Текст книги "Раиса Немчинская"

Автор книги: Максимилиан Немчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Тогда трудно было добиться разрешения связать трико для работы. Но еще тяжелее было дождаться его изготовления. Собственных трикотажных мастерских при цирке долгое время не существовало. Поэтому костюмы для Немчинской вязала А. М. Соколова, о которой я уже писал. Их заказывали в Большом театре или же в прекрасных мастерских Ленинградского театра оперы и балета имени С. М. Кирова. Но и там в начале 60-х годов трико еще не умели вязать цельным. Было оно составное, нижняя и верхняя части купальника изготавливались отдельно, и, значит, надевать их приходилось одно на другое. А тут сразу же возникала еще одна проблема, извечное женское страдание о недостаточно тонкой талии и чрезмерно полных бедрах. Хотя мастерицы старались вязать насколько возможно тонко, в две, а то и в одну нитку из шелка или шерсти (ведь синтетической пряжи тогда не было и в помине), артистка при ее-то худобе постоянно мучилась тем, что трико ее полнит. Оттого-то первой ее покупкой в Париже и стало цельное с вязаными рукавами тончайшее, ослепительно белое нейлоновое трико. Даже мечта о модной шубке была принесена в жертву производственному костюму.

Гимнастка постоянно старалась украсить, улучшить свой номер и, не считаясь с деньгами, искала и покупала все мало-мальски пригодное для этого. Впрочем, искать и находить она умела не только в магазинах. Так, скажем, во время гастрольной поездки по Венгрии ей довелось увидеть номер, в котором обезьяны работали воздушный полет. Она тотчас обратила внимание на то, как ловко у обезьян получается влезание на трапецию после того, как они висят над ней, уцепившись ногами. Они сразу же брались руками за веревки и тут же садились на трапецию. Интерес артистки был не случаен и не бескорыстен. Ведь ей самой, чтобы сесть на трапецию после обрыва в подноски, приходилось браться руками за центр грифа, виснуть на подколенках, перехватить руки на ширину плеч, опустив ноги вниз, взять ими сильный швунг и на махе забросить ноги за трапецию, схватиться руками за веревки и, вытолкнув корпус вверх, наконец сесть. Увидев же, как ловко справляются с подъемом на трапецию обезьяны, гимнастка решила перенять их опыт.

Используя свои длинные руки, она научилась хвататься за веревки и, сильным рывком бросая ноги вверх, сразу же садиться на гриф. Получился эффектный, ранее не известный подъем на трапецию. Немчинская не стеснялась учиться. Упрямо добивалась намеченной цели. Результат хотя и заставлял себя подчас долго ждать, но почти всегда оборачивался ценной трюковой находкой.

Но в цирке даже из хороших трюков нередко получается неинтересный номер. Очень многое зависит от внешности, артистичности, культуры поведения исполнителя. Не менее важно и правильное распределение трюков в номере, верное их сопоставление. Гимнастка своей задачей поставила создание такой композиции, где один трюк безостановочно переходил бы в другой, более сложный, и все они складывались в единую комбинацию, развитие которой держало бы зрителей в постоянном напряжении. Занялась она репетициями и даже не задумалась о том, что такой подход к трюкам знаменовал новое течение в развитии воздушной гимнастики.

Конечно, достигла задуманного артистка не настолько быстро, как ей хотелось. Добиться слитности перехода от трюка к трюку трудно, но еще труднее было выкраивать время для регулярных репетиций среди постоянных поездок, зарубежных гастролей и выматывающих нервы, но таких обыденных цирковых травм.

Чужая жизнь всегда кажется людям устроенней, чем она есть. Для всех окружающих Немчинская постоянно была предметом зависти, примером редкой удачливости. Сама она в первую очередь способствовала распространению этой легенды. Появляясь где бы то ни было, артистка напускала на себя сияющий, радостный вид. Ее одежда всегда была элегантна. На традиционные вопросы про жизнь отвечала, что живет лучше всех. Окружающие давно привыкли, что выглядит Немчинская великолепно.

