Текст книги "Полька"

Автор книги: Мануэла Гретковска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

До обеда не выходим из комнаты. Раньше нам приходилось осматривать достопримечательности, укрываясь от солнечной бомбардировки. Теперь мы ветераны, находимся на заслуженном отдыхе. Я дочитала книгу о мистике святой Фаустины (наконец-то трезвая работа о «Дневнике», без этого кликушеского заигрывания со святой). Петр заглатывает Калассо, я просматриваю французские журналы, купленные им в здешнем киоске. Почему-то много материалов о беременности – а может, раньше я просто не обращала внимания на эти рубрики? Французы советуют есть семь фруктов или овощей в день. Может, я не так поняла? Написано «семь». Я столько не съедаю на обед и завтрак, что уж говорить о чем-то сверх программы. Другая газета: «…у беременных женщин повышается температура тела, что привлекает комаров». Ладно бы всего тела – они кусают меня только в лицо. В результате моя физиономия имеет вид более плачевный, чем у прыщавого подростка. Кроме того, «во время беременности женщина выдыхает особые вещества». Так я и думала: психоз, шизофрения. Voila! [24]24
  Вот, пожалуйста! (фр.)


[Закрыть]Ведь в дыхании шизофреников открыт бутан.

Во Франции, где прерывание беременности предусмотрено медицинской страховкой, идет кампания за разрешение абортов до двенадцатой недели. Аргументы «за» и «против» не меняются. Правда, в консервативно-мужском лагере кое-что новое: «На третьем месяце, когда уже известно, мальчик это или девочка, женщина может захотеть прервать беременность, если ребенок нежелательного пола». Француженки возмущаются: «Мы же не в Китае, где умерщвляют миллионы девочек!» Очень напоминает аргументы семидесятых годов: «Если разрешить аборты, эти идиотки примутся прерывать беременность перед зимними каникулами, чтобы покататься на лыжах» (цитата).

Над пляжем оглушительный рев истребителей. Неделю тому назад никто не летал – видимо, что-то произошло. Самолеты – современные птицы-предвестники. Албания? По телевизору показывали Милошевича – наверное, Югославия. Война? Надо купить газету.

Калассо: «…необходимость – единственная сила, не обладающая ни алтарями, ни статуями».

Зато ежедневно собирающая кровавую дань.

25 сентября

Ночью обсуждаем поездку. Я вновь переживаю посещение Дельф. Полуприкрыв глаза, шагает вперед иератический курос. Еще один шаг – и из каменного колосса он превратится в ловкого атлета с его классической красотой, каких будут штамповать на протяжении столетий. Греческое искусство – прорыв вперед по сравнению с древними канонами. Оккупация ничейной земли – точно так же греки заселяли побережья и острова. В отличие от китайцев, египтян или евреев они не только воспроизводили божественную нерушимую традицию. Они основывали города-государства и создавали для них новые человеческие законы. Солон – для Афин, Ликург – для Спарты.

Раздумывать над загадкой, каким чудом за четыре-пять столетий грекам удалось перейти от догеометрического, почти первобытного искусства к мраморным классическим статуям, Петушок предоставляет мне. Петру обидно, что мечта о путешествии в Грецию осуществилась лишь теперь, когда ему за сорок. В детстве он предпочитал греческие мифы урокам религии. Они сильнее действовали на воображение. Во всяком случае, объясняли мальчику хоть что-то: любимая тетя отличалась характером и красотой Афродиты, другая тетка – ревнивым нравом Геры, а дядя напоминал Ареса.

Отец и мать постоянно спорили, словно Афины и Спарта. Он – военный, не разделявший «бабского» увлечения сына искусством. Она – эмоциональная, многословная декораторша варшавского убожества. Архетип брака.

– Петушок, может, нам не стоит жениться? Возня с документами… зачем это надо? Разве брак что-то меняет?

– Ничего.

Решено. Ребенок у нас будет внебрачный.

Сон разбивается вдребезги от грохота дискотеки, да еще зверствуют комары.

– Ты спишь?

– Нет, меня мутит одновременно от обжорства и голода – классно, правда? Если у меня не случилось выкидыша в такую жару и Малыш не вылетел на этих проклятых дорогах, то уж наверняка доношу.

– Может, тебе описать то, что с тобой происходит, – день за днем?

