Текст книги "Раиса Немчинская"

Автор книги: Максимилиан Немчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Перебросили его, оказывается, со срочным заданием за линию фронта. Группа попала под обстрел, но Жоржу удалось пробраться почти со всеми разведчиками в зону наблюдения. Там три дня пришлось пролежать в снегу почти под носом у фашистов. Когда же наконец Жорж вернулся с задания, в части его уже считали погибшим. Однополчане даже разобрали на память его личные вещи. Хорошо еще жене не отправили письмо, оставленное на случай, если не вернется из разведки. Прибыл Жорж в часть под самый Новый год. Принес такие разведывательные данные, что в батальоне утверждали шутя, будто он нарочно задержался, решив сделать полку новогодний подарок.

Обо всем этом узнала Рикки, конечно, не из письма, а от самого Жоржа, когда по вызову приехала на работу в Москву. Из Казани уезжали в лютые февральские морозы, и Москва встретила их сурово – затемнением, снежными заносами и запретом выезжать в город до окончания комендантского часа. Но и с этим все счастливо устроилось. Попутчиком по купе оказался наркоматский работник, он вызвал по телефону машины с ночным пропуском и любезно довез Рикки с сыном до цирка.

Дебют в Москве был неудачным. Рикки получила травму. Аппарат слабо растянули, и когда Рикки выжала стойку, штамберт наклонился вперед, укрепленные на нем ручки потянули за собой ее тело. Удар пришелся на кости предплечий, и только выдержка гимнастки, ее мгновенная реакция предотвратили катастрофу. Она даже нашла в себе силы самостоятельно спуститься на манеж.

Сильно болели локтевые суставы. Но нет, наверное, худа без добра. За время лечения Рикки, посоветовавшись, с Жоржем, решила открывать номер вылетом в зубнике из-за занавеса прямо к кольцам, комбинацию на трапеции увеличила за счет баланса на спине, а в финале стала вращаться вокруг штамберта на высоких качелях – допинге. Номер от этих дополнений сразу приобрел большую зрелищность и эффектность. Но Рикки все равно не оставляла неудовлетворенность. Ей казалось недостаточным исполнять просто хорошие гимнастические трюки. Хотелось создать новый номер, столь же поэтичный, как «Луна».

Необходимо отметить, что мысли Рикки не были столь уж наивными или дерзкими для артистки, работающей в городе, совсем недавно отбросившем от своих стен врага. Просто ей, как и многим ее коллегам, хотелось оказаться достойным своего времени. Жорж собирался подготовить пантомиму к XXV годовщине Великого Октября. Ему помешала война. Поэтому Рикки считала своим долгом, не только патриотическим, но и семейным, привнести хоть что-то новое в развитие советского циркового искусства.

Еще в конце 1941 года Главное управление цирками обратилось к артистам с призывом смело экспериментировать во всех жанрах и видах своего мастерства. Уже к весне 1942 года это обращение дало ощутимые плоды. В Ташкенте вокруг труппы старейшего канатоходца Ташкенбаева сформировался Узбекский национальный коллектив, в Омске дрессировщик А. Н. Корнилов и режиссер Б. А. Шахет приступили к репетициям аттракциона «Слоны и танцовщицы», в Иваново прославленный жокей А. А. Серж (Александров) набрал детскую конно-акробатическую студию, Б. Ю. Кухарж-Кох задумал для своих знаменитых дочерей оригинальный аппарат «Семафор-гигант», а Москва готовила к выпуску героическую современную пантомиму «Трое наших».

Разумеется, Жорж знал о Риккиных мечтах создать новый номер. Но ничем существенно помочь не мог. В тылу врага о цирковой карьере любимой жены не очень-то поразмышляешь. Пришлось Рикки самой искать решения. Она знала, что нужно так выстроить номер, чтобы ни в чем не повториться, интересно начать и ошеломить под конец. Вот и задумала Рикки серию трюков, которые неожиданно и эффектно можно было исполнить в круге с профилем луны. Вся эта работа представлялась ей настолько лирической, что она решила назвать номер «Лунная соната». Но вместе с тем гимнастка не представляла себе цирка без трюка необычного и рискованного, а потому решила оканчивать работу большим обрывом на штрабатах.

