Текст книги "Пес государев"

Автор книги: Максимилиан Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

 

– А как Царь на тебя поглядывает, не видал ли? – полушепотом Басманов сыну говорит. Федька снова серебряное блюдо вскидывает и глядит на свое отражение.

 

– Хм… Неужто забыть пляску мою не может?

 

– То-то и оно. Феденька! Приглянулся ты ему, видать, – воевода сыну молвит да поближе подходит. – Ты уж, Федя, не ерепенься, коли Царю чего захочется, сунь стыд за пазуху подалее. Улыбайся ему поприветливей. На глаза ему чаще попадайся. Глядишь, и любимцем у него станешь.

 

– Прав ты, тятя, – Федька отцу подмигивает. – Грех такой красотой не воспользоваться, да и не стыдно мне вовсе. Только одной ей-то Царя не удержать. Поди не один я хорош при дворе нынешнем. Тут, тятя, нужно с умом подойтить. Заприметил меня государь, уже хорошо. Захочет любви да ласки, не откажу. В душу его темную влезу! Стану светом в оконце. Чтобы без меня он ни минуты своей жизни не мыслил. Вот тогда, тятя, власть наша над Царем будет!

 

========== Глава 5 ==========

 

Царь в углу сидит красном да в окошко на улицу глядит. Думы мрачные словно угли раскаленные голову жгут. И колокол набатом гудит непрестанно.

 

«Бежать… Бежать, куда глаза глядят! Подале от вражин боярских. От глаз алчных. От рук загребущих. От ртов, яд источающих. Прости меня, Господи! Слаб я душою. Страх меня гложет. Радость жизненную, словно колодец пустынный, иссушил. Бежать…»

 

В горенку хозяин избы входит, а за ним и двое его сыновей. Поклонились они Царю да на лавку супротив него присели.

 

– А скажи мне, Алексий Данилович, – Царь разговор начинает. – Предан ли мне ты да стрельцы твои?

 

– Вот те крест, государь! Нет моей преданности граничения, – воевода с лавки подскакивает да на колени пред Царем бухается.

 

– Верю… Верю тебе! – Царь мановением руки ему подняться велит. – А пойдут ли твои стрельцы за мной, коли прикажу?

 

– Куды скажешь, пойдут! Хошь на край света. Хошь в горнило адово, – воевода снова в пол клонится.

 

– Тогда слушайте меня внимательно, – Царь ко всем Басмановым обращается. – И чтобы все, что будет мной сказано, тут и осталося. Поднимайте стрельцов своих, да в поход сбирайтеся. В воскресение Московию покинем.

 

– Государь! Ты что удумал? На кого ж ты Русь-матушку оставляешь? – воевода на коленях к Царю ползет да руки его с перстнями целует.

 

– А я вижу в сем умысел великий, – вдруг с лавки Федька поднимается да Царю с улыбкой кланяется.

 

– Федька! – воевода к сыну кидается да на лавку обратно его за рукав тянет. – Ты пошто в разговор важный лезешь?

 

– Пущай говорит, – Царь на Федьку смотрит, глаз отвести не может.

 

– Неспроста наш государюшко из Московии бежать собрался, – Федька молвит. – Бояр думских известие сие поначалу возрадует, но недолго им веселье править. Не бывать на престоле Старицкому. Не исполниться этому замыслу. Люд простой государя нашего любит, а к боярам с пристрастием относится. Чую смуту великую да бунт народный супротив их власти. Побоится боярство мятежа народного. И станут они государя нашего взад, на трон кликать. Вот тогда-то Иоан Васильевич свои правила им и выкажет.

 

– Ох… Федька… – воевода испуганно на сына поглядывает. – Не сносить тебе за такое головушки.

 

– А ведь прав твой сын, – Царь молвит, из красного угла выходя. – Видать ты, Федя, не токмо воин смелый да плясун знатный. Умом тебя природа-матушка наделила, не скупясь. Все, что сказывал, все правда. Словно мысли мои проглядел.

