Текст книги "Пес государев"

Автор книги: Максимилиан Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

 

– Только ласково, – Федька ему в ответ улыбается да, на живот поворачиваясь, зад крепкий отклячивает.

 

 

Ох и долго же Царь любовь свою Федьке выказывает. Тот лежит под ним, зубы сжимая, простынь нежную в кулаках скомкав.

 

– Хорошо ли тебе, Феденька? – Царь над ним нагибается.

 

– Хорошо, государюшко! Нет сил, как хорошо, батюшка! – Федька ему отвечает, а сам думает: «Ничего… Потерплю маленечко. Чай, не убудет от меня. Ради цели благой и не то можно выдюжить».

 

========== Глава 13 ==========

 

Вот и солнышко ясное пригревать стало. Плачет зима капелью прозрачной, уходить не хочет. А весна проталинками частыми вдоль дорог зеленеет да в лужах с солнышком заигрывает. Дети чумазые досточки малые по ручейкам весенним пускают да хохочут на мамкины окрики:

 

– Куды ж ты, дитя бесово, по воде бегаешь? Вот я отцу скажу. Ужо он тебя хворостиной-то осчастливит!

 

Только в Москве неспокойно. По улицам всадники в черных скуфейках да подрясниках страх наводят. За кушаками их плети да ножи кривые. А к седлам конским головы собачьи да метлы привязаны. Как завидят их люди на улицах, так сразу прячутся.

 

– Видал, Митрофан? Опять опричники в дорогу сбираются, – один мужик другому говорит, снег с крыши скидывая. – Видать, снова земли опричные идут от боярских уделов освобождать.

 

– А ты про воеводу Александра Горбатого слыхал? – второй мужик испуганно шепчет. – Говорят, Царю кто-то челобитную с наветом на него принес. Так его с сынком Петькой уже третий день в казематах держат.

 

А в чертогах Кремлевских Царь суд свой вершит. Сидит он на троне костяном, в черную схиму облаченный. Подле его трона опричники, как монахи, мрачные стоят. Факелы потрескивают, и на стенах от того тени пляски бесовские вытанцовывают.

 

За спиною Царя Федька Басманов стоит в ярком кафтане. Серьгой яхонтовой в ухе посверкивает да кольцом в каменьях драгоценных тонкими пальцами играет. Смотрит он на всех глазами прищуренными, а на губах его улыбка победная светится.

 

– Ну, зови еще кого там, – Царь дьякону говорит и посохом по полу стучит.

 

– Василий Чекмарев! – кричит дьякон в дверь.

 

Из-за нее на середину зала детина выходит, осьмнадцати годков от роду. Шапку с головы срывает и в поклоне ею сапоги свои обмахивает.

 

– Об чем просить пришел? – Царь строго на парня поглядывает.

 

– Хочу в дружине твоей, государь, верой и правдою служить, – отвечает ему тот, смело глаза на Царя поднимая.

 

Федька из-за трона к царскому уху свешивается и шепчет тихо ему:

 

– Знавал я отца его, Афанасия Чекмарева. Славный воин был. Ежели сын в его пошел, то будет тебе служить, живота своего не жалея.

 

– А умеешь чего? – Царь у Василия спрашивает.

 

– А все могу, государь, – отвечает ему юноша. – Но лучший я в рукопашном. Тута мне равных нету.

 

– А ну-ка… – Царь хитро усмехается. – Федора Басманова ежели одолеешь, возьму!

 

Федька вперед выходит, кафтан, золотом расшитый, с плеч скидывает, колечко, подарок царев, за шиворот рубахи кладет да рукава засучивает.

 

Первый удар сильный, прямо в ухо, Василий пропускает, но на ногах держится. От второго удара лихо уворачивается и кулаком в грудину Федьки заезжает. Тот назад два шага делает, но не падает. Снова здоровенный кулак Василия Чекмарева в лицо Федору летит да губу ему в кровь разбивает. Злится Федька. Силища у парня немерена. Но и он сам тоже не лыком шит. Бьет его Басманов в живот, да так, что он пополам складывается да на пол на колени падает.

