Текст книги "Мост"

Автор книги: Манфред Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Альберт Мутц и пятая заповедь

«Не убий!» – гласит заповедь, и Альберт Мутц верил, что никогда в жизни, даже в помыслах своих, не нарушит ее. На раскрашенной иллюстрации к Ветхому завету, который стоял в книжном шкафу у матери, было изображено, как господь гневается на Каина, убившего Авеля. Каждый раз, когда маленький Альберт разглядывал картинку, его пугал испепеляющий взгляд бога. И он верил, что никогда в жизни никого не убьет.

Но когда ему было шесть лет, он задушил бы своего черного котенка, если бы вовремя не вошла его мать. Котенок мирно лежал у него на коленях, а когда ему захотелось соскочить и мальчик стал его удерживать, котенок вцепился коготками Альберту в руку. Альберт выпустил было его, потом схватил обеими руками и вне себя от боли и ярости стал душить.

Мать молча дала ему пощечину и оставила одного. Он стоял, а слезы градом катились у него по щекам. Но вдруг он почувствовал, что котенок, мурлыча, потерся об его ногу. В порыве раскаяния мальчик поднял его, прижался лицом к мягкой шерстке, и ему страстно захотелось как-нибудь загладить свою вину.

Мать с тихой ласковой улыбкой наблюдала за ним. За ужином она поставила перед сыном тарелку с картошкой и овощами и как бы между прочим заметила:

– А колбасу я отдала котенку. Ведь я правильно поступила, Альберт?

Он мужественно кивнул в ответ, хотя только что глотал слюнки в предвкушении вкусного ужина.

Вечером в постели он молился: «Добрый боженька, прости меня за то, что я мучил котенка, сделай так, чтобы котенок на меня больше не сердился». И добрый боженька доказал маленькому Альберту, что он услышал его молитву. Когда мать вошла в комнату, чтобы окропить мальчика святой водой, котенок тихонько прокрался за ней на своих мягких лапках, вспрыгнул на кровать, улегся на плечо Альберта, прижавшись бархатной спинкой к щеке мальчика, и замурлыкал. Альберт заснул, счастливый. А мать погасила свет и, выходя из комнаты, растроганно улыбнулась.

В тот день мальчик понял лишь одно: нельзя мучить животных. И когда два дня спустя к нему пришел товарищ и они вместе стали рассматривать мамины альбомы с фотографиями, возник спор. Оба хотели смотреть один и тот же альбом. И тогда Альберт, ослепленный яростью, схватил тяжелый альбом и изо всей силы ткнул им приятеля в живот. Тот завопил, будто его режут. Мать отшлепала своего отпрыска выбивалкой от ковра, которая в ту минуту оказалась у нее в руках.

На следующий день они пошли в церковь. Мать остановилась перед изображением жутких мучений грешников в чистилище. Мальчик долго смотрел на эту страшную картину, освещенную слабым светом мерцающих свечей.

– Что они делают, мама? – спросил Альберт с таким ужасом, что мать едва удержалась от улыбки.

– Они искупают свои грехи, Альберт.

– Что значит – искупают?

– Когда кто-нибудь совершит зло, то боженьке становится очень больно. Ведь боженька, создавший и тебя и меня, любит всех нас. И он не хочет, чтобы мы причиняли друг другу зло. Это его огорчает. Делать зло – значит совершать грех. А в грехах нужно каяться. Их следует искупать. Поэтому-то люди, которые совершают зло, испытывают страх. Это и называется нечистой совестью.

– Я никогда не буду больше делать зло, – пообещал Альберт. – Пойдем отсюда, мама! – И они вышли.

С тех пор минуло два года, мальчик получил в подарок духовое ружье, о котором давно и страстно мечтал. Его подарила одна из теток; мать была против такого подарка.

В коридоре квартиры Альберт устроил тир. На входной двери мать повесила толстый войлочный ковер и приколола к нему мишень.

Альберт стрелял, рядом стоял его приятель, тому тоже не терпелось стрельнуть хоть разок. Прождав с полчаса, он, наконец, сказал:

– Альберт, позволь и мне выстрелить!