 

 

Шуба длинная по снегу за ним змеей вьется. Посох тяжелый дыры на дорожке глубокие оставляет. Царь веселый с подворья стрелецкого к саням идет. На меха плюхается да возницу палкой в спину тычет.

 

– Трогай, милый! Да вези меня ко дворцу скоренько!

 

А вокруг зима-чудесница. Снегом очи царские слепит. Морозом щеки прихватывает. Иван в санях сидит да улыбается. Камень тяжких мучений рассыпался прахом. Колокол набатный стих. И такой покой в душе, будто наполнилась она воздухом свежим, хрустальным и летит в небо голубое да чистое.

 

«Ох уж Федя! Ох и молодец! Как же сам я про то не додумался? Ведь и впрямь люд простой во мне души не чает. А боярам смута страшнее суда божьего. Ай да Федя! Ай да голова!»

 

И снова пред очами царскими образ молодца красного встает. Очи звездами блещут. На щеках, словно зорька ранняя, румянец горит, а губы алые слова ласковые шепчут.

 

– Все, что хочешь, ради тебя, государюшко, сделаю. Позови только, и я к тебе птицей спешною прилечу. Сяду у оконца на веточку, буду сон твой охранять да петь на рассвете песни нежные.

 

 

Вот и крыльцо дворцовое. Возле дверей дубовых стража стоит да на Царя удивленно смотрит. Не помнят они государя в радости. И улыбку на его устах никогда не видели.

 

Царь головою мотнул, мысли горячие прогоняя, да во дворец вошел. Прошел мимо стражи, брови насупив, и бросил мимоходом наказ важный:

 

– Вяземского ко мне зовите. Чтоб через час подле моей двери стоял!

 

День важный близится. С церквей все иконы да святые мощи свезены. Казна царская в сундуки собрана. Только всего и осталося, что коней в сани запрячь да в путь двинуться.

 

 

Ночка зимняя длинная да темная, рано на землю спускается. Светит она звездами с неба черного. Лик Луны в окно глядит, светом мертвым душу бередя. Царь по опочивальне мечется, аки зверь загнанный. То на колени пред образами падает. То к окну подходит да на Луну бледную любуется. Васька верный на полу в полудреме ворочится да ворчит на Царя почем зря.

 

– Угомонишься ты сегодня, государь? День завтра важный, а ты не ложился вовсе!

 

– Страшно мне, Васька! Ох как боязно! Ежели пойдет все не так и Старицкого дума боярская на престол поставит? Гнить мне до конца века в тюрьме монастырской! – Царь посередь комнаты стоит да в одежды кутается.

 

– Отвлекись от дум мрачных, государь! Вина выпей! Девку знойную к себе позови! – Васька с полу поднимается. – А еще лучше… Кликни к себе Федьку Басманова! Да вели ему плясать тебе!

 

– Федьку, говоришь? – Царь задумался. – А пущай его ко мне зазовут! – рукою шуту он машет. – Только не для развлечения. Говорить с ним стану!

 

 

Федька за столом сидит, медок попивает да кота черного по спине мягкой поглаживает. Тот глаза желтые щурит да песни поет, а Федька с ним беседу ведет неспешную.

 

– Ничего, Котофеевич! Будет и на нашей улице праздник. Кончатся деньки бояр столбовых. Станем мы, Басмановы, думой править да с Царем совет держать! Мне бы только понять, каков он! Найти в нем место слабое и на нем, как на гуслях, играть. Чтоб без меня ему не пилось, не елось. Чтобы жизни своей без меня он не радовался да все думы свои мне поведовал. А для этого надобно мне дело непотребное свершить. Свое тело молодое ему отдать на поругание. Только вот чую, боится он в греха содомского. Как в народе сказывают, и хочется, и колется, и мамка не велит.

 

Дверь в светелку распахнулась, и гонец, снегом запорошенный, на пороге замер.

 

– Государь тебя кличет, Федор Алексеевич! – гонец сказывает и шапку с головы снимает.

