Текст книги "Полька"

Автор книги: Мануэла Гретковска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

На той улице в Стокгольме, где находится мой роддом, жила Грета Гарбо. Быть может, это знак – если родится девочка, назвать ее Гретой Гретковской?

Спрашиваю Петушка, в котором часу он родился: хочу высчитать его знак асцендента [36]36
  Восходящее созвездие в гороскопе рождения.


[Закрыть]. Он отрывается от телевизора и ворчит:

– Блин, что за средневековье ты тут развела? Вон на экране Занусси, наш «ксендз» Занусси [37]37
  Кшиштоф Занусси (р. 1939) – польский кинорежиссер и сценарист. Российскому зрителю известны его фильмы «Защитные цвета», «Иллюминация», «Структура кристалла», «Квартальный отчет», «Год спокойного солнца», «Брат нашего Бога», «Жизнь как смертельная болезнь, передающаяся половым путем».


[Закрыть]вещает о вечных ценностях, а ты со своими суевериями.

* * *

На вечер (с семи) планировалось чтение, рисование. Как же, как же – падаю, утыкаясь опухшим от запахов носом в подушку. Не только сонливость, еще какой-то странный привкус во рту – металла, антибиотика.

Просыпаемся в два. Туман, до красноты разогретый фонарями. Туманная прогулка вокруг дома – и обратно, в теплую постель.

5 октября

Меня беспокоит пол – впрочем, какой там пол, «полик» – Малыша. Хочется соленого – значит, мальчик. Блестящие глаза, хорошая кожа – тоже очко в пользу мальчика.

Интуиция подсказывает: мальчик. Так вышло в таро, так показала волшебная палочка.

А девочка? Перечитываю свои записи об идеальной женщине: умная, чтобы умела выбрать. С чувством юмора, чтобы была в состоянии посмеяться над собой, если ошибется. И хороша в постели, чтобы в любом случае получала от этого удовольствие.

У меня стали виться волосы. Сначала застенчивые пейсики, через неделю – уже ангельские локоны за ушами. А у пробора – жесткая проволока. Похоже на парик: светлые с проседью, прямые волосы у корней и золотистые мягкие кудряшки на кончиках. Материнство смягчает мой характер?

Звонок со студии:

– Вы должны приехать в Польшу. Встретиться с режиссером, с актерами, обсудить детали.

Я устраиваю небольшой скандал: как же так, предполагалось, что до десятого октября мы работаем над киноновеллами, с десятого до тридцатого – над диалогами. Мне нужен свободный ноябрь для «Польских дам». Я, видимо, что-то не так поняла по телефону: Томек продолжает играть в фильме? Он ведь отказался от роли пять серий тому назад.

Студия:

– Играет, его неправильно поняли. Что-то надо делать с образовавшейся путаницей.

Сценарные фокусы с исчезновением Томека плохой телефонной связью между Варшавой и Стокгольмом не объяснишь. Актер сам виноват – он выразил желание временно прервать съемки, но при этом захотел оставить за собой возможность вернуться. Теперь, вместо того чтобы, как всякому выбывающему, «умереть», ему придется лететь в Штаты, к отцу. Выбил себе роль Иисуса, отправляющегося к Небесному Отцу, с правом внезапного возвращения (на Апокалипсис).

Петушка зовет труба в его «Милосердную обитель». Я завидую, хоть это и означает бессонную ночь. Но он все же будет среди людей, пусть даже недолеченных «сверхчеловеков». Вечером болтаем по телефону. В темноте, слушая голос Петра, я забываю, почему устала, откуда недомогания. К утру несварение пройдет – я машинально касаюсь выпуклого живота. Да нет, не пройдет, с каждым днем будет все хуже.

6 октября

Милошевичу конец. Его свалили без суда, даже без серьезного восстания. Режим в Белграде сменился в конце лета, словно время года – без особой уверенности в свершившемся, просто потому, что такова закономерность бытия.

Прошу Петра ничего не дарить на день рождения, мне правда ничего не нужно. Это случается редко, но я не лукавлю. Куплю торт.

Я не люблю день рождения, последний раз он был веселым в десять лет, да и Новый год, пожалуй, тогда же. Более поздние воспоминания, нанизанные на вертел памяти, уже покрыты подгоревшей ностальгической корочкой. Несколько лет тому назад – во Флоренции, с Петушком, на старинном ложе под балдахином – любовные, скрипучие поздравления в полночь.