– Дневник беременности? Мужики не поймут. Алкоголизм, политика, из личной жизни – импотенция, – вот достойные темы. Страдание, борьба с самим собой. А рождение, беременность? Немужественно, некультурно. Бабы фыркнут: «Нашла о чем говорить, сама с животом ходила. Чего она выпендривается?»

Петр зажигает свет. Недостающие аргументы компенсирует жестами.

– Ну, родили они – и что? Ты читала такую книгу? Для феминистки слишком по-женски, для писательницы – банально, потому что естественно. А это ведь чудо: ты носишь в себе крохотную жемчужинку, человека. По-другому чувствуешь запахи, все меняется, настоящая революция. Попробуй, ты-то ведь в гинекологии не увязнешь.

– Петушок, – задумываюсь я, – это страшно интимно.

– Никто этого не описывал. Или «пейзажи материнства», или аборты. Чем ты рискуешь?

– «Граница» Налковской, «Матка» Гретковской… Пришлось бы вернуться назад… насколько? Июнь? Май? Описать скитания по знахарям и больницам… Lapis lazuli.

А назвать – «Беремепись от Петра»?

26 сентября

Мандраж перед дорогой. Петушок просыпается в три ночи: болит живот. Мечется между чемоданами – ищет таблетки, что ли? Нет, лепит на чемоданы наклейки и засыпает – успокоенный и вполне здоровый.

На аэродроме в Первезе одна-единственная взлетная полоса и здание таможенного контроля, остальное будет до-кон-струировано… Пройдя контроль, отправляемся на газон. Кафе, виноград, вместо кондиционированных клетушек – гамаки… неужели нельзя так оставить навсегда? Качаемся в тени под оливами, глядя на упитанный самолет, несущий вахту у таблички «Perveza Airport [25]25
  «Аэропорт Первеза» (англ.).


[Закрыть]. Деревенская посадочная площадка, даже овцы есть – они уже привыкли к грохоту чартеров. Типовой аэродром атмосферой напоминает элегантное похоронное бюро. Что-то среднее между поминками (лихорадочный обед в баре), переправой через Стикс (покупка пирожных и идиотских безделушек, на которые в обыкновенном магазине не обращаешь внимания) и бальзамированием будущего трупа (опрыскивание себя духами, втирание кремов в «дьюти-фри»).

Стартуем, я отрываюсь от себя. Исчезают тошнота, голод, я вновь одна, «необремененная». Под нами Олимп, после захвата которого Александр Македонский (Гагарин своего времени) заметил: «Боги отсутствуют».

На Эвересте боги тоже отсутствуют. Достаточно одной богини – Джомолунгмы. В полудреме мне видится клуб для беременных. Ароматический салон, хорошая (полезная для ребенка) кухня, кабинет с УЗИ, где можно повидаться с малышом (я бы ужасно хотела снова Тебя увидеть). Ведь мать имеет право смотреть на своего ребенка, сколько бы лет или месяцев ему ни было. Встречи с психологом, врачом, общение с другими членами клуба. Главная изюминка – бассейн. Ах, все это мечты, моя дорогая: платье для беременной и жалостливые взгляды, затем нищенское пособие – вот и все, что тебе полагается.

Идея «Клуба 9 месяцев» посетила меня после разговора с Ягой. Кто лучше поймет беременную, вместе с ней потужит (тужьтесь, тужьтесь!), чем другая бабенка в безумно интересном положении?

Десять километров над Польшей. Узенькая полоска Татр – на серьезные горы не похоже, скорее на стройплощадку с кучей извести. В Кракове отчетливо виден рынок. Пожалуй, можно разобрать, где ренессанс Сукенниц, а где – готика Мариацкого костела.

Через час пилот распоряжается:

– Пожалуйста, пристегните ремни. Сейчас мы приземлимся в Стокгольме. После того как наша совесть будет просвечена таможенниками, мы сможем вернуться к реальности (аплодисменты).

Все ближе серо-зеленый полуостров. Швеция сверху – нездоровая, покрытая грибком и лишаями корка. Тяжело, камнем, падаем на звенящий под самолетом гранит. Во Франции лайнер садится, словно скользит, в Польше – несушкой опускается на курятник Окенче.

Шестьдесят километров от аэродрома до дома. Здесь уже осень. Золотисто-красное сияние деревьев, выгоревших под давно скрывшимся солнцем.

Обнюхивание дома: тахта продолжает отравлять атмосферу. Без малейшего угрызения совести поедаю все, что обнаруживаю в холодильнике. Я удовлетворяю какой-то странный, не свой, чужой голод.

Поздно вечером звонок от Войтека из Парижа. Он потерял работу и как минимум половину доходов: умер Принц, Ежи Гедройц [26]26
  Ежи Гедройц (1906–2000) – польский публицист, политик, создатель и главный редактор парижской «Культуры» – знаменитого эмигрантского журнала на польском языке (1947–2000), публиковавшего работы, посвященные современной истории, польской культуре и литературе, а также произведения запрещенных в ПНР авторов. «Принц» – по ассоциации с рассказом польского писателя-эмигранта, коллеги Гедройца по «Культуре» Г. Херлинга-Грудзиньского «Стойкий принц» (аллюзия с драмой Кальдерона «Стойкий принц»), образец порядочности, верности своим взглядам, мужественности и пр.


[Закрыть]. Мы ничего не знали, да и откуда? Войтек вовсе не жалуется (трое детей, невыплаченный кредит за дом), он действительно переживает уход редактора. Уход – от знаменитого письменного стола, ненадолго в больницу и потом…

В «Культуре» устроят музей, институт. Для меня и Чапский [27]27
  Юзеф Чапский (1896–1993) – художник, эссеист, публицист, деятель польской эмиграции. Вместе с Е. Гедройцем основал и издавал парижскую «Культуру».


[Закрыть], и Гедройц по-прежнему сидят в своих кабинетах, склонившись над пожелтевшим, словно старые подшивки «Культуры», прошлым.

27 сентября

Письмо из больницы – результаты обследования. Во время родов мне будут давать антибиотики для поддержания сердечной деятельности.

Безумие. Нафаршированная лекарствами, я не смогу кормить грудью. Сердце больше пострадает, если я стану по ночам стряпать кашки, баюкая требующего молока младенца. Нет уж, никаких антибиотиков, только под наркозом, через капельницу.

– Петушок, ты за этим проследи.

Петр нервничает:

– Я же тебя предупреждал! Ты должна помнить, с кем имеешь дело.

– А что такого, я просто показала польские анализы, объяснила, что у меня с сердцем, они же спрашивали.

– Нельзя забывать, что перед тобой шведские протестанты. У человека эйфория или он попросту итальянец – а они запихивают его в психушку с диагнозом «маньяк». Ты была слишком… убедительна, напугала их, вот тебе и результат: антибиотики. Поздравляю.

Разъяренная, отправляюсь на прогулку. Последние дни свободы перед работой над «Городком». Октябрь пролетит, как один день: встали-написали-легли. В лесу, перебирая пальцами невидимые четки, произношу молитву – раз по-польски, раз по-еврейски. «Шалом лакхм Мириам» («Аве Мария»), – сказал Архангел. Архаический благословенный «живот» Марии – одновременно утроба и житие, тем более что «плод живота», жизни – звучит поэтично. По-еврейски это означает именно «плод чрева». В этой молитве я всегда представляла себе беременную Марию, тем легче мне молиться Ей теперь.

Петушок звонит вечером с работы. Как всегда, болтаем целый час. Возвращаюсь к тексту для «Космополитен». Старалась ужать как могла, но ведь все равно выкинут еще пару фраз, чтобы уместить иллюстрацию. Зачем заказывать автору статью, платить немалые деньги, а потом резать из-за недостатка места? Похоже, так обстоит дело во всех газетах. К счастью, редакторша из «Космо» – баба порядочная, звонит мне, и мы торгуемся по поводу потрошения текста. Каждый пропущенный абзац причиняет мне боль, вычеркнутая буковка – дискомфорт. Я пишу не ради красивых пассажей, одна фраза вытекает из другой, это не запасная часть. Вырежешь – утратится связь. Зато картинка гордо занимает тот бесценный квадратный сантиметр, в который можно было впихнуть мыслишку.

Текст должен быть готов через час, потом наступит время позднее и сонное, то есть девять вечера. Может, я слегка схожу с ума – от одиночества, избытка материнского тепла (что ни вечер, как-то странно повышается температура)? Сажусь за компьютер и, поглаживая живот, громко объявляю:

– Ну вот, а теперь мамочка будет писать.

ПОЦЕЛУЙТЕ МЕНЯ В БЛЕДНУЮ ТОЩУЮ…

Реплика ли это Элли Макбил из сериала или актрисы Калисты Флокхарт из ток-шоу, не так уж важно. Элли и Калиста слились воедино, в обладательницу бледной тощей попки и столь же стройной и прямолинейной манеры высказываться. Лишь эта актриса – с крупноватой головой, покачивающейся на жердеобразном тельце, – могла сыграть Элли. Девочку в смысле физиологии и сознания. У нее, правда, уже есть грудь и месячные, но все еще нет парня. Ее дамско-мужские дилеммы не менее абстрактны, чем у невинного подростка. Правда, однажды, ради эксперимента, она целовалась с женщиной. Во время учебы у Элли имелся жених (союз души и тела), однако так давно, что даже наличие свидетелей не делает эту сказку более правдоподобной: «Давным-давно, за лесами, за долами, за университетской библиотекой…» Перед трогательно-решительной Макбил, словно перед ребенком, открыты все пути (в том числе постельные): клошар-интеллектуал, адвокат-зануда, бисексуал. Но героиня (как и положено сказочной героине) отвергает их всех, мечтая о том единственном, сказочном и недостижимом – женатом на другой.

Чуть наивная Аня с Зеленого Холма, немного мятежная Пеппи, режущая правду-матку в глаза. Но прежде всего – интеллигентная молодая женщина, убежденная индивидуалистка с гипертрофией разума, не властного, однако, над чувствами. Девочка со слишком рано созревшим интеллектом. За ее распухшей от теорий головой не поспевают ни эмоции, не девичье тельце в чересчур длинных пальто и детских рукавичках. Впрочем, Элли не отстает от своих знакомых, выглядящих, быть может, более зрело и сексуально, но, подобно ей, путающихся в собственных чувствах. Никто из героев этого сериала не имеет личности (после Фрейда это уже неприлично), зато каждый – обладатель жуткого невроза, немного сглаженного терапией. Каждый из них достоин любви, поскольку невроз – самая симпатичная и самая (КАПУСТА) живописная сторона их характера. Даже лейтмотивы, которые звучат в музыке и танцах (тщедушный «Пряник» напевает мелодию атлетического Барри Уайта), ассоциируются с тренингами и терапией НЛП.

Лишь однажды Элли решается променять мечту о сладостном make love [28]28
  Заниматься любовью (англ.).


[Закрыть]на конкретное fuck [29]29
  Трахаться (англ.).


[Закрыть]– конечно, не в спальне, ассоциирующейся с фрейдовскими комплексами и грязным сексом, а в автомойке. Под струями пены дикий секс с незнакомцем становится безгрешно-чистым. КАПУСТА.

Макбил живет не только в собственном сознании, где бесконечно анализирует свои эмоции, но и в мире кино, ведь именно оттуда она родом. Элли – член семьи сериалов, с героями которых ее связывают более близкие родственные узы, чем с людьми из плоти и крови. Элли – адвокат, то есть спаситель заблудших в юридическом море. Памела Андерсон в «Спасателях Малибу» тоже бросается (КАПУСТА) на помощь тонущим. Обе девушки великолепно выполняют свою миссию. Примитивная, вульгарная, пышнотелая Памела знает, чего хочет. Элли – ее плоская, но обаятельная противоположность. Они – как вдох и выдох женственности. Быть может, своей фигурой (не только физически) Макбил скорее напоминает парня. Вероятно, поэтому гениальный сценарист решил, что текст для нее сочинять несложно (КАПУСТА) – можно писать, ориентируясь на свой собственный вкус. Другой писатель, герой Джека Николсона из фильма «Лучше не бывает», на вопрос, каким чудом в своих произведениях ему удается так удивительно тонко проникнуть в женскую психику, откровенно признается: «Я представляю себе мужчину и лишаю его разума».

Элли Макбил исключительно разумна. Поэтому на глупые упреки она невозмутимо бросает: «Поцелуйте меня в бледную тощую…» КАПУСТА!!!

Мне срочно необходима цветная капуста. Я чувствую ее вкус во рту, в себе. Я сама – цветная капуста, и мне требуется дополнение, полнота цветной капусты. Бегу в магазин, протискиваюсь под опускающейся решеткой и бросаю добычу в пароварку. Съедаю целиком. Какое облегчение!

28 сентября

Мы занимаемся любовью утром, сквозь сон, медленно. Блаженство тоже сонное. Нам не хочется его разделять, и мы продолжаем одними глазами.

Петушок внимательно рассматривает меня в ванной: – Ты похожа на истощенного негритенка. Худые ручки, ребра наружу – и раздутый животик.

Действительно, немного вырос, стал выпуклым.

Паломничество в «Икею» за «подушкой на софушку» (разве это не звучит подобно там-таму?). Петушок занимает очередь в кассу, а я бегу за дешевым хот-догом с горчицей.

Заглатываю почти целиком. Однако даже не успеваю ощутить вкус – сосиска исчезает где-то между горлом и желудком, словно съеденная кем-то другим. Оправдания вегетарианца? Петрушка, посмеиваясь, подсматривает за мной из-за угла:

– Ты мое «безумное семейство Банди» – колбаса да кока-кола.

Вечером вручную шью наволочки. Вот ведь прекрасная профессия – швея. Как подумаю об этой месячной компьютерной каторге, которая ждет меня в октябре…

Готово. Примеряю… Магнолии на белом фоне не подходят к сизому покрывалу. Колористическая трагедия.

Петушок возвращается из Польского института с выступления Милоша [30]30
  Чеслав Милош (р. 1911) – польский поэт, прозаик, лауреат Нобелевской премии (1980).


[Закрыть]. Польская община вознесла поэта даже не на пьедестал – на алтарь. Одинаковый пиетет по отношению к хорошим и слабым стихам. Ну конечно, поляки, как никто, умеют и переоценивать, и недооценивать. Некоторым памятникам следовало бы покинуть пьедестал по собственной воле.

Милош… ни ангел в белом, ни мудрый патриарх. Прочитал прекрасные стихи и несколько новых, значительно более слабых. Стилизация под простоту в стиле ксендза Твардовского [31]31
  Ян Твардовский (р. 1915) – известный польский поэт, ксендз.


[Закрыть]не годится для его путаной души.

Зеваю во весь рот, в восемь ложусь – и глаза в потолок. Замечаю неподвижную муху. Похоже, она так сидит со дня нашего приезда. Поднимаюсь на цыпочки, дотрагиваюсь, муха падает на кровать. Сдохла, стоя на потолке. Потеряв к ней интерес, сдохла и гравитация. А говорят, что чудес не бывает.

Ночью ритуальный поход в туалет. В полуобморочном состоянии возвращаюсь в кровать и не могу уснуть. Эти походы, вырывающие меня из глубокого сна, – быть может, подготовка к обрывочной дреме под вопли младенца? Несколько следующих лет мне предстоит быть вечно невыспавшимся, усталым зверьком? Как я справлюсь?

29 сентября

Факс от актера, играющего в «Городке» роль отца Матысика – пьяницы, отрицательного персонажа. «Зная, что Вы учитываете замечания актеров, предлагаю несколько ситуаций, которые могли бы углубить мой образ». Он прав. Актер, вживающийся в роль, знает, как защитить «героя». Матысик получит свои сцены. Раз еще кого-то, кроме нас, волнует судьба этого алкоголика, то ради Бога – пусть он любит жену и пусть у него было трудное детство.

Олимпиада, волейбольный матч – единственный вид спорта, в котором я разбираюсь. Не знаю, кто с кем, но кричу, машу лапами. Петушок советует выключить телевизор:

– Ребенку это вредно.

Меня подмывает по-мужски поставить его на место, я что-то пищу, но тут же хрипну. На десять минут мне удалось забыть о беременности, о том, что я баба. Превратиться в счастливого болельщика. Изгнанная из мужского рая, скрываюсь в сортире. В моих очистных сооружениях перепроизводство. Ночью около двух литров, причем «всухую», из ничего – я перестала пить после девяти вечера.

– Петушок, откуда столько воды?

– Из мозга, – язвит он.

Возвращаем в «Икею» подушку – не подошла. В машине разговор о перинатальном обследовании. Мы ссоримся.

– Я вообще не допускаю мысли, что с ребенком что-то может быть не так! – Петр не понимает моего страха.

– Мне тридцать шесть лет, моим знакомым было по двадцать с небольшим, а ребенок родился с синдромом Дауна.

– Не надо об этом думать.

– Один случай на четыреста.

– Это истерия.

– Тогда зачем существуют эти обследования?

– Я не говорю, что они не нужны. Я просто не хочу, чтобы ты так себя настраивала – мол, ребенок родится больным.

Я умолкаю. Мне так одиноко: один на один с моим ребенком и моим страхом. Возле дома Петушок берет меня за руку и извиняется:

– Я хотел тебя успокоить.

Странное объяснение, но с некоторых пор все стало каким-то странным.

30 сентября

Читаю: «Соски темнеют, чтобы ребенку было легче сориентироваться, где искать пищу». Природа могла бы еще снабдить бюст лампочками или сделать соски фосфоресцирующими – для ночного кормления.

Прошли три месяца «опасности выкидыша». С этой недели для Малыша уже забронировано место на палубе. До конца путешествия шесть месяцев.

Грудь немного выросла, и все. Не болит – а вдруг это значит, что у меня не будет молока? Вообще боль для меня означает, что орган функционирует: живот, например, растягивается. Очень хочется увидеть Малыша на УЗИ, убедиться, что он жив, растет. Случись с ним что-нибудь, я и не почувствую. Тридцать процентов эмбрионов погибает в первые месяцы.

Маленький, слишком маленький, чтобы толкаться, он в отместку заставляет сотрясаться весь организм. Отсюда материнский мазохизм: ожидание тошноты, ночные прогулки в туалет и болезненные ощущения в животе – единственные признаки Его присутствия. Еще есть сны о Нем, которые кружат по моему телу, перед глазами:

За столом только мужчины. С поля приходит мальчик в синих рабочих штанах. Снимает шляпу, открывая длинные светлые локоны. У него огромные синие глаза. Том Круз рядом с ним просто жиголо. Такой красотой может обладать только ангел, душа. Он садится за стол и обращается к самому старшему мужчине, немного похожему на моего отца:

– Мы не будем такими дураками, мы останемся в Голландии.

Просыпаюсь, напуганная красотой мальчика. Слишком просто: будет сын, а пир – ритуальный стол предков.

Что за сон мне снился, настолько реальный, что разбудил, зацепившись за явь? Из Голландии на Поморье приехала в XVI веке семья моего отца (стол предков?). Одержимые протестанты из секты менонитов. На родине их преследовали за радикальные взгляды: общее имущество и образ жизни первых христиан. Они обрабатывали землю (мальчик в рабочих штанах?), осушали Жулавы [32]32
  Жулавы – район в северной Польше (внутренняя дельта Вислы), значительная часть которого была искусственно осушена.


[Закрыть]. Подозреваю, что пра-пра-пра-Гроота вырвала из рая менонитов земная, помещичья любовь. Он женился на польке, облагородился шляхетским званием, пожалованным ему королем, и превратился в польского, католического Гретковского.

Менониты продержались в Польше до сорок пятого, когда народная власть выселила их из «голландских» сел за… «немецкое происхождение». Они сохранили старонидерландский язык и образ жизни, подобный тому, что ведут амиши [33]33
  Амиши – последователи консервативной религиозной секты, отрешившейся от плодов цивилизации. Отделились от менонитов в 1693 г. и прибыли в Америку в 1720–1730 гг. из Германии и Швейцарии.


[Закрыть]. Менониты и теперь живут архаическими общинами в Южной Америке. Их деревни напоминают ожившие полотна Брейгеля, развешанные чьей-то безумной рукой по стенам американских плато.

В Польше от них остались опустевшие скансены [34]34
  Скансен – музей под открытым небом.


[Закрыть]в районе Эльблонга и Хелмно. В память о тех временах мои поморские родственники едят «суп предков» из плодов дикой сирени – так называемый холендер. Менониты, Голландия, ангел – но при чем тут мой ребенок?

Сразу после рождения мы прокоптим его душу католическим кадилом и наречем Полей или, по Ван Гогу, Тео. Вот тебе, Малыш, на выбор два имени – польское и голландское. Прими наконец решение и снись мне в человеческом обличье, а не бесполым ангелом.

Петр мечтает о девочке. С момента нашей встречи он считает, что у нас будет дочка. Несколько лет тому назад он ее нарисовал – с крылышками – и подписал: «Франциска, родителям в утешение».

Тахта сдалась. Эту мещанскую скотину обвязали несколькими слоями простынь, покрыли тканью и оседлали подушками. Меня посещают фантазии: тахта – это крупная самка интерьера, которая лишена возможности иметь детей. Поэтому из зависти она лягается и пукает ядом в своем углу.

Перед тем как Петр уйдет на работу, отправляемся на прогулку. Встречая соседок, я повторяю вслед за Петушком:

– Привет! Привет!

Они все одинаковые: седые волосы, короткая стрижка, спортивный костюм, брюки. Я различаю их только по собакам – к счастью, они разных пород. Шведки напоминают мне о моем изъяне: я с трудом запоминаю лица. Сначала я подозревала у себя некий генетический сбой. Такие дефекты случаются в семьях, где имел место инцест. С родственниками все в порядке, видимо, дело в инкубаторе, где я, недоношенная, провела первые две недели своей жизни. В закрытом аквариуме у меня не было возможности развивать участок мозга, отвечающий за реестр лиц. Две потраченные напрасно недели.

1 октября

Настенный календарь, странички отшелушивающихся дней. Первого октября именины Тересы. У мамы, кажется, третьего… но я хватаю телефон и желаю ей всего наи… Ошибка: Тереса все же третьего. Кто-то напутал – не то моя голова, не то наш календарь.

С сегодняшнего дня до десятого октября мы с Петушком сочиняем киноновеллы для «Городка». Одиннадцатого числа сажусь за диалоги, тридцатого отсылаем серии на студию. Весь октябрь можно сразу выдрать из календаря и выкинуть в мусорную корзинку.

Пою «Когда восходит утренняя заря» [35]35
  Польский религиозный гимн XVIII в.


[Закрыть], и во время крестного знамения вдруг что-то «хватает» меня за руку.

– Во имя Отца и Сына, – слева направо, – и Духа Святого, – повторяю я, перенося руку слева направо, с усилием перетягивая левую, грешную, сторону на правую, обращая ее на путь истинный.

После работы (две серии вчерне) – прогулка до дубовой аллеи. Почему дубы почитали как святых? Их чаще, чем другие деревья, поражала молния? Эти наши, к счастью, ударов стихии избежали, но их корни притягивают землянику и белые грибы. Теперь листья источены холодом, кроны полупрозрачные. Причудливо закрученные дубовые ветви с узлами сучьев. Они растут, словно огибая незримые преграды. Обрастают воздух, полный соперничающих духов, местных троллей. Ветки ведут с ними борьбу. Поддавшись их мощи, выпрямляются. Заключая в себя, оплетая кроной, победоносно кривятся.

В восемь смеркается. Осенняя темнота – из туч, из густой черноты полярной ночи. К северу отсюда нарастает холод и мельчают деревья – а там, глядишь, и полюс.

«Зима» – поэтическое название ежегодного ледникового периода.

Петушок уезжает на дежурство, я остаюсь один на один с тошнотой. Не знаю, как сесть, чтобы ничего не мешало. Читать нет сил, заснуть – тоже. Я, кажется, начинаю сердиться на свой живот. Это неправильно, но с меня хватит. Это, разумеется, «чудо жизни», но будет просто чудом, если я дотяну до родов.

Звонит Петушок. Я жалуюсь на себя, на Малыша.

– Что мы сегодня изготовляем? Ухо? Глаз? – пытается он меня развлечь.

– Судя по тошноте, личность.

2 октября

Мне бы хотелось каждый день подглядывать с помощью УЗИ за своим-моим ребенком. Откуда такая уверенность, что он там сидит? Тошнота и увеличившийся живот? Никакое это не доказательство. Глазею на Его первую фотографию… Малыш ко мне ближе, чем кто бы то ни было, а я рассматриваю фотографию посланца иных миров. Вклеить в альбом? Семейные альбомы… эти довольные физиономии, пухлые ханжеские улыбки. Прошлое не двухмерно. Оно раскормлено тем, что случилось, нами.

В Швеции нет часовен, но за ближайшим ручьем растет бук сверхъестественного цвета. На коре мшистые зеленые стигматы. Палитра красок почти телесная. Я так потрясена, что хочется опуститься на колени. Зеленый – цвет надежды. Цвет – это длина волны излучения. Почему же не может существовать луч соответствующей длины (окрашенный надеждой на благословение), который касается глаз, души? Явление зелени, склоняющее к созерцанию. Абстрактная придорожная часовенка. Нельзя не признать: у Колориста, «определяющего гамму цветов в этом мире», хороший вкус.

Петушок не разделяет моего нетерпения.

– За каким дьяволом тебе домашний УЗИ? Душу тоже невозможно увидеть. Хочешь иметь машинку для подглядывания? Что, будешь любоваться розовеющей от стыда совестью?