Все это она нарисовала, написала сценарий и отдала Стрельцову. Тот разрешил ей готовить «Лунную сонату». Рикки даже была выдана на руки довольно крупная сумма на изготовление чертежей и аппарата.

В Куйбышеве, куда она поехала работать из Москвы, приглашенные в цирк конструкторы делали для Кох по договору чертежи нового номера. Рикки решила, что если инженеры взялись рассчитать сложный «Семафор», то ее аппарат они осилят и подавно. Дирекция цирка заключила договор, деньги согласно расписке предстояло платить Рикки. Ей же надлежало определить пригодность предложенной конструкции для работы. Конечно, подобного опыта и знаний у нее не было, а просить совета у коллег гордость не позволяла. Вот и обращалась Рикки за помощью к мужу.

Ждать ответных писем приходилось долго, воинская часть его уже выбыла из Москвы, но зато верила она в полученные советы беспрекословно. Нужно ей было, скажем, добиться вращения аппарата без применения электромоторов и коллекторов, Жорж рекомендовал: «Скажи конструктору, пусть делает пружину по типу ППШ». Рикки, как попугай повторяла, конструкторы удивлялись, но вносили изменения. Впрочем, все эти указания пришлось довольно скоро прекратить.

Коллектив Кио, вместе с которым работала Рикки, уезжал из Куйбышева. В октябре им предстояло открыть зимний сезон 1942/43 года в Чкалове, так тогда именовался Оренбург. Чертежи еще не были закончены, но Рикки уезжала в радужном настроении: подготовка нового номера началась, и из этой совсем маленькой победы делала она самые широкие, самые перспективные выводы. Именно так и писала Рикки Жоржу на фронт.

Ответы Жоржа сохранились.

«11. 5. 43 г.

Дорогая моя женуля!

После очень большого перерыва я получил целую кучу писем, правда, старых (последнее датировано 8. 3). Сегодня, совершенно кстати, нас отвели с передовой на отдых. За целый день ни одного разрыва вражеского снаряда, мины или авиабомбы. Можно умыться и сменить белье, в котором уже завелись „автоматчики“. Это надо пережить чтобы понять. Но сейчас живу в лесу, как на даче.

Прочел твои письма очень внимательно, бедная моя девочка. Зря ты извиняешься за их содержание. С кем же тебе поделиться, как не со мной. Вряд ли моя заочная консультация будет реальной. Но если у меня будет возможность, обязательно обо всем подумаю и сообщу тебе.

Ты не обижайся на меня за то, что я до сих пор этого не сделал. Возможно, ты не совсем ясно представляешь себе, какова моя жизнь и работа. Длинных описаний делать не буду, но скажу коротко. Взять хотя бы последнюю неделю. Семь суток я не спал. Беспрерывно находился под обстрелом. Много моих товарищей, замечательных людей, убито и ранено. Если я жив и пишу тебе, то это только счастливая случайность. Выполняю я ответственную, опасную и важную работу разведчика, причем руковожу и целиком отвечаю за этот участок. Результаты у меня неплохие. Я вторично представлен, но ты подумай, можно ли в обстановке, о которой я пишу, спокойно обмозговать монтаж трюков для номера. Поэтому не сердись, родная.

Все остальные твои переживания мне тоже близки и понятны. Можешь мне поверить, что я глубоко чувствую, как трудно Маке учиться и жить в условиях цирковой неустроенности, в которых вынуждена прозябать ты сама. Может быть, будет правильно отправить Маку к моей матери, хотя бы до выпуска нового номера. Подумай насчет этого, а я ей напишу, прозондирую почву. Будь только умницей.

Целую тебя,

Твой Жорж»

«5. I. 44 г.

Дорогая Риккусенька!

Пишу тебе опять с нового места. Позавчера приехал. Задержусь, видимо, опять надолго, что-нибудь около месяца. Я, как видишь, конкурирую с тобой по части передвижений. Поэтому и затруднена наша с тобой переписка.