 

«Вот и знак тебе, Федька! Вот и повод Царю показаться! – Федька думает. – Сейчас мне главное его сердце похитить. Ой, спасибо, бабушка-ворожея, за глаза черные, как омут глубокий! Ведь никто еще супротив взгляда мого не устоял. А ведь Царь, он чего? Тож человек живой! Главное – не напужать его напором. Знамо дело, он шибко верующий, а желания содомские – грех великий!»

 

 

Федька к двери опочивальни царской подходит, крестное знамение на грудь свою двумя перстами кладет да плечом ее толкает.

 

– Звал меня, государь? – на Царя смело взгляд бросает да кланяется.

 

– Звал тебя я, Федор. О делах наших говорить хочу, – Царь Федьку рукою на лавку приглашает да вина чарку подает. – Что стрельцы про поход думают?

 

– Да они же служивые, государь, – Федька вино залпом выпивает. – Куда их пошлют, то и выполнят. Но говорят все, что за Царя свого живота не пожалеют. Веруют в тебя, государь!

 

– А ты, Федя, – Царь ближе к Федьке на лавке подвигается да в глаза его черные заглядывает. – Веруешь в Царя свого?

 

– Только прикажи, государюшко! – жарко Федька Царю шепчет. – Все, что хочешь, для тебя сделаю! Велишь в пекло адское идти, пойду, не задумаясь! Велишь с башни высокой сигануть, разобьюсь, но приказ твой исполню!

 

– А ежели, Феденька… – Царь задумался да бороду почесал, – прикажу тебе плясать для меня, как давеча. Спляшешь ли?

 

– Ежели захочешь… – Федька Царю взором черным прямо в душу глядит. – Не токмо спляшу. Всего себя тебе отдам. Без остатку!

 

========== Глава 6 ==========

 

Темно на улице, только факелы путь в храм освещают. Вдоль дороги народ собрался. Все государя чествуют. Только сам Царь в шубу кутается да от криков людских вздрагивает.

 

«Не сдюжу! Пропаду! Гнить мне в темнице монастырской! Верх бояре возьмут! Посадят братца моего на трон царский! А народишко их поддержит. Сейчас глотки дерут да шапки кидают. А чему они радуются? Страху моему...»

 

Душно в храме… Свечи под иконами чадят. Служки тихо псалмы подвывают. Бояре на карачках бородами пол метут да молятся. Лица их словно нерадивым художником намалеваны. Перекошенные, с зубами оскаленными. Волосы салом истекают, а глаза злобою горят.

 

– Благослови, Владыко! – Царь пред Афанасием колени преклоняет.

 

– Благословляю деяния твои, государь, – митрополит крест на голову царскую кладет. – И тебя благословляю. Во спасение души твоей да семьи молиться стану.

 

«Господи! Прошу тебя, Всевышний! Защити раба твого Иоана! Не погуби душу мою! Дай силы пережить времена трудные! Укажи путь истинный!»

 

Огонь свечей глаза режет. Запах ладана голову кружит. И набат колокольный голову на куски рвет.

 

– Повелеваю, чтоб колокола не били! Хватит! – Царь кричит и на ноги встает. С лица бледен, глаза от бессонных ночей красные. Покачнулся он да на стрельцов верных оперся.

 

– Худо тебе, государь? – Федька Басманов его под руки принимает. – Пойдем-ка, я тебя на воздух выведу!

Царь на высоких ступенях остановился да свежесть морозную вдохнул. Вот и зорька красная вдалеке зарождается. Солнце из-за стены каменной новый день несет.

 

– Ничего, государь, – рядом с Царем Федька стоит да все под руку его придерживает. – Сдюжим! А ты себя побереги. Впереди у тебя дела великие! Ты всем здоровым нужон!

 

Царь в приготовленные ему сани садится, в шубу заворачивается да шапку на глаза надвигает. Возница плетьми лошадей по крупу бьет, и салазки трогаются по снегу утоптанному, к воротам, что из городу ведут. Да токмо куда путь обоз держит, никому не ведомо.