Это странно, но она никогда не собиралась долго работать в цирке. Воздушной гимнастикой, конечно, была увлечена, но она любила и книги, и общество, и театральные спектакли. Любила красиво одеваться, любила музыку, сокрушалась, что переломы руки вынудили оставить занятия на рояле. Хотела стать летчицей, училась водить грузовик, училась, как и многие, в университете марксизма-ленинизма, вела большую общественную работу. Много раз в своей жизни она собиралась оставить цирк. Но всякий раз судьба решала за нее иначе.

Сказать, что артистка любила свою работу, значило сильно упростить положение дел. Цирк вобрал в себя все ее привязанности и даже обеднил ее личную жизнь. Но ей постоянно казалось, что вне цирка, лишенная гимнастики, она потеряет себя, свою не то что женскую – человеческую значимость. Цирк становился не только ее любовью, но и ее проклятием. Немчинская понимала это и постоянно терзала себя мыслями о неполноценности, однобокости своего существования. Печальное занятие для человека на шестьдесят первом году жизни.

«21/Х – 72 г.

Дорогие дети!

В номере у меня нет телефона, звонить с междугородной – долго ждать, поэтому пишу.

Начали работать в воскресенье с утренника. В цирке окна не закрываются, так что вид у меня был плохой, вечером – лучше. Оркестр играет бог знает что. Здесь вообще-то холодно. Конечно, был и дождь и ветер. Номер в гостинице у меня без ванной, да я и не прошу менять, так как остальные номера жутко холодные. Никуда не хожу. Цирк выходной по понедельникам, и все зрелищные предприятия – тоже. В цирке даже телевизора нет. Как всегда, живу точно в ссылке, а приеду домой и опять хуже каторги. Работаю как вол, и ничего для души. Настоящего не было, жила будущим, а теперь что? Прошлым я жить не умею, а настоящее, где же оно?

Прошу сообщать мне все о вашей жизни – не молчать.

Целую.

Пишите».

Это письмо отправлено за неделю до того, как «Вечерний Новосибирск» вынес в заголовок рецензии на цирковую программу, оценку ее работы: «Всегда блистательна, воздушна!..»

«Феерической белой птицей она взлетает к куполу, – писала И. Захарова, – и замирает вдруг на рамке, очаровывая зрителей своей ослепительной белизной и грацией.

– Народная артистка республики, воздушная гимнастка Раиса Немчинская, – голос инспектора манежа звучит через всплеск аплодисментов. Зритель доволен высокой оценкой мастерства нашей примы советского цирка. Она удостоена звания народной артистки – первой и единственной среди всех воздушных гимнасток.

Ее искусство поражает филигранной отточенностью трюков. Друзья-артисты знают, как немилосердно требовательна к себе Раиса Максимилиановна: ничто не заставит ее пропустить утром гимнастику, а днем – святое репетиционное время. Иногда удивляются: зачем? Ведь, находясь в такой прекрасной форме, она всегда может уверенно работать с закрытыми глазами… Но попробуйте сказать ей об этом, если из всех своих выступлений за год она остается довольной лишь двумя-тремя».

Вот ведь как повернулась эта восторженная рецензия. Оказывается, даже подлинного удовольствия от работы Немчинская не испытывает. Принято считать, что творческая неудовлетворенность ведет к исканиям, к совершенству. Но в жизни, к сожалению, нужно уметь не только чего-то достигнуть. Легче жить тому, кто всегда доволен собой. Творчески счастливой гимнастку считали многие. Но это счастье тяжело ей давалось.

Вопреки бесконечным травмам, вопреки суровым условиям жизни и работы, вопреки запрету работать без лонжи, вопреки возрасту ухитрялась она быть «блистательной и воздушной».

Раиса Максимилиановна как гимнастка завоевала такой авторитет, что самые сложные трюки, ею исполняемые, перестали удивлять и коллег и руководство. Даже чуть ли не присказка у них появилась: «Кто это делает? Немчинская? Ну так что же вы хотите?!»