Едем в Стокгольм за билетами «Арланда-Окенче». Выдолбленные в скалах, лишенные обаяния монументальные дома. Окаменевший в своей отталкивающей импозантности город.

Звонок из дома. Мама шутит:

– Ты родишься через полчаса.

Племянник, не расслышав, спешит сообщить отцу: «Тетя родит через полчаса!»

– Уже?! – Отец в волнении хватает вторую трубку.

Они готовы ко всему.

7 октября

Стою перед зеркалом: тонкие ноги, ребра – и «клубень». Беременность как венец женственности (внизу живота?). Я вовсе не ощущаю себя более женственной. Мужчиной я точно не являюсь. Женщиной – безусловно не буду. Несмотря на созревающую грудь со сливовыми сосками и растяжки, которые должны появиться, словно ритуальные шрамы после инициации в женственность. На следующий день после дня рождения. Послеродовая депрессуха.

8 октября

– Она шла по самой обочине, едва не попала под машину. Я не знал – то ли звонить в Центр, чтобы за ней приехали, то ли плюнуть? – Петушок рассказывает о пациентке. Валерия, двадцать с небольшим, наполовину итальянка, наполовину шведка, лечится уже несколько лет. Во второй раз попала в больницу после того, как стала вышвыривать мебель из окна высотки. Она записывает на листочках свои мысли и побрасывает Петушку: «Что такое любовь?», «Что такое что?» Ее отец оставил семью и вернулся в Италию, когда она была совсем маленькой. Девочка запомнила машину, на которой он уехал. Что она хотела найти, с риском для жизни шагая по обочине, – отцовскую машину или собственную смерть? Какая разница? Своим отъездом он ранил ее душу. Раздавил детские чувства. Бросил в Швеции с холодной матерью – Снежной королевой.

Взрослая Валерия бегает в католический костел в черных гольфах и, ползая на коленях, трет пол. В Италии на нее и внимания бы никто не обратил: работа во славу Господа. А шведы вызвали скорую психиатрическую помощь.

Вдруг захотелось танцевать. Во время работы. Пытаюсь закончить страницу… нет, не могу. Бегу к радио, словно в туалет. Не могу удержаться. Что это? Гормоны, живот? Я качаюсь, раскачиваюсь, отдаюсь ритму. Малыш требует подобных развлечений? Я танцую под музыку и Его желания. Мы вместе танцуем, в обнимку.

9 октября

По французскому телеканалу идет «Культурный бульон» Бернара Пиво. Ведущий пригласил четырех кандидатов на Гонкуровскую премию этого года. Почти все – авторы книг о любви. Каждого Пиво возносит на пьедестал, каждому отводит свой «звездный час». Писатели говорят о собственных работах и произведениях коллег. Хвалят их, восторгаются. В Польше нет подобной литературной программы. Из-за отсутствия не только подходящего ведущего, но и подходящих гостей. Сколько из них (кроме нобелевских лауреатов) выдержали бы соседство друг с другом на съемочной площадке? Лучший пример – премия «Нике». Обиды, зависть, интриги. Все это так по-человечески… ведь в Польше на конкурс выдвигаются люди, а не книги, которые можно обсуждать отстраненно. Это соревнование: кто самый великий писатель, кто лучше всех подготовился к скачкам – какая «партия», какая газета, какой влиятельный фан-клуб.

Из меню выпадают суши (рыба ядовита), сыры с плесенью (своей изысканной вонью они обязаны непастеризованному молоку). Не подхватить инфекцию, краснуху, грипп. Опасность подстерегает повсюду. Даже в невинном креме от морщин: «Слишком большая порция витамина А (ретинола) приводит к расщеплению нёба плода». Откуда я могла это знать? Крем для женщин, его рекламируют юные барышни. На баночке ведь не написано: «Только после менопаузы».

Мир беременности распадается на вредное и безвредное. Самое ужасное, что вредной для ребенка могу оказаться я сама – со своим резус-фактором, плохим настроением. Безвыходное положение, хотя выход один: через родовые пути.

10 октября

Петушок злится из-за пенсии. Новое постановление: каждый гражданин Швеции обязан инвестировать часть пенсионной страховки на бирже.