Но Альберту хотелось сделать еще три выстрела, потом еще три и так без конца, пока приятель не потерял терпения. Он схватил ружье за ствол, Альберт держал его за приклад. Так стояли они некоторое время, вцепившись в ружье, и громко спорили, кому стрелять. Вдруг Альберт неожиданно резко рванул ружье к себе, и его приятель сразу же с ревом отступил. Мушка на конце ствола разодрала мальчику руку во всю ширину ладони.

Мальчуган орал, уставясь на рану, из которой на пол стекала струйка крови.

Альберт оцепенел. Он насмерть перепугался и чувствовал себя виновным. Забинтовав руку пострадавшему и сведя его к врачу, мать снова отколотила своего отпрыска.

Она всегда с болью в сердце решалась на подобные экзекуции.

Он мог посреди побоев вдруг сказать своим тоненьким голоском: «Хватит, мама!»

И она спешила поскорее выйти из комнаты.

Но она считала телесные наказания необходимыми. После обеда Альберт опять кинулся было искать ружье, но мать объявила ему:

– Я подарила его твоему другу, Альберт. Оно принесло ему столько страданий, что он вполне заслужил его. Ты согласен со мной?

И Альберт, снова проглотив слезы, храбро кивнул.

Жили они очень скромно. На те ограниченные средства, которые мать ежемесячно получала, она должна была не только вести хозяйство, одевать мальчиков и покупать им учебники. Ей приходилось еще и выплачивать долги мужа. Об этом она говорила неохотно…

Когда Альберту было около года, муж, суливший ей вначале золотые горы, бросил ее с малолетними сыновьями, оставив в наследство неоплаченные долги. Госпожа Мутц справилась с этим. Ее обаяние, мужество, а главное, сознание, что она нужна своим мальчикам, помогли ей. Самым памятным в ее жизни был тот день, когда ее Альберт праздновал свое десятилетие. Утром радио объявило, что немецкие войска вошли в Польшу для защиты каких-то там интересов Германии, потом восемнадцатилетний Конрад Мутц сообщил матери, что он подал заявление в офицерское летное училище, и, наконец, последний кредитор написал ей, что он готов удовлетвориться полученной им суммой и в дальнейшем имеет намерение жениться на госпоже Мутц, если последует ее благосклонное согласие.

И все это в один день! Вечером мать долго сидела у раскрытого окна, пытаясь понять, что же принес ей этот день. Хорошее или плохое? Для нее, пожалуй, хорошее. И все же страх перед войной, страх за старшего сына омрачал все. С нежностью глядела она на маленького Альберта, играющего на полу со своими солдатиками. «Слава богу, хоть его-то у меня не возьмут! Хоть он-то останется со мной!» – думала она.

Позже она написала последнему кредитору мужа обстоятельное письмо. Она благодарила его за великодушный поступок и давала понять, что его предложение льстит ей. Тем не менее, говорилось далее в письме, она видит цель своей жизни в том, чтобы поставить на ноги сыновей и сделать их достойными людьми. Она надеется, что может считать его своим другом, хотя и не имеет возможности принять его предложение.

Когда она уже сидела за туалетным столом и расчесывала свои длинные светлые волосы, вошел Альберт, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Взглянув на нее, он остановился, пораженный:

– Какая ты красивая, мама!

Она рассмеялась: так по-детски это прозвучало. И тут Моника Мутц поняла: слова эти были самым хорошим, что принес ей этот день.

Через две недели Конрад Мутц направился к месту назначения. Вначале он писал длинные письма. Потом они стали короче, и все чаще в них попадались фразы вроде: «Если ты случайно сможешь раздобыть копченой колбасы, а также пирог, который не так скоро портится…» Или: «На сигареты я могу выменять у моих товарищей мясные талоны».

И Конрад и Альберт привыкли к тому, что они всегда были сыты. Мальчики не знали роскоши, но не видели и нужды. Им никогда не приходилось ложиться спать голодными. Рубашки и штаны часто бывали заплатаны, носки заштопаны. Но рваного на них никогда ничего не было. Далеко за полночь, когда оба мальчика уже спали, мать все еще сидела за швейной машинкой, шила, штопала. Они и представления не имели о том, как ей удается свести концы с концами.