Сегодня у меня свободный день, и я постараюсь раздельно ответить на все затронутые тобой вопросы. Заранее прошу прощения, если в моем анализе будет что-либо неожиданно неприятное для тебя, но ход твоих мыслей, излагаемый в письмах и являющихся логическим продолжением всех событий, о которых ты писала ранее, заставляет меня сделать это.

Прежде всего о твоем новом номере. Ты мне пишешь о всяких благах жизни, наградах и т. п., забывая о том, что успех и всякие блага приходят в целеустремленной каждодневной, с любовью делаемой работе, а не валятся с неба. Если же ты будешь работать, как ты пишешь, „автоматически“, будешь опускать руки перед трудностями, то, конечно, добиться реальных результатов трудно. Если у тебя нет колец – стыдно тебе, опытной гимнастке. Когда нет хорошей веревки, можно их сделать из троса, из цепи. Оставить заказ на заводе, даже неначатый, когда дело идет о большой конструкции, – опрометчиво. А хуже всего не проверять, хотя бы частично, придуманный монтаж работы. Перед тобой прошли две поучительные истории создания нашей „Луны“ и мучительного рождения неродившихся „Летающих людей“. Из одного этого ты могла, конечно, вынести кой-какой опыт.

Скажу только одно – возьмись за дело серьезно, если хочешь его сделать, и запомни, что, если номер будет хорош, с каким бы опозданием он ни был выпущен, – он принесет тебе авторитет и пр. А для того, чтобы он был хорош, надо душу в него вложить, приложить руки, а не опускать их при неизбежных неприятностях.

Умоляю тебя прочесть „Они сражались за Родину“ Шолохова. Ты меня поймешь. Только не обижайся. Ты же у меня умница и не лишена чувства юмора.

О послевоенных перспективах могу сказать, что, я уверен, мы с тобой место свое в жизни найдем, и, надеюсь, место это будет не из последних. Но это дело будущего, а сейчас надо все свои помыслы, все свое существо направить на скорейшее выполнение общего святого дела освобождения Родины. Ты – работник советского искусства, тоже внесешь свою лепту, создав новый высококачественный номер.

Мака письмо мне, конечно, прислал. Неужели это „мероприятие“ так сложно по „организации“? Напиши мне подробнее на эту тему. По-моему, ты беспокоишься о Маке напрасно. Вне цирка он, конечно, будет лучше. Отсутствие сына освободит тебя от многих забот, и ты должна максимально использовать все время для подготовки номера, а не киснуть. Ты у меня сильная и добьешься своего. Береги себя и помни, что у тебя есть муж, который любит и никогда не забывает свою женулю.

Целую,

твой Жорж»

«24.3.44 г.

Хорошая моя Риккуська!

Получил твое письмо от 22. 3 и наконец-то за долгое время почувствовал мою Риккусю. Вот такой надо быть, девочка. Уверен, что теперь у тебя дело пойдет на лад. Несомненно, в процессе создания номера тебе еще встретится ряд трудностей, но к ним надо отнестись трезво и спокойно, по-деловому их преодолеть.

По твоему рисунку получил примерное представление об аппарате. Сделан ли расчет на тросы растяжек и подъемов? При прыжке они испытывают большие динамические нагрузки. Не будет ли крутиться в стороны трамплин? Судя по рисунку, он прикреплен к одному стержню остова аппарата. Подготовлены ли места для крепления тросов и амортизаторов для прыжков. К чему будешь крепить тросы – к ногам или поясу? Что думаешь делать, чтобы быстро отстегнуть тросы в конце номера? Опиши мне все по порядку. Какое участие в подготовке нового номера принимает Юра Дуров? Юре я писал, но не получил пока в ответ ни звука. Напишу еще раз.

Я знаю, что тебе тяжело, моя девочка. В особенности тебе тяжело из-за твоего характера. Ты и сама это сознаешь. Следует пересмотреть свои позиции. Переделки в аппарате несомненно будут. Поэтому постарайся, где можно практически, а где и мысленно, проделать предстоящую работу, продумывая трюки и движения до мелочей, предусмотреть возможные переделки заранее.

