Текст книги "Пес государев"

Автор книги: Максимилиан Уваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

 

– Государюшко, ты бы ко мне прилег, – Федька ему говорит да по мягким перинам рукой бьет. – А уж я тебя по головушке поглажу да в лоб чистый поцелую. И вся хворь твоя пройдет.

 

– Не помогает мне ворожба твоя, Федя! – Царь на полати садится да в темноту испуганно вглядывается. – Не уходят они.

 

– Кто, батюшка? – Федька по сторонам озирается.

 

– Покойники! – Царь шепчет и на крик переходит. – Уйдите, окоянные! Не должны вы тут стоять! И проклятия мне слать не можете! Вы мертвые все! Я вас убил! Подите прочь!

 

– Государь, так ведь нету никого, – Федька боязливо оглядывается и Царя к себе прижимает. – Успокойся, батюшка!

 

– Вели, чтобы они замолкли! Чтобы звонить перестали! – Царь кричит и из рук его вырывается. – Сил больше нет терпеть трезвон ентот! Голова моя от него на части рвется!

 

– Тихо кругом, – Федька его по челу гладит. – Ночь на дворе.

 

– Погляди, – Царь на Федьку глаза красные поднимает да перстом себе на лоб указывает. – Видишь трещинку? Из нее кровушка моя вытекает. Все глаза мои ею залиты. Все будто в пелене красной видится!

 

 

Так в ночах безумных и лето прошло. Царь от бессонных бдений высох весь. Волосы на голове почти все вылезли. Глаза в черных колодцах потонули. Как Федька над ним не бьется, а лучше Царю не становится.

 

Как-то позвал Царь Федьку к себе да с ним одним в хоромах своих закрылся.

 

– Дело у меня к тебе, Федя, важное, государственное, – Царь ему говорит. – Бери-ка ты сотни две служивых моих да в Москву поезжай. Отвезть грамоту надобно о лишении сана Филиппа, да сюда его привези на суд мой!

 

Федька Царю поклонился и хотел было идти приказ исполнять, но Царь его остановил:

 

– К Малюте зайди перед отъездом да подарочек у него забери. Передай его Филиппу. Скажи, что от меня.

 

 

Дорога вся в колдобинах да ухабинах. Ноги конские разъезжаются. Из хляби небесной дождь проливается. Точно как в день тот, когда Федька обоз с Филиппом Колычевым встретил. Запомнил Федор слова обидные, что игумен Соловецкий сказал. Вот и конец пришел врагу ненавистному!

 

В храме служба идет. Митрополит в Царем подаренном облачении на кафедре стоит, о посох оперевшись. Посреди молебна двери церковные распахнулись, и в них, расталкивая молящихся, толпа опричников в черных рясах вошла. Во главе – красавец статный, с мешком в руках.

 

– Здравствуй, Владыко, – Басманов митрополиту клонится. – Пришел я к тебе с подарочком от государя нашего, – Федька к ногам Филиппа сверток смердящий кидает.

 

Служки с поклоном мешок тот митрополиту подали. Владыко внутрь заглянул, и глаза его слезами налились. Достал он из сумы голову мертвую племянника своего, Ивана Колычева. Поцеловал Филипп лоб, тленом тронутый, да закрыл рукою глаза мертвые.

 

– А теперича ты пленник Царский! – Федька громко кричит и кивает опричникам коротко.

 

Те к Филиппу подлетели. Сорвали облачение, одев в оборванную рясу монашескую, посох отобрали да в колодки тяжелые заковали. Митрополит не противился разбойникам. Лишь смотрел на них глазами, слез и печали полными. И те слезы не по своим грядущим страданиям были. А по смерти страшной любимого племянника.

 

 

Едет телега по дороге, от дождей раскисшей. Колеса скрипом на душу тоску смертную наводят. В телеге, в кандалы закованный, в простой одеже, низложенный митрополит дремлет. Супротив него Басманов сидит да улыбается победно. Очнулся Филипп от дремы да на пленителя своего посмотрел. А из глаз Владыки такой свет полился, что у Федьки сердце в груди остановилось.