 

– Бери, государь! Парень справный, – Федька губу разбитую вытирает и Царю улыбается. – Пущай сотником идет. В память отца его, воина славного.

 

Покуда следующий проситель ожидается, Царь Федьку перстом манит да на ухо ему шепчет жарко.

 

– Ты, Феденька, сегодня приходи. Да шубу песцовую, что я тебе давеча подарил, надень.

 

– Жалко мне шубу-то, государь, – Федька улыбается Царю игриво. – Порвешь ведь, бешаный.

 

– А коли и порву, – Царь ему отвечает. – Что с того? Я тебе еще лучшее подарю.

 

– Государь, – дьякон Царя окликает. – Тут боярин до тебя, с прошением. Анатолий Петрович Губа. Пущать ли?

 

– Пущай, – Царь кивает и Федьке глазом подмигивает, дескать, сейчас веселье будет. – Об чем челом бьешь? – к боярину обращается.

 

– Жалобу я тебе принес, государь наш, батюшка! – боярин кланяется часто. – На опричников твоих.

 

– Что мои ребятушки натворили? – Царь хмурится делано.

 

– Так в именьице моем всех девок дворовых перепортили, а потом в болото согнали да потопили. За что такой погром-то учинили, государь? – Анатолий Губа ногой возмущенно топает.

 

– Ой безобразники! – Царь об пол посохом стучит. – А ведь я их не за тем к тебе в имение посылал. Ты иди-ка пока обратно. А я уж с ними поговорю. Пошто же царский указ не исполнили?

 

Как только скрылся в дверях боярин, Царь воеводу Басманова пальцем поманил и сказал ему тихо:

 

– Направь-ка ты, Алексей Данилович, в имение сего боярина сотню моих опричников. И пущай не балуют, а сотрут и выжгут с лица земли там все. И людей пущай не жалеют. Одним боярским гнездом на земле моей меньше станет.

 

 

Опочивальня свечами ярко освещается. На столе кувшин с вином молодым да блюдо серебряное с фруктами. Царь на лавке сидит да ножкой в туфле расшитой топает. Музыканты песню веселую для него играют. Гусли заливаются, бубен с колокольцами дребезжит да дудка, как баба, повизгивает.

 

– Хорошо играют, черти! – Царь с улыбкою шуту верному говорит да глазом подмигивает. – Удружил Царю. Любо мне песни хорошие слушать. Чем еще порадуешь? Об чем челядь дворцовая перешептывается?

 

Васька подле Царя на лавку садится да сказывает:

 

– Батюшка… Люди-то разно бают. Говорят, что ты до себя людей с душою черною допустил. Что крутят они и вертят тобою, как хочут.

 

– Это они про Басмановых? – Царь хмурится. – Так Алексей – воевода знатный и служит мне давно. А Федор умен, вот я этим и пользуюсь. Хороший совет еще никому не вредил.

 

– Еще говорят, что Федька до тебя ночами пробирается да в бабской одежде пред тобою красуется, – говорит шут, а сам с лавки соскальзывает да в угол забивается.

 

– И про это говорят? – Царь брови супит да яблочко наливное в руке мнет.

 

– Ты бы осторожнее, батюшка, – Васька из угла ему говорит. – Слишком сблизился ты с Федором Басмановым. Вот людям разное и видится.

 

Царь рукою махнул. Мелодия смолкла, и музыканты, низко кланяясь и пятясь, из опочивальни вышли.

 

– Ты бы, государь, оградил себя от разговоров ентих, – шут, осмелев, на лавку садится. – А то ведь на Федьку взгляды всяко-разные кидаешь, от себя его не отпускаешь. А уверен ты, что предан он тебе?

 

– Хм… – Царь бороду чешет.

 

– А проверить бы его не мешало бы, прежде чем чинами да подарками одаривать, – шут говорит и с поклоном вслед музыкантам выходит.