Хрупкая на вид женщина, она добивалась своего с завидным упорством и целеустремленностью. Если ей мешали, она не считалась ни с должностью, ни с возрастом, ни с регалиями своего противника. «Прекрасная артистка, – говорили о ней, – но характер ужасный».

Когда пытаешься осмыслить жизненный путь воздушной гимнастки Раисы Немчинской, то постепенно начинаешь понимать, что все интересное и значительное она совершила не благодаря, а вопреки чему-то. Цирковые годы ее были непрекращающимся сражением с неустройством личной жизни, быта, с травмами, без которых невозможно отрепетировать ни одного трюка, с вечными неполадками в аппаратах, с несправедливостью, наконец, с самой собой.

Подумаешь обо всем этом, и сразу начинает казаться, что была у нее и не жизнь вовсе, а сплошное подвижничество. Но ведь это неправда. Вернее, не вся правда. Любые тяготы не существенны, если движет человеком, их преодолевающим, определенная цель. А цель эта была.

Удачно отрепетированный трюк. Точно найденный переход. Новый, от сердца и от манежного образа идущий жест комплимента. Чуткий дирижер, акцентирующий каждое движение гимнастки. Яркие прожектора, особо рельефно высвечивающие фигуру. Ни с чем не сравнимая радость работы на высоте. Разве можно не учитывать всего этого, говоря о судьбе артистки? На бумаге приходится излагать события постепенно. Но в подлинной жизни все случается до неправдоподобия сразу. И, главное, каждая минута настолько заполнена работой, что даже некогда бывает разобраться в этом клубке страстей, в котором обычно живет и творит цирковой артист.

Так уж, верно, устроена цирковая жизнь, что смешное в ней, как и в представлениях цирка, соседствует с трагическим, а героическое часто становится обыденным. Правда, и будни на манеже с такой же легкостью могут обернуться катастрофой. Работа в цирке все равно что жизнь у подножия вулкана, где и земля плодородна, и постоянно ждешь извержения. А забудешь об опасности, тут-то она тебя и подстережет. Вот в этом вечном напряжении нервов, необходимости постоянного самоутверждения и заключена, вероятно, притягательная гипнотическая власть циркового искусства над артистами.

«Запорожский цирк, – вспоминала Раиса Максимилиановна о давнишнем происшествии с ней, – вернее, манеж его, располагался как бы в яме. Поднимали меня к аппарату тогда еще из главного прохода, униформистам приходилось бежать вверх, а блок, через который шла веревка с тросом от подъема, цеплялся в самом низу этой ямы за зрительские места. Перед началом номера я краем глаза заметила какую-то панику среди униформистов, но разбираться, в чем дело, было некогда. Я, уже надев плащ, шла к занавесу готовить зубник к вылету, они спешили в главный проход. Поднимали рывками, а в момент, когда я приготовилась взяться за кольца, неожиданно рвануло вниз. Такое бывало, когда не хватало людей и они, затормозив, не успевали перехватить веревку. Лечу я и думаю, что непременно, когда отработаю, напишу директору заявление, пусть обеспечит униформой.

Рывок был такой сильный, что прямо все внутренности перевернулись. Распахнула я плащ пошире, приготовилась снова взлететь к кольцам. Но, чувствую, лечу вниз. Начала я понимать, что заявление писать не придется. Нужно успеть придумать, каким образом упасть, чтобы меньше разбиться. Конечно, я не выпустила и не собиралась выпускать зубник изо рта, но уже понимала, что меня никто не держит.

Потом уж я узнала, что первый рывок произошел оттого, что соскочил съемный блок, закрепленный внизу, у манежа. Не было старшего униформиста, вот никто и не проверил крюк у блока. А когда блок сорвало и бросило на взбежавших наверх униформистов, те от неожиданности и выпустили веревку из рук.