 

– Что так глядишь на меня, Владыко? – Федька у Филиппа спрашивает да глаза прячет. – Али видишь чего?

 

– Вижу я темноту кромешную, – Филипп отвечает. – Как же ты сумел свою душу чистую так испоганить? Грязью заплевать так, что не отмыть, не отмолить ее.

 

– Любой грех отмолить можно, – Федька говорит, а сам плечами от страха поводит. Больно жуткие вещи ему глаголет царев пленник.

 

– Тобою содеянное отмолить жизни не хватит, – Филипп отвечает и бросает свой взор светлый на отряд опричников черных, возле телеги едущих.

 

– Так я церкви денег жертвую. Пущай там и отмаливают, – Федька супится.

 

– Глуп ты, Федор Басманов, – Филипп вздыхает. – За других молись. Так и твоя душа чище станет. А дар ты свой божий растерял. Проиграл его в борьбе никчемной.

 

– Какой это дар? – Федька ближе к пленнику своему наклоняется.

 

– Дар души человеческие исцелять, – Филипп отвечает и в глаза Федькины глядит. – Променял его на дело гнусное. А ведь мог Царя излечить. А ты в погоне за властью его слабостям потакать стал.

 

– Зато теперича я при Царе нахожусь, а тебя судить везут, – Федор усмехается.

 

– И в чем сила твоя, Федор Басманов? – Филипп улыбается смиренно. – Долго ли ты при власти еще будешь? А коли тебя ее лишат, что от тебя останется? Только слава худая. Царев палач да полюбовник. У меня вот сейчас нету власти, но я слабее от этого не стал. Ибо сила моя при мне осталась.

 

– И что за сила такая при тебе, Владыко? – Федор с надеждою спрашивает.

 

– Со мною любовь осталась. В ней и сила моя, – Филипп говорит и снова глаза свои прикрывает.

 

========== Глава 27 ==========

 

Чудно́, как время летит. Вроде только осень плодоносила. Деревья золотом осыпала. Землю дождем поливала. А тут уже зима снегом первым дороги покрыла. И летают снежинки за окном, словно бабочки, ветром испуганные.

 

– Федя, что же ты все у окна сидишь? – воевода со старшим внуком играется, а малого на руках качает. – Аль не слыхал, что при дворе деется?

 

– Не слыхал, – Федька вздыхает и снова в окно взор устремляет.

 

– Царь лютует страшно. Плаха на дворе от крови не просыхает. Давеча Хлебородова казнил. А ведь он с самого истока в опричнине стоял. Да донес кто-то, что он якобы Царю смерти спьяну пожелал, вот его головы-то и лишили. Малюта из своего подземелья не вылазит. Поди уже все ножи затупились. И еще, Федя… – воевода мало́го в колыбель кладет да к Федьке поближе пододвигается. – Во дворце племянник Скуратовский появился. Богдан Бельский. Так поговаривают, что Царь его обхаживает.

 

– Пущай обхаживает, тятя, – Федька рукой машет.

 

– Надень самое красивое платье. Да к Царю иди! – отец кулаком по столу стукает. И тут же из колыбели плач звонкий детский раздается.

 

– Тише, тятя… – Федька к люльке детской подходит и сына на руки берет.

 

– Федя, – воевода шепчет. – Да ты Богдана того краше. И потом кажут, что он умом не блещет. Пойми, Федя, мы все по краю ходим! И помощью нам, Басмановым, твоя власть над Царем всегда была. Ежели ее не станет… Так что сходи к Царю. Не дай роду нашему на плахе погибнуть!

 

Ушел отец, а Федька сына на руках качает и на снег за окном смотрит. А перед глазами его картинки радостные.

 

Вот он на санках самодельных с горки едет. Снег в лицо его брызжет. Валенки да шапка им набиты. Ветер в ушах свистит. Санки под ним на сугробах подпрыгивают, а ему весело. И радость на душе такая щемящая, что криком от нее кричать хочется.