 

========== Глава 14 ==========

 

Лестница крутая вниз тянется, а вокруг темень кромешная. Лишь вдалеке, на дне колодца, свет факельный брезжит, словно Геенна огненная разверзлась. Стены ледяные руки обжигают. Воздух болью и страхом пропитан. Вот они, казематы царские да правосудие государево.

 

Царь по ступеням осторожно идет. Каждый камень отбитый на них знает. Каждую выщербинку в стене помнит. На последней ступени останавливается и глаза щурит от света яркого.

 

Нет окон в подземелье, нет выхода. Только лестница, вверх, на свободу, ведущая. Многие сюда спускались да поднималися сами не каждые.

 

Федька плечами поводит да в кафтан кутается. Страшно ему да боязно. Не сказал ему государь, пошто с собой взял, вот и мерещится ему разное. И от мыслей этих по спине Федькиной мурашки бегают.

 

– Приведите предателей, – Царь палачам приказывает, а сам на лавку простую у стены садится да Федьку рукою манит. – Говорил ты, Федя, что верен мне, как собака. Что сделаешь все, как велю. Вот и час настал исполнить мое поручение.

 

– Прикажи, государь! Все сделаю, – Федька на пол каменный коленями падает.

 

– Надоть мне предателей допросить. Сможешь ли заради меня палачом их стать? – Царь бровь поднимает да на Федьку строго глядит.

 

– Зубами их рвать стану, – Федька на ноги поднимается. – Но признания от них добуду.

 

Недалече дверь засовами лязгнула, и шаги по переходу казематному послышались. Ох и тяжко идти узникам. Цепи тяжелые ноги крепко держат. От оков руки в кровь изодраны. Раны прежние на коже трещат да кровью сочатся.

 

Двое их. Старик, пытками измученный. Голова седая вся в струпьях черных. Борода клоками повырвана. Вместо пальцев на руках обрубки кровавые. Вместе с ним мальчонка перепуганный. На лице бледном лишь глаза огромные, страхом переполненные. Рот порванный открыт в рыданиях. Руки тонкие, в мольбе сжатые.

 

– Ну-у-у… – Царь грозно тянет, на пленников глядя. – Не одумался еще, воевода? Признаешь ли ты вину свою?

 

– Государь, смилуйся! – хрипло пленник говорит. – Отпусти сына мого. Он-то в чем провинился?

 

– Я не про сына твоего сейчас спрашивал, – Царь хмурится. – Про предательство твое. Про сговор с ливонцами и с Андрюшкой Курбским, нынче врагом моим злейшим.

 

– Государь, – вдруг голос раздается. Задрожал он в сводах высоких, словно птица раненная, под высоким потолком заметался. – Все, как есть, скажу. Ничего не утаю, – малец на коленях к Царю ползет, руками камни цепляя. – И про ливонцев, и про сговор с князем Курбским. Все было, государь. Все видел! Слышал, как тятя мой, Александр Горбатый-Шуйский, на пиру разговор имел с ворогом твоим. И как мне велел все добро собирать да к ливонцам идтить.

 

«Воевода… Александр… Горбатый… – Федька ухо чешет. – Ну, государь, и устроил ты мне испытание. Воевода – герой каких еще поискать. И сражались мы с ним. И басурман били. А ты, значится, решил меня этим проверить? Нет, государюшко! Не возьмешь меня на жалость. Коли надобно, чтобы я честь свою растоптал, растопчу, не думая!»

 

– Ну-ка, Федя, – Царь Басманову кивает. – Помоги воеводе теперича все это припомнить.

 

Федька на середину каморы пыточной вышел, отпихнул сапогом парня, на полу в рыданиях зашедшегося, да к воеводе подошел.

 

– Ну здравствуй, Александр Борисович. Давненько я с тобой не виделся. Кажись, с Казани самой. Как же мог ты, воевода, государя нашего предать? Как мог забыть его доброту да заботу?