Удивительно, как стремительно работает человеческая мысль в такие ответственные моменты. Чуть ли не вся жизнь проходит перед глазами. Конечно, я решила падать так, чтобы, только прикоснувшись ногами к манежу, сразу же идти на коленки и живот, как делают коверные в комических перекатах. Это сразу должно было сбить силу удара. Подумала я и о том, что нужно использовать накидку, которая все еще оставалась на мне. Решила, как упаду, закрыться ею. Утреннее представление, зачем же пугать детей.

Все так я и сделала. Одно я не учла: большой вес троса и веревки. Этот-то вес в момент, когда мои ноги коснулись манежа, а тело, как я и задумала, пошло вперед, вырвал у меня изо рта зубник. Я потеряла сознание. Наверное, был шок, потому что я даже спрашивала, какой сейчас год. Все хотела, чтобы мне подтвердили, что 1929 и тогда бы я уверилась, что вижу жуткий сон о том давнем падении…»

Зубы, вопреки всем прогнозам врачей, прижились. Но от зубных трюков необходимо было отказаться. Пришлось Немчинской вылетать, сидя на трапеции. Жонглировать и крутиться стала, вися в петле на шее. Словом, никаких существенных последствий для работы это падение не имело.

Впрочем, одно все-таки было: в техпаспорте появилась запись, обязующая ее делать обрыв со спины на лонже. Будто она по своей вине падала, а не униформисты выпустили веревку из рук! С 1949 года началось сражение Немчинской с Отделом техники безопасности.

Когда Немчинская впервые пришла в цирк, среди гимнастов даже работа с помощью размельченной канифоли, которой посыпают руки, чтобы они не скользили на реквизите, почиталась непрофессиональной. Трюки полагалось делать на «чистых» руках. Но постепенно получилось так, что после огосударствления всех цирков заботы о нормализации жизни и быта артистов распространены были и на безопасность их выступлений. Впервые в мировой практике цирковых мастеров стали заставлять пользоваться страховочными средствами. Цирк, безусловно, знал лонжи и раньше. Но испокон веков они были репетиционными. На лонжах отрабатывали трюки, добиваясь безукоризненной точности каждого движения. И вдруг эту скрытую технику, сокровенный этап овладения мастерством предложено было сделать достоянием зрителей. Профессионалы цирка приняли это, гуманное по сути своей, указание, крайне отрицательно. Выполнить его, казалось им, все равно что расписаться в несовершенстве своего искусства.

Несуразное это положение усугублялось тем, что иностранные гастролеры продолжали выступать, разумеется, без страховки, а зрители и рецензенты постоянно восторгались их бесстрашием. Так что противиться насаждению лонж были все основания.

Конечно, работа гимнастки рискованней, чем, скажем, у ткачихи. Но не более опаснее труда шахтера. Профессиональный риск остается всегда. Немчинская восстала против записи в техпаспорте о лонже и доказала свое право работать без нее. Она отстаивала романтическое своеобразие своего номера.

После долгих и нудных репетиций ей удалось добиться такой последовательности трюков, что комбинация на трапеции стала пластической песней, из которой нельзя было выкинуть движения и не следовало ничего прибавлять. Трюк переходил в трюк столь слитно, незаметно и естественно, что только глаз специалиста мог угадать их границы. Зрителям же была открыта танцевальная напевность движений, по-балетному выразительных, по-цирковому напряженных, рожденных и дышащих звучанием оркестра. Наметившуюся в искусстве советского цирка тенденцию к объединению трюков в завершенные комбинации артистка подняла до смыслового и образного значения.