– Это принуждение к капитализму, – выходит из себя Петр. – Почему я должен играть на бирже? Я не умею и не хочу! Вложу куда-нибудь деньги и начну, как маньяк, просматривать биржевые новости – ежедневно, до самой пенсии. Ну уж нет! Из свободного человека делают накопителя и биржевика…

Всенародная дискуссия: почему социалистическое государство заставляет людей инвестировать в капиталистическую биржу. Одни на этом заработают, другие потеряют. Где же справедливость?

Всеобщая, но случайная. Одно ведь не исключает другого.

На время беременности можно забыть о кошмаре предменструального синдрома (ПМС). Нет сил на ежемесячную трагедию. Так что без ПМС я на девять месяцев превращаюсь в беременного ангела. Быть может, в этом и заключается католическая модель семьи? Когда что ни год, то живот, уже не до безумств ПМС. Семья без предменструального синдрома, без ссор, истерик – семья без разводов!

11 октября

Петушкин и биржа. Его увлекла азартная игра для пенсионеров: брошюрки, прогнозы, цифирьки. Он вложил деньги в телекоммуникацию и фармацевтическую промышленность. Будет наживаться на двух человеческих страстях: болтливости и ипохондрии. Ему даже понравилось… опять же, дает проценты.

Интересное положение: болит поясница, болят ноги. Давит под ребрами, когда наклоняешься над ванной, чтобы вымыть голову. Это уже проделки живота? Пока еще рано, он слишком маленький. Неудобства доставляет матка с жемчужинкой внутри.

– Он заигрывал с кассиршей в магазине. Красивый такой, лощеный. Флиртовал без зазрения совести, – переживает Петушок, разбирая сумку с покупками. – В колоратке. Я решил, что небось разведенный. Забыл, что это пастор, а не ксендз, им-то разрешается. А может, он и не заигрывал, просто выполнял свой долг обольщения ближнего? Последний бастион борьбы за верных – секс. Обаяние и сексуальность лютеранства.

12 октября

Первый день почти без усталости и запахов. Но за это расплата – бессонница. Петушок пытается меня убаюкать, держит руку на животе. «Вся беременность» умещается в его ладони. Рука тяжелеет, Петушок засыпает. Переливание сна не удалось. Я остаюсь один на один со своей о-бремененностью.

13 октября

В приемной у гинеколога. Семейные паломничества на УЗИ. Взрослые рассматривают на экранах проворные тени скелетиков (кость их кости). Дети предпочитают глазеть на больничный аквариум. Лучше видно, да еще и в цвете. Трех-четырехлетний мальчик сестре:

– Ыбка, ыбка. Папа или мама? – пытается он угадать рыбий пол.

В соседнем кабинете врач занят тем же самым – угадывает спрятанный между ножками «полик» ребенка.

Для этих открытий мы пока не доросли. Сначала перинатальное обследование.

– Многие родители решаются посмотреть картинку УЗИ только после получения результатов анализа… Они предпочитают не видеть ребенка, вдруг придется решиться на… – Акушерка тактично избегает слов «Даун» и «аборт». Чтобы не пугать родителей и Малыша? На пятнадцатой неделе твой ребенок уже слышит звуки («Беременность. 40 недель»).

– Напиши об этом, – уговаривает Петр, – о перинатальном обследовании. В Польше его чуть не запретили, и до сих пор кое-где считают равносильным убийству.

– Нет. Я писала для журнала «Впрост» о законе, запрещающем аборты, высмеивала ханжеское отношение к этому вопросу, писала о правах женщин, но о перинатальном обследовании не буду.

– Почему? – волнуется Петр. – Ты переживаешь это на собственной шкуре… напиши правду.

– Правду? Хочешь знать правду? – выхожу я из себя. – Это только мое решение и моя боль. Ты стоишь рядом, это не твой живот! И это не тебя выпотрошат… если что! Нет никакого права, есть только совесть. Я уже убийца… понимаешь? – Я начинаю плакать. – Я решилась на обследование, а в одном случае из ста это может спровоцировать выкидыш… В одном случае из четырехсот ребенок окажется больным.

– Он здоров, здоров, слышишь? – перекрикивает он мой плач. – Он не во мне, но я отец, я…

Мы оба беспомощны. Легче договориться молча, чем стоя по разные стороны словесной баррикады.

14 октября

С утра до ночи «Городок». Ужин: печеная картошка и лисички из нашего леса. Откладываю себе десерт – только лисички. Сидим за столом, свет лампы окружает наши головы теплым ореолом. Настоящий дом – ароматный, уютный.