 

– Федя… Феденька… – головой воевода качает. – Не было никакого предательства! Всю свою жизнь я верой и правдой служил Царю и Руси-матушке. Живота своего не жалея, на басурман ходил. Голыми руками ворогов душил. Ливонцев поганых мечом рубил. Ты же сам меня знаешь. Не раз я спину твою да отца твоего прикрывал.

 

– Все меняется, воевода, – Федька криво ухмыляется. – И люди верные на злато-серебро падкими оказываются. И продаются с потрохами недругам нашим.

 

– А иные, как я погляжу, за власть да деньги честь свою продают, – зло воевода говорит да на сапоги Федькины плюет.

 

Глаза Федькины злобой сверкнули. Зубы сжатые захрустели. Размахнулся он да со всей силушки вдарил по лицу обидчика. Подошел он шагом быстрым к мальцу, на полу лежащему, поднял его голову за волосы, из-за кушака нож вынул да приставил лезвие острое к шее тонкой.

 

– Не признаешься, я сына твоего жизни лишу! – зло кричит он воеводе.

 

– Не тронь сына мого, гадина ты подколодная! – хрипит воевода, глазами страшно вращая. – Нет его вины в том, что ты пред Царем выслуживаешься! Государь! Вели отпустить мальца! Не виновный же он ни в чем. Только моя беда в том, что не был я убит на полях бранных. Но предательства за мной нет и не было!

 

Федька на Царя глянул и сверкнул в свете факельном нож острый. И брызнула кровушка на пол каменный да на сапоги, золотом шитые. Завыл воевода. Забился. Задребезжали на руках его оковы ржавые.

 

– Будь ты проклят, Басманов! Ты сам предатель и изменник! Ты душу свою продал и чести своей изменил! Но недолго тебе пиры пировать да жизни радоваться! Сам споткнешься, аль толкнет кто – да на моем месте окажешься! – воевода кричит, обрубками в воздухе потрясывая.

 

Подошел к нему Федька, рот ему руками раскрыл, за язык схватился да резанул по нему ножом отточенным, кровью сына окропленным. Замычал воевода, от боли на полу корежась да кровь алую из рта выплевывая.

 

Вытер Федька брызги кровавые с лица своего, подошел к Царю да кинул под ноги его язык отрезанный.

 

– Не серчай, государь, что без твоего веления сие деяние учинил, – Царю говорит. – Ежели казнить его прилюдно станешь, так он может еще чего наболтать. А знать сие людишкам простым не надобно.

 

 

Царь по опочивальне ходит. Песни напевает да ногами пританцовывает. Шут на него удивленно смотрит, глазам своим не верит.

 

– Выдержал Басманов мое испытание. Верен он мне, как пес, – Царь шуту говорит. – А чтобы толков разных не ходило, я его своим кравчим сделаю! А теперича пшел вон отсель, Васька! Не до тебя мне.

 

Как только шут за порог, Царь с себя кафтан парчовый скидывает да на полати ложится, Федора поджидает.

 

Через минуты длинные скрипнула дверь в хоромы царские, и на пороге Басманов появился. Лицо нежное в темноте светится. Зубы белые в улыбке посверкивают. Тело тонкое все в шубу до пяток закутано.

 

– Ждал ли меня, государь? – Федька спрашивает да в опочивальню заходит.

 

– Ждал, Феденька! Ждал, сокол мой ясный! – Царь ему отвечает да с полатей поднимается.

 

Федька шубу с плеч скидывает и остается в чем мать родила. Ложится он на шубу соболью, ноги длинные призывно раздвигает и шепчет он Царю слова нежные.

 

– Ну, иди же ко мне, государюшко мой! Весь огнем горю, хочется страстью твоею наполниться! Только и живу я одной любовью к тебе. Только это мне силы дает.

 

Царь с себя рубаху скидывает. Ложится рядом с Федькой на меха мягкие. Ласкает он рукою тело дивное. Ловит слухом стоны нежные. Любуется профилем тонким.