Получил письмо от Коли Павлова. Ему тоже, видимо, нелегко пришлось с новым номером. Не пойми меня так, как будто бы я жду от тебя только развлекательных писем. Конечно, нет. Я хочу, чтобы ты писала мне искренне о своей жизни и мыслях, но без загибов в сторону психозов. Будь упорной, Риккуся. Упорной и последовательной в своей работе. Ставь перед собой конкретные цели и будь тактична во взаимоотношениях с людьми. Уверен, что ты добьешься своей цели. От всей души желаю тебе этого.

Я за это время продвинулся еще на Запад. Сижу и смотрю сейчас на один город, который еще не значится в списке освобожденных, но, конечно, в ближайшее время будет освобожден.

Крепко целую тебя. Желаю тебе здоровья, успехов и энергии.

Твой Жорж»

Аппарат делали в Куйбышеве. Там, за городом, на пустыре, известном среди старожилов как Безымянка, через несколько месяцев после начала войны возвели авиационный завод на базе эвакуированного из Воронежа и других мест оборудования.

Проникнуть на такой завод было совсем не просто. Сначала Рикки попыталась сделать это через А. Б. Юмашева. Он, как и многие местные летные начальники, часто вместе с женой, балериной Большого театра, бывал на цирковых представлениях, заходил порой за кулисы. Однажды семья Юмашевых пригласила эксцентричную гимнастку к себе домой. Андрей Борисович терпеливо выслушал ее эмоциональные всплески о чертежах, о каком-то небывалом прыжке, о заводе, учтиво обещал помочь. Однако ничего не сделал. Не до того, видно, было крупному войсковому командиру, да и, наверное, номер, о котором рассказывала ему артистка, показался ему попросту невыполнимым.

Но Рикки не успокоилась. Вместе с Юрием Дуровым (работала она уже в его коллективе) обратилась в обком партии к секретарю по пропаганде. Они убедительно и долго доказывали ему, что создание новых цирковых номеров необходимо именно сейчас, когда идет война, что высокое мастерство цирка поднимает дух фронтовиков, что это лучшее доказательство крепости нашего тыла. Секретарь, конечно, не устоял перед их натиском, созвонился с директором завода, выдал им письмо с ходатайством о помощи.

Рикки возомнила, что победила. Но опять, как и год назад, при изготовлении чертежей, победа эта оказалась весьма относительной. Заказ на аппарат приняли, состоялся даже разговор с технологом. Но цирковой коллектив уезжал работать в другой город. Изготовление аппарата повисло в воздухе. Шла война. Фронту, конечно, нужны были самолеты, а не цирковой аппарат. А Рикки настолько поверила, что изготовят его тут же, немедленно, что, желая сосредоточить силы на выпуске нового номера, решилась даже отправить сына в Москву к матери Жоржа.

Впрочем, не жил бы сын у бабушки, не сумела бы Рикки добиться разрешения на проезд через Москву, когда коллектив Дурова перебирался на весенне-летний сезон из Челябинска в Саратов. В Москве Наум дал ей письмо к своему приятелю, главному инженеру саратовского крекинг-завода. Этот-то инженер мало того, что помог сделать крутилки для зубника, соединил Рикки с директором Куйбышевского завода. Тот ответил кратко: «Приезжайте». Снова произошло чудо, опять нашлись добрые люди, вошли в ее необычное положение, помогли отправить ее в Куйбышев на заводском самолете. Жила, вернее, ночевала Рикки в центре города. Только там ей смогли устроить койку в общем номере гостиницы. Каждый день в половине шестого утра втискивалась она в первый трамвай и больше часа добиралась до Безымянки. В город возвращалась поздно на грузовике, развозившем по домам инженеров. Рикки простудилась и заболела плевритом. Несмотря на высокую температуру, она продолжала приезжать на завод, чтобы ускорить изготовление аппарата. Заводские удивлялись, не могли понять, как можно быть такой одержимой. Рикки недоумевала в свою очередь: «Ведь вы же сами месяцами не выходите с завода, не бываете дома». Ей резонно возражали: «Так мы же для фронта». Трудно было, видимо, уразуметь, что для Рикки цирковая работа и была возможностью принять личное участие в общей борьбе.