Идиллия кончается, Петушок отправляется ночевать к своим сумасшедшим.

Перед сном с восторгом взираю на Мадлен Олбрайт в ночных новостях. До чего она похожа на мою маму – старшую сестру в психиатрической клинике. Глядя мудро и твердо, наводит порядок в мире безумцев. Этому – успокоительное, того – выписать, этого – привязать и обстрелять уколами. Медсестра из всемирного сумасшедшего дома.

Сегодня Мадлен демонстрирует платье-костюм и украшения, в которых параноику (чуткому наблюдателю причинно-следственных связей) почудился бы тайный шифр. Ведутся палестино-израильские переговоры, и на Мадлен сверкают воссоединительная золотая цепочка, брошка с виноградной кистью (лоза, израильские племена в борьбе с канаанитами). Лацканы пиджака с причудливыми зубчиками, удивительно напоминающие азбуку корабельных флажков. Олбрайт коллекционирует брошки. Ни разу не надела одну и ту же дважды… Чудачество или тактика спецслужб?..

15 октября

Читая о суперструнах, улетаю прямо в космос – главное, подальше от реального ближайшего будущего – перинатального обследования. Поездка в Польшу пойдет нам на пользу. Думать будет некогда.

16–19 октября. Варшава

Студия, студия. Встречи с режиссерами, актерами. Люцина, актриса Национального театра, уходит из «Городка». Так что мы размышляем, как бы половчее ее «прикончить».

Возвращаясь в «Холидей», Петр встречает Люцину и долго смотрит ей в глаза. Они не знакомы. Актриса, должно быть, почувствовала себя неуютно: вечер, пронзительный взгляд длинноволосого парня.

Неужели Люцина разглядела в его глазах собственную смерть?.. Назавтра она сообщает студии: «Я не хочу умирать. Буду продолжать съемки».

Слишком резкий переход от шведского одиночества, лесов и уютного дома к варшавскому центру. Нас выдернули из тишины и швырнули в самую гущу человеческой толпы. Может, поэтому я так равнодушна – все кажется нереальным?

Стилистки из журнала «Вива». Две молодые девушки (полонистки, читали «Метафизическое кабаре…») должны «украсить» меня перед фотосъемкой. Перепуганные: придется одевать капризное существо о двух клиторах. Моя нормальность ставит их в тупик. Хотя кое-что странное все же обнаруживается: с поясом брюк, в которых меня собираются «щелкать», какая-то ерунда: размер вроде мой, но застежка едва сходится.

– К утру вздутие пройдет? Ты переела за ужином? – нерешительно интересуются они.

– Не пройдет, наоборот, увеличится, – открываю я свое положение. Прошу меня не выдавать. Не хочу никаких комментариев насчет беременности, подписей под фотографиями. Больше всего хочется намалевать себе на животе: «Only for stuff [38]38
  «Посторонним вход воспрещен» (англ.).


[Закрыть].

Фотосеанс в «Вивальди» – весь день насмарку. Фотографии забавные (для меня):

«Смотри, зайка, вот так мамочка выглядела на четвертом месяце. Здесь сиськи наружу, тут загримирована под довоенную шансоньетку в черных чулках и на шпильках, без юбки, у стойки бара».

Беата вернулась с парижского прет-а-порте. Уставшая, исполненная отвращения. Зеваки, зубами добывающие себе билеты на показы моделей «Вествуд», «Галлиани». И измученная этим ежесезонным цирком Беата. Не слишком ли она интеллигентна для крестной? Единственная настоящая католичка в нашей компании. За несколько последних месяцев ее «вызывали» для участия в этом таинстве из Франции, Италии, Кракова, теперь вот из Швеции. У нас хоть оправдание есть – живем в лютеранской стране.

Покупаю банку икры, отправляю в рот прямо пальцами.

– Ну ладно тебе, это ради ребенка… полезно.

Петушок сокрушенно:

– Балуешь гада с самого зачатия. Живет среди деликатесов…

20 октября

После мерзости Варшавы, офисной элегантности отеля «Холидей» – обратно в деревенский домик. Из окна видны сосны на холме (Сосны в вышних!). Бонсай нас дождался. Кривой, маленький – остроумная реплика в ответ на манию величия скандинавских деревьев.