 

А Федька не притворяется. За время недолгое научился он получать удовольствие от нежностей царских. Принимает он в себя естество Царя, желанием налитое. Выгибается тело его крепкое от чувств приятных. Стоны жаркие с губ его срываются, и изливается он на меха дорогие соболиные.

 

========== Глава 15 ==========

 

Вот и новая весна настала. Птицы, радуясь, на ветках деревьев песни свои звонкие запели. Зелень нежная холмы и поля вокруг слободы Александровской ковром застелила. Солнце лучами теплыми, словно матушка любящая, землю обняло.

 

Только нерадостно людям от красот весенних. Вздрагивают они по ночам от топота копыт конских да от окриков громких:

 

– Гойда! Гойда!!!

 

Скачут всадники черные по городам да весям русским. И не укрыться от них, как от смерти, не спрятаться. Горят усадьбы боярские да княжеские. Летят головы, будто кочаны капустные. Не щадят всадники черные ни стариков ни детей. Топят в реках. Огнем жгут. Ножами острыми режут. Да посохами своими насмерть забивают. Только не знают те несчастные, что легко отделались. Страшнее тем достанется, на кого Царю навет принесли. Ждут тех мучения страшные в казематах слободы Александровской.

 

А в опричном монастыре Царь восседает. Называет себя Игуменом. Сам звонит к заутрене, на клиросе поет, рьяно молится, а во время общей трапезы вслух для назидания жития святых читает. Только после молитв усердных приказания дает об убийствах и пытках. А в ночи к себе Басманова зазывает. Одевает его в одежды женские да любовью его содомской наслаждается.

 

Федька себя царьком чувствует. По дворцу гоголем ходит. Весь в шелка да меха дорогие одеванный. На перстах кольца каменьями драгоценными сверкают. Царь только из его рук ест да пьет и только его и слушает.

 

 

– Государюшко… Мне б совету твого надобно, – Федька губы алые дует да на Царя обиженно смотрит.

 

– Кто обидеть посмел тебя, краса моя ненаглядная? – Царь рукою по волосам черным проводит да целует Федьку в губы сладкие.

 

– Князь Дмитрий Оболенский-Овчинин, сын того воеводы, что пленником в Литве умер, давеча отзывался обо мне нелестно. Говорил, дескать, что любовь я твою заслужил не в бою ратном, а гнусными утехами содомскими, – Федька брови супит да от Царя отстраняется.

 

 

– А ты, Феденька, не сердися на князя, – Царь хитро ему улыбается. – Поднеси ему вина со стола царского. Он, глядишь, и слова обидные забудет… На веки вечные…

 

 

В трапезной столы от яств ломятся. Царь во главе сидит и усердно молитву читает. По праву руку его Басманов, по леву – верный Вяземский. Закончив читать, Царь Федьке головою кивает. Тот ножку от лебедя запеченного отрывает и ему подает. Из братины вина в чашу золотую льет и своему государю подносит. Оглядев народец за столом, быстро князя Дмитрия глазами находит. Берет в руки чарку серебряную и ее вином до краев наполняет. Открывает он перстень с секретом, что на руке носит, да порошок в ту чарку из него сыпет.

 

Проходит Федька по всей трапезной, бедрами по-бабски повиливая, да возле стола княжеского останавливается.

 

– Негоже нам с тобой, Дмитрий Федорович, как собакам лаяться, – Оболенскому говорит да чарку пред ним ставит. – Одному делу служим, одному государю. Забудем обиды никчемные. Выпей за дело наше правое.

 

Ничего не сказал ему князь в ответ. Посмотрел он на Царя да поймал его взгляд холодный. Чарку в руки взял да взглянул с тоскою в окно открытое. А там… Птичьи трели над просторами родными разливаются. Солнце тепло всем дарит. Дети во дворах пищат. Бабы на лавках смеются. Жизнь настоящая. Честная. Без греха и зависти.

 

– За твое здоровье, государь! – князь чарку поднимает, с лавки привстав. – За любовь да за ласку благодарю.