Начальники цехов, особенно одна женщина-ленинградка, помогали чем могли. Но могли мало, всех поджимал план. Все же присутствие Рикки сильно продвинуло дело. При ней сварили трамплин, вырубили профиль полумесяца, а потом шабровали дюраль, чтобы он светился под прожекторами. Словом, когда Рикки спустя две недели уезжала, аппарат практически был готов. Оставались детали и упаковочные ящики.

В Москву Рикки приехала на первую программу зимнего сезона выступать со старым номером, чтобы параллельно готовить новый к смотру. Так она была счастлива, уверена в своих силах, убеждена в победе, что, одеваясь к премьере, жарила пирожки и помогала сыну решать задачки. Обычно перед премьерой Рикки волновалась, могла взорваться из-за малейшего пустяка, а тут сумела внушить себе, что она не на войне, нервничать можно на фронте, а здесь, в тылу, даже нет оснований для беспокойства. Номер провела без срывов, уверенно. На следующий же день после премьеры приступила к репетициям на новом аппарате.

Прежде всего собрала кольцо с фермой для вращения. Сделала перекладину-штамберт на балках перекрытия артистического фойе, у входа на сцену, прямо возле лестницы. На нем и повесила «Луну». Началась мучительно трудная подгонка трюков к аппарату. Но все на редкость шло споро. Попробовала баланс на одной ноге – получился. Мельничка на спине – пошла. На носках повисла с первого раз. Решила наконец проверить трюк, на который делала ставку, вращение в кольце. Вставила ноги в петли, ухватилась руками покрепче, отстегнула стопор, нырнула головой вперед и сложилась в талии пополам. Колесо согнулось.

Вспомнила Рикки тут и свои споры с технологом завода, свои требования ставить самые тонкостенные трубы. Поняла, как не права была, да поздно. Шел уже декабрь, до смотра оставалось неполных два месяца. Ни на переделку, ни на укрепление аппарата времени не оставалось. Кольцо выправили. Трюк пришлось выбросить.

С этого и началось. Все полетело кувырком, стало ломаться, гнуться, не срабатывать. Пришлось Рикки укрощать полет своей фантазии, репетировать только то, что получалось сразу. Она не сдавалась. Обязательно хотела пустить обрыв в одну ногу после мячиков. На изогнутой трапеции шел он безукоризненно. А когда попробовала в круге, он же жесткий, без амортизирующих веревок, такой был рывок, что Рикки подумала: «Или нога оторвалась, или, того хуже, снова круг согнулся». И от этого трюка пришлось отказаться. Додумывать, доделывать уже некогда. Главное, не было возможности репетировать. Цирк и так забит артистами, но все приезжали и приезжали новые претенденты на участие в смотре. Менялись прямо как в калейдоскопе.

Новый, 1945 год Рикки встречала тут же, в цирке, у канатоходца Павла Тарасова. Собрались люди, которых дороги и долгие гастроли сблизили, сдружили, можно сказать, сроднили даже. Был и Шахет, режиссер, принесший цирковым артистам самых разных жанров немало радостных побед. Посидели недолго, в десять утра уже начинался утренник. Но всем было весело, разошлись полные радужных надежд на окончание войны.

Начались наконец репетиции в воздухе. Только один человек и помогал ей, Папазов, бывший воспитанник Океанос, а ныне сам опытный изобретательный артист. Добрая душа, он лазал по ее просьбе укреплять стойку к подъемным тросам. Спустился он и сказал: «Знаешь, чем стоять на твоей шатающейся площадке, уж лучше мне копфштейны враскачку делать у себя на трапеции». Иван Константинович знал, что говорил, вместе со своим сыном, двенадцатилетним Леоном, он готовил к смотру воздушный номер, изобилующий сложными балансами.

Рикки, прикрепив лонжу, сразу стала прыгать и на трамплин, и с него, и каждый раз свободно и в нужном направлении. Но тут вмешался инженер по технике безопасности и заявил, что обрыва на штрабатах, да еще на веревочных, он не позволит. Бросилась Рикки в Главк, но и там, вспомнив о трагедии с Волгиной, о веревочных штрабатах и слышать не захотели.