Однажды Альберт пришел домой очень довольный собой и, помахав бумажкой в пять марок, сказал, сияя от гордости:

– Это я дарю тебе!

Он был очень удивлен, увидев, что мать ничуть не обрадовалась. Наоборот, она казалась даже расстроенной.

– Откуда у тебя деньги, Альберт?

– Я собирал ягоды вместе со всеми, – ответил он испуганно. – Мы разложили их в пакетики и продали, по тридцать пфеннигов за пакетик. А деньги потом поделили. Что ж тут дурного, мама?

Нет, в этом нет ничего дурного. Но ей бы этого не хотелось. Ей не нравится, когда у мальчиков водятся деньги, и вообще она не хочет, чтобы он имел дело с деньгами. Если ему что-нибудь нужно, пусть придет к ней и скажет.

Разве она могла объяснить или хотя бы дать ему понять, что боится, как бы со временем он не стал походить на отца? Могла ли она наказывать его за то, что он собрал ягоды и продал их, как это делают все дети? Нет, он не понял бы ничего, ведь он не знал, что произошло с его отцом. Но когда-нибудь ему это станет известно.

– Послушай, Альберт, – обратилась она к мальчику, – не знаю, поймешь ли ты меня правильно. У нас ведь тоже есть гордость, верно? И будет очень неприятно, если ты предложишь какой-нибудь женщине купить у тебя ягоды, а она потом станет говорить: «У Мутцев бог знает до чего дошло, меньшому уже приходится торговать ягодами, чтобы добыть деньги».

Альберт выжидающе смотрел на мать, но она ничего больше не добавила. Тогда он сказал:

– Понимаю, мама. Мы не можем этого себе позволить. Я предложу ребятам, чтобы мы разделились на две группы. Одни будут собирать, другие – продавать. Я буду только собирать, и тогда никто ничего не узнает.

И мать поняла, что ее мальчик был не только милым, сердечным и задиристым, но и обладал той гибкостью ума, которую даже кредиторы отмечали у его отца.

«Боже милосердный, – молилась она в этот вечер, – пусть только он возьмет лучшее от отца и от меня! И больше мне ничего не надо!»

Альберт мог быть жадным и одновременно расточительным, как мот. Если он видел на школьном дворе мальчика, который голодными глазами впивался в его завтрак, он мог как бы мимоходом с величественным видом отдать ему весь сверток, сказав:

– Возьми, дарю его тебе!

Такую же щедрость он предполагал и в других.

Как-то одному из его приятелей в день рождения подарили десять марок. До этого Альберт никогда не видел такой крупной купюры. Ему тотчас же пришла в голову идея: во-первых, лучше всего на эти деньги купить игрушек, и, во-вторых, сделать это надо сразу же после уроков. Вместе с приятелем они отправились в магазин. Альберт выбрал себе прекрасный танк, который мог на ходу вести огонь из двух пушек и легко брал препятствия. Обладателю десяти марок Альберт великодушно рекомендовал купить маленький пароходик. Он поглядел, как бумажка в десять марок исчезла в кассе, потом зажал свой танк под мышкой и отправился домой. Только когда увидел мать, у него зародилось легкое сомнение. Одобрит ли она подобную операцию?

Мать не одобрила и била его до тех пор, пока он не объявил, что до конца постиг разницу между «твоим» и «моим». Тогда она отправила его в магазин, где он вернул танк и получил обратно деньги, и эти несколько марок она послала родителям приятеля. Такой рассерженной Альберт видел свою мать очень редко.

На будущее он зарекся приобретать что-либо самостоятельно. У него появился даже страх перед деньгами. И ко Дню матери он не стал покупать ни салатницу, ни фарфоровую пудреницу, а решил сам сочинить и подарить ей стихотворение. Но оказалось, что времени у него не хватает и он не успеет придумать конец. Тогда он вынул из шкафа книгу в красном переплете и списал оттуда недостававшую строфу. Затем сравнил ее со своими стихами, и они совсем ему не понравились. Поэтому он выбросил свои стихи и списал из красной книги все стихотворение целиком. А перечитав его вслух, пришел в полный восторг. Стихи звучали превосходно!

Мать была рада подарку и даже посмеялась, хотя Альберту казалось, что в стихотворении не было ничего смешного.

– Ты это сам? – спросила она.

И он кивнул, вспыхнув от тщеславия.

– Да. Я сам списал их из красной книги. Знаешь, из той?

Ну, конечно, она знала. Ее десятилетний сын посвятил ей стихотворение Иоганна Вольфганга Гёте «Ганимед».

До четырнадцати лет Альберт был обязан сообщать матери, где он проводит свободное время. Вечерами ему полагалось сидеть дома. Потом она стала менее строгой, однако все же хотела знать, где он бывает.

Но он и без того почти безвыходно торчал дома. Его любимым местом был чердак.

Другие мальчики увлекались электрической железной дорогой, Альберт же был страстно привязан к своим оловянным солдатикам. Для школы он делал только самое необходимое. Быстро покончив с домашними занятиями, он стремительно несся на чердак и погружался в игру.

Какими бы скромными ни оказывались рождественские подарки матери, все же двух или трех солдатиков он обычно получал. Да и тетки – их у него было не менее пяти – знали его страсть и не обманывали его надежд.

На чердаке был построен настоящий город из старых картонок от обуви, холщовых лоскутков и оберточной бумаги. По его улицам маршировали длинные колонны войск с оркестром во главе. За городом возвышался холм, откуда генералы обозревали поле боя.

Желая сделать сыну рождественский подарок, мать по ночам возилась на чердаке и своими руками смастерила это поле. Здесь были окопы, надолбы, несколько блиндажей, множество лощин и высот. Игрушечные солдаты в немецких, английских и французских мундирах стояли друг против друга, там был даже один марокканец в белом бурнусе, угрожающе вскинувший винтовку. Гусары, размахивая сверкающими саблями, шли в атаку бок о бок с пехотинцами в серо-зеленых мундирах. У Альберта был медицинский пункт с санитарными машинами и носилками, зенитная установка с прожектором, а также множество орудий и несколько тяжелых танков. Орудия, заряженные резиновыми пробками и пистонами, стреляли на добрых два метра.

В углу чердака находился блокгауз, гарнизон которого состоял из трапперов. У блокгауза рыскали индейцы, некоторые из них плясали вокруг столба, к которому был привязан бледнолицый, еще не потерявший надежды на спасение. Все эти богатства Мутц держал на чердаке и там же устраивал и свои сражения.

Если же в игре принимали участие еще один или двое товарищей, его восторгу не было границ. При этом необходимо было соблюдать одно правило: войско, которым командует Альберт, непременно должно было побеждать, независимо от того, французы это, немцы, англичане, трапперы или индейцы. И друзья без возражения принимали это условие.

Прежде чем вывести войска на линию огня, Альберт произносил перед ними пламенную речь. При разделе оружия, главным образом пушек, он старался получить именно то, что по опыту считал лучшим. И он никогда не задумывался над тем, есть ли какая-нибудь связь между сражениями, бушевавшими на чердаке, и войной, которая в это время потрясала мир.

По средам после уроков он ходил на военную подготовку в молодежный клуб или на спортивную площадку. Ходил он туда в общем очень охотно, так как там часто пели веселые песни и время от времени проводили военные игры, по существу мало чем отличавшиеся от игры в индейцев.

Как-то в школу пришел человек в серо-зеленой форме и провел беседу о войне и о доблести немецкого оружия. В заключение он спросил, кто из них хотел бы стать офицером. Все, кроме Мутца, выразили готовность.

– А ты кем хочешь быть, мальчик?

– Мне бы очень хотелось стать машинистом. – Как раз за день до этого Альберт совершил поездку по железной дороге.

– Но Германии нужны солдаты, почему же ты не хочешь быть солдатом?

– Потому что мне больше хочется стать машинистом, – упрямо повторил Мутц.

Тут вмешался штурмбанфюрер и под смех всех остальных сказал:

– Мутц – размазня, вот почему он и не хочет быть солдатом!

Альберт не привык, чтобы его так называли, да еще в присутствии других. Слезы брызнули у него из глаз.

– Я не размазня! – крикнул он, схватил фуражку и выбежал из класса.

Штурмбанфюрер заорал, чтобы он вернулся, но Мутц упрямо шагал к выходу. Спотыкаясь, сбежал по каменной лестнице и вышел на улицу. На другой день штурмбанфюрер встретил мать Альберта и, сделав вид, что не заметил ее, не поклонился ей. Мать лишь вскользь упомянула об этом дома, а когда Альберт, встретив его на улице, нарочно прошел совсем рядом, нахально уставившись на него, и демонстративно не поздоровался, штурмбанфюрер потребовал объяснения, он обозвал Альберта жеребенком и заявил, что и на него найдется узда. Мутц тихо, но решительно ответил: он не видит никаких оснований здороваться с штурмбанфюрером, поскольку тот оскорбил его мать.

На следующий день пришла повестка, где черным по белому было написано, что за неуважение к властям Мутц лишается права носить форму. С той же почтой мать получила письмо от старшего сына. Его отметили высокой наградой. С этим письмом госпожа Мутц отправилась в штаб.

– Послушайте, – сказала она штурмбанфюреру, – я не позволю, чтобы такая тыловая крыса, как вы, издевалась над моим мальчиком, в то время как мой старший сын ежедневно рискует жизнью на фронте. – И ушла. Штурмбанфюрер не успел и рта раскрыть. Но все обошлось.

А учитель Штерн заметил как-то на уроке, что немецкий народ, по его мнению, нуждается в машинистах даже больше, чем в солдатах.

– Правильно! – сказал Форст вполголоса и ухмыльнулся.

Штерн покраснел.

– Ты меня не так понял, Форст, – сказал он мягко. А Альберт Мутц был очень доволен. Откуда ему было знать, что двумя днями позже к учителю Штерну явится господин в штатском и спросит его, что он имел в виду, говоря о машинистах?

– Только то, что я сказал, – сухо ответил Штерн.

Может быть, он сомневается в благополучном исходе войны? Штерн заявил, что в исходе войны у него нет никаких сомнений. На этом беседа и кончилась. Но Штерн долго ломал себе голову, «то же из класса так ему удружил. А между тем это был сам Альберт Мутц. Он с радостью рассказывал всем, кого встречал в тот день, как учитель Штерн поддержал его.

Спустя две недели в школу явилась комиссия. Первым по расписанию был урок Штерна. Ровно в восемь часов он вошел в класс в сопровождении троих пожилых мужчин – двоих штатских и одного военного. Класс встал, затем дежурный Мутц торжественно произнес очередной лозунг:

– Молодежь – надежда нации!

Это прозвучало очень эффектно. Но с задней парты отчетливо раздалось:

– В братской могиле!

Воцарилась тишина.

Штерн покраснел. Трое мужчин с удивлением взглянули на него.

– Странно, очень странно, – сказал, наконец, один из них, – вы этого не находите, коллега? – И он снова посмотрел на Штерна, который мучительно искал выхода из положения.

– Форст, – обратился он к Вальтеру, – что за глупое замечание и что ты хотел этим сказать?

Вальтер Форст медленно поднялся со скамейки. Теперь ему тоже было не по себе. Ведь его слова предназначались только для сидящего перед ним Эрнста Шольтена, а вовсе не для комиссии. Но теперь он должен ответить так, чтобы вся эта история не приобрела политической окраски. Но что сказать? И тут его осенило:

– Господин учитель, я сказал это потому, что Мутц мне не симпатичен. Мне хотелось, чтобы это замечание приписали ему.

На одно коротенькое мгновение Мутц обернулся и подмигнул Форсту. «Слава богу, – подумал Форст, – он понял меня и смекнул, в чем суть!» Но дело этим не кончилось. Теперь Мутц сам подтвердил, что он и Форст терпеть не могут друг друга, а учитель Штерн, обращаясь к комиссии, добавил:

– Никакого сладу с ними нет. Это лучшие ученики, но они все время стремятся перещеголять друг друга. Обвиняют друг друга в самых ужасных вещах и всячески стараются напакостить один другому.

– Странно, дорогой коллега, – повторил тот же член комиссии, – Это бросает тень на всю школу. – И, обратившись к Форсту, спросил: – Кто твой отец, мальчик?

– Штандартенфюрер, – любезно ответил Форст.

Член комиссии повернулся к Штерну и понимающе посмотрел на него. Тот пожал плечами, как бы говоря: увы, тут ничего не поделаешь. Впрочем, во время занятий у комиссии сложилось хорошее впечатление о классе. После ее ухода Штерн сделал то, чего не позволял себе еще никогда в жизни. Быстрыми мелкими шажками подошел к Форсту и влепил ему пощечину.

– Негодный мальчишка, до чего же у тебя длинный и дерзкий язык! Ты осрамил весь класс!

И Форст, который не давал никому дотронуться до себя, только кивнул головой, будто хотел сказать: «Я заслужил это!»

В один прекрасный день приехал в отпуск Конрад Мутц. Альберт в таком восторге шествовал рядом со своим братом, одетым в мундир лейтенанта, что у Конрада не хватило духу переодеться в штатское. Каждый раз, когда мимо проходил солдат и молодцевато отдавал честь старшему брату, Альберт заливался краской. Но постепенно он освоился с этим и под конец даже, случалось, толкал брата локтем в бок, говоря:

– Ты видел? Этот нас не приветствовал!

Конрад только смеялся.

Но дома, когда он разговаривал с матерью, он даже не улыбался. Они беседовали так тихо, что Альберт почти ничего не мог разобрать.

Вскоре лейтенант Мутц уехал, а Альберт в тот же вечер побежал на чердак – он так долго там не был! Здесь он застал полный разгром. Солдатики растоптаны и изломаны, орудия покорежены. Все сооружения разрушены каким-то безумцем, все опустошено, раздавлено чьим-то тяжелым сапогом.

С ревом помчался Альберт за матерью.

– Глупый Конрад, – сказала она, растерянно оглядывая чердак, – будто этим можно что-нибудь изменить. – Но Альберт так и не понял, что она имела в виду.

Вероятно, он еще долго переживал бы это, если бы в день своего рождения – ему исполнилось четырнадцать лет – не подружился с одной девочкой, новенькой из их класса. Она была шатенка, одного с ним роста и понравилась ему с первого взгляда. В день своего рождения он с разрешения госпожи Мутц пригласил новенькую на чашку кофе. Девочку звали Траудль, она была из состоятельной и почтенной семьи. В окрестностях их городка у ее родителей было имение, и они послали сюда Траудль, когда воздушные налеты стали учащаться, и теперь девочка жила под присмотром своей бабушки и тетки в большом загородном доме.

Через два дня Альберт с восторгом принял ответное приглашение. На него произвели огромное впечатление и большой парк, посередине которого был расположен помещичий дом, и маленький бассейн, и ухоженный газон, и просторный птичник. Они мирно играли в мяч всю вторую половину дня. И когда Траудль в легком полотняном платьице, дурачась, бежала вприпрыжку за мячом, он окончательно понял, что она ему нравится.

Между тем мяч угодил в бассейн. Мутц ринулся было искать палку, но девочка со смехом и визгом прыгнула в воду и выбросила мяч на лужайку. А когда она вылезла из бассейна, мокрое платье облепило ее, четко обрисовывая стройную фигурку.

Альберт уставился на девочку.

– Ха-ха-ха! – прыснул он и с трудом проговорил: – Какая ты смешная!

Он буквально задыхался от смеха.

Траудль оглядела себя, бросилась в дом и остановилась в прихожей перед большим зеркалом. С ужасом разглядывала она свое отражение. Потом побежала по лестнице в свою комнату, упала на кровать и разрыдалась. А Альберт сидел внизу у бассейна и терпеливо ждал. Наконец он пошел за ней в дом. Она спускалась ему навстречу с лестницы в легком цветастом платье.

Остановилась на верхней площадке, глубоко оскорбленная:

– Ты просто глупый мальчишка! Уходи отсюда!

Альберт удивленно взглянул на нее и смутился: он понял – его выгоняют! Красный от стыда и возмущения, выбежал он из дома, сел на велосипед и так нажал на педаль, что оборвалась цепь. Теперь вдобавок ко всему он должен еще и тащиться пешком!

Вечером на вопрос тети, почему же милый мальчик не остался пить кофе, девочка, чуть не плача, поделилась с ней своей обидой. Тетя внимательно выслушала ее и улыбнулась.

– А по-моему, Альберт Мутц хороший и прямой мальчик. Совсем не такой, как другие. Я бы на твоем месте еще раз подумала обо всем. Мальчики, которые в таких случаях смеются, нравятся мне больше других.

Альберт тоже рассказал матери все, что произошло у бассейна.

– Вот видишь, ты тоже смеешься, мама! – возмущенно воскликнул он.

– Конечно, Альберт, – ответила мать со смехом. – Я отлично понимаю, почему тебе было смешно!

Но она сочла правильным тут же объяснить сыну, почему девочка обиделась. И, не ограничиваясь этим, рассказала ему, для чего природа создала два пола – мужской и женский. Альберт был очень польщен: мать разговаривала с ним, как со взрослым. Но до конца так и не уяснил всего.

– Когда-нибудь тебе это станет понятно. Мне бы только хотелось, чтобы ты всегда приходил ко мне со всем, что у тебя на сердце.

И он обещал.

Как-то Вальтер Форст объявил:

– Мутц еще совершеннейший младенец, у него ярко выраженное позднее зажигание!

Мутц считал это позорным и долгое время страдал. А потом забыл. Но однажды на уроке им дали перевести латинскую фразу, в которой упоминалось, что у древних юноши и девушки купались вместе и без одежды, причем только девственники. Альберт немедленно подал голос:

– А почему, фрейлейн?

Почти весь класс разразился хохотом. Мутц покраснел. Учительница в наказание оставила его на час после уроков, а ему, как назло, хотелось поиграть со всеми. Он возмущенно рассказал об этой истории матери, которая попыталась все объяснить ему.

– Пожалуйста, пойди к директору и уговори его, чтобы отменили наказание, – попросил Альберт. Но мать решительно отказалась:

– Ничего с тобой не станется за этот час.

И действительно, этот час прошел даже интересно. Учительница принесла с собой огромную стопку тетрадей для проверки и предложила Альберту перевести несколько латинских фраз. Некоторое время он прилежно работал, потом посмотрел на парту, где сидела учительница. Лучи заходящего солнца бросали неяркий отсвет на ее темные волосы. Серьезная, сосредоточенная, углубившаяся в работу, она показалась вдруг Мутцу очень симпатичной.

– Фрейлейн! – тихо позвал он.

Она не слышала. Тогда он повторил немного громче:

– Фрейлейн!

Учительница подняла голову.

– Я хочу извиниться. Я… – он помедлил. – Я ведь задал этот вопрос совершенно всерьез. Досадно, что я так глуп, но теперь моя мама мне все объяснила.

Учительница подошла к нему и села рядом за парту.

– Послушай, Альберт, когда все ученики засмеялись, я решила, что все это было подстроено. Теперь мне и самой неприятно! Ты сердишься на меня?

Альберт снова покраснел: так с ним не разговаривал еще никто из учителей.

– Нисколько! – ответил он смущенно.

– Ну, а теперь ступай домой и передай от меня привет твоей маме. Я напишу ей. – Когда он выбежал из класса, она улыбнулась ему вслед.

На следующий день мать получила два письма. В одном сообщалось, что ее сын Конрад попал в плен к англичанам. В другом учительница писала, что мать Альберта может им гордиться. Всем сердцем порадовалась она обоим письмам. Конрад был теперь в безопасности. Война для него закончена. Перед отъездом на фронт он сказал матери: «Мама, я боюсь, что меня убьют».

– Уповай на него, Конрад! – ответила она, указывая на черное распятие над дверью.

Перед летними каникулами Альберт упросил мать, чтобы она отпустила его с Эрнстом Шольтеном на юг к большому озеру. Они поедут на велосипедах, спать будут в палатке и вообще вести себя благоразумно. Ей-богу! Мать провела несколько бессонных ночей, пока, наконец, не разрешила сыну эту поездку.

И вот все позади! Наступили каникулы. Да какие чудесные!

С плащ-палаткой, огромным рюкзаком и целым коробом наставлений и добрых советов Эрнст Шольтен и Альберт Мутц пустились в путь-дорогу. Добравшись до места, они пристроили свои велосипеды, наняли лодку за смехотворно низкую цену и, счастливые, доплыли до маленького пустынного островка с отлогим каменистым берегом.

Разбили палатку, приготовили на спиртовке свой первый чай. Эрнст Шольтен достал флейту и заиграл. Утром они вылезли из палатки в тренировочных костюмах, скинули брюки, майки и бросились в ледяную воду. Потом позавтракали и, наконец, в полном блаженстве растянулись рядышком на берегу, подставив обнаженные тела солнцу.

Это были ничем не примечательные и все же незабываемые дни. Друзья мало разговаривали, ни о чем не спорили и подолгу торчали в воде или носились по острову.

Как-то после обеда они снова разлеглись на берегу и вздремнули. Внезапно Мутц проснулся. Эрнста Шольтена рядом не было. Мутц поискал глазами лодку, ее тоже не оказалось на месте. Успокоившись, он хотел было снова повернуться на бок, но тут же поднялся и стал всматриваться в даль. Лодки нигде не видно. Озеро было неспокойно, мелькали белые барашки волн.

Вдруг Мутца охватил необъяснимый страх. «С Эрнстом что-то случилось, – подумал он. – Наверняка с ним что-то случилось! Иначе я бы его увидел». Он пробежал вдоль острова, оглядывая каждый уголок, но не нашел друга. Альберт заплакал.

– Эрнст утонул! Что же мне делать? Наверняка он утонул!

Озеро не казалось ему теперь уже приветливым и ласковым, волны стали угрюмыми, а ветер холодным. Он начал молиться.

«Господи, сделай так, чтобы с Эрнстом ничего не случилось! Обещаю тебе уйти в монастырь, если с ним ничего не случится!»

И как раз в этот момент он заметил вдали крохотную лодку и мелькающие весла. «Вот негодяй! – подумал Мутц. – Он там катается на лодке, наслаждается, а мне теперь идти в монастырь или мучиться оттого, что я не сдержал слова!»

И когда Эрнст причалил к берегу и вышел, Альберт сказал ему, что по его милости он должен теперь уйти в монастырь. «У Мутца солнечный удар, – подумал Шольтен, – с ним нужно обращаться помягче».

– Кому ты пообещал? – спросил он его вкрадчиво.

– Кому, кому? Богу, конечно! – буркнул Мутц.

Шольтен озадаченно свистнул сквозь зубы. У него это здорово получалось.

«Дело дрянь», – подумал он, а вслух сказал:

– Но ты же не знаешь, захочет ли еще бог, чтобы ты шел в монастырь?

– Конечно, – ответил Альберт мрачно, – но слово есть слово, это ясно как день!

– Ну, у тебя еще есть время. Ты можешь все спокойно обдумать.

На том основании, что привольному мальчишескому житью Альберта скоро конец, Эрнст на следующее утро предложил ему поехать и осмотреть рыбачьи сети. В первой же сети они нашли двух отличных сигов и этим удовольствовались. Через день, опять-таки ссылаясь на то, что предстоит суровая монастырская жизнь, Шольтен уговорил своего друга взять из сетей еще три рыбы.

На четвертый день к острову причалил старик стражник, разъяренный, взмокший от пота. Эрнст Шольтен встретил его совершенно спокойно, даже отдал ему честь.

«Дисциплинированные ребята, – подумал старик, – такие не станут красть. Хотя…»

– Да нет же, мы терпеть не можем рыбы, – с ледяным спокойствием заверял его Эрнст и покосился на торчащий меж скал ивовый прут, на котором висели четыре сига, вынутые этим утром из сетей.