 

И со словами этими выпил он вино молодое из чарки серебряной, мысленно Федьку Басманова проклиная.

 

 

Вот и полуночную колокола отбили. Царь, в куколь облаченный, на полу собора молится яростно. Вокруг него ковром черным верные его опричники, словно монахи, в скуфьях да в рясах. Просит государь за дела свои прощения у господа. Отмолить ему надобно деяния свои тяжкие.

 

«Господи! Прости меня за грехи мои. Все, что делаю, все во имя тебя, господи! Все те, кого на смерть обрек, поперек дороги моей встали. Воры они и супостаты. Чую, заговоры вокруг меня плетутся. Слышу, морды змеиные шипят да смерти мне желают. Вот и рублю я те головы предательские. Ибо я есть десница твоя. Наместник твой на земле. И все, что я делаю, взором твоим ясным освещено».

 

Взгляд Царя на Федьке Басмановом останавливается. Тот скромно в стороне на коленях стоит да поклоны образам бьет.

 

«Прости меня, господи, за мысли греховные, что к мужчине обращены. Ибо он свет, тобою мне данный. Только с ним мне радостно. Послан он мне тобою, чтобы душа моя покойна была. Так не гневайся за то, что милее всех он мне стал. Что дышать мне без него тяжко да боязно. За грех содомский прости, господи! Ибо не владею я при нем ни душою своею, ни телом!»

 

 

Опочивальня царская огнями свечей светится. Только в углах дальних темнота прячется. Царь к полатям подходит, на углы темные озираясь боязливо, да на Федьку любуется. Тот лежит на перинах мягких да кулоном рубиновым играется.

 

– Ну что, Феденька, довольна твоя душенька? – Царь рукою по груди белой его водит. – Говорят, Оболенский после трапезы почувствовал себя худо да в имение свое отбыл.

 

– Поделом ему, государюшко, – Федька очи черные на Царя поднимает да языком горячим рубин на цепи золотой облизывает. – Не будет больше про моего Царя брехать языком своим грязным. Только мне сейчас не до него, свет мой ясный. В груди огонь горит такой сильный, что сердечко уже как уголек стало. А внизу живота все свело, словно камней тяжелых мне туда насовали.

 

– Уж не отравил ли кто тебя, сокол мой ясный? – Царь с опаскою на Федьку поглядывает.

 

– Ой, ты, государюшко! – Федька хохочет-заливается. – То любовь моя к тебе в душе горит. То страсть моя к тебе в животе тянет.

 

Федька рубаху расшитую с себя скидывает и выгибает тело стройное. И тянется он к руке царской. И срываются стоны манящие с губ сладких да алых.

 

 

Дела опричные покоя Царю не дают. Только заутреню отслужили, как он всех своих верных дружинников собрал в палатах трапезных. И сели они совет держать.

 

– Тут к тебе, государь, грамота пришла. От некого Степана Ярова. Пишет он, что Андрей Рязанцев и князья Иван Шевырев с Петром Горенским в сговоре были, – поднялся воевода Василий Телятевский.

 

– Пошли к ним сотню моих опричников. Пусть все вокруг выжгут да прах по ветру распустят. Рязанцева и Шевырева пущай сюда волокут. Я с ними сам по душам потолкую, – Царь рукой машет.

 

– Дозволь, государь, пользу в делах опричных приносить, не все же мне пономарем служить, – с дальнего конца палаты фигура низкая поднялась.

 

– Кто там на дело просится? – Царь щурится. – Выйди-ка. Покажись, мил человек.

 

– Это ж я, государь! Малюта Скуратов. Чай, не признал меня? – Григорий Лукьянович к Царю выходит да в пол кланяется.

 

– А ведь точно… Малюта, – Федька позади Царя скалится. – Росту в нем меньше, чем в шуте твоем.

 

– Для кого Малюта, а для кого и Григорий Лукьянович, – Скуратов хмурится да кулаки огромные злостно сжимает.

 

– Будет тебе, Малюта, ерепениться! – Царь рукою ему машет. – Помню я геройство твое ратное и ценю тебя, за что жалую тебе место головы в сотне опричной.