Отогреваюсь в тепле домашних цветов. Раздеваюсь перед огромным зеркалом в прихожей. Мое тело меняется. Мое? Наше. Из-за выросшего живота кожа на ребрах натянута, словно брезент скрывающей Его палатки.

Петр на дежурстве. Двенадцать ночи, я танцую (мы танцуем) под французское варьете. Месяц тому назад я бы не досидела и до десяти. Закончились муки творчества? Мы растем, вытягивая ручки и ножки на три четверти и свингуя?

«Индейское лето» Джо Дассена, не менее знаменитое, чем мелодии Бреля или Пиаф. Я и не знала, что он был антропологом, изучал индейцев Хопи, жил среди них летом, осенью…

22 октября

Ненавижу воскресенья. Их духоту, освященную бульончиком. Мещане, прогуливающие собственную тупость. Прикрывающие ее инфантильностью подогретых в семейном очаге благоглупостей.

23 октября

В ноябре венгры издают «Учебник для людей» [39]39
  Роман М. Гретковской.


[Закрыть]. Приглашение от тамошнего Польского института и издательства.

– Мы бы предпочли, чтобы вы купили билет у себя в Стокгольме, – предлагает организаторша.

Петр волнуется:

– Она морочит тебе голову! Почему они не могут взять это на себя?

– Так принято… В Германию я тоже сама покупала билет… У тебя есть телефон SAS [40]40
  Скандинавские авиалинии.


[Закрыть]?

– Ты защищаешь польский идиотизм – «моя хата с краю». Что, черт побери, в Будапеште отменили турагентства и Интернет?!

Мы продолжаем спорить: Петушок – после трех бессонных ночей, я – раздраженная его усталостью. Четверть часа спустя принимаемся смеяться над собственными претензиями. Я вытираю слезы от смеха. Они все текут, и вот я уже рыдаю с громким всхлипыванием. Плач переходит в крик. Я будто бы пытаюсь выплюнуть некий сгусток страха. Не могу остановиться. Петр встряхивает меня. Я успеваю пробормотать только:

– Я не знаю, что со мной… не знаю, – и в следующее мгновение теряю губы, лицо. Все искривляется, словно парализованное. Мне никто не может помочь, я чувствую это тем кусочком себя, который не скован путами ужаса. Еще секунда – и я разожму пальцы, вцепившиеся в соломинку рассудка.

Паника – звериный бог без маски. Мое умытое и намазанное кремом лицо, под ним ужас, на который невозможно натянуть улыбку и лицемерие.

Петр меня баюкает.

– Ты справишься, не бойся.

– Что со мной?.. Я никогда… Что это было?

– Так бывает при беременности… Все пройдет.

– У меня есть только ты. – Сомнительный комплимент. – Мне приходится просить тебя звонить, заказывать какой-то дурацкий билет, записывать меня к гинекологу…

– Это наш ребенок.

– Но я-то взрослая…

Что это было? Разовая истерика? Может, все дело в завтрашнем дне? Я начинаю колебаться – делать ли обследование. Игла в живот – один процент выкидышей. Да еще этот укол из сыворотки против твоей крови, Малыш, – а вдруг моя кровь во время процедуры попадет в твою? Ребенок с конфликтом резус-фактора, дитя кровной битвы вампиров.

Добрая мама, трясущаяся над беспомощным Малышом, и мать-вырожденка в ожидании приговора. Ничего удивительного, что мне почти парализовало лицо: одна половина должна одержать верх, с криком прогнав другую. Я боюсь по-человечески (мать) и по-звериному (самка, загрызающая нежизнеспособный помет).

Уравнение, достойное осуждения:

99 процентов уверенности, что ребенок здоров + 1 процент страха перед абортом, мозговой патологией, расщеплением позвоночника, синдромом Дауна = 100-процентный ад.

День начинается неудачно. Открываю дверь и отступаю назад, напуганная агрессивным карканьем ворон. Вымазанные похоронной чернотой, расклевывающие падаль. Секунду назад я бросила на террасе завязанный пакет с мусором. Потревоженные вороны лениво кружат над головой, отгоняя меня горловым карканьем. Собирая раскиданные повсюду останки, я подумала о пожираемых крысами больничных отходах. Плод, летящий в мусорное ведро.

Разумеется, я несу полную чушь, но я не раз гадала по птицам: с какой стороны они прилетают, какие…

Голодные вороны осенью? Зимой пакеты с мусором могут лежать нетронутые по нескольку дней, прежде чем до них доберутся птицы. Или это они нажираются про запас, предчувствуя морозную зиму, или…

24 октября

Мрачная больница. Крепость, куда заточают зазевавшихся прохожих, схваченных на улице санитарами «скорой помощи». Или взятых прямо из дома – беспомощных, изнуренных болезнью. Мы входим, я все еще колеблюсь. Отделение гинекологии.

Ладно, посмотрю, как там и что… можно ведь отказаться в последний момент…

Медсестра приносит мою карточку. Крупная надпись: Rh+.

– Неправильно! – Я едва не срываюсь на крик. Ничего себе ошибочка… Халтурщики, как можно с такими иметь дело?! По их вине я могла бы остаться без сыворотки.

– Все правильно. Когда ты в последний раз проверяла группу крови? – Голос медсестры звучит уверенно.

– Тридцать шесть лет тому назад, в родильном отделении. В польской медицинской карте написали тогда Rh-, как у матери.

– Позже надо было проверить еще раз. Случается, что у детей, родившихся с конфликтом резус-фактора, спустя некоторое время резус меняется на положительный.

Так, может, и «А» сменилось на что-нибудь другое?

– На «АБ»? – подсказывает Петр, уверенный, что мы с ним одной крови. Новейшей, самой одухотворенной.

– Да нет, это уж навсегда.

Даже не верится… одной проблемой меньше – в крови. У нас нет конфликта! В эйфории я даже не замечаю, как раздеваюсь и укладываюсь под монитор УЗИ.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что это риск – минимальный, но все же?.. – Медсестра намазывает мой живот «смазкой» – от ребер до «лонца». – Неделю не мыться, не иметь половых сношений.

– А шоколад можно? – Из всех удовольствий остается только одно.

– Конечно. После обследования лежи, слушай музыку и ешь конфеты. Бывают бели, кровотечение… если вдруг сильное, немедленно звони. – Она включает аппарат. Фильм о спиритическом сеансе:

Появляется белая мгла, в ней сгусток – человеческая фигурка. Пришелец из иных миров, избравший меня своим медиумом. Встряхивает косточками, выгибает позвоночник. Несмотря на то что виден скелетик, это никакой не танец смерти – это танец жизни. Такой живчик, червячок. Вытягивает ножки, и вдруг раз – кувырок через голову! Акробатика, гимнастика. Он чувствует, что на него смотрят. Играет с нами в прятки, шныряя по матке туда-сюда, выставляя на всеобщее обозрение то пятку, то попку.

Выпрямляет лапки. Руки? Трепещущие крылья! Два месяца тому назад заключенные в кокон, приклеенные к личинке, сотрясающейся от ударов сердечка. Я не чувствую толчков этого гарцующего призрака. Петр углядел многозначительный взмах лапкой в нашу сторону и шкодливую физиономию. Видно, проезжая по животу, датчик пощекотал и Малыша.

– Думаю… пятнадцатая неделя. – Медсестра заканчивает осмотр. – Очень живой ребенок, следовательно, хорошо развитый, здоровый…

… отказаться? Вытереться, натянуть трусы и сбежать? Здоровый…

Входит врач. Седая дама в очках.

– Бригитта, – представляется она и протягивает руку, пригвождая меня к кушетке.

Они обсуждают с медсестрой предлежание плода.

– Это хороший знак: Бригитта – моя патронесса. – Петр гладит меня по вспотевшему от страха лбу.

– Только смотри, чтобы они не укололи ребенка, обещаешь?! Следи за ними…

– Расслабься, я сама через это прошла. Не больно, честное слово. – Медсестра готовит иголку толщиной с волосок.

– Я могу закричать, – предупреждаю я.

– Никаких неконтролируемых движений, помни о ребенке.

Я стискиваю зубы, жду укола. «Пс-с» – отвратительное, сдавливающее ощущение, будто кто-то копается в твоих внутренностях.

– Она сделала прокол, – шепчет Петр. – Малыш далеко от иглы, он скорчился в уголке.

Такое ощущение, что меня проткнули, продырявили герметическую упаковку. Вместо воздуха брызгает мутная вода, ее собирают в пробирку. Я больше не выдержу. Сжимаю ногтями ладонь Петра.