 

А вот лето. Вокруг поле пшеницей спелой колосится, будто золотом залито. Солнце жаркое с неба печет нещадно. Стрекот кузнечиков стоит, аж уши закладывает. Он с отцом на дороге, что меж полей за горизонт тянется. Отец молодой, с бородою пшеничной, улыбается, глядя, как Федька на коня взбирается.

 

– Ты, сынок, за удила-то крепше держись! И пяточками коня под бока. А ну-ка… Ге-е-ей!

 

И конь вороной несет Федьку по дороге. Тот сначала пужается, а потом полной грудью запах сладкий летний вдыхает и кричит что есть мочи:

 

– Эге-ге-е-ей!

 

И такая свобода в воздухе витает. Вокруг раздолье широкое и привольное. Ветер в ушах шумит и сердце в груди скачет в такт цокоту лошадиному.

 

Вот и осень. Федька только с отцом с первой своей битвы возвратился. В баньке натоплено знатно. Они из парилки жаркой в предбанник выходят и кваском хреновым холодным из бочки угощаются. И тот квас бьет сильнее, чем любое вино. От жара банного да от квасу ядреного такая нега разливается, будто и тело, и душа растаяли да в том предбаннике на лавке лужицей талой разлились.

 

– Когда же я все это потерял? – Федька у сына спящего спрашивает. – Когда душу мою радость, свобода и покой оставили? Когда я из стрельца бравого да смелого в палача да распутника превратился? Спи, Ванюшка! Спи, солнышко мое ясное! Расти, сынок, смелым да сильным. А как вырастешь, молись за душу мою, кою я дьяволу по глупости продал. Да за властью не гонись! Живи, сынок, честно да по правилам и не поминай лихом отца своего пропащего!

 

 

В палатах огроменных народу много набилось. Воеводы опричные, сотники, бояре да князья, ко двору приближенные. Государь сидит на троне костяном. В тусклом свете факелов, его лицо черным кажется, как одежды монашечьи. Глаза кровью налиты. Губы в тонку полосу изломаны. По праву руку от него новый фаворит стоит. Лицом сладок да приторен, как мед засахаренный. Лохмы льняные по дорогому камзолу раскиданы. А в глазах голубых пустота ледяная, словно в проруби в крещение.

 

Супротив трона стоит Филипп в рубахе серой простой. Руки и ноги его кандалами тяжелыми скованны. Владыко смотрит взглядом светлым на людей вокруг. А те – словно стая собак гончих, что жертву свою в ловушку загнали. Дышат тяжело. Глаза злобой горят, а из пастей открытых языки висят ядовитые.

 

– Что скажешь напоследок, Филипп Колычев? – Царь хрипло к узнику обращается.

 

Тот на Царя оборачивается и смело и легко вперед идет, будто нет на ногах и руках его оков тяжелых.

 

– Я молиться за тебя стану, государь! На том или на этом свете. Буду просить господа очистить твою душу от скверны, что заполонила тебя до краев. Только одного меня мало, чтобы отмолить все твои прегрешения!

 

– Издеваешься надо мною, юродствуешь? – Царь с трона вскакивает.

 

– Погоди, государь, – Федька за его спиной появляется, как черт из табакерки выпрыгивает. – Пущай молится! Его-то молитвы все быстрее до Бога дойдут! Глядишь, и тебе легше станет!

 

– И то верно, – Царь разом успокаивается да на трон обратно садится. – Молись, Филипп! Посему велю я отбыть тебе в Тверской Отрочь монастырь на вечное поселение.

 

Федька вздохнул с облегчением и на Филиппа взглянул. Тот улыбнулся ему одними глазами, будто окутал светом чистым и спокойным.

 

На том суд и закончился. Филиппа в сани кинули да, накрыв овчиной прокисшей, увезли в монастырь дальний.

 

 

Федька по лестнице дворцовой идет да шапку в руках расправляет.

