Текст книги "Полька"

Автор книги: Мануэла Гретковска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Manuela Gretkowska
POLKA

Петру, Петушку и Петушкину

Начало июня. Варшава

Мне уже приходилось получать гонорар коробками шоколадных конфет – их присылали в мою шведскую деревню, где протестанты из поколения в поколение привыкли вместо шоколада лакомиться некоей непорочной патокой. А сегодня в издательстве бухгалтер вручил мне огромный lapis lazuli [1]1
  Ляпис-лазурь (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]– на счастье. Отшлифованный камень, синий с золотыми прожилками, чуть ли не килограмм весом. Соответствующий моему знаку Зодиака – Весам. Итак, с камешком в рюкзаке я шагала по Новому Святу [2]2
  Одна из центральных варшавских улиц в районе старого города.


[Закрыть], высматривая обещанное гороскопом счастье. На углу улицы Фоксаль встретила Гжегожевского – руководителя Национального театра. Директор, только что перенесший операцию, вместо приветствия гаркнул:

– Кто не сделал шунтирование, тот лопух!

Он прекрасно выглядит, готовится к премьере «Оперетки» [3]3
  «Оперетка» – гротескно-пародийная драма Витольда Гомбровича (1904–1969) – одного из крупнейших писателей польского авангарда, прозаика, драматурга, эссеиста.


[Закрыть]. Предложил мне роль Альбертинки. На горизонте замаячили золотые горы. Дебют на национальной сцене… Невинность, правда, юность и… нагота. Но как вырваться из Швеции, как бросить Петра-Петушка-Петушкина одного ради ежевечернего сценического эксгибиционизма? Гомбровича Петушкин обожает, но меня, пожалуй, все-таки больше. Нет, это абсурд. Альбертинка… эпатаж, слишком дешевая провокация.

– Увы, пан директор… Очень польщена вашим предложением, я бы с радостью, но… эта роль, пожалуй, не для меня. Впрочем, я еще подумаю.

И я вернулась в свою скандинавскую деревню. Натерла до блеска lapis lazuli, пристроила у изголовья.

Июнь. Стокгольм

Я всегда побаивалась обследований, врачей: того и гляди обнаружат какую-нибудь гадость и превратят жизнь в хоспис. Я не ощупываю в поисках опухоли грудь. Она и так имеет странный вид – похожа на пару угловатых новообразований с розовыми лакированными струпьями сосков, которые вот-вот захрустят под пальцами.

Ежегодный визит к гинекологу. В приемной врача рекламные листовки: «Специализированные консультации для лесбиянок». Неужели и болезни у них особые – специализированные? Вхожу в кабинет, раскидываю ноги на кресле.

Отвечаю на вопросы:

– Возраст?

– Тридцать шесть лет.

– Противозачаточные таблетки?

– Нет. Мне нельзя – повышенное давление.

– Какими средствами вы пользуетесь?

– Я столько лет знакома со своим организмом… когда овуляция, знаю… в опасные дни – презерватив.

– Беременности? Аборты?

– Не было.

– Жалобы?

– Никаких.

Все должно быть в порядке. Но у меня нехорошее предчувствие. Матка – орган ясновидения, считает мой знакомый, Ярек М. Неделю назад в своей увешанной эзотерической символикой квартире в стиле модерн он предостерегал меня.

– Не соглашайся, чтобы тебе ее удалили, – говорил он, пристраивая в кухне багуа, китайское зеркало-оберег.

Быть может, именно моя ясновидящая матка и подсказывает теперь: «Плохо дело»?

– Что такое, доктор? – Я вижу, как она морщится, словно нащупала во мне что-то лишнее и никак не может его выковырять.

– Не нравится мне это – вот, справа. – Она включает аппарат УЗИ. – Смотрите, четыре сантиметра…

Я ничего не вижу. Не то мерцающий экран сломанного телевизора, не то радар, обшаривающий мой живот в поисках врага.

– А что это, доктор?

– Киста, может быть, миома, скорее второе… не знаю. Когда вы в последний раз были у врача?

Ох уж эти тревожные интонации врача-следователя: «Кто совершил убийство, кто последним видел и слышал?..»

– Не волнуйтесь, прошу вас: сделаем биопсию, прооперируем, это вовсе не обязательно должна быть…

Я выхожу на автостоянку и в слезах кидаюсь к Петру.