Эмоциональная насыщенность, издавна отличавшая исполняемые ею трюки, долгое время воспринималась как ненужная экстравагантность. Может быть, такому взгляду способствовало недостаточное душевное обоснование чрезвычайно вычурных движений, а то и просто резкое их отличие от принятой в те годы спортивной манеры исполнения гимнастических трюков. Росло и крепло не только ее мастерство, с годами менялись и требования, предъявляемые к искусству цирка. Современный человек, много ездивший и много видевший, Раиса Максимилиановна, конечно же, стремилась отразить в доступной гимнастике форме весь ворох обуревавших ее чувств и мыслей. В полнозвучный пластический рисунок старалась она облечь жизнерадостность своего лирического восприятия мира. Начинать всегда трудно. Только спустя много лет ее попытку образного, почти драматургического прочтения трюковой комбинации повторили и расширили гимнаст В. В. Голиков, режиссер П. Н. Майстренко, а затем и ростовский спортивный тренер В. И. Левшин в своих воздушных композициях для цирка. Но, как ни своеобразна работа Виктора Владимировича, Петра Никитича и Владлена Ивановича, начало подобному подходу к гимнастическому трюку положила Раиса Немчинская. Это в ее номере воздушная гимнастика обернулась впервые своей неожиданной, неизведанной еще стороной.

Расширяя образные возможности трюка, артистка постоянно мучилась традиционностью, а для ее обостренного восприятия – просто допотопностью допинга. Хотелось ей иметь воздушный аппарат современных возможностей. К «Луне» в третий раз возвращаться она не желала. Впрочем, в год, когда была сфотографирована обратная сторона настоящей луны, пришлось снова крутиться на металлическом полумесяце в Лужниках.

Немчинская твердо решила, что должна придумать такой аппарат, какого в цирке еще не было, создать трюк, не исполнявшийся до нее никем и никогда. А все, что Немчинская задумывала, она претворяла в жизнь неукоснительно.

Конечно, и этот аппарат дался ей непросто. Так получилось, что артистка ездила из одной заграничной гастроли в другую, а ее заявление с просьбой разрешить изготовление новой аппаратуры, обрастая резолюциями, кочевало с одного руководящего стола на другой, пока не появилась резолюция самого управляющего Союзгосцирком Ф. Г. Бардиана. В Центральной студии циркового искусства конструкторского бюро не было, поэтому инженеров пришлось искать на стороне. Пока разыскали конструктора, пока делали чертежи и расчеты, прошел почти год.

Наученная горьким опытом со своей сольной «Луной», Немчинская, подписывая чертежи аппарата, сделала оговорку: ее устраивает внешний вид аппарата, но не материалы. Словно в воду глядела: при первом же опробовании изготовленной конструкции прогнулся штамберт. При втором выяснилось, что основной поворотный механизм изготовили из некачественной стали. Крутится гимнастка, а металлическая стружка ей в глаза летит. Не выдержала, стала ругаться: «Раньше люди в космос полетят, чем мне сделают нормальный аппарат!» Только она это проговорила, слышит – кричат: «Немчинская, скорее идите слушать радио, человек в космос полетел!» Было это двенадцатого апреля 1961-го, третий год билась она над созданием аппарата.

Выяснилось, что намечена поездка в Японию. Разумеется, артистка загорелась мечтой начать гастроли там на новом аппарате. Лопинг срочно отправили на завод в переделку. Как и любая спешка, и эта окончилась плохо. На заводе ошиблись, поставили не те подшипники, и когда, уже во Владивостоке, где формировалась японская программа, началась работа на новом лопинге, то в одно из первых представлений во время вращения он вообще застрял. Заели подшипники, и гимнастка осталась висеть ногами кверху. Хорошо еще, что в подобной ситуации она не растерялась, крикнула, чтобы распустили блоки. Так и сделали: растяжки ослабли и лопинг вместе со штамбертом повернулся на подвесных тросах. Гимнастка слезла, не отработав финала. «Что ж ты, – распекал Немчинскую Бардиан, – вместо нового аппарата привезла металлолом?!» Пришлось ехать в Японию со старым. Но и новый лопинг потащила артистка за собой на гастроли. Уж очень трудно дался ей аппарат, боялась оставить его без присмотра во Владивостоке. Только через полгода удалось добиться разрешения на переделку. Все эти дополнительные заботы снова легли на артистку уже в Челябинске, куда она с коллективом Э. Т. Кио приехала на гастроли.