 

 – Эй! Басманов! – его Богдан окликает. – Ты пошто решил советы Царю давать? Али совсем страх растерял?

 

– Да коли рядом с ним нет того умного, кто ему подскажет, почему не посоветовать? – Федька усмехается.

 

Прикусил Богдан губы пухлые да так наверху лесенки и остался. А Федька шапку на голову напялил, тулуп овчинный кушаком подпоясал да вышел из ворот дворцовых на воздух свежий, морозный.

 

Едет он на коне по улицам узким и вдыхает тот воздух полной грудью. Солнце, в снежных россыпях отражаясь, ему глаза слепит. И бежит по его щеке слеза одинокая. Не то от мороза крепкого да солнца яркого. Не то от тоски глубокой, что душу, словно льдом, сковала.

 

========== Глава 28 ==========

 

Зимой все чувства обостряются. Бьются они, словно ветки голые деревьев, да сердце колют. У кого любовь в душе, тому раны те сладки. А у кого раскаяние – сердце кровью обливается.

 

Вот уже третьи сутки мечется Федька в бреду горячечном. Бьется его тело, огнем объятое, на перинах душных. Из горла хрипы раздаются да мычание несвязное:

 

– Грешен… Господи… Убей лучше… Не могу терпеть боле…

 

Варвара вокруг него голубкой вьется. Отвары да снадобья ему в рот заливает. Рубахи, от пота мокрые, меняет. Подушки мягкие под голову кладет.

 

На четвертый день Федька глаза открыл. Огляделся вокруг, рукой по лицу, щетиной черной заросшему, провел да вздохнул тяжко.

 

– Слава Богу! Очнулся! – Варвара воскликнула и бросилась слуг звать, чтобы они постель сменили да воды нагрели для омовения. А Федька с трудом на полатях сел да глаза устало прикрыл.

 

– Зачем, Господи? Почему не забрал меня? Или ты мне шанс даешь, душу свою спасти? Так нет такой молитвы, чтобы грехи мои замолилися.

 

 

А наутро в ворота гонец стучится. Кричит на всю улицу:

 

– Федора Басманова к государю!

 

Федька с полатей поднялся с трудом великим и к двери пошел.

 

– Куды ты, Феденька? Слаб ты совсем. Скажися больным, – Варвара мужа за рукав рубахи хватает.

 

– Не могу я государю отказывать. По зову его надоть хоть из могилы встать. Иначе опала уготована, – Федька ей отвечает. – Пусть одежу мне принесут. Я к Царю еду.

 

– Какую несть-то? – Варвара головой качает. – Праздничную?

 

– Неси черную, опричную, – Федька говорит, порты надевая.

 

 

Конь вороной домчал его до дворца в одночасье. Встал как вкопанный возле лестницы высокой, дожидаясь, пока седок его спешится. Федька с трудом на землю спустился. Проседает и колышется она под ним, словно болото зыбкое. Ветер под тулуп овчинный лезет. Пальцами тонкими ледяными кожу дерет. Федька плечами от холода повел да, покачиваясь, в Царевы полати поднялся.

 

– Пришел? – Царь спрашивает, головы, от бумаг не поднимая.

 

– Как могу я ослушаться своего хозяина? – хрипло ему Федька отвечает.

 

– Вот и правильно, Федя! Ты, как пес мой верный, по первому зову прибежал, – Царь глаза на Федьку поднимает и супится недовольно. – Ты что-то, Федя, на покойника похожий. Али просто не рад своего государя видеть?

 

– Рад, государь, – Федька отвечает и тяжело на лавку усаживается. – Занемог на днях.

 

– Так, слушай меня внимательно, – Царь глаза щурит и голос понижает. – Помнишь ли Филиппа, Колычева? Того, что в монастыре гнить должен?

 

– Помню, – Федька коротко головой кивает, и сердце его больно в груди дрожит.