 

– Благодарствую, Царь-батюшка, – Малюта Царю снова поклоняется. – Молю тя, дозволь делом да службою верною тебе преданность показать.

 

– А давай, – Царь кивает ему ласково. – Приведи мне Шевырева с Рязанцевым да допрос учини им.

 

– Государь, – Федька недовольно супится. – Отчего ты его так жалуешь? Ведь и я могу тебе в ентом пособить да свою верность показать.

 

– Пусть Малюта с теми крамольниками разберется, – Царь Федьке говорит и добавляет сухо: – И сие больше не обсуждается!

 

========== Глава 16 ==========

 

Федька по светелке мечется. Словно крылья коршуна, рукава кафтана его развиваются. Очи черные гневом сверкают. Губы алые в тонкую полоску сомкнуты. Алексей Басманов на лавке сидит да на сына удивленно поглядывает.

 

– Да что ты, Федя, кипишь, будто вода в чане. Мы, Басмановы, крепко при дворе сидим. Нам главные награды достаются. Царь наше мнение слушает, – говорит воевода, кота черного поглаживая.

 

– Не поймешь ты одно, тятя, – Федька посередь комнаты становился да на отца смотрит как на дитя непутевое. – Стоит хоть раз оступиться, и все рухнет в одночасье. И токмо то, что я подле государя нахожусь, спасает нас.

 

– То, что ноги перед ним дерешь, – Алексей Басманов отвечает да кота с колен скидывает, – не спасет нас от дыбы али костра.

 

– Что-то ты, тятенька, презирать меня стал, – Федька супится. – А не сам ли меня в опочивальню царскую подталкивал? Так вот теперича там удержатся мне надобно.

 

– А чего случилося? – воевода с ехидцей сына спрашивает. – Али Царь охладел к тебе? Не зовет тебя да не ласкает страстно?

 

– Малюта этот всему виной, – Федька яблоко в руки взял с блюда деревянного. – И откудова он взялся на мою голову? Царь ужо третий день из застенков не вылазит. А коли и приходит ко мне почивать, то ложится и засыпает сразу. А поутру, только молебен отслужит, снова в казематы спускается. Словно там медом ему намазано.

 

– Так ты бы и сам туда сходил да поглядел, чем так Малюта Скуратов Царя прельстил, – воевода сыну подмигивает. – Глядишь, чему научишься.

 

 

Палаты царские народом полны. Вече дума опричная собрала. Только Царя все и ждут. Парятся в одеждах черных да шапки в руках мнут. Но Царь не торопится. Вот уж час прошел, а он так на сходе и не появился.

 

– Я пойду Царя кликну, – Федька Вяземскому шепчет. – А ты пока грамотки доносные с думцами почитай.

 

 

Лестница крутая темнотой объята. Стены каменные слизью сочатся. Идет Федька в каземат царский, а у самого ноженьки трясутся. Неспокойно душе его темной. Предчувствия страшные душу гложут.

 

Как на последнюю ступеньку его сапог сафьяновый ступил, так и замер Федька от ужаса. Глаза его свет факелов ослепил яркий. В нос запах плоти горелой забился. Закружилась голова Федькина от смрада да вони. Схватился он рукой за стенку скользкую и глаза прикрыл, дабы не упасть от ужаса.

 

Посередь узкой темной каморы, света белого лишенной, узник на цепях висит. Из тела голого кровь сочится. И так много той крови, что понять не можно, где рана на теле том. На руках у пленника нет ногтей. Вместо рта месиво кровавое. Из глаза раскаленный гвоздь торчит. На груди изрезанной кости белеют. Ноги черные от огня палящего. Плечи все смолою раскаленной залитые.

 

Тело узника бьется в последнем танце предсмертном, а подле него Царь стоит. И лицо у него неузнаваемо. Словно не Царь это вовсе, а сам Сатана, на землю спустившийся. Глаза красные из орбит вылезают. Рот в улыбке кривится да зубами скалит. Волосы длинные торчком торчат, борода топорщится. А в руках у Царя нож острый блестит.

