняется на «Газоватый». Первый кадр: жена зажигает на кухне газ. Бум! – взрыв воспоминаний. Ха-ха-ха (мое), хо-хо-хо (Петушка).

Сочиняю стихи в стиле моих любимых Бялошевского и Ружевича.

– «У меня поседел голос».

– В смысле?

– В прямом – четыре утра, мы уже охрипли.

Петушок обнимает мой живот.

– Чувствуешь?

– У тебя булькает в желудке… – Он убирает ладонь.

– В каком желудке, под пупком нет никакого желудка, там обитает Поля.

– Это она? Привет, дочка, ой, щекотно.

Первое рукопожатие, перестукивание через стенку: «Эй, я здесь!», «Эй, мы здесь, скоро увидимся». Бедный ребенок, разбуженный нашими криками.

– «Перебиты все сны до последней капли», – придумываю я вторую строчку.

Слишком много планов, слишком большой сквозняк в голове: переезд, жилье – продать, купить, согласовать все это во времени. Революция. Часы в гостиной бьют шесть – сизое время суток. Петушок идет заваривать себе мелиссу. Мне уже ничего не поможет, встаю измученная.

8 декабря

Пустой лист бумаги откладываю в сторону. Если автор сам еле-еле ползает, живых героев ему не смастерить. Укол паники: «Не успеешь дописать сценарий».

Звонок из «Городка»:

– Они размышляют, почему за два месяца рейтинг вырос в полтора раза.

Можно подумать, люди смотрят телевизор. Они глазеют в окно: ага, идет дождь, так я лучше фильм посмотрю – вот и вся хитрость.

Иду в лес – хоть кислорода глотну. У Озера, Которое Меня Любит – ностальгия прощания. Если не хватит денег на избушку под Варшавой (а пока что не хватит), мы обречены на каменный городской мешок. Я сойду с ума… «Ты же хотела в Польшу», – голос рассудка. «Но в хороший район», – голос здравого смысла.

Покупаем польские газеты в поисках объявлений о продаже квартир. Какая тоска. По какой же Польше я скучаю?

Снова убегаю в лес. Тянет на колядки. Фальшиво напеваю «Спи, Иисус», подыгрывая себе на струнах сентиментальности. Уродливая польскость, польскатость – вроде плоского плоскостопия. Петру я, конечно, не признаюсь, но мне вдруг стала нравиться Швеция…

По телевизору праздничная реклама: покупки, подарки, традиционные диснеевские мультфильмы.

Еще немного, и шведские дети решат, что Рождество – это день рождения Дональда Дака.

Поля с сеном возле рождественских ясель, польские традиции… Господи, к этому ли я стремлюсь? Но ведь не скажешь Петушку:

– Знаешь, весь этот переезд – путь к моему, нашему настоящему дому… на берегу Индийского океана, в Австралии или Французской Полинезии.

Тогда все чемоданы останутся на месте – Петр к ним не притронется. Просто устроит меня к себе в отделение, где я смогу откровенно признаться:

– В океане у меня открываются жабры, я дышу. Австралия – это огромный красный кит, поющий свою песню. Я слышу его тоскующее брачное мурлыканье, зов антиподов. Вероятно, это дрейфующие по океану инфразвуки. Песни китов переносят их на тысячи километров, они отдаются эхом во фьордах и в моих мыслях.

9 декабря

Животное из отряда гомо сопящих – после сегодняшней прогулки, перед тем как усесться за работу до самого вечера. Усталая, просматриваю газеты из Польши. Литература, читаемая в узких кругах, литература, почитаемая за литературу.

Вечеринка. День рождения в деревенской избе. Мы наряжаемся: я подбираю нарядные блузки к своему кошмарному комбинезону, Петр вытаскивает из шкафа суперпиджак и причесывается расческой, а не, как обычно, пятерней.

Перед домиком факелы, внутри – именинные поминки. За столами люди в черном, погруженные в бергмановскую задумчивость. Застывшие от прозака и размякшие от алкоголя. Фрустрация, эмиграция. В восьмидесятые годы они были уверены в том, что им повезло – по сравнению с Польшей. Теперь их автомобили, приобретенные в кредит дома уступают многим польским. Непрестижная работа, замкнутость диаспоры, чувство собственного превосходства над шведским плебсом и комплекс неполноценности, выкованный тяжелым молотом шведской экономики.

Мы поздравляем именинника и сматываемся. Им деваться некуда – дети, пособия, привычка… Разве что когда-нибудь, на пенсии, они бросят эту Ривьеру для пингвинов.

10 декабря

Эксперимент в ванной – нагибаюсь за упавшей крышечкой от тюбика с бальзамом и… стоп. Приходится опускаться на колени, садиться на корточки, с трудом удерживая равновесие. Я больше не в состоянии по-человечески нагнуться. Склоняясь к земле, сдавливаю живот.

Заглядываю вниз – видно ли еще за горой живота «лонце»? Только кончики волос. Информирую Петушка о новых правилах разделения труда в нашем королевстве: я не отвечаю за то, что находится ниже колен. Могу пройтись пылесосом, помыть шваброй пол, но нагибаться за упавшими вещами не буду. Петушок несколько удивлен, но не возражает. Что он может знать о нарастающей беременности – приходится верить мне на слово.

11 декабря

Мой самый нежный и всемилостивейший – титулую я утром Петушка. Я люблю целовать его руку. Отцовскую тоже. И только они умеют как следует «запечатлеть поцелуй на моей ладони». Мне неловко, когда посторонний человек чмокает меня в запястье – слишком интимный жест.

Почитываю психотерапевтические книги и статьи. По телевизору сплошные специалисты по человеческой душе за Б. (Большие) деньги. Гештальт перерастает в гешефт.

Нашествие гуральских хоров. Экспортная надежда польского шоу-бизнеса. Иностранцев они должны приводить в восторг: пелеринки, словно у тореадоров, кожаные балетные тапочки на огромных лапах, старомодные котелки, обшитые раковинками в стиле папуасов. Сам Готье бы позавидовал.

Поле там, наверное, очень одиноко. Ее возня напоминает тюремное перестукивание (по стенке матки). Спасите!

12 декабря

День рождения Т. Опаздываем. Нас усаживают за столик в середине зала, вместе с другой беременной парой. Ангел, в замужестве Помпа. Тоже из Лодзи, и рожать мы будем в одной стокгольмской больнице, только я на две недели позже.

Хозяйка праздника – Дануся, социальный работник, – испекла сырник. Попробовав кусочек, я оказываюсь просто на седьмом небе. Помочь человеку через органы социального обеспечения способен любой чиновник, а вот сотворить такой пирог – это поистине то же самое, что протянуть руку помощи человечеству в его поисках утраченной амброзии. Гости поднимают тост за пятидесятилетнего именинника и за двух будущих мамочек. Ангела-Помпу ее малышка толкает… а меня нет. Это нормально?

13 декабря

Отклеиваю себя от Швеции. Приземляюсь в Гданьске. Первое, что сообщает мне организатор – владелец художественного агентства, который спонсировал мою поездку:

– Иезуиты, адмирал и Санта-Клаус.

Костел поддерживает культуру, адмиралу понравилась моя фотография, а совет города тряхнул мошной в обмен на выступление организатора в роли Санта-Клауса.

Безумные совпадения: организатору, бывшему актеру, предстоит мотаться со мной по актовым залам и библиотекам в роли конферансье, а несколько лет назад в этой же роли – конферансье из «Метафизического кабаре» – он выступал на сцене театра в Быдгощи.

Каменная Гора, отель с видом на пляж. Южный берег Балтийского моря. Забавно оказаться по другую сторону. Морем не пахнет. Волны какие-то приглаженные, низенькие, крошечные, вроде дрессированного пуделька.

14 декабря

Интервью гданьскому радио. В ответ на вопрос, упоминается ли в книге, которую я сейчас пишу, ребенок, лукавлю. Слишком уж часто я говорю правду, это грешно. Болтовня в микрофон в герметически замкнутой студии – словно разговор с самим собой. Дама-звукорежиссер все никак не надивится, что я такая обыкновенная. Мне, видимо, следовало продемонстрировать торчащие сиськи, парик, когти, словно у вампира, и обшитые парчой гениталии…

Встречу в университете отменили. Бывали здесь писатели до меня, будут приглашаться и в дальнейшем, но на встречу с Гретковской завкафедрой литературы согласия не дал.

– Студенты должны учиться, а не шляться по авторским вечерам, – заявил он.

Я, наверное, знаменитый гинеколог, потому что на медицинском факультете меня ждут.

Болтовня в гданьской библиотеке. Вдруг лежавшая на животе рука подскакивает сама собой. Замечаю этот меткий Полин гол я одна.

* * *

В перерыве между встречами ищу магазин сотовых телефонов. Выбираю самый простой аппарат, с карточкой. Радуюсь, словно получила погремушку. Я не умею пользоваться голосовой почтой, посылать CMC. Минута разговора со Швецией – четыре злотых, оральное распутство.

Вечером раздаю автографы в сопотском книжном магазине рядом с молом. К моему удивлению, среди гостей множество очень разумных людей. Они подходят, рассказывают о том, что больше всего им понравилось, – самые трудные, самые лучшие фрагменты. Я потрясена: кто-то читает, понимает? Пытаюсь представить «любимые книги» по лицам – ни одного попадания «в десятку». Барышня обожает «Мирозрителя», а я бы поставила на «Парижское Tapo»… Старик без всякого стеснения благодарит за эротическое «Страстописание».

Уже перед самым закрытием магазина появляется брюнет лет тридцати с чем-то – в приличном чиновничьем пальто, с портфелем.

– Ваше лицо мне знакомо…

– Рысь Гретковский.

Ну да, повсюду родственники. Копия моего отца, та же манера говорить. Внебрачный сын. Бразильский сериал.

– Наши деды приходились друг другу двоюродными братьями, – высчитывает он родство и наследство.

Ну конечно. Я разглядываю его, словно генетический сон. На моего отца он больше похож, чем мой собственный племянник. Жесты, интонации. Неужели это передается по наследству? Сплетения ниток ДНК, линяющая хромосомная одежка. Ее и за сотню лет не вычистишь. Рысь оставляет мне свою визитку. Какой-то директор в Тчеве.

Полечка, вот ты и познакомилась со своим первым дядюшкой – родство с двухсотлетней историей. Наши дедушки-кузены родились в конце девятнадцатого века, сражались под Верденом. Встреча с Рысем – знак: Полька, ты по рождению Гретковская.

15 декабря

Погремушка сломалась – возвращаю телефон, получаю взамен новый. Тут же звоню продюсеру «Польских дам». Он на съемках, обещает перезвонить. Даже и не думает – какое божественное воспитание. Позже мне объясняют, что это исключительно ради моего же блага, ведь разговоры по сотовому вредны для беременных женщин. Предполагалось, что это будет основанное на взаимном доверии джентльменское соглашение. На «Дам» я потратила чуть не месяц биографии. Сама виновата: ведь знала же, что это за публика. Гангстеры от искусства.

Сама о том не подозревая, я нанялась в цирк – раздавать автографы в торговом центре «Клиф». Сани, искусственный снег, Санта-Клаус и скрипачки. Пани Чубувна [84]84
  Популярная польская телеведущая.


[Закрыть]произвела здесь фурор, еще выступал какой-то эстрадник. Сегодня, слава Богу, пусто. Блестящее фиаско. Я прячусь в книжном магазине, покупаю пособия по уходу за новорожденными. Конферансье в отчаянии.

– Может, мне переодеться оленем? – Впрочем, вряд я в состоянии его утешить.

Художественное агентство – бизнес, он должен окупаться. С прелестной женой конферансье, гобоисткой из филармонии, мы лакомимся тирамизу, поглядывая на пустой подиум, где должно было состояться праздничное мероприятие.

У нас появляется «окно» до встречи в военной библиотеке (адмирал) и сопотском Доме культуры. Конферансье проводит меня за кулисы «Клифа». Аренда квадратного метра стоит больше, чем получают продавщицы. На складе художественное агентство держит реквизит для выступлений, аудиоаппаратуру. Многометровый костюм дракона с накладной башкой в розовых локонах, вся драконья семейка. Я начинаю понимать, в чем тут дело. Я тоже играю роль плюшевой драконихи, развлекающей тех, кто делает праздничные покупки. Почему бы и нет, в таком костюме я могу и книги читателям подписывать, а без маски на сцену не выйду и петь колядки не стану.

Мечтаю на один вечер одолжить накладную драконью голову.

В Сопоте переполненный зал, я сижу перед микрофоном, чрезвычайно важная. Постепенно начинаю «стягивать» зеленую драконью маску. Из-под нее выглядывает мое настоящее лицо. Люди симпатичные. Умные осторожные глаза. Или это поморский обычай, или какая-то традиция авторских вечеров: слева энтузиасты, справа всегда садится психопат. Выгоняю за дверь фотографов. Если кто-то хочет сделать пару кадров для себя – пожалуйста, могу даже изобразить плюшевого мишку или дракона. Но официальных снимков мне не надо, спасибо. Я не стану собственной физиономией рекламировать дебильные заголовки нашей прессы.

– Почему вы сняли свою фамилию с титров авангардного фильма, который будет показан вне конкурса на берлинском фестивале?

– Сценарий писали четыре человека, которые никогда друг друга не видели. В качестве связного выступал режиссер. После нескольких лет такого сотрудничества я наконец увидела, что получилось. «Свой» фрагмент я не узнала. Вот и все.

– Что вы думаете о современной критике?

– Кратко? Это что-то вроде воскресной школы: Токарчук – пять, Гретковская – за дверь, Стасюк, не шали… Герке…

В этот момент входит Наташа Герке. Телепатия? Усаживаю ее рядом с собой. Она такая тонкая и чувствительная, почти прозрачная. Того и гляди растает в толпе.

– Останься, – прошу я, – уже конец.

Она приехала в Гданьск несколько часов назад и здесь, в ресторане, договорилась с кем-то встретиться. Разумеется, в суматохе Наташа исчезает. Оставляет мне записку со своим электронным адресом. Золушкина туфелька. Я не пользуюсь Интернетом, зато у меня есть сотовый. Сказочная нестыковка.

16 декабря

Восемь часов в поезде «Гданьск – Лодзь». Экскурсия в прошлое. Или мороз и заиндевевшие сиденья, или пышущие жаром батареи. В районе Александрова по коридору проходят молодые парни.

– Гляди-ка, прямо электрическая лампочка, – веселятся они, увидев мой живот. Я отвыкла от хамства. Матка Боска – Царица Польши, все прочие – брюхатые девки.

В Кутно подсаживается элегантный пожилой господин. Приносит из буфета пиво, угощает меня соком. Вынимает из бумажника семейную фотографию: портрет овчарки.

– Обожаю зверей. Жена, дети… знаете, они и сами справятся, а звери так беспомощны. Я жертвую на приюты больше тысячи… бедным нужны деньги, я понимаю… но кто-то должен помогать и животным.

Рассказывает о своей жизни: его покусали двуногие животные.

Заснеженная Лодзь. «Отчь» – вот во что превратили ее имя вокзальные мегафоны и радио. Еще несколько лет – и поезда станут ходить до «Очи». Может, пора вернуть старую орфографию, а профессорам-пуританам – перестать отстаивать орфографические недоразумения?

17 декабря

Блочные одиннадцатиэтажки. Соседка сверху, с девятого этажа, разводит в ванной кур. Искусственные цветочки на балконе она поливает естественным удобрением.

В ванной висит на веревке стихарь племянника-служки. Белый костюмчик так и не повзрослевшего ксендза. Маленький льняной панцирь не то насекомого, не то ангела. Тут же сушатся мои элегантные трусики. Рядом со снежно-белым стихарем каждый зубчик их кружев выглядит вычурной перверсией.

Племянник уперся, что будет служить «заутр-р-р-реню» (логопедам не удалось окончательно расквасить его французское «р-р-р» в славянскую клецку). Семья против набожности, которая заставляет всех домочадцев вскакивать в полшестого утра. Упрашиваем, соблазняем. Но непорочная маленькая душа непреклонна:

– Я тихонечко оденусь в коридоре, у мусоропровода. – Он прячет в сумку одежду, аккуратно складывает стихарь.

Отбираем у мальчика будильники. До полуночи изводим игрушками, телевизором. Наконец малыш засыпает. По телевизору передача «Святой отец Пио». Взволнованно взираем на стигматы. Слушаем рассказ о набожности святого дитяти.

– Ладно, давайте его все-таки отпустим на эту заутреню. – Первой сдается сестра.

– Вдруг он святой, а мы его мучаем? – поддерживает ее папа.

В полшестого будим племянника. Он сквозь сон удивленно благодарит. Вместе идем в костел. Я спрашиваю, зачем ему так рано вставать. В школу-то он обычно просыпает.

– Я люблю прислуживать во время мессы, – честно отвечает мальчик.

У алтаря, в своей пурпурной пелеринке, он двигается с грацией кардинала. Служит Богу, но прежде всего Богу Отцу, покинувшему его дом после развода.

18 декабря

Беата встречает меня на Центральном вокзале. Покупаю газеты с объявлениями. Недвижимость. Десятки и десятки вариантов. Я не знаю, где находится Брвинов, что значит «тридцать сотен за метр» – много это, мало? Пока что надо просто в этом всем сориентироваться, а в январе мы приедем вместе с Петром – искать квартиру. Если не найдем, в конце концов, можно и снять, но это означает временно, да еще любопытные хозяйские глаза…

Беата проектирует на компьютере Таро для журнала «Элль». Не копия марсельских, но тоже вполне симпатичные. Аскетичная графика, с художественной точки зрения – превосходно.

Мы подружились, кажется, в Париже, на почве помешательства на Таро. Общаемся с помощью непонятного для «непосвященных» сленга. Тасуем знакомых согласно картам. Беата – консерватор: она хранит верность существительным – Большим Арканам. Не доверяет болтливым глагольным Малым Арканам.

– Ты могла представить себе десять лет тому назад, во Франции, что я буду рисовать Таро для «Элль»?

– Все к тому шло, – смеюсь я. – Твоя краковская живопись, наша встреча на Плантах [85]85
  Бульвары, опоясывающие старый Краков, разбитые на месте бывших крепостных стен.


[Закрыть], потом Париж, возвращение в Польшу.

– Ну разве что так… – Беата что-то мастерит на компьютере, целиком занимающем три столешницы. – Будет нам на память. Петр – эремит [86]86
  Отшельник.


[Закрыть], подпишем так сапог на девятой карте. Ты… ну, это понятно, согласна? – она показывает слово «Мануэла» на моей карте. – А Поля… длинноволосая блондинка из «Мира», самая лучшая карта, подарок от крестной.

– Когда это напечатают?

– Примерно к Полиному дню рождения. Мои первые Таро, – хвастается Беата.

– Мой первый ребенок.

19 декабря

Из издательства звоню во «Фламмарион» – надо узнать насчет авторских прав, не будут ли они возражать. «Му zdes' emigranty…» и «Парижские Таро» хотят купить русские, финны летом собираются издавать «Кабаре». Я не помню условий договора с французами. Документ испарился во время очередного переезда. Во «Фламмарионе» новый агент. Знает, помнит, pas de probleme [87]87
  Никаких проблем (фр.).


[Закрыть]. Сокрушается: мол, обложка французского издания «Таро» получилась очень неудачной.

– Надо было сделать более в стиле «Sex and the City» [88]88
  «Секс и город», американский телесериал.


[Закрыть]. Художник совершенно не подумал, – сетует он.

Салонная беседа о кино, литературе. Я и забыла, что в бизнесе есть место для разговоров об искусстве.

Подписываю договор на «Польку». Продаю книжку и ребенка – еще не дописанную рукопись, еще не рожденного младенца. Что подумает обо мне дочка, когда вырастет и прочтет эти внутриутробные воспоминания? Торгуюсь по поводу процентов. Позеленевшие сребреники в пересчете на доллары. Издательница на удивление уступчива. Выйдя на улицу, проверяю, какой процент полагался мне за последнюю книгу, – оказывается, точно такой же, а я думала, что затребовала огромную сумму. Беременность? Последовательный кретинизм невнимания к договорам и контрактам?

– Знаете, кто должен быть покровителем издателей?

– Нет… – Дама отвечает осторожно и подозрительно, справедливо ощущая в моем голосе сарказм.

– Иуда, он наиболее выгодно вывел в тираж.

Мы обе понимаем, что такова система, так принято во всем мире. Знаменитый довоенный издатель Бронислав Натансон, считавший делом чести достойно оплачивать писательский труд, закончил свои дни в психбольнице.

Навещаю Ягу в ее парикмахерском салоне на Бураковской. Кусочек девятнадцатого века, проступающий сквозь варшавское уродство. Бывшую фабрику, красивое кирпичное здание, оккупировали элитные фотостудии, модные ателье. Антося, Ягина дочка, – в корзинке рядом со стойкой администратора, под присмотром акушерки, отца, дежурной. Яга может спокойно заниматься посетительницами. Заглядываю в корзинку и… принимаюсь реветь. Антося молчит, а я хлюпаю носом и никак не могу успокоиться. Пару месяцев назад ее не было, она пряталась в Яге, а теперь есть. Настоящее чудо жизни с ручками и пальчиками. Я спятила. Ладно бы рыдала над описывающей бытие «Книгой Гамма» Аристотеля… Выпотрошенная форма умиления не вызывает. А тут форма ровненько прилегает к розовенькой материи, пеленки – к попке.

Названиваю по объявлениям. Спрашиваю, сколько стоит квартира на самом деле. Обычно оказывается, что в два раза дороже, чем написано в газете: плюс гараж (тридцать тысяч), участок и прочее… Мы заработали на берлогу с непременным гаражом.

Беата объелась в кино поп-корном и теперь подыхает. Я объясняю, в чем тут дело:

– Жир оседает в печени.

– Печень справа, а у меня давит под ребрами!

Случайно обнаруживаю в иллюстрированном журнале репортаж об авангардной выставке (о трупах). Демонстрирую Беате кровавую расползающуюся печень.

– Вот-вот, именно здесь. – Она сравнивает болезненную точку с фотографией.

– И это я тебе, профессиональному скульптору, должна показывать, где находится печень, да еще с помощью… – Я смотрю на обложку, – «Vanity Fair» – «Ярмарки тщеславия».

– Скульптору primo voto [89]89
  Прежде всего, в первую очередь (лат.).


[Закрыть], ныне стилистке. Так и есть, «Ярмарка тщеславия».

20 декабря

Гданьская «Газета Выборча» опубликовала фотографию с авторского вечера в Сопоте, сделанную без моего согласия. Лицо полуприкрыто волосами, в профиль. Подпись: «Мой облик принадлежит мне, – объяснила Гретковская во время встречи, запретив себя фотографировать». И это называется журналистикой – тогда что же такое желтая пресса?

Встреча в частном Институте журналистики. До меня здесь выступали с лекциями Пискорский и Гловацкий [90]90
  Павел Пискорский (р. 1968) – польский политик, мэр Варшавы. Януш Гловацкий (р. 1938) – польский прозаик, драматург, публицист…


[Закрыть]. Я не знаю, о чем вещать студентам. Неохота мудрить на какую-нибудь потрясающе скучную тему. Предпочитаю отвечать на вопросы.

– Очень рад вашему приезду. Небольшая доза пикантности пойдет им на пользу. – Ректор угощает меня чаем. – Мне бы хотелось, чтобы вы их слегка шокировали. – Что это – он уговаривает меня развращать детей?

– Я не профессиональный порнограф… я пишу не только об этом. Ваши студенты – почему они выбрали эту школу?

– Они из довольно обеспеченных семей, образование стоит дорого. После третьего курса и лиценциата они могут перевестись в университет. Нам пришлось изменить программу, ввести дополнительные часы истории, общей культуры… сегодня мало кто из студентов знает, кто такой Пилсудский [91]91
  Юзеф Пилсудский (1867–1935) – польский политический деятель, маршал. Один из лидеров Польской социалистической партии. В 1919–1922 гг. – глава («начальник») государства. После осуществленного им в мае 1926 г. государственного переворота установил в стране авторитарный режим.


[Закрыть].

– Чем они интересуются?

– Молодежной тематикой… Фильмы, концерты. Я уговариваю писать о чем-то более значительном… знаете, о кино обычно пишут те, кто не первый день замужем, да еще главные редактора еженедельников, это легкий хлеб. В кино каждому сходить охота. А они мне в ответ: «Нам, пан ректор, необязательно много зарабатывать, мы не яппи. У нас есть деньги, мы постмодернисты».

– Гениальное определение постмодернизма… правда, не каждому по карману.

– Чего-нибудь покрепче перед выступлением? – Ректор галантно протягивает мне рюмку.

– Не стоит… я беременна, – демонстрирую я уже заметный животик.

– Какой кошмар! – Ректор не притворяется, он и в самом деле потрясен. Я от удивления теряюсь и не уточняю, что же привело его в такой ужас.

Будь я проституткой, беременность помешала бы мне выполнять свою работу, но писательнице-порнографу все нипочем. Обозлившись, отправляюсь в зал. Двое специально делегированных студентов усаживаются напротив и зачитывают вопросы по шпаргалке. Девушка – более-менее к месту. Парень, неопрятный брюнет (мужской вариант «глупой блондинки»), небрежно пережевывает фразы.

Остальные студенты свисают с балкона, словно голуби. Не то заворкуют, не то обосрут. Расспрашивают о том, как я была секретарем Чапского. Послушно рассказываю. Оказывается, они большие поклонники парижской «Культуры». Что-то тут не то.

– Почему вы так интересуетесь Гедройцем и Чапским?

– Школа будет носить имя редактора Гедройца, – отвечает за них ректор.

– А-а-а… – Пожалуй, эту тему можно закрыть. Но студенты продолжают тянуть руки – экзамен по Гедройцу продолжается.

– Почему вы не… ну, не знаю… не разговаривали с Гедройцем? Это же известный человек! – Возмущенная отличница почти кричит на меня.

– Я говорила с ним сразу после приезда в Париж, в восемьдесят девятом. Редактора интересовало, что происходит в Польше. – Я начинаю терять терпение. – Каждую неделю по дороге к кабинету Чапского я проходила через этаж «Культуры» и неизменно видела Гедройца за работой. Зачем было ему мешать? Смысл жизни редактора заключался в труде, то, что он хотел сказать, можно было прочитать в его издании… О'кей, для меня это был музей. Почтенный, заслуженный музей. В мое время там уже не публиковали Гомбровича… или Мрожека. Разве вы сами год назад все еще с нетерпением ждали выхода нового номера «Культуры»?

– Каким был Чапский? – в который раз спрашивают они.

– Я описала его в «Иконе», я уже говорила об этом…

– Но мне хочется услышать от вас. – Отличница оглядывается на ректора.

– Он был геем.

– То есть? – взволнованный голосок.

– Я упоминала об этом в «Страстописании». Пишут же о влиянии любовных связей Хемингуэя или Фицджеральда на их творчество – и никого это не шокирует. Если речь идет о гомосексуализме, такого рода эротическая дружба или роман представляются еще более важными. Недавно шел фильм о Коте Еленьском [92]92
  Константин Еленьский (1922–1987) – польский прозаик, литературный критик, переводчик.


[Закрыть]. Совершенно неясно, почему Леонор Фини [93]93
  Леонор Фини – французская художница.


[Закрыть]ревновала его к Чапскому. О бисексуальности Кота не было сказано ни слова – тогда зачем вообще упоминать ревность? Некоторые факты из жизни Чапского, его решения, дружеские связи непонятны, если не знать о его «предпочтениях», так же как в случае со Словацким.

– Гомосексуализм – личное дело человека…

– Разумеется, но не в искусстве. Это особый способ видения. Не мужской и не женский. Я не имею в виду мужскую тематику в искусстве, потому что мужчина в состоянии нарисовать и женский портрет. Речь идет о восприимчивости. Точка зрения Бэкона, Гринуэя, Джармена, Висконти, Херцога совершенно особая, недоступная гетеросексуалу. Чапский в смысле своей позиции очень близок Бэкону, хотя своим учителем он считал Сезанна. Не понимаю, почему в Польше гомосексуализм подается как нечто скандальное, словно кто-то ненароком заглянул в клозет. Почему нельзя говорить об этом просто – с уважением, без дурацкихулыбочек и извращений?

И, наконец, на закуску – болтовня о журналистике, обычные искренние вопросы о том, что их интересует на самом деле.

Едем на такси в жилищный кооператив на улице Нарбута. Цены соблазнительные. Администрация времен коммунизма: попивающие чаек неприветливые дамочки. Квартиры в новостройках, очередь на два года вперед. Кошмар.

Новое тысячелетие, эра Водолея. Я покупаю Петушку-Водолею компьютер.

– С психиатрией я управлюсь и без компьютера… а для новой работы он пригодится… – Петр решает догнать время. За три года он не запомнил, какой кнопкой включается моя простейшая «тошиба». Я тоже далеко не гений… но есть же границы техническому идиотизму. Изображаю перед продавцом кретинку от информатики и прошу подробно показать, где и что следует нажимать. Уношу прелестный новенький лэптоп.

Поля затихает. Беготня по городу, названивание в жилищные агентства и кооперативы – не ее стихия. Она оживляется перед сном.

Полинка, я ведь для Тебя домик ищу.

23 декабря

В Лодзи, впопыхах, подарки, и на рикше – по Петрковской [94]94
  Центральная улица Лодзи.


[Закрыть], под горку на площадь Свободы. На старых булыжниках Полю растрясло, а ветер заморозил мне легкие. Выхожу простуженная, кашляю.

Рождественский фэн-шуй. Вместо собирающей несчастья черной рыбки в аквариуме – карпы в ванне. Они сдохнут за наши грехи. А вернее – уснут рядом с нашей спящей совестью. Праславянский жертвенник, снулое заливное из идиллии, столь непохожее на кровавую германскую резню.

В канун праздника телевидение вспомнило об обиженных тибетцах. «Изгнанные с крыши мира». Изгнанные? Там тысячи жертв. Тогда уж – «сброшенные» с крыши.

«Пол и мозг»: XX вовсе не обязательно девочка. Случаются и мальчики XX. Я в шоке. Звоню Петру.

– Мальчик XX? – с сомнением переспрашивает он. – Не волнуйся, он будет все равно что девочка.

Жадно уминаю тарелку с верхом и… чувствую еще больший голод, чем до ужина. Еда попала во второй (чужой?) желудок? Приобретаю комбинезон: старый стал более тесным, чем прежние облегающие джинсы. В новом – из магазина на улице Костюшко, где я всегда покупаю дешевые вельветовые штаны, – сбоку застежка и три пуговицы.

– На седьмой, восьмой и девятый месяц, – объясняет продавщица.

Примеряю «семимесячную» пуговицу – в самый раз.

24 декабря

Туман болезни. Спихиваю спреем простуду с больного горла в бронхи. Глотаю, откашливаюсь с жуткой болью. Ради Поли из лекарств – только мед и лимон. Мама с сестрой стряпают к Рождеству. Гонят меня из кухни:

– Все засморкаешь, всех позаражаешь.

Укладываюсь, превращаюсь в растение. Сквозь кору (сопли, затыкающие мозг) доносятся воспоминания отца о немецком лагере для военнопленных – не то солдат, не то офицеров. Племянник зубрит немецкий, спрашивает слова. На голове у меня устраивается кот. Негоже лежать пластом посреди семейного уюта, но у меня нет сил сопротивляться. Сквозь дрему задумываюсь, что бы такое съесть на ужин. Может, картофель фри? Да что это я… сегодня ведь сочельник.

Среди телевизионных колядок, елочек и шариков мелькает Глемп [95]95
  Юзеф Глемп – польский примас (верховный епископ католической церкви).


[Закрыть]. Звезда эстрады из рождественского вертепа. Разглагольствует об «экзамене по христианству». Нет, я экзамен не выдержала: внимать нашему примасу – превыше моих сил. Пастырь душ – ведь не интеллигентности же (в Польше интеллигенции – не больше четырех процентов). Душе все равно, что слушать, ушей у нее нет. Другое дело Люстиже [96]96
  Ж.-М. Люстиже – французский кардинал.


[Закрыть]… вот если бы он был примасом Польши! Блестящий выкрест, наставник католиков?