 

– Так вот. Сослали, стало быть, мы его в ссылку вечную. Чтобы наказать за измену и дабы предать его имя забвению. А к нему в монастырь паломники толпами повадились. В святого молва народная его превратила. Говорят, лечит он и тела, и души людские, – Царь чарку серебряную берет и со злости ее в руках сминает. – Так вот, дело у меня к тебе, Федя. Тайное. Надо бы помочь Филиппу к Господу ближе стать. Настолько ближе, чтобы больше не к кому хаживать было.

 

Услышав это, Федька с лавки подскочил. Голова его огнем вспыхнула. Сердце в груди замерло. Покачнулся он, рукою за угол стола ухватился, но не удержавшись, рухнул на пол как подкошенный.

 

Очнулся он, на лавке лежа. Над ним лекарь царский склонился. Руку его над тазом держит. А из раны резаной в тот таз кровь черная льется. Федька голову от того отвернул да в сторону поглядел. А там, у окна светлого, фигура черная, сгорбленная. Глаза, кровью налитые. Нос крючком вниз смотрит. Губы в тонкую линию сжались, а на голове плешивой венок из волос редких топорщится.

 

– Ладно, – Царь тихо говорит да на Федьку косо смотрит. – Малюте надобно то дело поручить. А ты, Феденька, видать, слаб для ентого.

 

 

И снова комнаты душные и ночи бессонные. Федька будто в аду живет. Ни есть, ни спать не может. Голова, как нарыв гнойный, дергается. Нервы – словно нити натянутые. Ночами Федька то по комнате взад-вперед мечется, то на перинах мягких без сна томится. Лишь под утро иногда забывается.

 

До Рождества уж меньше месяца осталось. Болезнь прочь ушла, а тяжесть в душе грузом тяжким так и осталась. Лежит Федька ночью да в потолок таращится. На плече у него жена спит. В колыбельке сын маленький посапывает. А ему неймется. Осторожно, чтобы жену не будить, поднялся он с полатей да к оконцу подошел. А за окном небо темное, звездами усыпанное. Землю свет Луны яркий освещает. Снег под ним блестит, словно золотом сусальным покрытый. Смотрит Федька на лик лунный и видит он в нем лицо доброе, с глазами светлыми. Филипп с неба ему улыбается, и голос его тихий прямо в душу Федьке льется.

 

– Я прощаю тебя…

 

– Нельзя мне того простить, что я с тобою сделал, – Федька Филиппу отвечает. – Сколько бы ты меня ни прощал, сам себе того не забуду.

 

– Душа твоя прозрела, Федор, раз за собой вину чуешь, – Филипп тихо молвит.

 

– Скажи мне, Владыко, могу ли я еще душу свою спасти? – Федька с надеждой на Луну смотрит.

 

– Душу свою любви открой. Жизнью своей жизнь другого защити. Молись за души заблудшие, – Филипп молвит и, отвернувшись, медленно по звездному небу идет.

 

Обернулся он к Федору, улыбнулся и исчез, будто его и не было.

 

– С кем ты там говоришь, Феденька? – жена голову с подушки поднимает и испуганно на мужа смотрит.

 

– С Богом, – Федька улыбается и Луне чистой рукою машет.

 

========== Глава 29 ==========

 

Уж несколько месяцев Царь Федора к себе не требует. А тот все честно службу несет. В Царской страже в дозоры ходит. Вечерами сыновей уму-разуму учит. Праздники с отцом да братом проводит, кровушку молодецкую разгоняет, охоту снаряжает на птицу да зверя мелкого.

 

Возмужал за то время Федор. Бородку окладистую отрастил. Сгинула красота девичья, а на смену ей мужская проявилась. Да не хуже прежней!

 

 

Осень нынче рано настала. Деревья золотом усыпала да цветы медом наполнила. Едет Федор по степи широкой и вдыхает аромат сладкий. Конь под ним гарцует, а тушки зайцев да тетеревов, к седлу притороченные, словно танец веселый танцуют. Хорошо поохотились. Только тяжко у Федора на душе. Чует сердце беду неминучую.