Ну да, Петушок же протестант. Мой образ ему непонятен. Жаль Реформации, погубленной в XVII веке. Вот если бы все произошло теперь, когда способы выражения достигли такого уровня: кино, DVD, Интернет. Слишком поздно.

Кропаем «Городок». Сорок первая серия – откуда только у нас берутся идеи? («Вы не чувствуете в себе опустошенности?» – этим вопросом, очень точно сформулированным в свое время продюсером, мы задаемся ежедневно, кладя перед собой белый лист бумаги). Откуда? От отчаяния – вдруг ничего не удастся придумать?

Укрываюсь пледом: первый прохладный вечер. Разглаживаю складки, расправляю их таким жестом, словно надеваю роскошное платье. Я облачена в пушистое платье-одеяло под горло, пышное, в стиле барокко. Выставляю ногу и засыпаю в этой элегантной позе.

3 октября

В семь утра вернувшийся с дежурства Петушок забирается под пушистое платьице, устраивается в нем поудобнее. И прежде чем заснуть, плачется: скучал!

Ножницами кромсаю лук себе на завтрак. В жизни не стала бы этим заниматься ради себя любимой, это, наверное, и есть пресловутое материнство. Съедаю птичий корм: орехи, семечки, миндаль с творогом и маниакально порезанным луком. Лишь бы не мясо. «Что корова нездорова – виновата ли корова?» – вот что следует петь бродячим музыкантам. Дело не в коровьем бешенстве, а в человеческом безумии, насаждающем среди растительноядных зверюшек каннибализм. Природа не может не ликвидировать безумную корову, пережевывающую кости собственной товарки. В человеческом сообществе срабатывал тот же прионовый тормоз – каннибалы-папуасы умирали, «наказанные» божественной природой.

Человек стоит перед раздаточной лентой, словно в баре самообслуживания: растения, животные, человек, Бог. Во время причастия иным следовало бы пожелать: «Приятного аппетита».

* * *

Я стала равнодушна к тряпкам. Такая одежная менопауза наступает, говорят, после тридцати пяти. На меня накатило во время беременности. Через пару месяцев я уже не помещусь ни в одни брюки и понятия не имею, какой размер у меня будет после… Осталась тяга к мясистым хлопчатобумажным футболкам XXL.

Уговариваю Петра перебраться в Замостье. Плюсы: небольшой, а следовательно, недорогой ренессансный город, «природа близко» и – что важно для Малыша – замечательный европейский лицей. Петушок интересуется: где мы будем жить – в старом центре, в новом районе?

– Я никогда не была в Замостье.

– А-а-а. – Сочтя это очередным капризом беременной женщины, Петр даже не пытается воззвать к моему здравому смыслу. О Замостье я вычитала в «Культуре» – сплошной энтузиазм. В последнее время я стала более восприимчивой к чужим эмоциям – так почему бы и не Замостье?

Поздравляю маму. Она удивлена, а я так и вижу ее у телефона со списком, в котором галочками отмечены те, кто не забыл позвонить. Злопамятная Скорпионша с ее нежным ядом. Это от нее у меня это «сю-сю-сю» при мысли о ребенке. Но мне никогда не стать такой доброй, как она.

4 октября

На берегу озера пытаюсь заниматься Тай-Ши. Осторожно, чтобы не качнулся подвешенный в желудке пузырь с тошнотой. Старательно переливаю энергию от руки к руке, медленно переступаю ногами. Убаюканное тело впадает в транс покоя. Над водой низкий туман – предвестник солнца.

Тай-Ши, упражнение на пять элементов гармонии. Названия, напоминающие дворцы-«буфеты» в Запретном Городе: Дворец Счастья, Гармонии. Я нахожу ритм, тело само вспоминает знакомые движения. Можно о них не думать. Я – вода (наклоняюсь к земле – уже так, словно сгибаюсь над собственным животом), оживляющая дерево (с удовольствием «расту» руками), огонь (пинг-понг добрых пожеланий – выпихиваю их в мир и сгребаю обратно), земля (рассеиваю жизнь с высоты пупка) и металл (ласкаю вырастающий из воображения неприятный холодок железной колонны).

Сегодняшняя порция киноновелл для «Городка» отработана. Петушок отдыхает, уткнувшись носом в телевизор. Я читаю гороскопы. Овен-мальчик – одна из стихий энергии (мое упражнение на пять элементов гармонии, ха-ха-ха). Нам Овен устроил бы родео. А девочка – послушная овечка?