Почти полгода ушло на поездку, на отпуск, на то, чтобы вновь добиться от Главка денег для доработки допинга. Правильнее было бы доказать необходимость изготовления его заново с учетом всех выявленных ошибок, но об этом нечего было и мечтать. Получила Немчинская разрешение на ремонт, и то обрадовалась. Снова слесари начали колдовать над аппаратом. После московских и харьковских за дело взялись уральские умельцы.

В Челябинске коллектив Кио, с которым Немчинская ездила в Японию, работал три месяца, и все это время чувствовала себя гимнастка отвратительно: сильно болели суставы. И пожаловаться было некому – все в ответ вздыхали: «А кому хорошо? После Японии, да сразу в такие морозы!» Необходимо было работать, репетировать, контролировать работу слесарей, готовиться к очередному заседанию партбюро, успеть на творческую встречу со школьниками… Любимая работа забирала все время, на недомогания его уже не оставалось. Гимнастку вела мечта отработать наконец на новом аппарате. В следующем городе, Минске, начала прямо на нем.

Новый лопинг ее, сверкающая хромировкой арка из труб, в одной только точке соединенная со штамбертом, своими удлиненными пропорциями подчеркивала хрупкость женской фигуры. Поэтому уже начало трюка воспринималось победной устремленностью к полету. Точными, сильными движениями тела гимнастка энергично раскачивала металлические качели. С каждым качем все выше и выше взмывала она. И вот, наконец, летя спиной вперед, совершала первый полный переворот вокруг штамберта. Второй, третий, четвертый раз описывало ее тело широкие круги в меняющемся цвете серпантина прожекторов. И вдруг изменив направление полета, начала кружиться лицом вперед. Буквально тут же ставила она лопинг ребром к плоскости движения и, боком взлетев на нем к куполу, зависнув вниз головой, закручивалась в бесчисленных пируэтах; и, словно всего этого было еще недостаточно, продолжая вращения вокруг оси, снова шла в стремительный полет большого кругового движения.

Представишь себе все тяготы, через которые вынужден пройти артист цирка, чтобы добиться осуществления каждого нового трюка, аппарата, номера, и невольно задаешься вопросом: для чего и для кого все это нужно? Разумно ли человеку так бесконечно изнурять себя, и, главное, что может возместить ему потраченные годы и силы? Ведь не на прибавку же жалованья он рассчитывает, деньги, и немалые, в цирке можно зарабатывать, всю жизнь выступая с одним и тем же номером. Да и цирковая слава – понятие хоть и звонкое, но зыбкое. Поразятся люди, восхищенно поахают и привыкнут. Не славой, но деньгами только озабочены артисты цирка.

Живет в цирковых мастерах убежденность, что они судьбой призваны в свою профессию. Вот и Немчинская была из тех, кто свой долг видел в утверждении прекрасного искусства воздушной гимнастики.

Раиса Максимилиановна любила жизнь и все, что можно, брала от нее. Солнце, добрые друзья, хорошие книги, интересные спектакли, модная одежда привлекали ее в равной степени. Но цирку она отдавалась вся целиком. Черной работы для нее не существовало. Сама упаковывала ящики. Сама стирала цирковые костюмы. Когда нужно было, сама до винтика разбирала аппарат. Это будни цирка, искусства, где все держится на убежденности в своих силах и мастерстве. Где всем движет вера в необходимость именно своего номера, своего участия для успеха всей программы.

Помню, какой расстроенной вернулась Раиса Максимилиановна с просмотра нового номера сестер Авдеевых. То есть новым он являлся для самих девушек. Для всех других это был восстановленный 3.Б. Кох и И. К. Папазовым известный коховский «Семафор-гигант». Артистку огорчило не то, что Зоя Болеславовна согласилась передать в другие руки номер, ставший уже вкладом в историю советского цирка, ее поразил тот факт, что талантливые молодые эквилибристки (речь идет о Светлане и Марте Авдеевых), воспитанные в любви и уважении к своей профессии, вдруг, не попытавшись выявить своей индивидуальности, начали копировать чужую работу. Даже третью «сестру», Наталью Савкину, были вынуждены они приобрести. И это для того только, чтобы всю свою жизнь слушать пересуды о том, как сестры Авдеевы повторили номер прославленных сестер Кох. Индивидуальности в цирке, неповторимости трюка, номера, облика придавала Немчинская значение чрезвычайно высокое и принципиальное.