 

Остановились они передохнуть да коней напоить. Разожгли костер да тетерева в углях запекли. После ужина сытного улеглись на траву высокую подле речки быстрой. Федор в небо темнеющее смотрит, глаза черные на лучики последние теплые щурит да травинку грызет.

 

– Что при дворе нынче деется? – у отца спрашивает.

 

– Обезумел совсем государь. Всюду ему заговоры да смуты мерещутся, – воевода вздыхает. – Ужо и к своим, опричным, нету доверия. А как царица-матушка померла, так он удумал смотрины устраивать. А бояре да князья и рады стараться. Разоденут дочерей своих да к Царю ведут. А тот на девок налюбуется да самую ладную из них в опочивальню тянет.

 

– А как же Богдан? – Федор ухмыляется. – Ужели чина высокого не заслужил, Царя ублажая?

 

– Не чета он тебе, Федя, – воевода грустно улыбается. – Ни умом, ни красотой не блещет. Али в играх любовных не горяч. Так и служил при дворе незаметно. Давеча в рынды Царь его захотел. Теперича ходит Богдан разодетый, как петух, весной токующий, а толку от него нет.

 

– Ну, меня Царь не хватается, и то ужо хорошо, – Федор вздыхает да травинку выплевывает.

 

 

Будто сам и сглазил себя Федор. Ровно через десятину после беседы той застучал в его ворота гонец царский:

 

– Федора Басманова к государю!

 

Заседание думское было срочно Царем созвано. Понаехали бояре да князья опричные со всех концов. Воеводы скромно в уголке сидят. Сотники двери подпирают.

 

– Собрал я вас, други мои верные, чтобы волю свою изъявить! – Царь с трона громко глаголит да на собрание глаза красные пучит. – Заговор у нас под носом тлеет. Словно хворост влажный. Кабы пламенем не полыхнуло. Стало быть, надоть нам сей костер назревающий затушить! Кровью супостатов да изменников, кои в Новгороде засели. Посему сбираю я войско опричное для подавления мятежа того. Сам его возглавлю и поведу к стенам Новгородским. Не оставим камень на камне от града того! И не пожалеем вражин да злодеев!

 

– Государь, – Федор Басманов со скамьи поднимается да на средину зала выходит. – Дозволь молвить?

 

– И кто у нас такой смелый? – Царь щурится.

 

– Федор Басманов. Аль забыл меня? – Федька отвечает.

 

– Федя? Не признал... – Царь хмурится. – Говори, про что думаешь.

 

– А мыслю я, государь, что нету у нас причины Новгород разорять, – Федька говорит, и в зале тишина воцаряется, как на погосте монастырском. Только огонь в факелах трещит да Царь тяжело на Федора дышит. – Ты вспомни. Сколько за год в казну царскую купцы новгородские злата приносят? Пошто же курицу, что яйца драгоценные несет, под топор пущать?

 

– Ты… – Царь от злости запинается, но в руки себя берет да Федору молвит: – Ты, Басманов, опосля сбора ко мне зайди. Мы с тобой с глазу на глаз потолкуем.

 

Федька на место сел, а зал ожил да зашелестел шепотом испуганным:

 

– Пес-то государев на хозяина свого зубы оскалил!

 

– Царь ему быстро хвост-то оттяпает по самую голову!

 

– Ему бы сейчас не тявкать, а руки хозяйские лизать!

 

 

Как закончилось собрание, Федор в царские покои отправился, как было велено. Остановился он у дверей знакомых, припомнил, как сюда в женской одеже хаживал, и замутило его от воспоминаний этих. Прислушался он к себе. Нет… Нету страха в душе его. Только предчувствие дурное в груди змеей свернулось да шевелится внутри скользко.

 

– Звал, государь? – Федька дверь отворяет и в опочивальню знакомую входит.