 

Странное Царь чует да не понимает, что деется. Как появляется подле него Федька Басманов, так смолкают колокола тревожные. Тихо становится на душе да покойно. Вот и давеча, в опочивальне царской, после беседы длинной Царь на полати прилег да сразу и уснул, как только Федор в ногах у него пристроился. И спал Царь, аки младенец безгрешный. И сны страшные его не мучали.

 

«А ежели и вправду Богом послан мне этот вьюноша? Может, угодно Всевышнему, чтобы я любовь его принял, как дар божественный?»

 

Вьется длинный обоз по дороге нескончаемой да по степям широким. Все вокруг снегом припорошено, словно саваном белым укрыто. И нет той дороге ни конца ни краю. Федька подле Царя уже третьи сутки неотступно едет. Не ест, не спит, Царя караулит.

 

– Ты бы, Федя, отдохнул немного, – Царь ему сказывает. – Не ровен час с коня кувырнешься с устатку.

 

– Да не в тягость мне, государь, – Федька Ивану отвечает. – Тебе службу служить – токмо в радость.

 

– Слушайся Царя, Федя, – воевода к саням подъезжает. – Отдохни часок-другой и снова можешь в караул заступать.

 

Федька обоим поклонился и в конец обоза к саням пустым направился.

 

– Что там государь? – воевода сына догоняет и вровень с ним едет. – Больно странно он на тебя поглядывает. Приласкал ты его, аль что?

 

– Не торопи меня, тятя, – Федька отцу отвечает, к саням подъезжая. – Не могу я сам в объятья к нему сигать. Случая пока не представилось. Но одно хорошо: доверяет он мне.

 

– Ты уж не подведи меня, Феденька! – воевода заботливо сына в сани укладывает да мехами укрывает. – Будь с государем поласковее. Чтобы он запомнил страсть твою на веки вечные и чтобы ты для него был желаннее, чем любая баба.

 

То в пути, то в моленьях да раздумьях неделя-другая проходит. И опять обоз идет по пустыне белой. Вот уже и Коломенское за спиной, а конца пути все не видно. К утру дня следующего ветер ледяной поднялся, небо облаками черными затянуло. К саням царским воевода подъехал да прокричал Царю, ветер жгучий пересиливая:

 

– Государь, вьюга подымается! Недалече тут Тайнинское. Остановиться бы. Коней надобно сменить да людям отдыха дать.

 

Царь рукою махнул воеводе Басманову да в шубу с головою закутался.

 

До Тайнинского к обедне доехали. К тому времени вьюга над землею разразилась страшная. В лица путникам комья снега полетели, а от ветра холодного дышать стало не можно.

 

Отвели Царю хату самую богатую. Хозяин дорогого гостя хлебом-солью встречает. Жинка его молодая все, что есть съестного в доме, на стол мечет.

 

– Не гневись, царь-батюшка. Чем богаты, тем и рады. Вот отведай-ка капусты, в бочке квашеной, да куру, в печи томленую, с кашей гречневой распаренной. И винца пригуби яблочного.

 

Царь сидит на скамье да от завывания ветра под крышею вздрагивает. Чудятся ему голоса сатанинские в пении ветра за оконцем. Снова колокола набатные в голове его гудят. Опять мысли страшные душу выкручивают.

 

«Пропаду! Сгину в аду снежном! Вона как души убиенных за окном воют. Моей погибели просют!»

 

– Басманова ко мне! Федора! – кричит Царь охраннику, сам к печке в уголок забивается да глаза из темноты в окно таращит.

 

– Тю… да что с тобой такое, государюшко? – Федька в горенку заходит да шапкой снег с сапог смахивает.

 

– Боязно мне, Федя! Ой как боязно. Устал я от дум тяжелых. Хочется мне душою расслабиться да телом отдохнуть, – Царь ему из-за печи отвечает.

 

– Так ты на свет-то выйди, – Федька ему улыбается. – Давай гостинцев хозяйских отведаем. Вина доброго пригубим. А к вечеру распорядился я баньку истопить. Ужо и попарю я твои косточки. Как молодой теленок на лугу бегать станешь!

 

Ай да Федька! Ай да молодец! Угодил Царю! Все его желания справил. И поел Иван с ним, и вина выпил. И разговор с ним душевный завел.

 

– А ведь знаешь, Феденька, что я думаю? – Царь с улыбкою из рук Басманова чарку с вином принимает. – Ежели дело наше выгорит и бояре придут мне челом бить, велю я отделить себе кусок земли. Опричнину. И будет на той земле токмо моя власть. Соберу я в ней людей самых верных. И будут они от имени моего там править. А еще хочу всех ворогов и предателей казнить. Бояр ненавистных. Супостатов и воров!

 

– Но ведь государь, – Федька головой качает. – Не по закону сие и не по праву. Не можешь ты без суда и следствия бояр казнить.

 

– Так а кто ж тебе сказывал, что суда не будет? – Царь весело Федьке глазом подмигивает. – Все по закону будет, Феденька. Ибо я и буду законом. В застенках да казематах они у меня сами вину на себя брать станут, чтобы от мучений себя оградить. Захлебнутся они в своей черной кровушке! Поперхнутся своими потрохами гнилыми!

 

– Ох и голова у тебя, государь, – Федька радуется. – Полна она мыслей великих да правильных.

 

– А ты готов ли служить мне верою и правдою, быть поддержкою в деяниях моих? – Иван брови хмурит и в глаза Федькины бездонные заглядывает.

 

– Для тебя, государь, живота не пожалею, – Федька себя в грудь широкую кулаком бьет. – Ты только прикажи. Все исполню для тебя, коли чего пожелаешь, – и призывно на Царя смотрит.

 

========== Глава 7 ==========

 

Вот и купола Александровской вдалеке показались. Словно из снега выточенные, стены слободские белые. Царь в санях сидит, смотрит в небо и хмурится. Снова тревога его одолевает да раздумья мрачные. Мечется душа его, словно человек в потемках, да выхода найти не может.

 

– Прикажешь отдых учинить, государь? – воевода с санями царскими ровняется и с лошади вниз свешивается. – Мы вперед с обозом пойдем, обустроимся, а ты в селе недалеком передохни.

 

Царь ему рукой машет и в мысли горькие погружается. Снова Федька перед глазами его. Только не в летнике да кокошнике, а голый совсем. С мокрыми волосами да глазами, как угли пылающими.

 

Давеча, на привале, как и обещался, Федька баньку истопил да за Царем послал. Царь долго в предбаннике мялся да к звукам в парной прислушивался. А тут дверь открылась, и на пороге Федька показался. Царь так и замер у лавки, как истукан каменный, на Федьку любуясь.

 

А тот – краше только ясно Солнышко. Кожа нежная, а под ней словно кровь с молоком бежит. Разрумянились щеки от жара банного. Волосы черные мокры, а с них капли крупные на плечи широкие каплют да ручейками тонкими на грудь проливаются. Очи черные, будто смолой залиты. Губы алые улыбкой манят.

 

– Чего тут маешься, государюшко? – Федька у Царя спрашивает да квас ядреный из бочки черпает. – Давай раздену да в парную сведу. Уж я попарю тебя, батюшка, так, что все хвори из тебя враз выйдут.

 

Федька квасу из ковша хлебнул да в паре банном исчез, словно он Царю привиделся. Тот головою тряхнул, наваждение прогоняя, рубаху с себя скинул и в парную вошел.

 

Сидит Царь на скамье, да как конь молодой на банщика пригожего глазом косит. Федька Царя не боится. Раскинулся на лавке, ноги длинные на погляд выставил. Плечи широкие расправил, потянулся сладко да молвил:

 

– Не угостишь ли ты меня, государюшко, веничком березовым? Так охота силушку твою на себе испытать.