Конечно, прежде всего это относилось к ее собственной работе. Обидно, но в цирке даже при желании быть неповторимой невозможно остаться не продублированной. Во всяком случае, Немчинской это не удавалось. Не только ее костюм, ставший чуть ли не эталоном женского костюма в воздушной гимнастике, но и трюки, придуманные ею, заимствовали другие артисты. Особенно приглянулись всем ее выкруты.

Однако, сколько бы ни было копиистов, исполнение Раисой Немчинской оставалось наиболее выразительным. Только она догадалась исполнять трюк на так широко расставленных руках, лишь ей хватило мастерства и дыхания на легкое и стремительное вращение тела более двадцати раз подряд. Шутя, казалось, гимнастка делала выкруты. А ведь эта легкость, скрывающая горький репетиционный пот, и есть признак подлинного искусства.

Нужно обладать немалым упорством, чтобы отрепетировать новый трюк. Но еще большее мужество необходимо для того, чтобы не вынести его раньше времени на суд зрителей; такой выдержкой она обладала. Если бы потребовалось назвать основное качество характера Немчинской, то наиболее точно его можно определить как одержимость работой. Такой вырастил ее цирк. Увлеченность и уважение к избранной профессии поражала и в артистах, с которыми Раиса Максимилиановна дружила. Так уж вышло, что чем дальше, тем больше она сближалась с людьми молодого возраста. Конечно, происходило это не потому, что осталась единственной из своего поколения в трудном жанре воздушной гимнастики. Просто в суматошной жизни цирка чуть ли не все понятия настолько потеряли свое изначальное значение, что даже такие незыблемые, казалось, величины, как артистическая опытность и возраст, вовсе не являются однозначными.

Всякий раз встречаясь с талантливым коверным Эдуардом Середой, она непременно вспоминала, как много лет назад он впервые к ней обратился: «Тетя, можно я сяду к вам на колени, мне плохо видно». Но, взяв восьмилетнего мальчика себе на руки, юная исполнительница, несмотря на все свое тогдашнее самомнение только что вышедшей на манеж гимнастки, знала, что оказывает услугу участнику акробатической группы Кларк, артисту с двухлетним стажем работы. Цирк, как ни одно другое искусство, приучает ценить человека по труду, а не возрасту.

Разница в летах забывается гораздо быстрее, когда есть духовное родство и близость, возникающие при совместной работе. Да и действительно, что может измениться во взаимоотношениях людей, если, скажем, наиболее родного ей человека, дрессировщицу В. Л. Ольховикову, Немчинская впервые увидела на манеже пятилетней девчушкой, младшей дочерью и самой маленькой партнершей семейства Океанос? Потом, встречаясь на месяц и разъезжаясь на годы, Раиса Максимилиановна видела Викторию Леонидовну подростком, исполняющей эквилибр на двойной проволоке, стройной девушкой, изящно ездящей гротеск на лошади, молодой женщиной, исполняющей в паре с партнером умело скомпонованные акробатические трюки. Подружились они, когда Ольховикова стала уже дрессировщицей, создала интереснейший номер «Собаки – жокеи и наездники».

Время идет, и, наверное, в закономерности перемен есть свой смысл и значение. Это прекрасно, что, скажем, маленькая девочка с огромными глазами, ни слова не говорящая по-русски, только что привезенная с гор, дочь М. Н. Туганова, Дзера, выросшая в блестящую наездницу, сегодня возглавляет ансамбль джигитов Северной Осетии «Иристон». Раиса Максимилиановна любила Дзерассу Михайловну не только за то, что она великолепна в седле. Ее радовало, что цирковой ребенок, окончив актерское отделение Института кинематографии, вернулся на манеж, не побоявшись бесконечных тревог и неустройства кочевой жизни. Немчинская любила детей своих друзей и радовалась, когда они трудом и упорством добивались почета и известности больших, чем их родители.

Она уважала трудолюбие сына Э. А. Рогальского Евгения, ставшего опытным дрессировщиком и наездником. Ей нравилось общество его жены и партнерши Энгелины, но была дружна и с его матерью Майрам Мкртычевной, несмотря на то, что ей за семьдесят, несмотря на то, что постоянно пустует в Москве уютная и нарядная квартира, не желает бросать цирк. И, наблюдая, как она кормит, холит, дрессирует собак, нельзя не восхититься ее жизнерадостностью и жизнелюбием. Она живет своей работой. Как, впрочем, живет ею каждый труженик цирка, независимо от возраста и положения. Если что-то и вызывало в Немчинской зависть, то это молодость ее друзей. Правда, они порой также завидовали ее энергии и трудолюбию.

Вот это удивительное умение подчинить всю жизнь работе, свойственное русскому народу, изумляет и в артистах нашего цирка. Любые трудности они воспринимают, скорее, как возможность проявить свою изобретательность. Зарубежные цирковые антрепренеры, как легендарную, передавали друг другу крылатую фразу Бардиана в том, что, если потребуется, советские артисты и за тучу зацепятся, но работать будут. В полной мере это относится к артистам воздушного жанра. Порой им приходилось проявлять особую изобретательность.

Для Немчинской не существовало вопроса, сможет ли она работать в тех огромных, но, как правило, неприспособленных помещениях, которые обычно предоставлялись советским цирковым труппам. Вопрос заключался лишь в том, как наиболее просто и быстро подвесить аппарат. Огромный опыт всегда выручал артистку. В Ницце она пустила подвесные тросы с крыши через окна, в Польше додумалась до специального штамберта, подвязываемого к тросу, удерживающему полотнища шапито между двумя столбами, даже сумела найти выход из заведомо безнадежного положения в Лондоне. В «Вембли» металлическая конструкция, за которую осуществляли всю подвеску, проходила не вдоль, а поперек спортивного зала и ширину имела всего в пятьдесят сантиметров, в то время как в допинге расстояние между тросами крепления метр сорок и ни сантиметром меньше. Решение гимнастка приняла до удивления простое и оригинальное. Укрепила на подвесные концы трубу-распорку, зажала ее на необходимой высоте и уже смело вязала трос по ширине конструкции. Полутораметровая распорка фиксировала необходимое расстояние между тросами, и можно было крутить лопинг. Правда, она постоянно вибрировала, и это действовало на нервы исполнительнице, но зрители за звучанием оркестра ничего не слышали. Ради работы Немчинская могла вытерпеть и не такое. Было, наверное, только одно, чего она не смогла бы пережить в своей артистической жизни. Это отсутствие интереса зрителей к своему номеру, выступлению, к цирку.

Пожалуй, именно заграничные поездки и позволяют взглянуть на цирковую профессию как бы со стороны. В своей семье, в своей стране настолько привыкаешь к феномену советского цирка, что не осознаешь уже его необычности. Ведь система государственных цирков снимает с плеч артиста заботы о финансовых тратах на создание или усовершенствование номеров, ожидая взамен только одного – творчества. Вырабатывается совсем другая психология. О капиталистических странах и говорить не приходится, но даже артисты Венгрии во время первой поездки советского цирка в 1956 году удивлялись, отказывались верить, что можно работать постоянно, а не по временным контрактам, выступать в одном городе по месяцу, а то и по три, да и ко всем этим благам иметь еще и оплачиваемый отпуск. Только такие встречи, уверяла Немчинская, и убеждают, как далеко шагнул советский цирк за прошедшие годы.