 

– Звал, Федя, – Царь с лавки встает да к нему приближается. – Изменился ты, Федя, – дышит он смрадно в лицо Басманову. Глаза огнем красным посверкивают, на голове плешивой пятна темные, во рту зубы гнилые да черные. – Вот только не знаю я, как с тобою теперича поступить.

 

– Пошли ты меня, государь, воевать за Русь нашу, как прежде, – Федор отвечает, смело в глаза Царю глянув. – Засиделся я при дворе. Задыхаюсь я тута. Дозволь мне лучше долг свой исполнять да ворогов бить.

 

– А иди… – Царь вдруг рукою ему машет. – Не держу я тебя боле. Дам я тебе войско опричное. В Астрахань пойдешь и Гирея отвадишь.

 

 

Хорошо да удало Федору служится. Рубится он с врагами басурманскими, ни сил, ни живота не жалея. Бок о бок с ним отец да брат бьются. Завидя красавца черноволосого, супостаты со страху разбегаются. Тело его ранами боевыми покрылось, ищет Федор смерти в бою, а та его гладит да стороной обходит.

 

А ночами темными уходит Федор в степь привольную да, глядя в небо звездное, Богу молится. Оплакивает душа его тех, кого он сам умертвил. Просит он у Господа не прощения, а покаяния за грехи свои.

 

– Ох и дела творятся нонче, Федя, – отец к нему на привале подсаживается. – Филиппа Малюта удушил. Пимена убили за предательство. Вяземский Афанасий под пытками богу душу отдал за то, что архиепископа Новгородского предупредить хотел. Город весь разграблен. Царь собственноручно суд вершит. Всю знать вырезал. Родичей их кого пожег, кого в реке потопил. Ни баб, ни детей не жалеет. Сейчас на Пермь сбирается. И там ему заговор мерещится. Я вот чего боюсь, Федя, – воевода сыну на ухо шепчет. – Как бы и нас всех в острог не посадили. Уж лучше тут на войне в бою честном сгинуть, чем в казематах от пыток гнить.

 

– Смирись, тятя, – Федор спокойно отцу отвечает. – На все воля божья!

 

========== Глава 30 ==========

 

А рассвет уже недалече. В рощице за ручьем птицы ранние запели. Вот и первые лучи Солнышка летнего из-за края земли завиднелись. Показало Солнце макушку и, как ребенок малый, с любопытством в окошко глядит. Спят воины уставшие на полу в избенке на привале да сны сладкие созерцают. Кто жену-красавицу видит, кто соседку, девицу красную. А кто еще не нашел любви своей, смотрит сны о денечках вольных, в родном доме проведенных.

 

Дверь в избу распахнулась, и вошел в нее сотник опричный в одеждах черных.

 

– Басмановых к Царю велено доставить, – кричит громко и на спящих солдат смотрит, пытаясь глазами Царева любимца отыскать.

 

Федор сам с полу поднялся навстречу судьбе неминучей да отца с братом растолкал. Отобрали у них все оружие, одели в рубахи черные да на коней посадили.

 

Едет Федор по полям привольным, солнечным светом залитым. Слушает он песни птиц веселые, а на душе его ночь темная. И нет той ночи ни конца ни края.

 

– Вот и все, – отец рядом с ним вздыхает. – Кончилося наше времечко.

 

– Не печалься, тятя, – Федор ему отвечает да по плечу хлопает. – На то воля божья. Смирись и прими ее с достоинством.

 

– Ты же знаешь, что нас в слободе ждет? – воевода у него спрашивает.

 

– Знаю, тятя, но нет страха в душе моей. Лишь печаль сердце мое гложет, – Федор в небо синее смотрит и комок горький сглатывает. – Не на то я жизнь свою потратил. Не те цели в ней проставил. За те ошибки и кару получу.

 

– А мы с Петькой пошто заслужили это? – отец нахмурится.

 

– Ваша опала – это мое наказание. Нет ни в чем вашего прегрешения. Токмо моя вина в ентом, – Федр отвечает и голову вниз опускает.

 

 

В слободу уж за полночь добрались. Всех троих Басмановых грубо с лошадей постаскивали да в заднюю дворцовую дверь провели.