– Все. – Бригитта заканчивает обследование.

На коже ни следа. Раненая, встаю, опираясь на Петушка. Каждый шаг – потрясение.

– Через две недели пришлем результаты… если что-то не так… из клиники позвонят раньше.

25 октября

Выкидыша не случилось, я не выронила ни капельки.

Сколько можно лежать? Короткая прогулка на берег озера под небом номер 0.17. Я поймала себя на том, что ищу на облаках пометки, как на баночках с краской для росписи по шелку: оттенки серого 0.16—0.18.

Собираются в дорогу пушистые канадские гуси. Они прилетели на озеро с севера. Распугали наших обычных, прилизанных гусынь. Пользуясь тем, что они тут транзитом, канадцы без зазрения совести обделывают мостки.

Ночью слышим скрип, словно кто-то расхаживает по старым небесным половицам. Открываем окно, над нами кружат гуси – перекрикиваются, готовятся к отлету. Зовут тех, кто слишком высоко взобрался – на восходящую луну.

Раздеваюсь перед сном. Вся одежда сброшена, но что-то остается, слишком тяжелое, не мое. До чего же хочется отстегнуть этот живот! Плоско и спокойно вытянуться рядом с Петром.

26 октября

Гормональные скачки – единственный вид спорта, который я могу себе позволить. Я капризничаю.

Для Петушка никаких проблем не существует.

– Моя проблема – это ты… Ты будешь хорошим отцом?

– ??? – Вопросительный взгляд, но без моих скандальных интонаций.

– Ты переедешь в Польшу?

– Откуда я знаю… Вдруг я не найду работу… Нам и здесь хорошо.

– Это тебе хорошо… Я не хочу здесь жить, не хочу… Я не смогу привыкнуть, мне не к чему привыкать… Камни и лес, холод, не с кем поговорить. Ты донор жизни, распылитель: «пшик» – и больше тебя ничего не интересует, что со мной, где…

Санатории надо бы устраивать не для одиноких матерей (пока еще не одиноких), а для матерей, переживающих кризис, чтобы не приходилось сразу бежать под крылышко к мамочке или подружке. Чтобы дать возможность все обдумать. Залатать дырки от вырванных друг у друга сердец.

27 октября

Я не толстею. Судя по книгам, пора – от двух с половиной до четырех кило. Живот пухнет и, словно шарик, приподнимает меня над весами. Почти пустой – ребенок не больше нескольких сантиметров. Кончается шестнадцатая неделя, Малышу уже пора толкаться. А вдруг он все-таки нездоров? Что-то бурчит, переливается… наверное, воображение. Никаких толчков.

Я обжираюсь, розовею. Петр – уставший, измученный работой. Я расту, а он тает. Снедаемый будущими заботами? Я стыжусь своего румянца на фоне его запавших щек.

28 октября

Утром – сумрачное желание, с закрытыми глазами навстречу друг другу.

И второе пробуждение, перед работой. В два разгибаю спину и отхожу от компьютера. Рысцой в лес. Перестало лить – но лишь на какой-нибудь час: похоже, что небо, пропустив пешеходов, снова затягивается тучами, припускает мелкими стежками дождя.

Набрала я все-таки свой килограмм – вместе с одеждой и обедом.

Когда я вспоминаю (странное воспоминание – животом, а не головой), что он зародился внутри меня, хочется сбежать. Мгновение побыть в одиночестве.

29 октября

Истекающий дождем, раскисший вид за окном. Словно кто-то в отвращении плюнул на стекло. За окошком монитора куда интереснее. Компьютер сам, без всяких подсказок, написал: «Внимание, переход на зимнее время».

Мы с Петушком проворонили перевод стрелок. Самостоятельно переставляем себе часы сна, путаем времена года. Я устраиваюсь рядом с ним, а он собирается вставать и обедать. Поднимает голову и сквозь сон произносит:

– Мне спится жена, с которой я сню.

30 октября

Каждый звонок вызывает нервную дрожь. Вдруг это результаты анализов? У меня сдвиг по фазе. Даже ночные звонки наводят на самые мрачные мысли…

Ураган в Западной Европе, Англия отрезана от мира. Если ветер не притормозит в норвежских фьордах, у нас на террасе сорвет спутниковую антенну. Такая тревога за собственный телевизор, когда люди теряют крышу над головой, – стихийный эгоизм.