 

Царь с лавки поднялся, веник со стены снял да в обрат повернулся. А там Федька уже готовый лежит. Буйну голову на руки положил, ноги длинные по лавке вытянул да зад крепкий отклячил.

 

От вида этого у Царя меж ног скрутило да веник из рук выпал. Не может он глаз от тела желанного отвести.

 

– Ну, чего ты, государюшко, медлишь? Али не хочешь? – Федька голову приподнял да Царю глазом лукаво подмигнул.

 

«Господи! Прости за мысли греховные! – Царь веник в кадушку с водой сунул, тряхнул им пару раз в воздухе да что есть сил на спину Федькину опустил. Тот только охнул да всем телом сладко выгнулся. – Прости за желания плотские, содомские! – снова веник в воздухе горячем листвой зашелестел и на крепкие ягодицы упал. – Что за муку ты мне послал, господи? – веник по плечам широким сверху хлещет. Федька стонов не сдерживает. Бьется на лавочке, словно в жару, мечется. – Не могу боле устоять супротив красоты, что ты мне кажешь! Не буду твоей воле боле противится!»

 

Царь веник в сторону отбросил, Федьку за руку с лавки поднял, в охапку сгреб тело горячее да в губы алые поцелуем впился.

 

Ох и сладок поцелуй! Ох и горяч! Словно лаву огненную в себя втягиваешь. И бежит она по венам, прямо в сердце самое. И разрывает его, измученное, на клочья кровавые. Уста поцелуй тот жжет, словно печи раскаленной касание. Тело к телу, словно силой какой приклеены, и нет мочи разлепить те объятия.

 

Вдруг Царь Федьку от себя отталкивает да за грудь хватается. Крестик золотой, что на веревке висит, в самую грудину огнем впился. Царь на Федьку с ужасом глядит, крест к губам подносит и целует его, жарко молитву шепча.

 

– Господи! Спасибо, что от греха отвел! То не воля твоя была, а искушение дьявольское! Не устоял я пред ним, господи! Слаб я телом и духом! Прости меня, господи!

 

– Государь! Батюшка рóдный! – Федька к Царю кинулся. – Да пошто ты испужался-то? Нет в том греха, ежели тело ласки просит! А крестик, что кожу ожог, не кара божья! Ты сядь да успокойся, государюшко! Кваску испей! Охолонись в предбаннике. Я не враг тебя! Я пес твой верный! Что прикажешь, все для тебя выполню! Скажешь в петлю лезть, полезу! Скажешь на врага твого с голыми руками пойти, пойду! Скажешь, что любви да ласки хочешь, – я твоим буду! На веки вечные душа моя тебе принадлежит!

 

– Уйди, семя дьявольское! Сгинь с глаз моих! – Царь дико очами заворочал да из парной выскочил, как ошпаренный.

 

 

Вот ужо три дня нету рядом Федора Басманова. Только мысли об нем из головушки царской не уходят. Снова думы мрачные одолевают да колокола набатные в висках бьют. Мотнул Царь головой, бросил взгляд на маковки церковные, что вдали маячат, да крикнул охраннику:

 

– Воеводе скажи, чтоб с обозами сам шел. Федор Басманов со мной в селе останется до входа моего в Александрову слободу.

 

 

Светло в горенке от солнышка, что в окошко глядит. От печи русской тепло исходит, словно от мамки родной. Царь за столом сидит, на пироги глядит, что хозяин добрый ему подал, но к еде не притрагивается.

 

– Басманова ко мне позвать, – кричит он охранникам.

 

 

– Звал меня, государь? – Федька с порога Царю клонится, с головы шапку снимая.

 

– Звал, – Царь на него глаза подымает.

 

Вид у Федора нерадостный. Глаза запавшие, синевой вокруг окутанные. Лицо щетиной редкою заросло. Сам с лица схуданул да осунулся.

 

– Не угоден я тебе, Царь-батюшка! Коли от себя отстранить желаешь, то казни лучше! Не жалей головы моей! Руби ее, буйную! Ибо нету жизни мне без любви твоей! – Федька на колени пред Царем бухается да голову на скамью, как на плаху, опускает.

 

– Не для того я звал тебя, Федор! – Царь с лавки поднимается да к нему подходит. – Встань и внемли мне, Федя, внимательно. Что случилося меж нами, в тайне держи. А ежели что еще приключится, в могилу с собой унеси! Подле меня будь постоянно! Ни на шаг не отходи!

 

– Государюшко! Псом верным подле тебя буду! Сапоги лизать стану! Только не гони! А былое в сердце своем на замок замкну, а ключик выброшу!

 

 

И снова тихо да спокойно на душе у Царя стало. И ест он с аппетитом знатным. И спит, словно младенец на руках матки своей. А виною всему Басманов Федор. Как приляжет рядышком с Царем, как обнимет его руками нежными, так хорошо Царю становится, что улыбка с уст его не сходит.

 

– Не гневись на меня, государюшко! Только нету у меня больше мочи терпеть муку адскую. Поцелуй твой меня с ума свел, – Федька жарко шепчет ему на ухо.

 

– Не могу я, Федя, естество свое ломать. Ведь мужик ты, куда не глянь, – Царь ему отвечает да к стенке отворачивается.

 

– Так ты прикажи только. Я и платье бабское для тебя напялю. И губы маслом намажу. И плясать для тебя стану. Все для тебя сделаю!

 

 

Утром ранним гонец с Александровской прибыл. В ноги Царю упал и весть радостную молвил.

 

– Все готово для твоего прибытия государь! Вся слобода Александровская ждет тебя! Народ на площади подле Кремля собрался! Тебя да Царицу-матушку видеть хотят!

 

Царь собираться в дорогу приказал. Сам наряд надел праздничный да шубу соболью. Помог в сани Царице забраться. Супротив себя детей усадил. Велел всем народу улыбаться да руками махать.

 

Вот и ворота слободские. Распахнулись они, царские сани впуская. Народ на улицах шапки в воздух кидает да здравицу государю свому кричит.

 

– Ай и любит меня люд простой, – Царь Царице подмигивает да медяки в толпу бросает. – Выгорит дело мое, что задумалось! Верую, выгорит! И господь не оставит нас! И власть мою боярам окаянным боле не урезать будет!

 

========== Глава 8 ==========

 

Жарко в палатах. От души натоплено. На лавке подле стены Басмановы сидят. Алексей, Федька да Петька-младшо́й. Рядом с ними Вяземский пот со лба утирает да пыхтит. Царь сам на троне костяном в бархатной ферязи на подкладе соболиной над всеми возвышается. Тоже с жару изнывает да виду не кажет. Перед ним за высоким столом писарь. Перья разложил пред чернильницей да пергамент, царевых указаний ждет.

 

– Пиши, Филька! – Иван говорит и перст в кольцах с каменьями дорогими вверх подымает. – «Я, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси сим письмом извещаю, что оставляю государство. Ухожу я по вине вашей, из-за изменных дел бояр да покрывательства их церковной властью. Не даете вы вольно править Русью-матушкой. Больно смотреть мне, как вы казну разворовываете да препоны в моих начинаниях ставите. За сим прошу меня по делам государственным не беспокоить. На то воля Господа нашего и моя!» И подпись ставь: «Иоан».

 

Писарь в тишине полной усердно пером по пергаменту скребет. Потом грамоту песком мелким присыпает и, согнувшись в три погибели, Царю спину подставляет. Иван размашисто на письме завитки расчеркивает да молвит:

 

– Это письмо пусть боярам отдадут. Гонца шлите в Кремль прямо. Пусть почитают да подумают, – и строго на свиту свою верную глядит.

 

– Сделаем, государь, – воевода с места подскакивает да Царю кланяется. – Сейчас распоряжуся гонца послать.

 

– Государь, – с лавки Федька поднимается и смело Царю в очи глядит. – А что, ежели… – но отец его в бочину локтем пинает.

 

– Говори, Федя, – Царь Федьке кивает и, бороду кулаком подперев, слушать готовится.

 

– А если ишо одну грамотку нашкрябать? Простому люду. И пусть глашатаи ее на площади читают, – Федька Царю подмигивает. – Чего нам ждать, пока бояре одумаются? А письмецо может смуту подогреть.

 

– Хм… – Иван бороду чешет и Федьке кивает. – А ну-ка, Филька, пиши: «Я, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич, зла на народ свой не держу. Сил-мочи нет больше терпеть предательств боярских. Ибо все, задуманное мною, на корню этими смутьянами режется. Глазам моим больно видеть, как бояре Русь разворовывают. За сим от власти я отрекаюся!».

 

– Государь, прибавь еще сожаления поболе, – Федька Царю подсказывает.

 

– Ты чего, государя нашего учить вздумал? – Воевода на сына нерадивого шикает да в ноги к Царю бухается. – Прости, государь, за дерзость! Не вели казнить! Помилуй!

 

– А ты погодь шипеть, воевода! – Царь рукой на него машет. – Припиши-ка вона еще чего, Филька: «Все время слезы за вас лить буду и молиться. Не поминайте лихом раба божьего Иоана». Ну, чего думаешь теперича? – бросает Царь взгляд зоркий на Басманова-старшего.

 

– Ой, батюшка! Ой, государюшка! До чего ж чинно и ладно все сказал, – воевода молвит, раболепно кланяясь.

 

– А ты, Афанасий, чего разумеешь? – Царь на Вяземского глядит.

 

– Я бы лучше и не сказывал, государь! – князь тяжело со скамьи поднимается и пот со лба высокого вытирает.

 

– Государь, ты эту грамоту-то вперед пусти. А вторую за ней вдогонку. Пока до бояр дойдет, народ ужо бунтовать станет, – снова Федька голос подает.

 

– И то дело, – Царь бороду свою довольно гладит и рукой всех вон выпроваживает.

 

 

Воздух морозный – словно глоток воды студеной после духоты дворца Царского. А вокруг просторы раздольные, снегом, словно пером лебяжьим, окутаны. Солнышко в небе голубом лучами играется, как ребенок – пряжей мамкиной. То за одну ниточку потянет, то за другую. Вот и блестят эти нити солнечные через деревья голые на краях дорожных.

 

– Лепота, – Царь на коне черном восседает да, вдыхая свежесть зимнюю полной грудью, ворот шубы расстегивает.

 

– Ты бы, государюшко, поберег себя, – Федька с ним равняется. – А то придется мне снова баньку топить да из тебя хворобу выпаривать. Али снова от меня сбежишь?

 

– Не сбежать мне, Федя, ни от смерти, ни от тебя, – Царь ему тихо отвечает. – Только сейчас мне дела государевы покоя не дают. Тревожусь я об исходе плана нашего.

 

– Потерпи чуток, батюшка, – Федька ладонью своей горячею руку царскую гладит да тихохонько ему на ухо шепчет. – Все справится и ладно будет. А апосля победы нашей спляшу я, как и обещался, тебе танец жаркий…

 

Царь вздохнул тяжело да, коня пришпорив, вперед вырвался. А Федька свою кобылку развернул да к отцу подъехал.

 

– Вижу, дела твои хорошо движутся? – воевода сына спрашивает. – Вона ты какой теперь. Прямо государев советчик. Не уж-то сдался тебе Царь? Приручил ты его?

 

– Все идет как надо, тятя, – Федька ухмыляется криво, да на солнце щурится. – Сейчас наш государь еще трепыхается, только он уже в сетях моих крепко запутался. Ему ужо не вырваться. Осталося, тятя, мне последний шаг сделать. И тогда… Вся власть моею станет. Царь, он, конечно, спесив да грозен, только нету у него опоры дружеской. Вот и стану я для него помощником наипервейшим. Он уже ко мне прислушивается, а как я его вовсе приручу, только меня привечать станет.