 

– Ну что, государь, – Малюта его спрашивает. – Все сказал тебе изменник? Закончи муки его на этом свете. Чай, вину он на себя взял уже.

 

И сверкнул в руках царских нож хищный. И хлынула кровь темная из горла пленника. Тело его еще несколько раз дернулось да обвисло на цепях, как мешок с тряпьем.

 

Федька тяжело слюну сглотнул, тошноту подавляя. Волосы черные рукой пригладил. Кулаки сжал да улыбку добрую на лицо нацепил.

 

– Государь-батюшка! Там тебя думцы ужо заждалися. Изволишь ли подняться да совет держать? – Федька молвит.

 

– Позабыл я о совете думском, – Царь отвечает, нож окровавленный Малюте отдавая. – Спасибо тебе, Малюта! Хорошо ты свое дело знаешь. У тебя любой всю правду-матку скажет. Мастер ты на все руки.

 

И пошел Царь вверх по лестнице, напевая под нос да насвистывая. Сам же Басманов на Малюту взглянул недобро да вслед за Царем поплелся.

 

 

Вот и ночка мглистая на слободу спустилась. Все вокруг черным полотном заволокла. Так темно кругом, что хоть глаз коли. Даже на небушке звезды все померкли, а Месяц ясный за тучами грозовыми спрятался. Гром грянул вдалеке, и молния яркая небо надвое расколола.

 

Идет Федька коридорами темными и от грома небесного вздрагивает. Чудится ему в сем провидение. Перед глазами его дыба страшная да факелы на стенах, огнем играющие.

 

– Чур меня, – мелко он крестится. – Рано мне еще о смерти думать. Мое место при Царе нагретое. Не отдам я его Малюте чертовому.

 

 

Царь на перинах мягких отдыхает. Книжицу в руках держит да на образа в углу красном поглядывает. Только теперь святые мученики смотрят на него с улыбкою. Лица их смиренные благодатью божьей светятся.

 

– Ждешь ли меня, государюшко? – Федька в опочиваленку заходит. К царским полатям приближается да рясу монашескую скидывает. А под ней платье женское, жемчугами расшитое. Волосы черные по плечам белым мечутся. Губы алые улыбкой нежной манят.

 

– Иди ко мне, краса моя ненаглядная, – Царь Федьке улыбается да руки в стороны распахивает.

 

Федька покорно подле Царя ложится да в щеку целует.

 

– Фу, – нос тонкий Федька морщит да от Царя отстраняется. – Пахнешь, будто ты из чистилища прямиком вышел.

 

– То не адом пахнет, а делом богоугодным, – Царь улыбается. – Мне будто откровение снизошло, что дело мое правое. А супостаты да предатели теперича будут все как есть мне выкладывать.

 

– Никак Малюта твой тебе голову замудрил, – Федька губы дует. – Токмо с ним и общаешься. Про меня и вовсе позабыл.

 

– Малюта толк в своем деле знает, – Царь Федьку по волосам черным гладит. – Знаешь ли, как глаз шипит, когда в него шило раскаленное входит? Будто шкварки на сковороде. А ежели на кожу смолу раскаленную лить, то она вместе с ней на пол стекает.

 

Говорит сие Царь, а сам голову Федькину вниз тянет да рубаху на себе задирает. Федька в рот свой плоть царскую принял да почувствовал, как дрожит она в возбуждении. Только дрожь не от страсти к телу молодому да ладному, а от деяний темных, что Малюта в казематах творит.

 

Прихватил вдруг Царь вихры Федькины, платье красное на нем разорвал и ворвался в тело белое, так что Федька и охнуть не успел.

 

Царь над Федькой бьется, а у того от боли круги черные пред глазами прыгают. Федька кричит как не у памяти. Трепыхается под тяжестью тела царского. А Царь не унимается и шепчет ему горячо на ушко: