Текст книги "Полька"

Автор книги: Мануэла Гретковска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

* * *

Просыпаюсь в шесть.

– Что, кредит не дает покоя? – заговаривает со мной тоже успевший выспаться Петушок.

– Я не о деньгах… Просто не спится.

– Не каждый день покупаешь квартиру.

– Сегодня надо заказать паркет, кафель. Я подумала, что там, где кончается слово, начинается его смысл – по Виттгенштейну, да?

– Терпеть не могу Виттгенштейна. Спокойной ночи и доброе утро. Встаешь?

– Пойду на семичасовую службу в костел Святого Яцека, это здесь, на Новом Месте, у доминиканцев.

Я люблю этот костел. Белые стены – снежные облачения апостолов, внимающих мессе. В готических изломах их складок прячется необходимая для молитвы тишина.

18 января

Журналистка взволнована моим интересным положением. Оно кажется ей куда более интересным, чем просто естественный элемент жизни женщины.

– Издатель рассказал о вашей беременности.

– Да-а?

– Вы бы согласились дать интервью?

– О чем?

– Ну, как это о чем… Вы, такая независимая, любительница скандалов… и ребенок… это перелом в жизни.

– Какое отношение это имеет к независимости? И вообще, почему вы говорите таким тоном, словно я первый на свете забеременевший мужик? – вешаю трубку.

Устроили из беременности какую-то порнографию. Тоже мне сенсация!

Я не верила в старость, в то, что она может напасть внезапно, вскарабкавшись на человека, подобно горбу. Недомогания после болезни, постепенный, незаметный, обычный процесс старения – да. А тут вдруг – хлоп! Я не в силах двинуться с места. Огромный строительный склад, я стою и не представляю, как добраться до Петра, который в десяти метрах от меня выбирает доски для пола. Бреду, хватаясь за краны и кирпичи.

– Взять тебя на руки? – Петушок готов на подвиг. Но ему меня (нас) не поднять.

– Лучше погрузи на тележку. – Я машу ногами, чтобы восстановить в позвоночнике контакты между нервами и мышцами и снять это кошмарное напряжение. Таз служит не только для хождения. Что-то там расширяется перед рождением ребенка, отключая ноги.

Мы выбрали кафель в Пясечном, кухонную мебель на Груецкой, паркет в центре. Сдаемся.

– Бог с ними, со шкафчиками, пусть вешают какие хотят, у меня нет сил. – Петр сворачивает к Муранову. – В Швеции у нас пол цвета кошачьей рвоты – и никому это не мешает.

Мне тоже кажется абсурдным ажиотаж вокруг узоров и оттенков кафеля. Мы сдаемся.

Ночью ветер выдувает из окна шарфик-«уплотнитель». Мы ежимся под одеялом. Морозный ветер с востока стучит в окна, едва не срывает красные фонарики у соседей-китайцев.

20 января

Мистический бихевиоризм. Я говорю Поле: «Спокойно», – и она перестает вертеться.

Раньше она обитала в большом мешке, подскакивала в нем, бултыхалась туда-сюда. Мешок увеличивался по мере того, как она росла. Теперь, видимо, она сама его растягивает. Она у меня под ребрами (выражаясь изысканно – под сердцем).

Идем на «Деньги – это не все» Махульского [100]100
  Юлиуш Махульский (р. 1955) – польский кинорежиссер, сценарист. Российскому зрителю известен по фильмам «Ва-банк», «Новые амазонки», «Кингсайз», «Киллер».


[Закрыть], до конца не досиживаем. Не столько фильм скучный, сколько публика громко фыркает. Не заразившись хихиканьем, сдаемся и уходим. Может, мы отдалились от народа?

21 января

Сентиментальность во вкусах. Приторные книжечки и сериалы – бальзам на душу. Душещипательная дребедень в Польше необычайно популярна. Питает чувства, раз Боженька не дал разума. В то же время за стеклянной стеной телевизора и лакированными обложками – хамство, повседневное зверство. Парадокс? Доброта, заслоняющая от вульгарности вне книжечки, иллюстрированного журнала и семейного телесериала? Одно вырастает из другого. При конформизме и отсутствии безжалостной логики зерна зла набухают во влажном от слезливости сердце.

* * *

Лодзь. Приятельницы сестры, кассирши в гипермаркете. Работают месяц-два. Наиболее отчаянные выдерживают полгода. Худеют на десять кило. Работа (в безработном городе) на полставки за триста-четыреста злотых. Приходится таскать коробки на складах, почти ежедневно оставаться сверхурочно – бесплатно: «как-нибудь потом рассчитаемся, впрочем, если вас что-то не устраивает… на ваше место найдется два десятка желающих». Кроме ключа от кассового аппарата необходимы памперсы – клетку кассы покидать запрещается. Счастливицы из гипермаркета, у них есть работа.

23/24 января

Последняя ночь на Муранове. Мы похожи на современных разбойников: наподписывали договоров, кредитов, обязательств – и бегом в Швецию. К сожалению, мы честные, вернемся из-за моря отдавать долги и отрабатывать полученное. Пираты-паиньки – засыпаем в девять, едва вернувшись из Лодзи.

Нас будят грохот и отблески света. Шум большого города? Стрельба.

– Что за годовщина? – задумывается Петушок.

– Ты же у нас варшавянин… Может, день освобождения города? Это вроде в январе… Моя начальная школа находилась на улице 17 января…

Петр подходит к окну и отодвигает пледы, которыми мы позатыкали щели.

– Китайцы…

– Не может быть. – Я вскакиваю с постели. Еще не совсем проснувшись, вспоминаю бабушкино предсказание: желтая раса заполонит весь мир. Война?

От петард, фейерверков светло, как днем.

– Конец января… А-а-а, восточный Новый год. Прощай, мой Дракончик. – Петушок целует меня в нос.

– Вот уж действительно год Дракона, столько всего случилось…

Мы возвращаемся в постель. Не могу заснуть, вернуть вымощенный сном покой. Кручусь и попадаю в мыслеворот:

– Это наверняка не случайно… Поля по китайскому календарю появилась на свет в моем году – Дракона. Теперь она слышит, как празднуют ее год – Быка…

– Змеи. – Петушок лучше разбирается в китайской астрологии.

– Наше дитя даосиста, – шучу я. – Я бы хотела выучить китайский. Это знак… подтверждение воли Небес.

– Греткося, спи.

– Не могу. Китайцы изобрели петарды, чтобы отгонять демонов. Как я могу спать, если на небе идет битва за Полино счастье?

– Завтра я тебя угощу китайскими пирожными с предсказанием гадалки, только спи…

– Сначала успокой дочку. – Я прикладываю его ладонь к пупку. – Разгулялась.

25 января

Грёдинге. Мои чудесные деревья, Озеро, Которое Меня Любит, фонарная аллея в лесу. Через неделю снова в Варшаву – подписывать обязательства.

Тупо гляжу на рукопись. Начала писать книгу год назад, так и не собралась закончить. Все откладывала на потом. Теперь не могу сосредоточиться. Не из-за беременности. Трудно мыслить здраво после четырех часов сна. Все чаще я просыпаюсь в три: вроде выспавшаяся, но подводят даже многолетние привычки. Убирая контактные линзы в коробочку, я закрутила крышку, а жидкость налить забыла. Испортила свои гляделки.

Перелистываю страницы. Поражаюсь словам. Тому, как они цепляются за мысль. Язык гол, слова изобретены для того, чтобы его приукрасить?

26 января

Покупаю курицу для бульона. В магазине на прилавке птичье пип-шоу: ножки раздвинуты, сжаты, в наборах или индивидуально, рядком. Беру целую курицу в пластиковом мешочке. Ищу цену. Написано, сколько стоит килограмм, сколько эта птичка. На упаковке фотография фермера, фамилия, телефон. Обрезанная кадром голова вполне подходит к сизой, выпотрошенной, безголовой куриной тушке в полиэтилене.

В моей библии всех беременных – «Я беременна» – открываю главу «Роды». Классические описания, советы… а также рассказ полугодичной давности. Стюардесса, которую возили по всему Стокгольму – из больницы в больницу. Не было мест, в результате она родила дома. Мужу, который звал на помощь, посоветовали положить роженицу в ванну – чтобы не испачкать пол.

– Петушок!!!

– Что случилось?! – Он прибегает из кухни, где процеживал куриный бульончик.

– Читай… Двадцать первый век, Стокгольм… я не хочу, я боюсь. Без обезболивания… Ты говорил, что это сказки, что люди сами придумывают страшилки, разводят панику насчет переполненных роддомов, а тут вот, пожалуйста… прочел?

– Хм-м-м. – Он всегда уверял меня, что на шведское здравоохранение вполне можно положиться. – Уж нас-то домой не отправят. Те несчастные, наверное, вели себя слишком вежливо, как все шведы. А нас голыми руками не возьмешь.

В стране, которая славится лучшим в мире детским здравоохранением, которая пропагандирует (в связи с демографическим спадом) производство потомства, – дикие роды, как в странах третьего мира. Что за невезуха?!

Землетрясение в Индии на границе с Пакистаном, где мусульмане ведут партизанскую войну. Несмотря на весь ужас случившегося, есть надежда, что катастрофа остудит кровожадные амбиции исламистов.

– Не строй иллюзий. – Петушок наливает бульон. – Ничто не остановит патриархальную культуру, если она нацелена на уничтожение своих ближних.

27 января

Знаменитая точка «G», «кнопка наслаждения», видимо, должна включаться как при занятиях сексом, так и при обременительном результате любви – родах. Обезболивающий наркотик. Насилуемое блаженством влагалище, в которое проскальзывает удовольствие, – туннель для боли. Место, в котором становишься женщиной и ребенком.

Я еще не дошла до родовой мании. Предпочтительнее, конечно, был бы другой выход, столь же естественный, как схватки, но менее кровавый: плацента твердеет со стороны материнской спины, отделяется от внутренностей. Со стороны живота кожа стирается, слущивается. Через нее просвечивает плод. В один прекрасный день ребенок безболезненно выпадает из-под омертвевшего, прозрачного эпителия.

Разговор с редактором журнала «Твуй Стыль» – не соглашусь ли я на репортаж-портрет. Съемки дома. Соглашаюсь, правда, дома почти нет – мы переезжаем. Прошу их поспешить – у меня проблемы с внешностью, не ровен час прольюсь.

– Пластическая операция? – сочувствует редактор.

– Что-то вроде того… седьмой месяц беременности.

По мнению авторов одной умной книги, вес Поли – килограмм, а длина – тридцать четыре сантиметра. Она открывает глаза (и какой в этом смысл, если ты внутри живота? Может, чтобы потом их можно было закрыть?) и полностью сформировалась. Теперь она будет только совершенствоваться. Если она родится теперь, то сможет выжить в инкубаторе. Но лучше не надо. В отличие от моего живота техника и мир еще не настолько безупречны, чтобы тебя принять.

28 января

В Польше мы собираемся на карнавал. Я примеряю самые широкие платья. Живот не дает ни во что втиснуться. Петушок считает – нечего делать вид, что я не мишка-коала.

– Да ладно, в дубленке ничего не видно… – Но ведь не в пальто же идти на бал.

– Это тебе так кажется… Ты не видела, какими глазами на тебя смотрели служащие шведского аэропорта: «Кошмар!» Тебе еще можно летать?

– Откуда я знаю…

Я не отдавала себе отчета, каких размеров… Когда я высплюсь и ничего не болит, я двигаюсь довольно бодро, забываю о беременности. И только когда появляются какие-то недомогания, живот начинает пухнуть у меня перед глазами.

Не поскользнуться, только бы не поскользнуться. Добираюсь до магазина. С корзинкой обхожу полки. В нашем стерильном магазине меня скручивает от запаха перегара. Неопрятный пьяница выбирает конфеты. Я с отвращением отворачиваюсь, видимо слишком демонстративно. Снова сталкиваюсь с ним в овощном отделе. И вдруг… «Пррр» – элегантная дама с корзинкой издает неприличный звук. Неожиданный взрыв, я не в силах сдержаться. Пьяница насмешливо глядит на меня. Я не стану расстегивать дубленку и показывать виновника конфуза, нажимающего на кишечник. Ужасно стыдно.

* * *

– Здесь просто сумасшедший дом, – звонит Петушок с дежурства, – настоящий сумасшедший дом. Прихожу, мне сообщают: с прогулки не вернулся Карлос, чилиец. Любитель травки. Сообщаем в полицию. Те привозят мужика, тоже чилийца, только «Карлос» у него не имя, а фамилия. Работники больницы, в течение трех месяцев занимавшиеся пациентом, не могут определить, он это или нет. «Полицейский» Карлос тоже лечился в свое время у психиатра, и ему у нас очень нравится. Домой он не хочет. Приходится силой запихивать его в такси, он впадает в ярость и в конце концов оказывается в приемном покое. Психиатрия сама производит психов… а нашего Карлоса нет как нет. Спи спокойно, таких сумасшедших снов, как эта моя «реальность» не бывает.

29 января

Полное отупение от бессонницы. Утром наливаю в стакан сок. Мимо. Вытираю. Хочу выпить, зубы стучат по стеклу. Лью в чашку, которую держу вверх дном.

Поездка в Стокгольм за журналисткой (Малгосей) из «Стыля». Она хватается за перо и с первой минуты принимается писать мой портрет. Определяет «реалии» – что из книжек, что из жизни. Я больше вздыхаю и машу руками, чем говорю.

Вечером похмелье – выплюнула из себя слишком много воспоминаний, интимности. Остается опустошенность стыда. Невозможно сказать одно и умолчать о другом, жизнь – это цепочка (порой драгоценная, но чаще – кандалы), и даже если одно звено в ней замкнуто, то другие широко распахнуты, словно объятия судьбы.

– Никто тебе не разрешит это печатать, и не надейся, – убеждаю я Малгосю. – Правда никого не интересует, всем нужны лишь лавровые веточки.

Она расспрашивает, вынюхивает. Многое знает сама, но хочет услышать от меня. Есть вещи, которые лучше на публику не выносить. Они блестят, словно обложка иллюстрированного журнала. Потрешь, поскребешь – и вылезает нефотогеничная правда о ближних.

– Мой учитель? Был да сплыл. Имена? Нет. Ни то, что я пишу, ни то, что я говорю, доносом не будет. Разве что на себя саму. Оставь.

2 февраля

До обеда правлю «Польку», после обеда занимаюсь Малгосей. Первый раз кто-то сидит в нашем доме ежедневно и почти ежечасно. Я боюсь расслабиться и наболтать ерунды. Хочется помочь ей добыть «мясо» для репортажа, не отдав при этом головы и ж… По вопросам начинаю догадываться о задуманном сюжете: «Строптивая писательница (декадентка, скандалистка, феминистка – произносится на одном дыхании) свила себе в Швеции мещанское гнездышко и доросла до роли мамочки».

Пускай, что бы она ни написала, к реальности это никакого отношения иметь не будет. Объясняю (оправдываюсь?): я и раньше ложилась спать не позже полуночи, не напивалась, не курила. Какая еще богема? Жизнь устоялась много лет назад. Богема начинается только теперь – бессонные ночи, перепутанное время дня. Впрочем – что общего имеет описание дома, картинок и леса с моими мыслями и книгами? Опять небось в редакцию «Стыля» будут приходить письма вроде: «После вашей статьи я убедилась, что Гретковская – нормальная женщина, и взяла в руки ее книги». Дурачат дураков. Раньше Церковь определяла, что нам читать, а теперь это делают прилизанные статьи и рецензии в газетах.

На берегу озера слышу шум деревянной повозки. Что-то огромное катится, ломая колесами лед. На озере пусто, но невидимая повозка приближается, вот-вот наедет на меня. Я отступаю с мостков. Когда все затихает, я догадываюсь, что это грохот крошащегося, лопающегося льда. Я верю своим галлюцинациям.

Бабушка Дондзилло рассказывала о лесе, где перед Первой мировой встречали повозку-призрак. Она бесшумно летела среди деревьев. Собственно, это была карета – четверка вороных коней, таинственно дребезжащие окошки и герб на дверцах. Того, кто видел карету духов, ждало несчастье. Бабушка видела ее дважды. Она выросла на Кресах [101]101
  Бывшие польские территории, ныне Западная Украина и Западная Беларусь.


[Закрыть]. Вынесла оттуда немного, только воспоминания, певучие предостережения для внуков.

– Помни, за столом, во время еды, нельзя ни разговаривать, ни чистить оружие.

В столовой она потеряла двух близких людей. Сначала подругу, юную красавицу – та подавилась клецкой. Девушку похоронили в свадебном платье. Вскоре после этого первый бабушкин муж чистил оружие и – между вторым блюдом и десертом – по неосторожности выстрелил себе в сердце. Бабушка продала имение, решила изменить свою жизнь – все забыть. Уехала в Бостон. В конце большой войны затосковала по Польше и вернулась. Купила имение на Висле, возле Фордона. Заявила, что выйдет за первого, кто попросит ее руки. По тонкому льду зимой тысяча девятьсот семнадцатого года с другого берега пришел молодой Гретковский. В военной форме, лощеный, подстриженный по прусской моде. Отдал честь и сделал предложение нашей певучей бабушке. Мезальянс муштры со сказкой.

3 февраля

Не могу удержать кисточку. Опухшие пальцы немеют, а шелк требует точности. Малгося каркает: такие, мол, сардельки останутся до самых родов. Кошмар.

Петушок показывает сегодняшнюю газету. Переполненные родильные отделения. Рожениц отсылают домой.

– В Стокгольме? – Малгося верит в чудо шведского социализма. – Не может быть, разве в Швеции не лучшее на свете здравоохранение?

– Во время демографического спада позакрывали родильные отделения. Открывать новые невыгодно. – Петушок готов бесконечно описывать кризис государственных больниц, жертвой и свидетелем которого является он сам. Меня не интересует общий план медицинских проблем, мой с каждым днем все более выпирающий пупок – первый и самый крупный план.

– Петр, ты ведь не позволишь, чтобы нас отослали… мне необходимо обезболивание!

– Лучше всего так, как задумала природа, – встревает Малгося.

– Ага, природа… Мне один раз вырвали зуб без наркоза, спасибо, больше не надо. – Я в панике. Малгосе-то прибавляется материала для репортажа, а я схожу с ума – отпечатать свою физиономию на газетной страничке!

Меня пришпилило к стулу – боль в спине. Заело ножную «машинку». Доковыляв до шкафа, вынимаю костыли. Они остались от сестры, на память о каникулах, которые она у нас как-то провела. Два года назад в первый свой день в Швеции она без спросу взяла из кладовки велосипед без тормозов. И спустилась с почти отвесной горы. Гревшиеся на лавочках пенсионеры увидели каскадершу при полном макияже, в кокетливо трепещущем платье в цветочек, без шлема (а шлем здесь надевают даже на ребенка, играющего в песочнице, о велосипедистах и говорить нечего), форсирующую кусты и металлическую ограду. После окончания циркового номера они подняли ее с бетона и спросили, куда нести. Сестра в шоке забыла адрес и прошептала:

– I'm from Poland [102]102
  Я из Польши (англ).


[Закрыть].

Мы тут единственные поляки, так что поломанную и ободранную героиню принесли нам. В магазине нас потом еще долго переспрашивали с недоверием: «Она ехала без шлема? Без тормозов?» Так вот рождаются легенды о польских безумцах, с саблями бросающихся на танки.

Сломанную ногу сестры собирала в отделении «Скорой помощи» бывшая пациентка Петра. Та самая, которую когда-то привезли в клинику с шумного стокгольмского перекрестка. Уже одетая в смирительную рубашку, она призналась Петушку:

– Дураки, я вовсе не поток машин регулировала… я управляла движением планет и звезд!

Гипс сестре она наложила очень старательно. Через неделю пришлось его откалывать и накладывать заново. Вот в связи с таким неприятным событием сестра приобрела два костыля. Мне хватит и одного. Хромоножкой ковыляю в постель. Через час нога снова начинает двигаться и, чтобы развеяться, предлагает прогулку.

4 февраля

Мою посуду и слышу, как в комнате Малгося упорно выпытывает у Петра весьма интимные вещи. О том, как мы познакомились, о первом свидании…

Мой трубадур исполняет свою арию о кармической любви, фасоне моего платья в день встречи, форме ног и цвете глаз. Восхищенная Малгося едва успевает записывать. После ее ухода Петушок слоняется по дому со странным выражением лица:

– Знаешь, что-то меня мутит…

– Подозреваю, что причина – нежелательная беременность от журнала «Твуй Стыль».

– Love for sale [103]103
  Любовь на продажу (англ.).


[Закрыть]. Святой Павел забыл добавить: «Любовь продается средствам массовой информации».

– Но если ты не имеешь любви, то ты – таз звенящий, – утешаю я его.

– А так я – колокол Зигмунта.

– Проповедовать следует языком… а колоколу Зигмунта недавно язычок подреставрировали.

– Словом следует делиться, но ведь не со всем же миром!

– Нарциссический постромантизм. – Я вытираю единственные две ложечки, не отступающие перед ржавчиной.

– Да. Глянцевым открыткам самое место на чердаке.

Это в самый последний раз, больше никаких семейных интервью, никаких фотографий – заверяем мы друг друга. Новая жизнь, новая квартира, новая физиономия.

5 февраля

Завтра в Польшу. Впервые я запаздываю с версткой… падаю на кровать. Я теперь не одна, спрячусь от издателя за свой живот. Гретковская минус живот равняется добросовестности и дисциплинированности. Гретковская плюс живот… ха-ха-ха… равняется синусоиде.

Минус семнадцать. Я провела здесь три теплые зимы. Вяло-влажные, тягучие – с ноября до конца апреля. В этом году зима от мороза съежилась до нескольких трескучих, заиндевевших дней. За окном скользят по тротуару застывшие от ветра прохожие. Механические фигурки из рождественских яслей. Малгося тащит меня гулять. Путешествие на полюс.

6 февраля

Петр засыпает в тот момент, когда самолет кружит над аэродромом. Давление со свистом выходит через уши. Петушок съеживается на кресле, словно сдувшийся мячик. Бужу его:

– Что тебе снилось?

– Ничего. Совершенно ничего.

С воздуха видим на опушке Кабатского Леса свой новый дом. Самые зеленые крыши во всей округе. С аэродрома – в банк, подписывать бумаги на получение кредита. Прямо герои социально-психологического романа прошлого столетия: ипотека, залог. Об этом мы читали в «Кукле», но чтобы на собственной шкуре… Спрашиваю банкира, чем отличается ипотека от ипотечной собственности – в школе мы это не проходили. Согласно обязательному списку литературы, анализировали описания природы и соответствующие им настроения персонажей. А теперь нам предстоит подписать самый настоящий вексель эпохи Вокульского [104]104
  Герой романа Б. Пруса «Кукла» (1890).


[Закрыть].

Выходим с кредитом на одну четверть жилья. Не знаю, богаче ли мы стали на сумму займа или беднее – на его выплату.

Едем в мой банк – переводить деньги на счет жилищного кооператива. Сделать это, находясь в Швеции, проще, чем с соседней варшавской улицы. Счет у меня долларовый, и кооператив продает квартиры за доллары («редкий случай» сочетаемости валют). К сожалению, в Польше не разрешены межбанковские долларовые операции. Мне придется продать доллары своему банку за злотые, затем за эти злотые жилищный банк продаст мне доллары. Конечно, придется еще доплачивать, поскольку курс валют разный. Я мечусь между двумя банками вслед за своими деньгами, словно погонщик верблюдов. Мой караван уже тронулся в путь, но пока он доберется до цели, цена на верблюдов упадет… О, они уже прибыли, вот их переоценивают, покупают, перепродают… Поля ведет себя тихо. Откуда она знает, что я занята с чиновниками и лучше мне не мешать?

Студия «Городка» в состоянии эйфории. Тридцать седьмая серия достигла рейтинга «Миллионеров». Может, закажут нам продолжение?

Мы остановились в отеле «Собески». Тесный номер с маленьким баром, роскошной ванной и стеной со следами грязных ботинок. Похоже на номер-люкс, который пинали ногами. Иду за покупками. Если бы я «беременела» в Польше, прибавила бы килограмм двадцать: свежий хлеб, пирожные, эклеры. В Швеции у меня нет возможности себя баловать, там я удовлетворяю голод, а не вкус.

У входа в «Собески» ищу киоск – мы забыли зубную пасту. Перехожу на другую сторону и оказываюсь у вокзала «Охота». Незапатентованная машина времени. Пятидесятые это годы или шестидесятые? Бардак, превращающий любой цвет в просто грязный. На лотках пластмассовые Христосики и русское мыло. Темно от грязи. Непонятно, кто ждет поезда, а кто продает. Нищета перемешивает людей, отпечатываясь на их серых лицах единой тусклой гримасой. Голем, слепленный из грязи и мусора. Оживляемый электрической искрой проезжающего поезда. Рядом с этим тоскливые декорации к «Шаманке» – там, где героиня бредет по вокзалу, – просто Висконти.

Играю с Полей в прятки. Обнаружив свободное местечко, она вытягивает то ли ручку, то ли ножку (я не различаю, где что). Я почесываю то, что она выставляет. Ручка-ножка моментально втягивается обратно, словно улиткины рожки. Я глажу в другом месте, ожидая появления шаловливого холмика. Почесываю – Поля снова прячется.

Она так близко, а я не могу себе представить, что она существует.

7 февраля

Полчаса на разговор с издателем, договорились встретиться в отеле. В десять – фотосеанс на Бураковской. Издатель опаздывает на пятнадцать минут. Мы торгуемся по поводу прав на книжное издание «Городка». Спектакль почище, чем покупка ковра на марокканском рынке. Издатель вытаскивает счета, демонстрируя, что неминуемо обанкротится, если вложит деньги в «Городок». Охи, вздохи… Мы с Петушком переглядываемся и задаем себе один и тот же вопрос, от которого базарный торг теряет всякий смысл:

– А он нам нужен, этот ковер? – Поднимаемся. Сделать из сериала книгу – затея издателя, не наша.

Наш восточный Шекспир не уходит за кулисы, это было бы слишком банально. Приходится возвращаться, торговаться дальше. Издатель подумает и позвонит через несколько дней.

Верю в Господа Бога, в скрытое от наших глаз. Но не верю зеркалу: опухшие глаза, одутловатые щеки, превращенные макияжем в более-менее приличное лицо. В студии зажигается свет. Из опухшей развалины появляется Женщина. Вылепленная из глины, но не из бурой, а из каолиновой, косметической, а еще – из растертой пудры и румян. Прозрачное платье приоткрывает округлости. Я позирую в черном белье. Ослепленная лампами, вижу за спиной у фотографа Петушка – он присматривает, «чтобы меня не обидели», то есть не слишком накрасили губы, не размазали тушь. Мне хочется заниматься с ним любовью (из-за его взгляда?). Затащить его в ванну.

– Очень хорошо! – восклицает фотограф, обнаружив наконец на моем кукольном разглаженном лице искру желания.

Пауза, можно поправить прическу. Я рассказываю Петушку о своих мыслях. Разумеется, это нереально, в сортир слишком длинная очередь.

– Тебе достаточно объектива, длинного фаллического объектива с вагиноподобным отверстием линзы.

– Нет, не в этом дело. Я полуобнажена, мы глядим друг на друга, а дотронуться не можем… это, наверное, и есть желание.

– Это фотораспутство, солнышко.

В студию вбегает песик фотографа. Аккуратно усаживается на месте модели. Кокетничает, посматривая на нацеленные фотоаппараты.

– Не удивляйтесь, он это обожает. – Фотограф стаскивает псину со сцены. – Суня, ко мне!

– Суня – реинкарнация фотомодели – размышляю я вслух.

– Это невозможно. Модели еще не обзавелись реинкарнациями. Это новое изобретение, и души у них еще новые. Во втором или третьем воплощении такой нарциссизм уже немыслим, – возражает Петушок.

Стилистка скалывает пряжкой мое слишком просторное платье. И вдруг – раз! Швы перемещаются на живот, подскакивают.

– Петр! Смотри, она двигается! – кричу я. Впервые Поля так озорничает. Растягивает платье, сдвигает застежку. Под брюками или одеялом она не показывала, на что способна.

Сестра Петра устроила нам комнату в ассистентской гостинице на Служевце [105]105
  Отдаленный район Варшавы.


[Закрыть]. Польская интеллигенция, обитающая в бетонных клетках. Замурованная современными офисными зданиями. Последняя ниша тоненького четырехпроцентного слоя интеллигенции, наросшего на недоученном тельце народа.

В девять сдаюсь и укладываюсь спать. Приезжает Беата – я воскресаю. Едем в кино на «Де Сада». У Отейя всегда есть в запасе маска человека, как у Гайоса или Кодрата [106]106
  Актеры польского театра и кино.


[Закрыть]. В ней он способен сыграть кого угодно.

Предостережение божественного маркиза: «И не имей слишком много детей. Ребенок портит фигуру, а через двадцать лет получаешь личного врага».

Что во Франции – маразматическая классика, у нас – стыдливый авангард, заставляющий краснеть университетских профессоров.

8 февраля

В пахнущем котами и канализацией подвале обсуждаем с художником проект обложки к «Польке». В этом подвале рождается большинство обложек польских книг, что, к счастью, никак не сказывается на их качестве.

Я предлагала фотографию обнаженной чувственной негритянки. Но ни в одном агентстве нашей центральноевропейской страны не нашлось снимка голой негритянки. Нет – и все тут. Два или три миллиона фотографий – художественно преломленных задниц и сисек. А обычного выразительного черного тела (или хотя бы загоревшего дочерна) – извините. Компромисс: мулатка. Собственно, она почти белая.

Художник показывает обложку к «Фальшивомонетчикам» Жида. Он сфотографировал на улице рваный плакат с изображением глаза. После выхода книги появился хозяин разодранного ока. Известный телеведущий. Он явился к художнику вместе с адвокатом. Глаз взят (выколот с улицы?) нелегально. Это привело владельца к материальным издержкам. Пластинка с песенками ведущего продавалась хуже, чем ожидалось, – разумеется, потому, что глаз исполнителя ассоциировался у публики с обложкой «Фальшивомонетчиков». Никаких компромиссов, извольте заплатить компенсацию – несколько тысяч.

– Скажем, три? – предложил адвокат графика.

– Давайте. – И ведущий получил гонорар за свое сумасшедшее нахальство.

Идем с Петушком на «Кривое зеркало». Самое настоящее кривое зеркало, грязный коктейль. Для начала резня из «Соломенных псов» Тарантино, потом бездарные цитаты из «Хороших ребят» Скорсезе и фильмов Кустурицы. Предполагалось, что будет смешно, а получилось нагловато. Уходим разочарованные. Беата восхищена тем, как «Зеркало» смонтировано, юную кузину Петушка подкупает изобретательность. Мы спрашиваем девочку, видела ли она хоть один из фильмов, использованных ловкачом-режиссером. Нет – слишком молода.

Заходим в банк, я хочу положить на счет немного долларов. Менеджер банка звонит в центральный офис и смотрит на нас так, словно узрел Бонни и Клайда.

– У вас перерасход в несколько десятков тысяч долларов.

Петушок невозмутим.

– Ерунда. Успокойся, не пугай ребенка.

В Польше все возможно, кто-то нажал не на ту кнопку и проел в моем счете дырку. Кафка. Тюрьма, полиция. Сейчас меня арестуют. Из бизнесвумен превращаюсь в нищевумен. Мы мчимся в центральный банк. Они проверяют: ошибка. Завтра счет разблокируют.

9 февраля

В освещенной весенним солнышком варшавской Праге есть своеобразная прелесть аутентичности, напоминающая Лодзь.

На офисном здании, где находится журнал «Твуй стыль», ни одной таблички. Стеклянная многоэтажка-призрак. Это, наверное, нарушение закона, согласно которому фирма должна иметь вывеску, а также нарушение основ фэн-шуй. Искусство минимализма, скромность миллионера, проживающего в рабочем районе?

Стойка администратора тоже девственно-чиста. У входа огромная, во всю стену, фотография Киселевского [107]107
  Стефан Киселевский (псевдоним – Кисель) – польский прозаик, известный публицист, музыкальный критик, композитор.


[Закрыть]– он в ужасе заслоняет ладонью глаза. Кисель в этой стеклянной банке?

Художественный редактор ведет меня на второй этаж, в редакцию. Шлюзы дверей раскрываются с помощью электронной карты – ее приходится засовывать в каждый встречный датчик. Прозрачные стены. Где-то в центре здания – кабинет главного редактора, Царицы-матки, опекающей своих «рабочих пчел», снующих между стеклянными сотами меда, из комнаты в комнату: «бззззззз» – и магнитная карта открывает ворота.

На фотографиях не я, кто-то другой. Мои мысли?

В баре «Стыля» с Малгосей заканчиваем потрошить текст. Петушок виновато признается, что не ощущает укорененности ни в Швеции, ни в Польше.