Кстати о телевидении: в репортаже о Хеллоуине показывают карту: где возник праздник умерших, как цивилизации по очереди переносили его из одного уголка в другой. Сначала кельты, потом римляне, католики и… телевизионщики. Телевизор – полумебель-полутехника, сила воздействия – как у канонического или римского права. Пожалуй, в знак уважения к современной цивилизации почищу пылесосом ее тотем, а экран протру антистатической жидкостью.

31 октября

Тружусь до восьми вечера с перерывом на прогулку и обед, который съедаю, не отходя от компьютера. В десять, после душа и телефонной болтовни с Петром, измученная, вытягиваюсь на постели. Расслабляюсь, и вдруг в правом боку – бум! Осторожно, но не так, как когда бурчит в желудке. Я прислушиваюсь – не может быть! Внутреннее ухо вытягивается до самого пупка. Жду эха первого толчка. Что-то булькает. Вскакиваю, звоню Петру.

– Представляешь, он толкается!

– Здорово!

– Боже, это так странно, – смеюсь я, не зная, что сказать. Потусторонняя щекотка. Мы хохочем. Петру вторит хор:

– Хи-хи-хи, ха-ха-ха!

– Это Валерия и один шизофреник. Давай заканчивать, а то от нашей радости у меня тут все отделение разгуляется.

Первое прицельное попадание в психиатрическое отделение. Наша радость отдается смехом безумцев. Я тоже «психиатрический» ребенок, неужели это передается по наследству?

1 ноября

Цветут подсолнухи. Не «черные подсолнухи» Пшибышевского. Настоящие, ноябрьские. Желтые, набившие рот семечками. Быть может, поэтому, эпатируя краковских мещан, прикалывала их к своим платьям и шляпкам бесстыдная Дагни, нордическая жена демонического Стаха [41]41
  Дагни – норвежка, жена Станислава Пшибышевского (1868–1927), польского прозаика, драматурга, эссеиста, легендарного представителя польского модернизма.


[Закрыть].

Утром Петушок приносит булки с кардамоном, и дома пахнет Швецией.

Он чистит зубы, пытаясь одновременно рассказать, что произошло на дежурстве:

– Истерик, как и полагается истерику, совершал публичное самоубийство. Теркой для сыра терпеливо резал себе вены – разумеется, тщетно. В лучшем случае пилинг для кожи.

Выстукиваю первые страницы сценария «Польских дам». Вечером отправляемся на местное кладбище. Побеленный средневековый костел с гробницами рыцарей, отважно грабивших Польшу во времена Северной войны. Ставим свечки на «холмик свежего праха». Дома танцуем под песенки Ника Кейва: праздник так праздник. У рока тоже есть свои могильщики.

Девять месяцев с точки зрения природы – достаточный срок, чтобы привыкнуть к мысли: «У меня есть ребенок». Пока что я привыкла не столько к Малышу, сколько к мысли о нем и своим обязанностям. Вывожу его гулять (случается, что силком – предпочла бы полежать), кормлю (пол-литра молока в день, витамины), укладываю пораньше спать. К семи вечера у меня от усталости подскакивает температура.

2 ноября

Со мной все в порядке: наконец-то прибавила два килограмма. Живот выдается и возносится передо мной вопреки законам всемирного тяготения, благополучно действующего на прочие части тела, – я тяжело спускаюсь к почтовому ящику. Письмо из больницы, две недели еще не прошли, значит… Я хватаюсь за поручни, в голове карусель. Разрываю конверт… Даун, расщепление позвоночника, патология мозга… Ничего подобного, всего-навсего направление к кардиологу. Опускаюсь на ступеньку: заскрежетав, мир вновь вернулся на свое место. Солнце движется с востока на запад, машины на шоссе – с юга в порт или на север, в Стокгольм.

Читаю воспоминания пани Фишер [42]42
  Супруга Станислава Фишера, генерала, во время восстания 1794 г. адъютанта Костюшко, затем участника наполеоновских войн.


[Закрыть]. Влюбившись в Костюшко, она отправилась вслед за ним в Париж. Не умея очаровать его своими прелестями, она соблазняет Костюшко умом и привозит домой, в Польшу, на память от командующего, рекомендованного им сына полка, который просит ее руки. Неудачный брак, неудачная наполеоновская кампания, в которой пани Фишер сопровождает мужа.