 

Коридоры темные знакомые. Лестница крутая. Стены слизью, как кровью, залитые. Знает Федор, что не к государю их ведут. В казематы пыточные, в царствие Малюты Скуратова.

 

Развели их по коморам темным да двери на ключи заперли. Сидит Федор на охапке сена, взгляд в стены каменные уперев. А вокруг темень непроглядная. Руки вытянутой не видно. И закрутились у него перед глазами картины черные.

 

Вот он молодой да красивый перед Царем пляшет. Каблучки звонкие по полу дробь бьют. А Иван его глазами буравит да улыбается. А вот опочивальня государева. Царь на Федьке огнем страсти пышет. Чресла его крепкие в тело молодое бьются. А вот прорубь черная и лед вокруг кровью залит. В руках у Федьки голова отрубленная, еще теплая. Глаза на Федьку взирают с ненавистью.

 

И пошли сменяться картины быстрые. То игрища царские, то руки, в крови испачканные.

 

– Господи! – Федор застонал. – Прости его! Верни ему спокойствие. Избавь от бесов, что душу его захватили! – и зашелся он в рыданиях, по полу каменному катаясь.

 

 

Так день проходит. За ним и второй, и третий. Федор сутки по кормежкам считает. Вот дверь отворяется, и воды кружку да кусок хлеба охранник ему протягивает. Значит, день новый начался. Или старый закончился. На пятый день засовы тяжелые лязгнули, и охранник гаркнул в темноту громко:

 

– Поднимайся! Тебя Царь на допрос ожидает!

 

Провели Федора ходами знакомыми да в палаты, где он часто бывал на собраниях думских. Народу немного набралось. Несколько воевод по службе опричной знакомых да бояр, к Царю приближенных. На троне костяном сам государь Иван Васильевич восседает. Подле него Богдан Бельский стоит, а за троном Малюта Скуратов лыбится. Оба довольно на Федора поглядывают.

 

– Из доноса Петра Волынца известно мне стало, – Царь без обиняков начинает, – что ты, Федор, с отцом своим, воеводой Алексеем Басмановым, да братом Петром в сговоре были с предателями Новгородскими. Ведали вы об измене архиепископа Пимена, что с боярами готовил переход Новгорода и Пскова под власть супостата кровного короля польского Сигизмунда Августа. Признаешь ли ты, Федор Басманов, вину свою?

 

– Нет, – Федор головой качает и смело в глаза Царю смотрит. – Я всегда был верным псом государевым. Хоть и не все мне в делах твоих по душе было.

 

– Так ведь ты супротив меня выступил! – Царь хмурится. – Нешто это твоей измены не доказывает?

 

– Я сказал о том, что думалось. Но предательства никогда не чинил, – Федор твердо отвечает, гордо голову вскинув.

 

– А вот отец твой другое толкует, – Малюта из тени трона выходит. – Он и брат твой покойный, Петр, вину признали да покаялись.

 

– Петька… – Федор на колени падает да голову руками обхватывает. – За что ж вы душу-то невинную загубили?

 

– А ты сознайся, Федя, в измене своей, – Царь ласково ему говорит и кривится улыбкою гнилой. – Зачем зря страдания на себя принимать?

 

– Во многих грехах я повинен, но не в предательстве! – Федька на ноги встает и рукавом глаза утирает.

 

– Привести старуху! – Царь два раза в ладоши хлопает.

 

Двери тяжелые распахнулись, и вошла в них ведьма в обносках драных. Космы седые кровью залиты, а вместо глаз белых дыры пустые зияют.

 

– А скажи-ка нам, старая, зачем к тебе Федор Басманов хаживал? – Малюта ее спрашивает. Та всем телом дрогнула и прерывисто зашептала:

 

– Приходил за зельем любовным. Говорил, что государя приворожить хочет.

 

– Ну! – Царь грозно выкрикнул. – Признаешься в том, что хотел меня опоить?