– Успокойся, успокойся, – обнимает он меня беспомощно.

А я реву, перепуганная собственной реакцией: честно говоря, я почувствовала облегчение, что все уже позади. Больше ждать не придется, я наконец умру – главное, чтобы меня не мучили. Зачем?

Планирую собственную смерть: все сбережения потрачу на поездку в Австралию. Помру на солнце, на пляже, словно выбросившийся на песок дельфин-самоубийца. Вместо больниц и холода – материнское тепло земли, яркие краски. Если боль станет невыносимой, войду в ласково колышущийся океан и укроюсь под его волнами. В момент смерти не будет пугающей темноты. Только настоящее тропическое небо, согретое солнцем и звездами.

Начало июля. Польша

Собиралась устроить себе каникулы, а вместо этого сижу на Саской Кемпе [4]4
  Район Варшавы.


[Закрыть]перед кабинетом врача. Это я себя так утешаю, что врача, на самом-то деле – иглотерапевта.

«Хирург, специалист по традиционной китайской медицине» – рассматриваю я в ожидании своей очереди визитку. Небось примется бормотать об Инь и Янь, втыкать в меня иголки – превратит в несчастного ежа. В ужасе от туманного диагноза шведского гинеколога я переживаю стадию кроткой надежды на чудо. Классические этапы смирения со смертью и бунта («Почему именно я?!») уже позади.

Кабинет вполне европейский, но вопросы доктор Иголка задает довольно экзотические: когда я потею, во сколько просыпаюсь по ночам? Берет меня за руку. Щупает пульс, осматривает язык и глаза. Приговор:

– Слишком много огня, слишком мало ветра.

Я киваю: ветер, вода, воздух. Западная медицина не менее определенна: не то киста, не то миома, а может, и рак. Однако тут доктор Иголка меня поражает: перечисляет мои недомогания и болезни, о которых я ничего не говорила. По пульсу «видит» шумы в левом желудочке. Я позволяю себя уколоть – не больно.

С иглой под ребрами – в «точке счастья», согласно законам китайской медицины, – выслушиваю новые распоряжения:

– Есть только вареное, в одно и то же время. Спать в белых носках. Через час-два ты можешь почувствовать сонливость, – предупреждает врач.

Я сажусь в поезд «Варшава – Лодзь». Где-то в районе Скерневиц вместо дремы впадаю в нирвану. Доктор Иголка и в самом деле разбудила точку счастья. За Видзевом блаженное состояние проходит, я приближаюсь к матери моей – Лодзи Фабричной.

Через два дня возвращаюсь к иглотерапевту, уверовав в ее непогрешимость. Я сделала кардиограмму: с левым желудочком и в самом деле что-то не то. Уже серьезно выслушиваю рекомендации.

– Поосторожнее с молоком и сыром. Больная печень перерабатывает их в ткань, которая откладывается в детородных органах.

Таков вердикт иррационального Востока – откуда взялись во мне эти таинственные четыре сантиметра. Доктор Иголка обещает вылечить кисту или миому, но нужно точно выяснить, что это и в каком месте находится. Здесь, увы, бессильна даже шведско-западная медицина. Во время второго сеанса длинные серебристые иглы причиняют мне боль.

– Больно? – спрашивает врач – Прекрасно, мы разбудили меридианы – энергетические каналы.

Теперь в моем ойканье при каждом очередном уколе звучит почти торжество. Без всякого шприца доктор Иголка вливает в мои ступни, запястья и живот утонченную космическую энергию. Всего за двадцать баксов. Восточная мудрость по западным расценкам.

Июль. Грёдинге

Снова дома, в Швеции. У изголовья – lapis lazuli. Сплю в белых носках – они защищают почки. Из-за печени забросила свои двухкилометровые пробежки по лесу. Вместо этого занимаюсь Тай-Ши. Ем только три раза в день, ужин («легкий, словно облачко» – распоряжение иглотерапевта) – не позже семи. Все посыпаю куркумой (отвратительная желтая приправа, дальневосточный шафран). Запиваю горьким отваром из корня дягиля лекарственного – Radix Archangelicae (корня-ангела). Может, это и ангел-целитель, но корни его погружают нёбо в пекло. Кроме того, вода Ян, очищающая почки. Все время чертовски хочется есть. Но что значит голод по сравнению с надеждой на исцеление? Быть может, этот небольшой нарост растворится в организме и космосе.

Больше, чем операции, боюсь наркоза. Однажды я едва из него вышла, правда, проснулась, причем в полном сознании, но по ту сторону. Еще несколько секунд – и я увидела бы знаменитый туннель, ведущий к вечному свету.

Петушкин молча наблюдает за моими самоистязаниями. Не вмешивается: боится помешать «чуду самоизлечения». Замечает только, что я «гремлю костями» – видимо, похудела.

Июль. Варшава

Лечу в Польшу по поводу «Городка». Быстро заканчиваю свои кинодела на студии. Ночь в отеле «Холидей» и наконец свобода – бегом к старинной подруге, в рассыпающийся сталинский дом на Муранове [5]5
  Район Варшавы.


[Закрыть]. Беата – по натуре сдержанная рационалистка – сейчас под впечатлением знаменитой ясновидящей. Настаивает, чтобы я к ней сходила. Может, хоть медиум наконец определит, рак у меня или нет.

Гадалка похожа на доктора Иголку – молодая, энергичная. Производит впечатление профессионала. Подробно пересказывает мои сны и явь. Очень точно называет важные даты из моего прошлого. Видит вокруг меня покойных родственников. Утешает:

– Никакой это не рак, но операция необходима, иначе матка зарастет. Эта операция полностью изменит твою жизнь, – предсказывает она.

– Как? – спрашиваю я, хотя ведь жизнь и так уже изменилась. Я перестала переживать по пустякам, по уши влезла в китайскую культуру.

Ясновидящая предпочитает не отвечать, улыбается странной улыбкой.

– Я смогу иметь детей?

– Конечно, через два года, девочку. – Ей видится рядом со мной «женский элемент». – Отчетливый женский элемент, она уже существует. – Гадалка говорит так убежденно, что я машинально оглядываюсь, но вокруг только воздух, без всяких половых признаков.

Выхожу, окутанная облачком эйфории. Перезваниваю иглотерапевту. Но доктор не хочет колоть, пока не получит точный диагноз: киста или миома.

Услышав об операции, Б. (швейцарская банкирша) тащит меня на Аллеи Ерозолимске [6]6
  Одна из центральных варшавских улиц.


[Закрыть], к своим монгольским целителям. Монголы едва говорят по-польски, зато располагают не одной сотней мешочков с лекарствами, делают массаж, занимаются иглоукалыванием.

От омерзительных гомулковских кварталов, где находится «монгольский кабинет», веет азиатским уродством. Дома потрескавшиеся, грязно-серые. В кабинете к стене кнопкой приколот портрет далай-ламы, обрамленный белым шелком. Поцарапанные стулья, стол. Монголка щупает мой живот.

– Яичник увеличен, – изрекает она.

Это я и сама знаю, у меня как раз овуляция, аж по ногам течет. Что я тут забыла? Но надо же доставить удовольствие Б., околдованной экзотикой зловонной юрты. Плачу почти двести злотых за шарики из трав и порошки. Монголка уверяет, что и большая киста для нее не проблема – иголки, тибетская техника. Но сперва, в течение двух месяцев, – вот эти травяные козьи шарики с предгорий Гималаев. Лишь потом акупунктура. К сожалению, операция через неделю. Я вынуждена покинуть монголоидную Польшу.

Конец июля. Швеция

Петушок везет меня в клинику на обследование. Погода совершенно не летняя, льет дождь. Короче говоря, пейзаж соответствует настроению главных героев. Последние дни перед кошмаром облучения, химиотерапии. Петушок сохраняет оптимизм до последнего: «Все будет хорошо. Пока мы вместе, ничего не может случиться».

В больнице меня осматривают два гинеколога, у каждого свой собственный сверхточный «телевизор». Мы говорим на шведско-английско-французском. Не найдя нужного слова, гинеколог в отчаянии переходит на латынь:

– Curva! [7]7
  Кривая! (лат.)


[Закрыть]

Показывая изгиб, он машет рукой у меня перед глазами, смеется.

– Так вы не будете оперировать?

– А зачем? Такая уж ты уродилась. Go hem. Koppla av! [8]8
  Домой. Расслабься! (швед.)


[Закрыть]

Мне впервые нравится шведский: go hem, go hem, курва…

Выхожу из кабинета в зеленом больничном халатике, едва прикрывающем попу. Мне хочется задрать его еще выше, чтобы продемонстрировать: «Я здорова!»

В операционную въезжает каталка с заплаканной женщиной. Мы вместе входили в больницу. За ней волочатся пластиковые кишки капельниц.

– Петр, поехали домой, это ошибка, я здорова!!! – ору я по-польски на всю приемную.

Перед сном поглаживаю lapis lazuli, золотые прожилки, которые каким-то непостижимым образом излучают счастье.

Звонок из Польши: не согласимся ли мы дать интервью «Зеркалу» для рубрики «Вопросы для двоих». Страшновато… Мы никогда публично не исповедовались по поводу нашей совместной жизни. Журнальные фигли-мигли. Петр боится сглазить: «Нам и так хорошо. К чему искушать дьявола?»

С другой стороны, если уж позволять копаться в своем белье, «Зеркало» – это все-таки определенный уровень: он наиболее психологический из иллюстрированных журналов, с постоянной страничкой Эйхельбергера [9]9
  Войцех Эйхельбергер – известный польский психолог.


[Закрыть], приличными текстами – меньше «гламура», больше смысла. Поколебавшись, мы решаемся. Редактор на редкость общительна, без выпендрежа, характерного для (главных редакторов) женской прессы: «Ах, наши издания пропагандируют культуру и элегантность».

Вопросы для двоих

С Мануэлой Гретковской и Петром Петухой

беседует Беата Дзегелевская

Они вместе. Так решила судьба. Она – из Лодзи и с Меркурия, Он – из Варшавы и с Тибета. Теперь они поселились в деревне под Стокгольмом. Натуры исключительно тонкие. Дух и материю воспринимают как единое целое. Оба пишут, оба рисуют, оба питают склонность к явлениям необычным, любят выходить за пределы традиций и норм. Им снятся одинаковые сны.

ОНА: Мануэла Гретковская (Весы)

–  У вашей истории наверняка было какое-то начало. Ты согласна, что в начале было Слово?

– Так гласит Библия, так случилось и с нами, хотя наш мир начался с письменного слова. Петр написал мне письмо. Очень необычное. Этим письмом он нас и создал. Нас с ним вместе. Он заявил, что мы друг другу суждены, хотя никогда не встречались. Другая бы решила, что пишет ненормальный – я часто получаю письма от сумасшедших, – но здесь все было слишком личным, слишком настоящим. Кроме того, люди, которые хороню его знали, рассказали, что это человек исключительно глубокий и с ним стоит познакомиться. Даже мой тогдашний друг, прочитав письмо Петра, сказал: «Он тебя уведет». Так и случилось.

–  Ты говоришь о своей жизни или о литературно-метафизическом сюжете?

– Это самая настоящая правда. Конечно, несколько необычная, но что поделаешь? Так случилось. Я ответила на письмо. Мы с Петром долго переписывались, перезванивались. Наконец решили встретиться. Между нами уже возникла определенная симпатия, но я по-прежнему ничего не знала о его внешности. Мы договорились встретиться в Варшаве, в кафе «Кухня Артыстычна». В тот день оно, как назло, оказалось закрыто, так что мы гуляли вокруг, высматривая друг друга… Я обратила внимание на одного человека и подумала: вот бы это был Петр. Так и случилось.

– Ты доверилась судьбе или интуиции и сердцу?

– Я всегда руководствуюсь интуицией, мое сердце выбирает состояние влюбленности, а судьба этому не противится. Да, пожалуй, так. Петр верит в реинкарнацию и убежден, что мы уже не раз встречались в прошлых воплощениях. Я христианка и считаю, что моя душа – одноразовая, она дана лишь для одной этой жизни, но это вовсе не означает, что я меньше верю в наш союз.

– Насколько ты в него веришь?

– Пожалуй, очень. В конце концов, ради Петра я бросила все: страну, семью, друзей. Разве это не безумие? Мне же не двадцать лет, чтобы в очередной раз мчаться за кем-то на край света. Но я решилась. Уехала к Петру в Швецию, в деревню, на остров. Для меня это и есть край света. Другая культура, другой климат. Природа, конечно, чудесная, но все остальное похоже на ГДР, если вычесть оттуда Веймар и Лейпциг.

– Стало быть, Петр для тебя – человек совершенно необыкновенный?

– Как в рекламе кока-колы – «То, что надо!». Просто Петр. Я не хочу говорить банальности – «любимый», «самый дорогой»…

– Но это мужчина твоей жизни?

– Больше. Больше, чем муж (муж у меня как раз был), больше, чем партнер, потому что нас не связывают деловые отношения – кроме того, что мы вместе пишем сценарий, – даже, пожалуй, больше, чем любовник. Когда я на него злюсь, то обзываю «мужиком», и он обижается, потому что тогда я приравниваю его к другим мужчинам.

–  Понятно. Мужчина – очень простой механизм, в нем всего один рычаг. Это цитата из твоей книги.

– Да, это правда, хотя, конечно, и не вся. То, что, живя с Петром, я изучаю мужчину, учусь его уважать, – тоже правда. Наш союз совершенно партнерский, мы друг друга поддерживаем и по очереди носим на руках. Хотя Петр скорее задает направление, а уж я украшаю путь.

–  А кто, к примеру, готовит?

– В принципе, каждый сам себе готовит. У нас довольно разные вкусы, разное здоровье, бывает, что мы едим в разное время. Петр встает поздно, особенно после ночных дежурств, так что когда он завтракает, я уже обедаю. Все же готовит чаще Петр, и я, честно говоря, гораздо больше доверяю его стряпне, чем он моей.

–  На что похож ваш дом? Что в нем самое главное?

– Дом обыкновенный, деревянный, на берегу озера. В интерьере самое важное – краски. Смесь западной эстетики с геомантией и азами фэн-шуй. Некоторые предметы расставлены довольно странно, согласно водным артериям и чтобы не препятствовать энергетическим токам. Не думайте, что это суеверия. Я могу доказать. Однажды, когда я еще не переехала к Петру насовсем, а только приезжала в гости, я осталась дома одна и в стельку упилась парой бокалов пива. В этом состоянии мне явилось «нечто» – в то время я еще не называла эго энергией, но оно обитало в доме, по-разному отталкивалось от разных предметов – металлической кастрюли или деревянного стола… Позднее, познакомившись с фэн-шуй, я подумала, что если в то, что я видела, верит миллиард китайцев, значит, что-то в этом есть. И решила следовать их правилам.

– У тебя есть какие-нибудь специальные ритуалы, связанные с творчеством? Что делает Петр, когда ты пишешь? Ходит на цыпочках?

– Я не устраиваю из своей работы шоу. Это почти ничем не отличается от приготовления пирога, самое обычное дело. Чаще всего я пишу, когда Петра нет дома, когда он работает в Центре, или утром, когда он еще спит. У нас немного разный режим, мы порой можем разминуться, но зато уж если вместе, то сосредоточены исключительно друг на друге.

– И тогда начинается идиллия?

– Случаются идиллии, а случаются и шекспировские драмы. Во мне сидит какой-то романтический трагик, которому необходимо постоянно чувствовать себя влюбленным. Когда я чувствую, что это ощущение ослабевает, – а я не в состоянии жить с мужчиной, в которого не влюблена, – я устраиваю трагедию, провоцирую напряжение, дохожу до границы разрыва. И все это ради того, чтобы отыскать в себе влюбленность. Это в своем роде рецепт удачного союза, но он годится только для тех, у кого крепкие нервы. У Петра крепкие. Кроме того, наши чувства подпитываются неизбежными разлуками. Я часто езжу в Польшу. И это тоже положительно сказывается на наших отношениях.

– Вы так близки уже шесть лет. Ты считаешь, он все еще видит тебя во сне?

– Более того, нам часто снятся одинаковые сны. Нас связывает удивительная телепатия. Особенно во время поездок на машине – тогда мы просто читаем мысли друг друга, говорить вообще не приходится. И еще одно – это кажется невероятным, но оказалось, что я улавливаю мысли Петра и… по запаху. Когда это произошло впервые, мы чуть не спятили от потрясения. Петр сидел в комнате, полусонный, а я вдруг ощутила над его головой запах резины. Оказалось, что он вспоминал цветные воздушные шарики из своего детства.

–  При таком взаимопонимании вам, наверное, незнакомо слово «ссора»?

– Да нет, знакомо, даже скандалы случаются, у нас ведь у обоих характеры нелегкие. У меня раз в месяц случаются женские приступы плохого настроения – собственно, я могла бы над собой поработать, но Петр умеет справляться с такими ситуациями, причем все лучше и лучше. Он первый читатель и рецензент всех моих текстов, порой суровый критик, с которым я соглашаюсь, потому что со стороны виднее. Но уж если я уверена в своей правоте, то не уступлю. Ни за что на свете. Тогда мы ссоримся, иногда даже всерьез, потому что начинается с вопроса, зеленый это цвет или синий, а кончается мировоззренческими проблемами. Все же мы видим мир по-разному. А компромиссов или золотой середины не признаем. Один раз уступлю я, другой – он, а третий – оба будем настаивать на своем. Переубедить друг друга не удается, но мир от этого не рушится. Многие проблемы со временем рассасываются сами – меняется точка зрения.

–  Как протекает ваша совместная работа над сценарием «Городка»?Вы постоянно спорите?

– Нет, скорее мирно трудимся: законы жанра достаточно прозрачны, и нам это нравится, хотя, конечно, ремесло непростое. Оно отнимает много времени и требует большой дисциплины: надо укладываться в сроки.

– Это, вероятно, отдаляет момент окончания твоей новой книги. О чем она?

– Это наверняка будет эротическая книга о любви. Об эротике писать очень трудно. Само по себе, при всем своем разнообразии, это явление нехитрое, но как выразить его словами, избежав вульгарности, банальности, кича? В «Страстописании» три эротические страницы, и я считаю, что это самый трудный фрагмент из всего, что я когда-либо написала. Для меня эротическая книга – большое испытание: во время работы возникают совершенно неожиданные для самой себя слова и чувства… Думаю, я очень хорошо знаю, чего хочу, но одновременно и не осознаю этого, потому что не представляю себе, куда приведет меня слово. В любом случае не к радостному воспеванию жопы панны Марыси – речь ведь не о том.

– Для тебя это важная тема?

– Да. Когда человек стареет, а я ведь так или иначе начинаю стареть, эротика обнаруживает в себе и иной, глубоко духовный, опыт. С течением времени я все лучше понимаю, чего не хочу, от чего следует отказаться. Впрочем, в этом и заключается искусство – в умении отбрасывать лишнее, потому что написать и нарисовать можно, как будто, все на свете… Но суть в том, чтобы – отбрасывая – обнажиться до самого главного, добраться до стержня. И здесь встреча с Петром мне, безусловно, очень помогла. Мы можем обсуждать это, спорить… Он мой друг, критик и любовник в одном лице.

– А также автор прекрасной книги?

– Да. «Страж безумцев» Петра – удивительное соединение жесткого мужского стиля и лиризма. Иные барышни от журналистики упрекали его в отсутствии уважения, гуманности и тому подобных глупостях. Мол, писать о больных и страдании следует сентиментально. А Петр – он и в жизни такой – избегает традиционных для ментора от культуры поз гуманиста, моралиста и пр. Откройте любую газету: все у нас святые, прямо-таки сплошные нравственные авторитеты – таков этикет. А на самом деле человек, сопереживающий миру, будь он нормален или безумен, стоит перед выбором: правда или столь популярные в Польше благоглупости. Книга Петра никого не оставляет равнодушным – одни обижаются (как будто можно обижаться на реальность), другие восхищаются. Она удивительно иронична, а ирония – инструмент интеллигента, своего рода щупальце восприимчивости, исследующее мир и собственное эго.

–  Ты хотела бы иметь от Петра ребенка?

– Это слишком интимный вопрос. Если бы, скажем, я не могла иметь детей, он бы очень меня задел. Но я отвечу. Если уж кому-то суждено быть отцом моего ребенка, то это, без сомнения, Петр. Однако это решение требует времени, я не хочу действовать под давлением возраста. Кроме того, я не верю, что ребенок – твое продолжение, след. Ребенок – это отдельное существо. Я, наверное, пока не готова к тому, чтобы стать матерью.

–  Ты твердо решила оставаться с Петром в счастье и в горе? Навсегда?

– Навсегда ничего не бывает. Мы очень этого хотим и очень следим за тем, чтобы не разбить наше «вдвоем». Но мы лишены утомительной уверенности, что всегда будем вместе, до конца наших дней, в теплом безопасном гнездышке, в домашних тапочках. И это идет нам на пользу.

– Ты смогла бы простить Петру измену?

– Нет. Такое простить невозможно, это был бы конец. Конечно, я знаю, что человек может быть ослеплен и опьянен, и зарекаться не стоит, но на данном этапе измена между нами совершенно исключена.

– У вас есть какие-нибудь общие планы на будущее?

– Да. Во-первых – сорок очередных серий «Городка», а во-вторых, мы хотим перебраться в Польшу. То есть прежде всего я хочу. Для Петра это будет трудно.

– Петр для тебя вторая половина яблока или второе отдельное целое?

– Вторая косточка в яблоке. Особая энергия огромного воздействия. Яблоня ведь вырастает из косточки.

ОН: Петр Петуха (Водолей)

– Как в твоей жизни появилась Мануэла?

– Я мог бы ответить очень просто: из сна. На самом деле это длинная история. Сначала мне снилась женская фигура – светящаяся, зовущая. Я тогда был один, за плечами – тяжелый разрыв, я страдал, тосковал и мечтал: вдруг есть на свете кто-то, кто ждет меня и будет любить? И вот мне в руки попадает «Экслибрис» (сегодня эта литературная газета больше не выходит) с отрывком из книги Мануэлы. Текст произвел на меня огромное впечатление. Несколько недель спустя я увидел фотографию Мануэлы в каком-то иллюстрированном журнале. Она мне очень понравилась. Я вырезал фотографию, повесил на стену и разглядывал, словно какой-нибудь колдун вуду или чокнутая девица переходного возраста. Вот тогда она начала мне сниться – упорно, каждую ночь. Мне как раз исполнилось сорок лет, я переживал духовный кризис, легкое безумие. С этим нужно было что-то делать, куда-то выплеснуть свои эмоции. Я написал Мануэле письмо и послал на адрес редакции.

–  Что ты написал?

– Это было письмо одержимого, маньяка – очень длинное, мечтательное, до боли откровенное и, наверное, смелое, ведь я ничего о ней не знал, кроме того, что это молодая писательница из Парижа. Через неделю я получил ответ – такой обыкновенный, живой, симпатичный. Я пришел в восторг. И поверил, что это именно та женщина, которую я всегда ждал.

–  Поверил, что вы созданы друг для друга?

– Конечно. И позже даже получил тому подтверждение. Так утверждает Хельге, знаменитый исландский шаман и ясновидящий… Он рассказал, что мы – кармическая пара, не расстающаяся уже четырнадцать жизней подряд. Как правило, мы бывали супругами, однажды мне довелось быть ее отцом, а самый прекрасный наш союз – тот, в котором я оказался монахом, а Мануэла – монахиней. Мы любили друг друга без памяти. В нынешнем воплощении моя духовная карма – заботиться о Мануэле, быть рыцарем, оберегающим ее от сатаны. В течение часа, погрузившись в транс и закрыв глаза, Хельге рассказывал о нас с Мануэлей, о нашем будущем и прошлом. Оказывается, Мануэла происходит с Меркурия, а мое первое воплощение связано с Тибетом, мы были художниками, а я однажды – епископом Кентерберийским и так далее. Фантастика.

– Вы не допускали возможности того, что ясновидящий просто морочил вам голову?

– Хельге видел нас первый раз в жизни. Однако он во всех деталях описал моего покойного отца, назвал имена родителей Мануэлы. Мы были в шоке. Я иногда шучу, что этот Хельге – мой бывший пациент, которого я подкупил, чтобы запудрить Мануэле мозги и подчинить ее себе. А если серьезно – встреча с ясновидящим нас совершенно обезоружила. Начиная с того мгновения мы принялись вить свое гнездо – исполненные веры в то, что никак иначе и быть не может.

– А как было раньше?

– Раньше казалось, что в этом союзе мы теряем себя. Он оказывался сильнее каждого из нас. Симбиоз, в котором стираются границы личности, – в этом было что-то андрогинное. Кажется, два раза мы пытались «с мясом» оторваться друг от друга, потому что взаимное давление оказывалось слишком сильным. А мы оба очень ценим свободу. К тому же мы жуткие индивидуалисты и не в одиночку чувствовали себя неуютно. А теперь все чудесно.

– Как уживается столь глубокая общность с такой потребностью в свободе?

– Думаю, что в области духовной и интеллектуальной мы очень похожи. Нас объединяет истинная дружба. Мы прекрасно понимаем друг друга, нам не приходится притворяться, каждый может оставаться собой, может реализоваться. Мы многое пережили вместе, наговорили друг другу миллионы слов, объехали вдвоем немалый кусок мира.

–  А как протекает ваша оседлая шведская повседневность?

– Эта повседневность довольно обычна, хотя и не совсем. У нас нет традиционного разделения ролей – мужская работа, женская. Мануэла прежде всего художница, а я занимаюсь счетами. Я чаще готовлю, потому что у нее это хуже получается, я стираю, потому что она, хоть и рисует потрясающие картины на шелке, плохо различает цвета, если речь идет о стиральной машине. Когда стирала она, все белье у нас было серым. За покупками мы ходим вместе, она чаще убирает в доме, за цветами в саду мы опять-таки ухаживаем вдвоем. Машину вожу только я – у Мануэлы нет прав. Ей нравится, чтобы ее возили, а мне нравится это делать. Наши поездки на машине – просто фантастика: когда мы путешествуем, Мануэла читает мне вслух какую-нибудь скабрезную книжку или переводит с французского что-нибудь умное.

–  «У вас одинаковые взгляды», – сказала твоя дочка, увидев фотографию Мануэлы. Об этом ты написал в своей книге. Ты считаешь, что это в самом деле так?

– Мы являем собой неправдоподобное целое, но мы очень разные. По-разному относимся к религии, понимаем Бога… Мануэла – ортодоксальная католичка, увлеченная эзотерикой, я люблю Христа, но одновременно мне близок даосизм. У нас разные взгляды на политику, хотя мы не особенно ею увлекаемся. Мануэла слушает только классику, чем доводит меня до истерики: я бывший хиппи, и моя музыка – блюз. Я испытываю особенное влечение к Китаю, она – к Франции. Мануэла большая патриотка своей Лодзи и очень эти чувства в себе культивирует, для нее родной город – нечто магическое, а я варшавянин, который не любит Варшаву. Мне нравятся вестерны, а она обожает фильмы Линча…

– Этот список расхождений столь длинен, что становится не по себе. А что же, собственно, вас объединяет? Ведь даже не официальный брак?

– Вне всяких сомнений, нас объединяет любовь и очень хороший секс. И потом, мы обвенчались! Во время путешествия по Индонезии, на райском острове Бали – полюбовно, экуменически, согласно тамошнему обряду Шивы. Множество цветов, кадил, жертвенные корзинки с фруктами, и никаких клятв. Впрочем, в тот же вечер Мануэла мне изменила. С Индийским океаном. Она, видишь ли, занимается любовью с волнами, но уверяет, что Индийский океан – единственный объект, достойный моей ревности.

– Ты бы стал ревновать ее к мужчине?

– Стал бы. Но я знаю, что, если люди счастливы вместе и так близки, как мы, – измена невозможна. Возможен только разрыв. Я осознаю, что в жизни Мануэлы есть другой очень важный мужчина – ее отец. Она очень любит папу, это для нее святой человек.

– Мануэла, которую мы знаем по книгам, и Мануэла, которая живет с Петром, – один и тот же человек?

– Мне кажется, в книгах Мануэлы нет вовсе. По их страницам блуждает какая-то женщина-хамелеон, лишенная собственной личности, ищущая себя саму. Дитя современности.

– Какова же настоящая Мануэла?

– Это человек с удивительным чувством юмора, очень благородный, честный и прежде всего необычайно тонкий. Она прячется за блестящими афоризмами, интеллектуальным фехтованием, вульгаризмами. А под этой оболочкой – трогательная застенчивость и почти детская впечатлительность, трогающая меня до глубины души. В это верится с трудом, но у Мануэлы очень ровный и постоянный характер, и обычно она напоминает веселого дельфинчика.