Валентина Волгина, бывшая Дуглас, та самая, с которой Немчинские работали на праздновании двадцатилетия советского цирка в Ленинграде (тогда она выступала вместе с мужем), подготовила к первому смотру номер на сольной трапеции. Финалом шел обрыв на штрабатах. И вот в Москве за несколько дней до премьеры она, репетируя этот трюк, неудачно сошла с трапеции, ударилась о фонарь, а потом уже в довершение несчастья упала за барьер манежа. Случилось это год назад. И хотя было установлено, что причиной катастрофы были хлопчатобумажные, то есть вытягивающиеся и для штрабатов, следовательно, непригодные веревки, переспорить испуганных людей было невозможно. Значит, об участии Рикки во втором смотре не могло быть и речи.

Началась праздничная программа, составленная из номеров, допущенных на смотр. Рикки уже не выступала, только репетировала. Она понимала, что, если уедет, в цирковых мастерских тут же перестанут заниматься ее аппаратом. Анатолий Семенович Галочкин числился заведующим слесарными мастерскими Московского цирка, а все мастерские состояли из одного сварщика, токаря да слесаря. Но именно в мастерской этой, вытянутой, как кишка, под его наблюдением и при непосредственном участии были изготовлены или, что еще труднее, переделаны аппараты и реквизит почти всех номеров, участвующих в смотрах. Сейчас здесь делали Рикки катушки для штрабатов. На этом настоял инженер цирка. Решено было укрепить под трамплином два маленьких барабана с намотанным на них тросом. Это современное устройство предназначалось для замены «дедовских» штрабатов из веревки.

А так как в цирке ни одно событие не может обойтись без самого широкого обсуждения, начались разговоры, что новшества никого еще до добра не доводили. Веревка, мол, как она ни прочна, всегда немного амортизатор, не в пример тросу, поэтому и делали умные люди штрабаты именно из нее. Инженер стоял на своем. Но и скептики не сдавались: «Будет такой рывок, что она выплюнет кишки». Наслушавшись этих разговоров, полезла Рикки на аппарат.

Пристегнув карабины к надетым на лодыжки кожаным браслетам, стала она прыгать с тросами. Для начала на лонже, разумеется. Первый раз обе катушки размотались одновременно. И второй раз все сошло благополучно. А вот на третий – одна катушка размоталась, а другая – нет. Хорошо, что обычно нетерпеливая Рикки не сняла лонжи. Не удержи ее вовремя униформист, так и осталась бы без ноги.

Цирковой инженер сидел рядом и наяву мог убедиться, что в случившемся гимнастка не виновата. Сами что-то плохо сделали. Тут уж все сообща решили, что дедовским способом, на веревках, надежнее. И, значит, снова надо было снимать аппарат, вновь приходилось его кромсать и переделывать. Опять, значит, нужно ждать, и неизвестно, сколько.

Война окончилась. Наступил долгожданный мир. Такая радость для всех людей. А вот от Жоржа ни слуха, ни духа. Второй месяц нет писем. Грустные мысли лезут в голову. Лето пришло. Цирк закрыли. Но в Риккиной жизни изменений не произошло. По-прежнему репетировала, по-прежнему торопила с изготовлением аппарата, как могла, старалась ускорить выпуск номера. Но в чужих организациях радушней и легче шли навстречу, чем в родном цирке.

Вскоре обнаружился Жорж, рано утром – еще спали – постучал в дверь гримуборной. Служил он в погранчастях Прибалтийского округа, был очень занят, потому и не писал. Вот вроде бы и радость и конец Риккиному одиночеству. Можно налаживать жизнь заново. Все так, да не так. У Жоржа даже не отпуск, а просто командировка в Москву. Демобилизовывать его не собираются, и через несколько дней нужно ехать назад, в часть, расположенную в Литве.

Сына он взял с собой. Очень уж соскучился без него, а может быть, понимал, что Рикки нужно с головой уйти в подготовку номера.

«13/Х – 45 г.

Дорогие Жоринька и Макочка!

Маме очень страшно и трудно жить одной на целом свете.

Как вы уехали, даже в природе и то похолодало. Уже шел снег и даже до сих пор лежит на крышах. В цирке в общежитии загорелись провода, и теперь света утром и ночью нет.

Жорж, я не представляю, какого напряжения у меня должна потребовать та работа над номером, которую осталось доделать. Нет слов, что с твоим отъездом уже все приторможено, а нервы мои так развинтились – прямо жуть.

Неужели все же у меня будет выпущен номер?! Как-то все это не то, что хотелось от жизни и мне и тебе.

Пишите скорее о себе все-все подробно. Пишите, шлите телеграммы и звоните мне, я буду трепетно ждать.

Ваша Рикки»

«29.10.45

Дорогой Риккусик!

Вчера получил от тебя первое письмо, датированное тринадцатым числом текущего месяца. Срок до удивления длинный… Надеюсь получить от тебя свежие новости.

Понятно, что дело идет у тебя не спеша. Таковы уж традиции. Главное, по реквизиту сделать все, что у тебя записано, а в репетиции будь последовательна, без излишней нервозности. Лонжу на прыжке сними тогда, когда прыгнешь по нескольку раз на штрабатах всех трех размеров и окончательно установишь дистанцию. На самых коротких штрабатах порепетируй также обрыв без трапеции (для шапито). Уверен в том, что все у тебя будет хорошо. Осталось тебе не так уж много, хотя это и потребует немало труда, и, как всегда перед выпуском, будут дергать нервы. Уверен в твоем успехе. Только потом не слишком фасонь. У нас все в порядке. Живем дружно. Целую.

Жорж»

«3/XI – 45 г.

Дорогой Жоринька!

Нет, я больше не могу. Я нахожусь в таком напряженно-нервном состоянии, будто на меня должна свалиться атомная бомба, не меньше.

Трамплин сломался, верхний мостик согнулся, и опять сняли аппарат, и опять все начинай сначала. С аппаратом непостижимая, немыслимая волынка – одно ломается, другое пристраивают. Вообще, аппарат превратился в ржавое нагромождение, а главное, опять он снят и опять я не репетирую. А на меня нашло абсолютное неверие в свои силы и возможности.

Бесконечно глупо и не работать, и не иметь семьи.

Нужно, Жорик, как-то подумать тебе обо мне, хотя бы писал что-либо для поднятия духа. В войну я жила радостью будущего, а теперь что-то непонятное получается.

Пиши, как вы живете с Макочкой, все-все подробно, ведь вы вся моя радость, весь смысл жизни, а то она у меня сейчас такая ненужная стала.

Родные мои, не забывайте меня, я ведь совсем одна в целом мире.

Горячо целую.

Мама Рикки»

«12/XI – 45 г.

Родной мальчик!

Мне всегда доставляют большую радость твои письма.

Интересно, тебе самому хочется писать маме, или папа тебя уговаривает?

Напиши обязательно, как провели праздники.

У твоей мамы дела с номером не клеятся.

Очень хочется работать, люблю я перед публикой выступать, и денег сразу стало бы больше. Надоело так сидеть.

Вы с папой не тратьте деньги на всяких кроликов, а лучше приобретайте вещи.

Как твоей маме хочется сапожки на каблучках или хотя бы туфельки!

Здесь уже настоящая зима, я замерзла с ног до головы, и так страшно быть одной. Макуся! Я так скучаю без тебя и папы, может, папа вернется в цирк?

Мама твоя ходит все время злая-презлая.

Напиши мне что-нибудь хорошее – развесели.

Крепко целую.

Твоя мама»

«15.11.45

Дорогой Риккусик!

Получил твое письмо от 3.11. Что я могу сказать тебе. Я уверен в том, что ты выйдешь победительницей из этого трудного испытания. При твоем опыте, энергии и инициативе другого выхода быть не может. Вопрос этот сугубо принципиален. Но ежели разобраться глубже, кроме принципиальности других предпосылок, не так уж много. И уж раз ты пишешь мне откровенно о своих переживаниях, разреши мне быть так же откровенным.

Мне кажется, что овчинка выделки не стоит. Ты привыкла к „заколдованному кругу“, и тебе кажется, что другой жизни нет. Но она есть и, на худой конец, не хуже, чем та, которую ведешь ты. Не хочу тебя разочаровывать, но если обстоятельства сложатся так, что тебе захочется найти другой выход из положения (а мне кажется, что такие мысли приходят тебе в голову), то обстоятельства вполне позволяют тебе оскорбиться и красиво уйти. Одна телеграмма – и вызов сюда будет готов и послан. Должность с небольшим, правда, окладом будет тебе обеспечена. Пройдет несколько месяцев, порепетируешь и, приготовив себе хотя бы небольшой партерный номер, будешь зарабатывать больше, нежели имеешь и можешь иметь. Это несомненно. Возможности для репетиции идеальные. Довольно издеваться над своими нервами. Все имеет границы. Вот, пожалуй, все, что я могу тебе сказать. Подумай над этим серьезно.

P. S. Мака просит прислать ему „Анатомию театральной куклы“. На фото рядом с ним у радиоприемника был я, но получился таким страшным, что, жалея твои нежные нервы, себя отрезал.

Целую,

Жорж»

«22/XI – 45 г.

Дорогой Жорик!

К чему удивляться моему молчанию? Не репетирую, ничего не клеится – вот и молчу.

Что писать?! Не о том же, что я, как сыч, сижу и злюсь на все и всех. Я схожу с ума, нервничаю, до бешенства завидую всем, кому только можно позавидовать. Проходит самое лучшее время, самый расцвет моего творчества, а я не работаю, и каждый день без работы старит меня минимум на пять лет.

Жутко вложить столько труда в репетиции, столько мучений и в результате быть где-то в хвосте у жизни, так как одной прямо немыслимо закончить номер.

Ну вот видишь, моя жизнь, как всегда, одна трагедия.

Что у тебя нового? Единственное, что меня радует, так это ваши письма и то, как ты живешь с Маканькой. Безусловно приятно иметь свой дом и вообще ни от кого не зависеть. Разве тебе не надоели вечные переезды и бездомная жизнь?

Что касается демобилизации, то в данном случае, особенно учитывая твой характер, я боюсь что-либо советовать. Все у нас как-то в облаках, неизвестно, на что решиться.

В настоящем меня совсем убивает то, что я совсем не имею одежды, даже в театр не в чем пойти, а сдвигов к лучшему не вижу. По этой же причине вообще нигде не бываю. Читаю книги, но и это не помогает. Воздуха в моей комнатушке совсем нет, и вечно болит голова.

Целую.

Твоя неудачная вечно разочарованная жена»

Происшествие с трамплином было поистине варварским. Было отчего впасть в уныние существу и более уравновешенному, чем Рикки. В разгар репетиций вздумали вдруг проверить прочность трамплина и амортизаторов. С этой целью из-под купола на трамплин сбросили огромный мешок, набитый опилками. Рикки была наверху в артистическом фойе у медпункта, но и туда дошел жуткий звук от падения этого мешка. Прибежала на манеж, но спасти аппарат, изменить что-либо было уже поздно. Трамплин сломан, стойка мостика исковеркана. Тут же сняли аппарат, фамилию Немчинской из расписания репетиций вычеркнули. Все, мол, конец. Ничего из этой затеи не выйдет.

Но Рикки, обычно такая вспыльчивая и неуравновешенная, в самых, казалось, безвыходных ситуациях умела, как это ни странно, взять себя в руки. Когда-то, еще в раннем детстве, в Тамбове, сидела она с мамой и младшим братом на балконе. Вдруг весь дом обволокло дымом, загорелась сажа в трубе на кухне. Раечка всполошилась, заплакала, но мама спокойно изрекла: «Деточка, бери ребенка и иди гулять на набережную». Необычное поведение матери в критическую минуту настолько, видимо, поразило воображение девочки, что наложило отпечаток на всю ее жизнь. Никогда, в моменты неожиданных потрясений, ответственных спектаклей, катастроф, не впадала Рикки в панику, не теряла самообладания, а, наоборот, с олимпийским спокойствием боролась с постигшими ее ударами судьбы.